Текст книги "Двенадцать цезарей"

Автор книги: Мэтью Деннисон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)

В 23 г. до н. э. поэт Проперций предавался воспоминаниям. «Знатность и ратная доблесть – немного в них проку, немного Выгоды в том, что родней цезарю Августу был, – говорит он. – Умер, несчастный, вступив на порог двадцатого года жизни. Сколь краток был круг тьмою объятого дня».[46]46
  Elegies 3.18, trans ASKline. Перевод Г. Стариковского.


[Закрыть]

Поэт имеет в виду Марцелла, племянника Августа, – одного из тех, кто сопровождал принцепса в триумфе в честь битвы при Акции. Его смерть была причиной особой скорби для Августа. Сенека утверждал, что у Марцелла «была определенная надежда стать императором»[47]47
  MD Liv, p. 283


[Закрыть] – он был первым, кого выбрал бы Август в попытке увековечить политическую систему 23 г. до н. э. после своей смерти. Со временем эти попытки навлекли несчастье на Августа и его большую семью, они стали лейтмотивом создания этой истории двенадцати цезарей. Собственных сыновей имели только Клавдий, Вителлий и Веспасиан: Клавдий растратил по мелочам наследственное имущество сына из-за чрезмерной любви к жене, а правление Вителлия было слишком коротким, чтобы он мог назначить наследника. В отличие от них Веспасиана у власти сменил не один взрослый сын, а двое. В этом уникальном случае наличие наследников мужского пола предотвратило вызванную спекуляциями и борьбой за места дестабилизацию внутри императорской семьи и вне ее. В случае с императором Гальбой, как мы увидим, выбор «плохого» наследника стал основным фактором падения режима.

За два года до смерти Марцелл женился на своей двоюродной сестре, дочери Августа, Юлии. Став молодой вдовой, Юлия по настоянию отца вышла замуж за известного военного деятеля Марка Агриппу. Первый из пяти детей, сын Гай Цезарь, родился в 20 г. до н. э., через три года на свет появился Луций Цезарь. После рождения Луция, сообщает Дион Кассий, «Август немедленно усыновил его вместе с братом Гаем… Он не стал ждать, пока они достигнут зрелости, но сразу же назначил их своими преемниками во власти, чтобы заговорщики не замышляли против них зла».[48]48
  DC 54.18


[Закрыть] Этот поступок явно противоречит заверениям в республиканизме, как и титул princeps juventutis, «глава юношества» или «вождь молодежи», которым Август наделил Гая. В данном случае это едва ли имело значение, так как Луций умер во 2 г. н. э., а Гай двумя годами позже. И ту, и другую смерть молва приписывала злонамерениям со стороны жены Августа, Ливии. Однако не приводится никаких объяснений, как Ливия могла отравить свои жертвы, находившиеся в разных концах империи. Двадцать шестого июля 4 г. н. э. Август совершил последнее усыновление – на сей раз старшего сына Ливии, своего пасынка Тиберия Клавдия Нерона. Этот выбор не был вызван любовью или привязанностью. В отличие от предшественников в замысле приемного отца достижения Тиберия позволяли думать, что он подходит на роль принцепса. Август смог добиться, чтобы его избраннику присвоили титул великого империя и полномочия трибуна, равные его собственным. В период неопределенности это было все, что он мог сделать, чтобы оставить управление созданной им государственной системой в руках члена своей семьи.

Август был лицемером. Марк Антоний это знал. Августа раздражало понимание политическим противником тех двойных стандартов, в которых он обвинял Антония, критикуя связь с Клеопатрой, в то время как сам спал со множеством замужних женщин Рима. Светоний утверждает: «Того, что он [Август] жил с чужими женами, не отрицают даже его друзья». Марк Антоний в качестве примера обманчивой натуры Августа выбрал случай, когда тот «жену одного консуляра на глазах у мужа увел с пира к себе в спальню, а потом привел обратно, растрепанную и красную до ушей». Как видим, то был акт прелюбодеяния, достойный самого Цезаря. О лицемерии свидетельствует и наказание, которое он потребовал для любимого вольноотпущенника, его он «заставил умереть, узнав, что тот соблазнял замужних женщин».

Тем не менее Антоний умер, а Август продолжал жить. Оба обладали талантом, харизмой, богатством. Оба были безжалостными, решительными, дальновидными людьми. Но именно Август в поздний период второго триумвирата в войне с соперниками нажил политический капитал в Риме. Среди его талантов была способность отвечать ожиданиям, которые предъявляются к внешним проявлениям, и это было руководящее правило его принципата, часть той политики, которая сочетает задабривание со своекорыстием. «Любовь ничтожна, коли есть ей мера», – говорит шекспировский Антоний Клеопатре с восхитительной беззаботностью. Август же никогда не был так беспечен. В повествовании Светония его внутренняя политика как принцепса включала восстановление «некоторых древних обрядов, пришедших в забвение, например, гадания о благе государства, должности фламинов Юпитера, Луперкалии, Терентинские игры, Праздник перепутий». Она сознательно охватывала архаичные элементы, «любовное послание» первого служителя Республики ее славному, но исчезнувшему прошлому. Он воссоздавал и ремонтировал храмы, принимал меры для возрождения древних культов. Он стремился возродить престиж жречества и вдохнуть новую жизнь в религиозные обряды, которые должны были совершаться с благоговением и почтением. Его изменения в Терентинских играх в 17 г. до н. э. включали жертвоприношение беременной свиньи Матери-земле – этот акт приписывается Вергилием легендарному основателю Рима Энею[49]49
  AM, p. 73


[Закрыть], – а также «Юбилейный гимн», написанный Горацием специально для этого случая. В начале июня в ясный и солнечный римский день двадцать семь юношей и двадцать семь девушек вознесли молитву в надежде на нравственное обновление: «Укрепи, о богиня, нашу юность и благослови декреты сената, вознаграждающие родительский долг и узы брака, и пусть новые римские законы принесут богатый урожай мальчиков и девочек».[50]50
  Mitchie, p. 257


[Закрыть] Как молитва, эти слова были благочестивыми и уместными, а кроме того – пропагандистскими. Но надежда юношей и девушек была бесплодной и абсолютно бесперспективной, поскольку они хотели регулировать личную жизнь указами и постановлениями.

В предыдущем году принцепс определил курс нравственного обновления. Он сосредоточился не на собственном либидо, а на сексуальных привычках похотливой и распутной римской элиты, пользующейся дурной репутацией. Как объясняет сам Август в «Деяниях», это был законодательный аспект более широкой политики старомодного консерватизма, которая нашла свое физическое выражение в стремлении к религиозному возрождению города. «Внес новые законы, возродил многие обычаи предков, в наш век уже вышедшие из употребления, и сам передал потомкам много достойных подражания примеров».[51]51
  Unk


[Закрыть] (Он не уточняет характер собственных «достойных подражания примеров».) Инициативы 18 г. до н. э. имели своей целью укрепить преданность жен и повысить рождаемость. Закон lex Iulia de adulteriis coercendis («Об обуздании прелюбодеяний») должен был решить проблему сексуального постоянства замужних женщин и впервые в римской истории делал прелюбодеяние уголовным деянием (разумеется, с более строгим наказанием для неверной жены, которую ждала ссылка, а муж обязан был немедленно начать бракоразводный процесс). Закон lex Iulia de maritandis ordinibus («О браках сословий»), пересмотренный в 9 г. н. э., как и закон Папия Поппея, предусматривал наказание для женатых мужчин и бездетных пар в попытке поднять уровень рождаемости. Очевидно, что у Августа не было желания подавать людям личный пример. Ничто не указывает на то, что его сексуальная жизнь подчинялась правилам, предписанным для остальных, в то время как его брак с Ливией (образец старомодной нравственности, не нуждающийся в реформах) оказался бездетным, несмотря на то что длился более полувека. В первом случае примером лицемерия Августа служила его дочь Юлия, которую он быстро выдавал замуж после смерти первого и второго мужей, Марцелла и Агриппы.

Он вряд ли мог выбрать худший образчик. Красивая, умная, высокомерная и неуважительная, Юлия была абсолютно непригодной личностью для воплощения нравственных норм. Она унаследовала своенравную чувственность, сравнимую с родительской. Ее неблагоразумие имело давнюю историю: будучи замужем за Агриппой, она воспылала страстью к Тиберию, которого в конце концов разочарует их союз. Провинности Юлии состояли как из достаточно продолжительных, так и случайных любовных связей: Сенека говорит о слухах, что по ночам в центре Рима она предлагала себя любому прохожему. Вначале Август сомневался в их достоверности, но затем недоверие сменилось яростью. «В его собственном доме разразилось бедствие, о котором стыдно рассказывать и ужасно вспоминать, – сообщает Веллей Патеркул. – Ведь его дочь Юлия, полностью пренебрегшая таким отцом и мужем, не упустила ничего из того, что может совершить или с позором претерпеть женщина, и из-за разнузданности и распутства стала измерять величие своего положения возможностью совершать проступки, считая разрешенным все, что угодно».[52]52
  VP 2.100.2–3. Перевод А. И. Немировского.


[Закрыть] Пылающий гневом, пораженный новостями Август обсуждал падение Юлии даже в сенате. Потом выслал единственного ребенка из Рима на вулканический остров Пандатерия в Тирренском море. Несмотря на народные демонстрации в ее поддержку, Август не изменил своего решения. Он больше не видел свою дочь и приказал, чтобы ее тело не хоронили в его мавзолее. Это было жестокое и абсурдное завершение политики, призванной поднять роль семьи, оно служит удивительным доказательством той значимости, которую Август отводил внешним проявлениям (когда это его устраивало) и подчинению общим правилам для собственной семьи.

Когда Юлия попала в немилость, Августу исполнился шестьдесят один год – очень большой возраст для Рима того времени. Почти сорок лет он занимал ведущее положение в римской общественной жизни. Он энергично взялся за восстановление величия империи после катаклизмов затянувшейся гражданской войны, продолжавшейся еще при жизни его «отца». Некоторые его реформы были целесообразными: он установил фиксированные выплаты солдатам и организовал преторианскую гвардию, стремился свести к минимуму коррупцию при выборах, создал новые должности, чтобы большее число людей принимали участие в управлении государством, – инспекторы акведуков, общественных зданий и дорог. Август сформировал романтическое видение Рима и своих предшественников, ввел ношение тоги на Форуме, учил своих дочерей и внучек прядильному и ткацкому мастерству и сам подавал пример семейной любви к матери и сестрам. Он был приветливым и дружелюбным. Светоний пишет, что когда сенатор, которого он едва знал, ослеп и решился на самоубийство, «Август посетил его и своими утешениями убедил не лишать себя жизни». Что более важно, он определял роль принцепса как человека на службе государства – старомодная идея, утверждавшая, что творить добро для большинства людей лучше, чем личное обогащение. По свидетельству того же автора, Августу принадлежат слова: «Итак, да будет мне дано установить государство на его основе целым и незыблемым, дабы я, пожиная желанные плоды этого свершения, почитался творцом лучшего государственного устройства». Личный вклад Августа включал меры противодействия пожарам и наводнениям, восстановление Фламиниевой дороги и беспрецедентную программу общественного строительства. Наблюдатели отмечали, что он устал: поворотным моментом стало падение Юлии. За ним последовали смерти – Гая Цезаря и Луция Цезаря, а затем такое же драматическое изгнание в 8 г. н. э. дочери Юлии – Юлии Младшей. Внучку Августа обвинили в прелюбодеянии, как и ее мать, но в этом случае положение усугубило подозрение в заговоре. В него был вовлечен Агриппа Постум, последний оставшийся в живых сын Юлии Старшей и Агриппы. Затем, на следующий год во время военной кампании в Германии, Квинтилий Вар потерял все три римских легиона, находившихся под его командованием, в битве с германскими племенами в Тевтобургском лесу. Возможно, Август пережил что-то вроде нервного потрясения, хотя со временем, похоже, оправился от него. По свидетельству Светония, «…он до того был сокрушен, что несколько месяцев подряд не стриг волос и бороды и не раз бился головою о косяк, восклицая: „Квинтилий Вар, верни легионы!“»

В Риме очень многое изменилось, но некоторых вещей изменения не коснулись. В сознание римлян глубоко внедрилось недоверие к власти женщин, которое Октавиан использовал для уничтожения Клеопатры. В момент смерти Августа оно нашло выражение в отвратительном эпизоде, который больше подходит для телевидения, чем для истории.

В августе 14 г. н. э. путешествуя по Кампании, император подвергся обострению кишечной инфекции, которая некоторое время его мучила. В результате он страдал приступами хронической диареи, с которой трудно было сладить в дороге или в плавании. Август изменил свои планы и отправился в Нолу. Здесь, в этом доме, в свое время умер его отец, Гай Октавий. Император попросил, чтобы его кровать поставили в той самой комнате, где скончался Гай. Его чувствами управляли скорее инстинкт и ощущение покоя, чем сентиментальность, – это был конец. «Поскольку никакой уход не может помешать велению судьбы, – пишет Веллей Патеркул, – он вскоре, когда рок избавил его от всякой заботы, на семьдесят шестом году жизни возвратился к своим началам, вернув небу небесную душу».[53]53
  VP 2.123.2


[Закрыть]

Но не все так просто. Атмосферу мирного угасания нарушает замечание одного источника. Дион Кассий утверждает, что в этой смерти виновата Ливия, желавшая ускорить путь Тиберия к пурпурной мантии, прежде чем Август передумает и назначит преемником своего внука, Агриппу Постума, – грубого, жестокого и, вероятно, умственно отсталого человека. «Поэтому она смазывала ядом некоторые винные ягоды, созревавшие на деревьях, с которых Август имел привычку срывать их собственными руками. Затем она ела те, которые не были отравлены, и предлагала ему остальные».[54]54
  DC 56.30


[Закрыть]

Отравление играет большую роль в нашем повествовании. Признанная виновной отравительница по имени Локуста устраняла людей, мешавших взойти на трон Нерону. Эти преступления были хорошо известны Диону Кассию, писавшему свою историю во 2 в. н. э. Веллей Патеркул умер слишком рано, чтобы до него смогли дойти слухи о преступлениях правнучки Октавиана, Агриппины. Его Ливия не имеет отношения к смерти Августа. Император у Патеркула умирает «в объятиях своего Тиберия, препоручив ему его и свои собственные дела».[55]55
  VP 2.123.2


[Закрыть] Он избегает отравления и даже дурного предчувствия относительно правления преемника – Тиберия.

ТИБЕРИЙ (42 г. до н. э. – 37 г. н. э.)
«Всегда непроницаемый для окружающих»

Тиберий имел способность видеть в темноте. Его необычайно большие глаза могли смотреть на мир ночью, пусть даже недолго, когда остальные люди спали, потому что Тиберий был озабочен тем, чтобы видеть все. В обществе информаторов и заговорщиков эта способность давала возможность стать всезнающим. Его преднамеренная уклончивость и даже путаность в речи и письме не позволяли понять действительный ход его мыслей, приводя к своего рода умственной слепоте, «поскольку он считал, что самодержец не должен показывать, что он думает»[56]56
  DC 57.1.2


[Закрыть], говорит Дион Кассий.

Он был страстным любителем астрологии, изучавшей аспекты небесных тел в целях предсказаний, и страшился невидимого, будь то рука убийцы, шепот недовольных или раскаты грома. Замкнутый, суровый и фаталистичный, император девять лет жил в изоляции на Капри, «острове, больше всего привлекательном для него тем, что высадиться там можно было в одном лишь небольшом месте, а с остальных сторон он был огражден крутизной высочайших скал и глубью моря», как его описывал Светоний. Август тоже любил это место: подходы и причалы Капри не позволяли устраивать ни тайных встреч, ни секретных укрытий.

Раньше Тиберий отправлялся во временную добровольную ссылку на остров Родос. Подходы к нему были такими же открытыми. Среди небольшой группы доверенных лиц и далеких от жизни ученых, составлявших ему компанию, находился александрийский астролог Фрасилл. В источниках говорится, что эти двое часто глядели на море, каждый занятый своими мыслями о настоящем и перспективами на будущее. Положение Фрасилла было крайне уязвимым: Тиберий ценил его только за способность предвидеть события и угрожал убить за ошибочное предсказание. Обладал ли астролог даром предвидения или нет, но он сочетал хладнокровие с тем, что удивительно похоже на шарлатанство, и жил за счет зависимости Тиберия от ясновидения, нагревая при этом руки.

Тиберий, наследник Августа в 14 г. н. э., «единственный, кто отказывался от принципата едва ли не дольше, чем другие бились с оружием, чтобы его захватить»[57]57
  Текст приведен по изданию: «Римская история» Веллея Патеркула. Перевод Немировского А. И., Дашковой М. Ф.


[Закрыть], – пишет Веллей Патеркул.[58]58
  VP 2.124.2


[Закрыть] Будучи партнером отчима во власти, наделенный за год до смерти принцепса титулом великого империя и полномочиями трибуна, равными Августовым, он очень четко понимал вызовы, с которыми ему предстояло столкнуться, если принять наследство. Враждебно настроенные историки толкуют его нежелание как лицемерие, неуверенность в себе или показную манерность. Они пользуются его незаметностью на острове, чтобы сплести вокруг его имени паутину отвратительных слухов: «он пылал еще более гнусным и постыдным пороком: об этом грешно даже слушать и говорить, но еще труднее этому поверить», как писал Светоний; прежде всего это были мальчики нежного возраста, которых он называл «своими рыбками», обученные следовать за ним, когда он купался, и подныривать между ног, покусывая, облизывая и лаская его гениталии. Подобные сплетни преследовали Тиберия на протяжении всей жизни. Во время суда над Вотиеном Монтаном ему пришлось выслушать от свидетеля именно такие обвинения. Это была цена, которую он платил за свою маниакальную скрытность. Тиберий изображается в древних источниках не провидцем, а распутным лицемером, параноидальным и жестоким, безответственным в правлении, неспособным смотреть вперед.

Как покажет время, его озабоченность всезнанием была вполне обоснованной. Бремя «восстановленной Республики» Августа было слишком тяжелым для этого первого наследственного принцепса и третьего цезаря Рима. Мы никогда не узнаем правду о его сексуальной жизни, но уже понимаем, что перечисление сексуальных извращений знаменитых людей древние авторы использовали для того, чтобы принизить их величие, сделать их более приземленными. В повествованиях Светония и Тацита Тиберий выглядит бессердечным тираном. Он с наслаждением предается пыткам, проявляет деспотизм и своеволие во власти. Чтобы удовлетворять молодую плоть по первой прихоти, он ломает ноги тем, кто отвергает его бесстыдные предложения. Это может служить метафорой для его борьбы с инакомыслием в высших эшелонах римского общества. Порочность Тиберия подвергается осуждению: его обвиняют в педофилии, несдержанной похоти, ставших привычными изнасилованиях, плотских позывах настолько ужасных, что им можно предаваться только в изгнании, и все это – материал для киношников и извращенных вуайеристов, темная, кошмарная сторона солнца. При некоторой степени беспристрастности со стороны читателя с этой порочностью невозможно смириться, учитывая то, что мы в дальнейшем узнаем о характере нашего героя. Подобные грязные пятна станут закономерностью в историографии двенадцати цезарей. В этом случае главным обвинителем выступает Светоний.

Этот человек, любитель леса и крепкой выпивки (горячего неразбавленного вина, отсюда его прозвище в войсках – Биберий Кальдий Мерон), тем не менее старался как можно лучше выполнять свои обязанности. Он обладал здравым смыслом и практичностью. Когда Тибр вышел из берегов, он не поддержал расхожее мнение о том, что это знак свыше, а, «думая, что это произошло вследствие чрезвычайного обилия воды, учредил комиссию из пяти сенаторов, выбранных в результате жеребьевки, для заботы о реке, чтобы она никогда более не разливалась зимой и не пересыхала летом, но все время оставалась на одном уровне, насколько это было возможно в то время».[59]59
  DC 57.13.8


[Закрыть] Он требовал от губернаторов провинций действовать с умеренностью, избегать корыстолюбия и воровства, наставляя, «что хороший пастух стрижет овец, но не сдирает с них шкуры». Он понимал власть не как право на господство или привилегию, но как ответственность, сам будучи «слугой сенату, порою всему народу, а подчас – и отдельным гражданам».

Еще до своего восхождения на трон он обладал редкой чертой – дигнитас и зачатками аукторитас[60]60
  Наряду с дигнитас – одна из пятнадцати римских добродетелей, которые должны были присутствовать в характере каждого римского гражданина.


[Закрыть] (духовным авторитетом, который мог вырасти только со смертью Августа). Успешные кампании в Иллирике, Паннонии и Германии сделали Тиберия выдающимся военачальником своего поколения. Его трудно доставшиеся победы смыли позор утраты Варом римских воинских штандартов, дипломатические усилия обеспечили возвращение штандартов, потерянных Крассом в Парфии в 53 г. до н. э. «Любезнейший мой друг и, клянусь моим счастьем, храбрейший муж и добросовестнейший полководец, – так писал Август в письме, которое приводит Светоний. – Я могу только похвалить твои действия в летнем походе, милый Тиберий: я отлично понимаю, что среди стольких трудностей и при такой беспечности солдат невозможно действовать разумнее, чем ты действовал». Ответ Тиберия не сохранился.

«Я рассматривал все его действия и слова, как если бы они имели силу закона», – утверждал он после смерти Августа. Мы не должны упускать из виду возможность иронии или некоторого лицемерия. Тиберий, преданный на публике формуле власти Августа, в частной жизни игнорировал объяснение своего отчима, этого гениального обманщика, что, будучи первым среди равных, он лишь восстановил статус-кво. Он считал принципат творением Августа, уже работающей системой, а свою роль видел в том, чтобы служить ее пожизненным хранителем. Это объясняет нумизматическую программу Тиберия, его политику (особенно в монетном дворе Лугдунума) повторной чеканки монет с изображением отчима, чтобы подчеркнуть преемственность режима, а памятный выпуск в честь божественности Августа был его нововведением.[61]61
  Sutherland, pp. 84/S


[Закрыть] Потому что этот «величайший военачальник, знаменитейший в славе и удаче» провел жизнь в рабстве, подчиняясь деспотичному приемному отцу, и стал «воистину вторым светочем и главою государства», «самым выдающимся из граждан, кроме одного (и то потому, что так хотел)», если верить слащавому повествованию Веллея Патеркула.[62]62
  VP 2.99


[Закрыть] Не имея никакого выбора, Тиберий провел долгие годы на службе Августа, а затем – сохраняя его систему. По требованию отчима он развелся с женой, которую любил, чтобы жениться на глумливой, надменной шлюхе, наставлявшей ему рога с незнакомцами на виду у ночных римских гуляк, сделал наследником своего племянника Германика, а не собственного сына.

Последний, вероятно, стал не такой уж великой жертвой, как мы склонны подозревать. Дион Кассий описывает сына Тиберия Друза как «самого распущенного и жестокого настолько, что самые острые мечи назывались „друзианами“ по его имени».[63]63
  DC 57.13


[Закрыть] Он был крупным, сильным мужчиной выше среднего роста, хорошо сложенным, с приятным в юности лицом, широкими плечами и кулаками, способными разбить череп мальчика. Но Тиберий рассматривал дар власти в империи, навязанный ему Августом, который контролировал большую часть его жизни, как «несчастное и обременительное рабство». Хотя основные источники признают в нем цинизм, ничто в жизни Тиберия не указывает на то, что он поменял свою точку зрения на принципат. Плиний Старший описывал его как «tristissimus hominum» (самого печального или мрачного из мужчин)[64]64
  P/NH 28.5.23


[Закрыть]; портрет Тацита рисует его как «сурового», замкнутого, очень скрытного: «Он сохранял прежнюю черствость духа и холодность в речах и во взоре, но принуждал себя порою к приветливости, пытаясь за нею скрыть уже очевидное для всех угасание». Своим современникам он казался неразговорчивым и аскетичным в том, что касалось самоудовлетворения. Его смерть вызвала радость вместо сожаления – возможно, прежде всего в его собственной душе.[65]65
  TacAnn. 6.50


[Закрыть]

Прежде всего у Тиберия отсутствовало обаяние. Это усугубляло сознательную оторванность от окружающих. Дион Кассий говорит о его «весьма своеобразном характере» и нраве: «Поэтому он гневался на тех, кто явно показывал, что проник в его мысли, и многих казнил только за то, что они поняли его мысли, и многих казнил только за то, что они поняли его тайные намерения».[66]66
  DC 57.1.2. Текст приводится по книге «Методическое пособие к семинарам по истории Древнего Рима: Римская империя в I веке н. э.»


[Закрыть] Контраст с предшественником был очевидным. Приветливый и хитрый Август изменил римское правительство в ходе воспевания заботы об общественных интересах, выраженных в программах строительства и восстановления, широкомасштабных зрелищах и прославлении собственной семьи. Надменный патриций Тиберий не тревожился завоеванием умов и сердец. Он урезал бюджет общественных игр и плату актерам, сократил количество гладиаторов, не завершил ни одного строительного проекта и, отдалившись от своих беспокойных родственников, многих из которых казнил, в конце концов скрылся от публичных взглядов. (Это пренебрежение популярностью в широких массах было ошибкой, которую позже повторит такой же аристократичный и суровый Гальба.) Высокое происхождение и суеверное расположение к предзнаменованиям (когда это было ему выгодно) наделили Тиберия чувством всеправия, не нуждавшимся в народном одобрении. Хотя его карьера до восхождения на трон была подвержена взлетам и падениям, он «с уверенностью питал большие надежды на будущее. Предсказания и предзнаменования с малых лет поддерживали в нем эти надежды», – писал Светоний. Один из многих парадоксов нашей истории заключается в том, что Август, принимая автократию, добивался народной поддержки, в то время как Тиберий, преданный в душе республиканской олигархии, которой его предки служили на протяжении пяти столетий, отмежевался от нее, «своевольный и упрямый» по отношению к третьему сословию, как и его семья. Светоний утверждает, что он нередко повторял: «Пусть ненавидят, лишь бы соглашались». Эта фраза отличается крайним равнодушием. Тиберий, первый из Юлиев и Клавдиев, вследствие усыновления Августом всегда оставался Клавдием (высокомерным и жестоким) и никогда не был Юлием (сообразительным благодаря вспышкам гениальности).

Как с готовностью поймут впоследствии римляне, он был продуктом своего происхождения. Потомок семьи, увековеченной Титом Ливием, он был сыном Тиберия Клавдия Нерона, чье имя он носил, и Ливии Друзиллы, дочери Клавдия Пульхра, то есть двойным носителем генов Клавдиев. Эта семья была одной из величайших в Риме, уникальной по достижениям времен Республики: двадцать восемь консульств (первое имело место в 493 г. до н. э.), пять диктаторов, семь цензоров, шесть триумфов и две овации. Хотя его отец, бездеятельный оппортунист с безошибочной способностью ставить не на ту лошадь, боролся с Октавианом и попал в проскрипционные списки, мать в 39 г. до н. э. вышла замуж за преследователя Нерона, когда Тиберию было всего три года. После смерти отца, начиная с девятилетнего возраста, Тиберий жил в доме самого могущественного человека в Риме. Тем не менее отцовство оставило свой отпечаток. Он отрастил волосы на затылке, как делали Клавдии, как бы желая подтвердить лояльность более фундаментальную, чем вызванную совместным проживанием. И несмотря на возросшее со временем пристрастие к эллинизму, включая восхищение греческими мыслителями, его характер выдавал старомодные римские качества: простота, сдержанность и самодисциплина (которые сами по себе являются мощным ответным ударом по списку сексуальных злодейств Светония). Это были республиканские добродетели, демонстрируемые Августом в намеренной простоте образа жизни, которому также следовал Тиберий (он любил редис, огурцы и особенно груши). В его случае ценными были не только эти добродетели, но и вся политическая система, которую они когда-то создали и поддержали. Со временем данные родовые симпатии, нашедшие выражение в играх в честь кончины отца и деда, будут уравновешены личным восхищением Тиберия Августом и глубоким уважением к нему. Его отказ в ранние годы принципата от использования титула «Август», за исключением писем к иностранным монархам, объясняется отчасти республиканской неприязнью к нему, а отчасти ощущением, что он недостоин пурпурной мантии своего приемного отца. Он с осторожностью относился к личным царским наградам, накопленным Августом, сторонился Гражданской короны над дверями, республиканской по происхождению, которая так точно отражала природу римской революции отчима, возражал против проявлений почтения сенаторов и коллег и отказался от звания «Отец отечества». «Из множества высочайших почестей, – читаем мы у Светония, – принял он лишь немногие и скромные». Причина тому была не только идеологической. Дион Кассий рассказывает о примечательном случае. Несколько человек стали носить пурпурную одежду, которая прежде была запрещена, поскольку ее мог надевать лишь император. Хотя Тиберий принял меры, чтобы этого больше не случилось, «ни одного из них он не отчитал, не оштрафовал».[67]67
  DC 57.13.5


[Закрыть] Его упрек принял форму символического жеста – темный шерстяной плащ, накинутый поверх собственного наряда. Было похоже на то, что его беспокоило только одиночество, уготованное принципатом: в каком-то смысле пурпурная одежда на других людях его не задевала. В добровольной ссылке на Капри, вдалеке от многих парадных сторон империи, он спасался от этого одиночества.

Весной 12 г. н. э., сообщает Дион Кассий, «предзнаменования наблюдались так часто… как обычно случается только тогда, когда государству угрожают великие бедствия».[68]68
  DC 54.29.2


[Закрыть] Таким бедствием была смерть главного военачальника Августа – Агриппы. За ней последовало личное несчастье: развод, которого не желали ни муж, ни жена. В этом случае мужем был Тиберий, а женой – Випсания Агриппина, дочь покойного Агриппы. Они провели в браке семь лет, а до этого были обручены в течение тринадцати лет. Помолвка, брак и развод имели политические корни, их инициатором был Август, чей мотив, как мы видели, заключался в том, чтобы заручиться преданностью Агриппы и в то же время не дать ему наследовать трон, сохранив его для сына Октавии, Марцелла. Весной 12 г. до н. э. Тиберию исполнилось тридцать лет, его жене – двадцать четыре. У них был единственный сын Друз, и Випсания была беременна на последних месяцах. В результате смерти отца и вынужденного развода у нее случился выкидыш. Брак Тиберия и Випсании оказался на редкость удачным, пусть даже он был вызван политическими причинами.

Но Август не позволил счастью встать на пути политической целесообразности. Со смертью Агриппы брак Тиберия и Випсании потерял свой смысл. Одновременно в очередной раз стала вдовой дочь императора Юлия, его главный династический козырь и инструмент политического давления. Браком Юлии и Тиберия Август объединил Юлиевы и Клавдиевы элементы своей семьи. Таким образом, «смерть Агриппы приблизила к Цезарю Нерона [Тиберия]: ведь дочь Цезаря Юлия, бывшая прежде женой Агриппы, вышла замуж за Нерона», – указывает без обиняков Веллей Патеркул[69]69
  VP 2.96.1


[Закрыть], – поскольку главной заботой этого апологета Тиберия было продвижение его героя к трону. Если принять данное объяснение, то этот брак удовлетворял честолюбие матери Тиберия, Ливии. Им был доволен и Август, и чрезвычайно сексуальная Юлия, которая, по утверждению Светония, имела связь с привлекательным, хорошо сложенным Тиберием, будучи замужем за Агриппой. Но в конечном счете он не принес радости ни Тиберию, ни Випсании. Последняя вышла замуж за друга Августа, Гая Азиния Галла, сенатора и будущего консула. Она принесла ему, по крайней мере, шестерых сыновей, двое из которых были обвинены в заговоре во время правления Клавдия. У Тиберия и Юлии был один ребенок, умерший в младенчестве. Его смерть разбила хрупкий союз, начавшийся как успешное и даже счастливое партнерство двух людей, которые, будучи совершенно разными по темпераменту, тем не менее давно знали друг друга и провели большую часть детства в одном доме. После этого дружественные отношения быстро прекратились. Причиной тому были, возможно, измены Юлии, но более вероятно – расхождение по поводу места женщины в политике, так как Юлия, всегда помнящая, что она дочь цезаря, не разделяла республиканских взглядов нового мужа относительно незаметного положения женщины в обществе. Впоследствии Тиберий и Юлия жили раздельно, и это, по утверждению Светония, могло разжечь сохранившуюся любовь к Випсании. «Даже после развода [Тиберий] сожалел о разлуке с [Випсанией], и когда один только раз случилось ему ее встретить, он проводил ее таким взглядом, долгим и полным слез, что были приняты меры, чтобы она больше никогда не попадалась ему на глаза».[70]70
  Цитата автора отличается от русского перевода (Светоний, книга 3, 7–3).


[Закрыть] Спустя сорок лет Тиберий отомстил: он поручил сенату заточить второго мужа Випсании, Галла, без суда и средств к самоубийству, но не казнить его.