Текст книги "Стихотворения"

Форель разбивает лед ^*

А. Д. Радловой

 
Ручей стал лаком до льда:
Зимнее небо учит.
Леденцовые цепи
Ломко брянчат, как лютня.
Ударь, форель, проворней!
Тебе надоело ведь
Солнце аквамарином
И птиц скороходом – тень.
Чем круче сжимаешься —
Звук резче, возврат дружбы.
На льду стоит крестьянин.
Форель разбивает лед.
 

 
Непрошеные гости
Сошлись ко мне на чай,
Тут, хочешь иль не хочешь,
С улыбкою встречай.
 
 
Глаза у них померкли
И пальцы словно воск,
И нищенски играет
По швам жидовский лоск.
 
 
Забытые названья,
Небывшие слова…
От темных разговоров
Тупеет голова…
 
 
Художник утонувший
Топочет каблучком,
За ним гусарский мальчик
С простреленным виском…
 
 
А вы и не дождались,
О, мистер Дориан, —
Зачем же так свободно
Садитесь на диван?
 
 
Ну, память-экономка,
Воображенье-boy,
Не пропущу вам даром
Проделки я такой!
 

 
Стояли холода, и шел «Тристан».
В оркестре пело раненое море,
Зеленый край за паром голубым,
Остановившееся дико сердце.
Никто не видел, как в театр вошла
И оказалась уж сидящей в ложе
Красавица, как полотно Брюллова.
Такие женщины живут в романах,
Встречаются они и на экране…
За них свершают кражи, преступленья,
Подкарауливают их кареты
И отравляются на чердаках.
Теперь она внимательно и скромно
Следила за смертельною любовью,
Не поправляя алого платочка,
Что сполз у ней с жемчужного плеча,
Не замечая, что за ней упорно
Следят в театре многие бинокли…
Я не был с ней знаком, но все смотрел
На полумрак пустой, казалось, ложи…
Я был на спиритическом сеансе,
Хоть не люблю спиритов, и казался
Мне жалким медиум – забитый чех.
В широкое окно лился свободно
Голубоватый леденящий свет.
Луна как будто с севера светила:
Исландия, Гренландия и Тулэ,
Зеленый край за паром голубым…
И вот я помню: тело мне сковала
Какая-то дремота перед взрывом,
И ожидание, и отвращенье,
Последний стыд и полное блаженство…
А легкий стук внутри не прерывался,
Как будто рыба бьет хвостом о лед…
Я встал, шатаясь, как слепой лунатик,
Дошел до двери… Вдруг она открылась…
Из аванложи вышел человек
Лет двадцати, с зелеными глазами;
Меня он принял будто за другого,
Пожал мне руку и сказал: «Покурим!»
Как сильно рыба двинула хвостом!
Безволие – преддверье высшей воли!
Последний стыд и полное блаженство!
Зеленый край за паром голубым!
 

 
Кони бьются, храпят в испуге,
Синей лентой обвиты дуги,
Волки, снег, бубенцы, пальба!
Что до страшной, как ночь, расплаты?
Разве дрогнут твои Карпаты?
В старом роге застынет мед?
 
 
Полость треплется, диво-птица;
Визг полозьев – «гайда, Марица!»
Стоп… бежит с фонарем гайдук…
Вот какое твое домовье:
Свет мадонны у изголовья
И подкова хранит порог,
 
 
Галереи, сугроб на крыше,
За шпалерой скребутся мыши,
Чепраки, кружева, ковры!
Тяжело от парадных спален!
А в камин целый лес навален,
Словно ладан, шипит смола…
 
 
Отчего ж твои губы желты?
Сам не знаешь, на что пошел ты?
Тут о шутках, дружок, забудь!
Не богемских лесов вампиром —
Смертным братом пред целым миром
Ты назвался, так будь же брат!
 
 
А законы у нас в остроге,
Ах, привольны они и строги:
Кровь за кровь, за любовь любовь.
Мы берем и даем по чести,
Нам не надо кровавой мести:
От зарока развяжет Бог,
 
 
Сам себя осуждает Каин…
Побледнел молодой хозяин,
Резанул по ладони вкось…
Тихо капает кровь в стаканы:
Знак обмена и знак охраны…
На конюшню ведут коней…
 

 
Как недобитое крыло,
Висит модель: голландский ботик.
Оранжерейное светло
В стекле подобных библиотек.
 
 
Вчерашняя езда и нож,
И клятвы в диком исступленьи
Пророчили мне где-то ложь,
Пародию на преступленье…
 
 
Узнать хотелось… Очень жаль…
Но мужественный вид комфорта
Доказывал мне, что локаль
Не для бесед такого сорта.
 
 
Вы только что ушли, Шекспир
Открыт, дымится папироса…
«Сонеты»!! Как несложен мир
Под мартовский напев вопроса!
 
 
Как тает снежное шитье,
Весенними гонясь лучами,
Так юношеское житье
Идет капризными путями!
 

 
О, этот завтрак так похож
На оркестрованные дни,
Когда на каждый звук и мысль
Встает, любя, противовес:
Рожок с кларнетом говорит,
В объятьях арфы флейта спит,
Вещает траурный тромбон —
Покойникам приятен он.
 
 
О, этот завтрак так похож
На ярмарочных близнецов:
Один живот, а сердца два,
Две головы, одна спина…
Родились так, что просто срам,
И тайна непонятна нам.
Буквально вырази обмен —
Базарный выйдет феномен.
 
 
Ты просыпался – я не сплю,
Мы два крыла – одна душа,
Мы две души – один творец,
Мы два творца – один венец…
Зачем же заперт чемодан
И взят на станции билет?
О, этот завтрак так похож
На подозрительную ложь!
 

 
Мы этот май проводим как в деревне:
Спустили шторы, сняли пиджаки,
В переднюю бильярд перетащили
И половину дня стучим киями
От завтрака до чая. Ранний ужин,
Вставанье на заре, купанье, лень…
Раз вы уехали, казалось нужным
Мне жить, как подобает жить в разлуке:
Немного скучно и гигиенично.
Я даже не особенно ждал писем
И вздрогнул, увидавши штемпель: «Гринок».
– Мы этот май проводим как в бреду,
Безумствует шиповник, море сине
И Эллинор прекрасней, чем всегда!
Прости, мой друг, но если бы ты видел,
Как поутру она в цветник выходит
В голубовато-серой амазонке, —
Ты понял бы, что страсть – сильнее воли. —
Так вот она – зеленая страна! —
Кто выдумал, что мирные пейзажи
Не могут быть ареной катастроф?
 

 
Ушел моряк, румян и рус,
За дальние моря.
Идут года, седеет ус,
Не ждет его семья.
Уж бабушка за упокой
Молилась каждый год,
А у невесты молодой
На сердце тяжкий лед.
Давно убрали со стола,
Собака гложет кость, —
Завыла, морду подняла…
А на пороге гость.
Стоит моряк, лет сорока.
– Кто тут хозяин? Эй!
Привез я весть издалека
Для мисстрис Анны Рэй.
– Какие вести скажешь нам?
Жених погиб давно! —
Он засучил рукав, а там
Родимое пятно.
– Я Эрвин Грин. Прошу встречать! —
Без чувств невеста – хлоп…
Отец заплакал, плачет мать,
Целует сына в лоб.
Везде звонят колокола
«Динг-донг» среди равнин,
Венчаться Анна Рэй пошла,
А с нею Эрвин Грин.
С волынками проводят их,
Оставили вдвоем.
Она: – Хочу тебя, жених,
Спросить я вот о чем:
Объездил много ты сторон,
Пока жила одной, —
Не позабыл ли ты закон
Своей страны родной?
Я видела: не чтишь святынь,
Колен не преклонял,
Не отвечаешь ты «аминь»,
Когда поют хорал,
В святой воде не мочишь рук,
Садишься без креста, —
Уж не отвергся ли ты, друг,
Спасителя Христа?
– Ложись спокойно, Анна Рэй,
И вздора не мели!
Знать, не видала ты людей
Из северной земли.
Там светит всем зеленый свет
На небе, на земле,
Из-под воды выходит цвет,
Как сердце на стебле,
И все ясней для смелых душ
Замерзшая звезда…
А твой ли я жених и муж,
Смотри, смотри сюда! —
Она глядит и так и сяк, —
В себя ей не прийти…
Сорокалетний где моряк,
С которым жизнь вести?
И благороден, и высок,
Морщин не отыскать,
Ресницы, брови и висок, —
Ну, глаз не оторвать!
Румянец нежный заиграл,
Зарделася щека, —
Таким никто ведь не видал
И в детстве моряка.
И волос тонок, словно лен,
И губы горячей,
Чудесной силой наделен
Зеленый блеск очей…
И вспомнилось, как много лет…
Тут… в замке… на горе…
Скончался юный баронет
На утренней заре.
Цветочком в гробе он лежал,
И убивалась мать,
А голос Аннушке шептал:
«С таким бы вот поспать!»
И легкий треск, и синий звон,
И огоньки кругом,
Зеленый и холодный сон
Окутал спящий дом.
Она горит и слезы льет,
Молиться ей невмочь.
А он стоит, ответа ждет…
Звенит тихонько ночь…
– Быть может, душу я гублю,
Ты, может, – сатана:
Но я таким тебя люблю,
Твоя на смерть жена!
 

 
Неведомый купальщик
Купается тайком.
Он водит простодушно
Обиженным глазком.
Напрасно прикрываешь
Стыдливость наготы —
Прохожим деревенским
Неинтересен ты.
Перекрестился мелко,
Нырнул с обрыва вниз…
А был бы ты умнее,
Так стал бы сам Нарцисс.
И мошки, и стрекозы,
И сельский солнцепек…
Ты в небо прямо смотришь
И от земли далек…
Намек? Воспоминанье?
Все тело под водой
Блестит и отливает
Зеленою слюдой.
Держи скорей налево
И наплывешь на мель!..
Серебряная бьется
Форель, форель, форель!..
 

 
На составные части разлагает
Кристалл лучи – и радуга видна,
И зайчики веселые живут.
Чтоб вновь родиться, надо умереть.
Я вышел на крыльцо; темнели розы
И пахли розовою плащаницей.
Закатное малиновое небо
Чертили ласточки, и пруд блестел.
Вдали пылило стадо. Вдруг я вижу:
Автомобиль несется как стрела
(Для здешних мест редчайшее явленье),
И развевается зеленый плащ.
Я не поспел еще сообразить,
Как уж смотрел в зеленые глаза,
И руку жали мне другие руки,
И пыльное усталое лицо
По-прежнему до боли было мило.
– Вот я пришел… Не в силах… Погибаю.
Наш ангел превращений отлетел.
Еще немного – я совсем ослепну,
И станет роза розой, небо небом,
И больше ничего! Тогда я прах
И возвращаюсь в прах! Во мне иссякли
Кровь, желчь, мозги и лимфа. Боже!
И подкрепленья нет и нет обмена!
Несокрушимо окружен стеклом я
И бьюсь как рыба! «А зеленый плащ?»
– Зеленый плащ? Какой? – «Ты в нем приехал».
– То призрак, – нет зеленого плаща. —
Американское пальто от пыли,
Перчатки лайковые, серый галстук
И кепка, цветом нежной rose champagne,
«Останься здесь!» – Ты видишь: не могу!
Я погружаюсь с каждым днем все глубже! —
Его лицо покрылось мелкой дрожью,
Как будто рядом с ним был вивисектор.
Поцеловал меня и быстро вышел,
Внизу машина уж давно пыхтела.
Дней через пять я получил письмо,
Стоял все тот же странный штемпель: «Гринок».
– Я все хотел тебе писать, но знаешь,
Забывчивость простительна при счастье,
А счастье для меня то – Эллинор,
Как роза – роза и окно – окно.
Ведь, надобно признаться, было б глупо
Упрямо утверждать, что за словами
Скрывается какой-то «высший смысл».
Итак, я – счастлив, прямо, просто – счастлив.
Приходят письма к нам на пятый день.
 

 
Не друзей – приятелей зову я:
С ними лучше время проводить.
Что прошло, о том я не горюю,
А о будущем что ворожить?
Не разгул – опрятное веселье,
Гладкие, приятные слова,
Не томит от белых вин похмелье,
И ясна пустая голова.
Каждый час наполнен так прилежно,
Что для суток сорок их готовь,
И щекочет эпидерму нежно
То, что называется любовь.
Да менять как можно чаще лица,
Не привязываться к одному.
Неужели мне могли присниться
Бредни про зеленую страну?
– Утонули? – В переносном смысле.
– Гринок? – Есть. Шотландский городок.
Все метафоры как дым повисли,
Но уйдут кольцом под потолок,
Трезвый день разгонит все химеры, —
Можно многие привесть примеры.
  А голос пел слегка, слегка:
  – Шумит зеленая река,
  И не спасти нам челнока.
  В перчатке лайковой рука
  Все будет звать издалека,
  Не примешь в сердце ты пока
  Эрвина Грина, моряка.
 

 
Чередованье милых развлечений
Бывает иногда скучнее службы.
Прийти на помощь может только случай,
Но случая не приманишь, как Жучку.
Храм случая – игорные дома.
Описывать азарт спаленных глаз,
Губ пересохших, помертвелых лбов
Не стану я. Под выкрики крупье
Просиживал я ночи напролет.
Казалось мне, сижу я под водою.
Зеленое сукно напоминало
Зеленый край за паром голубым…
Но я искал ведь не воспоминаний,
Которых тщательно я избегал,
А дожидался случая. Однажды
Ко мне подходит некий человек
В больших очках и говорит: – Как видно,
Вы вовсе не игрок, скорей любитель,
Или, верней, искатель ощущений.
Но, в сущности, здесь – страшная тоска:
Однообразно и неинтересно.
Теперь еще не поздно. Может быть,
Вы не откажетесь пройтись со мною
И осмотреть собранье небольшое
Диковинок? Изъездил всю Европу
Я с юных лет; в Египте даже был.
Образовался маленький музей, —
Меж хламом есть занятные вещицы,
И я, как всякий коллекционер,
Ценю внимание; без разделенья,
Как все другие, эта страсть – мертва. —
Я быстро согласился, хоть по правде
Сказать, не нравился мне этот человечек:
Казался он назойливым и глупым.
Но было только без четверти час,
И я решительно не знал, что делать.
Конечно, если разбирать как случай —
Убого было это приключенье!
Мы шли квартала три; подъезд обычный,
Обычная мещанская квартирка,
Обычные подделки скарабеев,
Мушкеты, сломанные телескопы,
Подъеденные молью парики
Да заводные куклы без ключей.
Мне на мозги садилась паутина,
Подташнивало, голова кружилась,
И я уж собирался уходить…
Хозяин чуть замялся и сказал:
– Вам, кажется, не нравится? Конечно,
Для знатока далеко не товар.
Есть у меня еще одна забава,
Но не вполне закончена она.
Я все ищу вторую половину.
На днях, надеюсь, дело будет в шляпе.
Быть может, взглянете? – Близнец! – «Близнец?!»
– Близнец. – «И одиночка?» – Одиночка.
Вошли в каморку мы: посередине
Стоял аквариум, покрытый сверху
Стеклом голубоватым, словно лед.
В воде форель вилась меланхолично
И мелодично била о стекло.
– Она пробьет его, не сомневайтесь. —
«Ну, где же ваш близнец?» – Сейчас, терпенье. —
Он отворил в стене, с ужимкой, шкап
И отскочил за дверцу. Там, на стуле,
На коленкоровом зеленом фоне
Оборванное спало существо
(Как молния мелькнуло – «Калигари!»):
Сквозь кожу зелень явственно сквозила,
Кривились губы горько и преступно,
Ко лбу прилипли русые колечки,
И билась вена на сухом виске.
Я с ожиданием и отвращеньем
Смотрел, смотрел, не отрывая глаз…
А рыба бьет тихонько о стекло…
И легкий треск и синий звон слилися…
Американское пальто и галстук…
И кепка цветом нежной rose champagne.
Схватился за́ сердце и дико вскрикнул…
– Ах, Боже мой, да вы уже знакомы?
И даже… может быть… не верю счастью!..
«Открой, открой зеленые глаза!
Мне все равно, каким тебя послала
Ко мне назад зеленая страна!
Я – смертный брат твой. Помнишь, там, в Карпатах?
Шекспир еще тобою не дочитан
И радугой расходятся слова.
Последний стыд и полное блаженство!..»
А рыба бьет, и бьет, и бьет, и бьет.
 

 
– Ты дышишь? Ты живешь? Не призрак ты?
– Я – первенец зеленой пустоты.
 
 
– Я слышу сердца стук, теплеет кровь…
– Не умерли, кого зовет любовь…
 
 
– Румяней щеки, исчезает тлен…
– Таинственный свершается обмен…
 
 
– Что первым обновленный взгляд найдет? —
– Форель, я вижу, разбивает лед. —
 
 
– На руку обопрись… Попробуй… встань…
– Плотнеет выветрившаяся ткань…
 
 
– Зеленую ты позабудешь лень?
– Всхожу на следующую ступень! —
 
 
– И снова можешь духом пламенеть?
– Огонь на золото расплавит медь.
 
 
– И ангел превращений снова здесь?
– Да, ангел превращений снова здесь.
 

 
На мосту белеют кони,
Оснеженные зимой,
И, прижав ладонь к ладони,
Быстро едем мы домой.
 
 
Нету слов, одни улыбки,
Нет луны, горит звезда —
Измененья и ошибки
Протекают, как вода.
 
 
Вдоль Невы, вокруг канала, —
И по лестнице с ковром
Ты взбегаешь, как бывало,
Как всегда, в знакомый дом.
 
 
Два веночка из фарфора,
Два прибора на столе,
И в твоем зеленом взоре
По две розы на стебле.
 
 
Слышно, на часах в передней
Не спеша двенадцать бьет…
То моя форель последний
Разбивает звонко лед.
 
 
Живы мы? и все живые.
Мы мертвы? Завидный гроб!
Чтя обряды вековые,
Из бутылки пробка – хлоп!
 
 
Места нет печали хмурой;
Ни сомнений, ни забот!
Входит в двери белокурый,
Сумасшедший Новый год!
 

 
А знаете? Ведь я хотел сначала
Двенадцать месяцев изобразить
И каждому придумать назначенье
В кругу занятий легких и влюбленных.
А вот что получилось! Видно, я
И не влюблен, да и отяжелел,
Толпой нахлынули воспоминанья,
Отрывки из прочитанных романов,
Покойники смешалися с живыми,
И так все перепуталось, что я
И сам не рад, что все это затеял.
Двенадцать месяцев я сохранил
И приблизительную дал погоду, —
И то не плохо. И потом я верю,
Что лед разбить возможно для форели,
Когда она упорна. Вот и все.
 

1927