Текст книги "Стихотворения"

Сонеты ^*

 
С тех пор как ты, без ввода во владенье,
Владеешь крепко так моей душой,
Я чувствую, что целиком я – твой,
Что все твое: поступки, мысли, пенье.
Быть может, это не твое хотенье —
Владеть моею жизнью и мечтой,
Но, оказавшись под твоей рукой,
Я чувствую невольное волненье:
Теперь, что я ни делаю – творю
Я как слуга твой, потому блаженство
В том для меня, чтоб, что ни говорю,
Ни делаю – все было совершенство.
Хожу ли я, сижу, пишу ль, читаю —
Все перлом быть должно – и я страдаю.
 

 
Ни бледность щек, ни тусклый блеск очей
Моей любви печальной не расскажут
И, как плуты-приказчики, покажут
Лишь одну сотую тоски моей.
Ах, где надежды благостный елей?
Пусть раны те им бережно помажут,
Пускай врачи заботливо накажут,
Чтоб в комнате не слышалось речей.
Пускай внесут портрет, столь сердцу милый,
Зеленая завеса на окно;
И звуки песни сладкой и унылой,
Когда-то слышанной, давно… давно…
Но лживы все слова, как женский глаз…
Моя печаль сильнее в сотни раз!..
 

 
Твой взор – как царь Мидас – чего коснется,
Все в золото чудесно обратит.
Так искра, в камне скрыта, тихо спит,
Пока от молота вдруг не проснется.
Израиль Моисея так дождется —
И из скалы источник побежит,
Про чудо равное все говорит,
Куда пытливый взор ни обернется…
Ты все, чего коснешься, золотишь,
Все освящаешь, даже не желая,
И мне ты золотым же быть велишь,
А я не золочусь, стыдом сгорая.
Без скромности уж я не золотой,
Не золотым же я – обидчик твой.
 

 
Врач мудрый нам открыл секрет природы:
«Что заставляет нас в болезнь впадать,
То, растворенное, и облегченье дать
Нам может», – и целятся тем народы.
Но не одни телесные невзгоды
Закону отдала природа-мать,
Покорно голосу ее внимать
Лишь люди не сумели долги годы.
А так легко: твой взор печаль мне дал,
И радость им же может возвратиться.
Ведь тут не лабиринт, где сам Дедал,
Строитель хитрый, мог бы заблудиться.
С разлукой лишь не знаю, как мне быть.
Или разлукою с разлукою целить?
 

 
Ах, я любви ленивый ученик!
Мне целой азбуки совсем не надо:
Двух первых букв довольно мне для склада,
И с ними я всю жизнь свою проник.
Ничтожен ли мой труд или велик,
Одна моим стараниям отрада,
Одна блестит желанная награда:
Чтоб А и Б задумались на миг,
Не о строках моих, простых и бедных,
Где я неловко ставлю робкий стих
В ряды метафор суетных и бледных,
Не о любви, что светит через них.
А чтоб не говорить, что мы лукавим,
Меж А и Б мы букву Д поставим.
 

 
Читаю ли я «Флор и Бланшефлор»,
Брожу ль за Дантом по ступеням ада,
Иль Монтеверди, смелых душ отрада,
Меня пленяет, как нездешний хор.
 
 
Плетет ли свой причудливый узор
Любви и подвигов Шехеразада,
Иль блеск осенний вянущего сада
К себе влечет мой прихотливый взор,
 
 
Эроса торс, подростки Ботичелли
Иль красота мелькнувшего лица, —
То вверх, то вниз, как зыбкие качели,
Скользящие мечтанья мудреца, —
 
 
Приводят мне на мысль одно и то же:
Что светлый взор твой мне всего дороже.
 

 
Как Порции шкатулка золотая
Искателей любви ввела в обман
И счастия залог тому был дан,
Кем выбрана шкатулочка простая,
И как жида каморка запертая
Хранит Челлини дивного стакан,
И с бирюзою тайный талисман,
И редкие диковины Китая.
Зерно кокоса в грубой спит коре,
Но мягче молока наш вкус ласкает.
И как алмазы кроются в горе,
Моя душа клад чудный сохраняет.
Открой мне грудь – и явится тебе,
Что в сердце у меня горят: А. Б.
 

 
Я не с готовым платьем магазин,
Где все что хочешь можно взять померить
И где нельзя божбе торговца верить;
Я – не для всех, заказчик мой один.
 
 
Всех помыслов моих он господин,
Пред ним нельзя ни лгать, ни лицемерить,
Власть нежную его вполне измерить
Тот может лишь, над кем он властелин.
 
 
Ему я пеструю одежду шью,
Но складки легкие кладу неровно,
Ему я сладостно и горько слезы лью,
О нем мечтаю свято и любовно.
 
 
Я мудрый швец (заказчик мой один),
А не с готовым платьем магазин.
 

 
Не для того я в творчество бросаюсь,
Чтоб в том восторге позабыть тебя,
Но и в разлуке пламенно любя,
В своих мечтах тобой же окрыляюсь.
Неверности к тебе не опасаюсь,
Так смело я ручаюсь за себя,
И, все чужое в сердце истребя,
Искусства я рукой твоей касаюсь.
Но иногда рожденные тобою
Так властны образы… дух пламенеет,
В душе тогда, охваченной мечтою,
В каком-то свете образ свой темнеет.
Но чем полней тебя я забываю,
Тем ближе я тогда к тебе бываю.
 

 
Твое письмо!.. о светлые ключи!
Родник воды живой в пустыне жаркой!
Где мне найти, не будучи Петраркой,
Блеск жгучих слов, как острые мечи?
 
 
Ты, ревность жалкая, молчи, молчи…
Как сладко в летний день, сухой и яркий,
Мечтать на форуме под старой аркой,
Где не палят жестокие лучи.
 
 
Опять я вижу строчек ряд небрежных,
Простые мысли, фразы без затей.
И, полон дум таинственных и нежных,
Смотрю, как на играющих детей…
 
 
Твое письмо я вновь и вновь читаю,
Как будто прядь волос перебираю.
 

 
Как без любви встречать весны приход,
Скажите мне, кто сердцем очерствели,
Когда трава выходит еле-еле,
Когда шумит веселый ледоход?
 
 
Как без любви скользить по глади вод,
Оставив весла, без руля, без цели?
Шекспир влюбленным ярче не вдвойне ли?
А без любви нам горек сладкий мед.
 
 
Как без любви пускаться в дальный путь?
Не знать ни бледности, ни вдруг румянцев,
Не ждать письма, ни разу не вздохнуть
При мадригалах старых итальянцев!
 
 
И без любви как можете вы жить,
Кто не любил иль перестал любить?..
 

 
Высокий холм стоит в конце дороги.
Его достигнув, всякий обернется
И на пройденный путь, что в поле вьется,
Глядит, исполненный немой тревоги.
 
 
И у одних подкосятся здесь ноги,
А у других весельем сердце бьется,
И свет любви из глаз их ярко льется, —
А те стоят угрюмы и убоги.
 
 
И всем дорога кажется не равной:
Одним – как сад тенистый и цветущий,
Другим – как бег тропинки своенравной,
То степью плоской, жгучей и гнетущей,
 
 
Но залитые райским светом дали —
Тем, кто в пути любили и страдали.
 

 
Из моего окна в вечерний час,
Когда полнеба пламенем объято,
Мне видится далекий Сан-Миньято,
И от него не оторвать мне глаз.
 
 
Уже давно последний луч погас,
А я все жду какого-то возврата,
Не видя бледности потухшего заката,
Смотрю ревниво, как в последний раз.
 
 
И где бы ни был я, везде, повсюду
Меня манит тот белый дальний храм,
И не дивлюся я такому чуду:
 
 
Одно по всем дорогам и горам
Ты – Сан-Миньято сердца моего,
И от тебя не оторвать его.
 

 
Любим тобою я – так что мне грозы?
Разлука долгая – лишь краткий миг,
Я головой в печали не поник:
С любовью – что запреты? что угрозы?
 
 
Я буду рыцарь чаши, рыцарь розы,
Я благодарный, вечный твой должник.
Я в сад души твоей с ножом проник,
Где гнулись ждавшие точила лозы.
 
 
И время будет: в пьяное вино
Любовь и слезы дивно обратятся.
Воочию там ты и я – одно;
 
 
Разлука там и встреча примирятся.
Твоя любовь – залог, надежда блещет,
Что ж сердце в страхе глупое трепещет?
 

(Надпись на солнечных часах)

 
«Без солнца я молчу. При солнце властном
Его шаги я рабски отмечаю,
Я ночью на вопрос не отвечаю
И робко умолкаю днем ненастным.
 
 
Всем людям: и счастливым, и несчастным,
Я в яркий полдень смерть напоминаю,
Я мерно их труды распределяю,
И жизнь их вьется ручейком прекрасным».
 
 
– Ах, жалкий счетчик мелочей ненужных,
Я не сравнюсь с тобой, хоть мы похожи!
Я не зову трусливых и недужных,
В мой дом лишь смелый и любивший вхожи.
 
 
И днем и ночью, в ведро иль ненастье
Кричу о беззакатном солнце счастья.
 

 
Прекрасен я твоею красотою,
Твое же имя славится моим.
Как на весах, с тобою мы стоим
И каждый говорит: «Тебя я стою».
 
 
Мы связаны любовью не простою,
И был наш договор от всех таим,
Но чтоб весь мир был красотой палим,
Пусть вспыхнет пламень, спящий под золою.
 
 
И в той стране, где ты и я одно,
Смешались чудно жертва и убийца,
Сосуд наполненный и красное вино,
 
 
Иконы и молитва византийца,
И, тайну вещую пленительно тая,
Моя любовь и красота твоя.
 

 
Сегодня утром встал я странно весел,
И легкий сон меня развел со скукой.
Мне снилось, будто с быстрою фелукой
Я подвигаюсь взмахом легких весел.
 
 
И горы (будто чародей подвесил
Их над волнами тайною наукой)
Вдали синели. Друг мой бледнорукий
Был здесь со мной, и был я странно весел.
 
 
Я видел остров в голубом тумане,
Я слышал звук трубы и коней ржанье,
И близко голос твой и всплески весел.
 
 
И вот проснулся, все еще в обмане,
И так легко мне от того свиданья,
Как будто крылья кто к ногам привесил.
 

<1904–1905>