Текст книги "Двенадцать цезарей"

Автор книги: Мэтью Деннисон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

Однако некоторые расценили победу как не более чем пораженчество со стороны Отона. Светоний представляет появление Вителлия как римского правителя с двойственным отношением, сообщая о знамениях, с самого начала предвещавших короткий срок для его принципата: «Конные статуи все внезапно рухнули с перебитыми ногами, а лавровый венок, торжественно им надетый, свалился в поток». Как и в случае с Отоном, предзнаменования не благоприятствовали девятому цезарю Рима. Он не остановился перед тем, чтобы казнить нескольких солдат, участвовавших в убийстве Гальбы, но не стал развязывать широкомасштабные репрессии. Среди тех, кого Вителлий пощадил, был брат Отона, Сальвий Тициан (выдающийся пример милосердия). Продвижение Вителлия через Галлию приобрело беззаботный характер триумфа: общественные пиршества, изысканные прогулки на судах, публичные зрелища и мародерствующие, пьяные солдаты. Тацит пишет, что магистраты разорялись, устраивая пиры в попытках насытить его неумеренную страсть к еде, дороги от Адриатического и Тирренского морей были забиты повозками, спешившими удовлетворить каждую его прихоть.[219]219
  TacHist. 2.62


[Закрыть] Наместник Лугдунской Галлии, состоятельный человек из хорошей семьи по имени Юний Блез, даже одолжил поистратившемуся Вителлию одежду, соответствующую его новому положению. Возможно, это была наиболее успешная точка этого отвратительного правления. В Риме известия о поражении Отона и победе Вителлия, провозглашенные в театре, были встречены аплодисментами, но беспорядков не последовало. Боясь проявлять политические симпатии к кому-либо (этот страх разделял и сенат), люди реагировали на смену власти так, как от них ожидалось. Со временем они испытают к императору то презрение, которое, по утверждению Тацита, было свойственно собственным войскам Вителлия, познавшим его слабость тела и духа, апатичность и бездеятельность, а также нерадивость в том, что касалось воинской и личной дисциплины.

Когда Вителлий в жаркий июльский день въезжал в столицу, все это лежало в будущем. Пусть знамения предвещали несчастье, а более умные советники скрывали опасения, сам император купался в лучах собственной славы. Ведя за собой шестидесятитысячную армию, сопровождаемую, по версии Тацита, сборищем «бродячих актеров, целых шаек миньонов и множеством других подобных же лиц, обычно составлявших свиту Нерона», Вителлий планировал въехать в Рим в одежде победоносного военачальника верхом на коне, с обнаженным мечом, гоня перед собой сенаторов и чернь. Однако возобладали здравые голоса: императору дали понять, что неразумно было бы представлять себя победителем соотечественников-римлян. Вителлий был одет в цивильное платье и шел пешком. Следом двигались те члены сената, которые присутствовали на церемонии вступления на престол в Тицине и путешествовали вместе с ним. Никто не испытывал никаких иллюзий. Тацит утверждает, что «сенат разом присвоил Вителлию все почести, которые были придуманы за долгие годы правления других принцепсов. Постановили воздать хвалу и благодарность германской армии…»[220]220
  TacHist. 2.55


[Закрыть] за ее роль в победе Вителлия. Это было важное заявление с точки зрения девальвации ценностей самого сената, в то время как Вителлий принял имя «Германик», которое, в свою очередь, передал сыну, не потому что тот одержал победы над германцами (что раньше означало это имя), а потому что был возведен на трон легионерами Германии. Это был недальновидный вызов, означавший политическую фракционность в тот момент, когда правительство Рима отчаянно нуждалось в консенсусе и сильном руководстве, независимом от личных интересов.[221]221
  Grant, p. 203


[Закрыть] Вечером празднование приняло единственную понятную Вителлию форму: пир, устроенный братом в честь его прибытия. По словам Светония, «на нем было подано отборных рыб две тысячи и птиц семь тысяч». Историк осуждает эти излишества, называя их «печально известными».

При ретроспективном взгляде придирчивость Светония почти не проясняет положение вещей. В то время как Вителлий наслаждался рыбой и птицей на оргиастическом пиру, вражеские армии собирались с силами. В Иудее Веспасиан воздержался от клятвы на верность императору. Это стало знаком. Первого июля, пока Вителлий в сопровождении свиты шумно прокладывал путь по сельским районам к северу от Рима, префект Египта Тиберий Юлий Александр объявил, что его легионы поддерживают Веспасиана. Через два дня его примеру последовали Сирия и Иудея. Армии Востока, когда-то верные Отону, отвергли его преемника, выбрав вместо него собственного командующего. Такой аргумент, во всяком случае позже, представила пропаганда Флавиев, утверждавшая, что Веспасиан выдвинулся на волне народной поддержки. Наивно было бы игнорировать вероятность согласованной координации на самом высоком уровне. Вителлий оставил на должности префекта города брата Веспасиана, Флавия Сабина. Это был жест, который не принес ему выгоды. Когда победа Флавиев будет очевидной, Сабин попытается договориться с Вителлием о мирной передаче власти.

Но Вителлий не имел возможности договариваться или согласовывать позиции, поскольку был посажен на трон германскими легионами. В августе в Мёзии эту инициативу возведения во власть подхватил еще один легион. По словам Диона Кассия, «настолько велики были у воинов озлобленность на Вителлия и страсть к грабежу…», что они двинулись на Италию под командованием Антония Прима, не обращая внимания на альтернативный план Флавиев, сформулированный на более высоком уровне. Двадцать четвертого октября они вступили в битву с войсками Вителлия почти на том же месте, где нынешний император недавно победил армию, преданную Отону. На этот раз победу одержали Цецина и Валент. Спустя шесть месяцев люди Вителлия практически остались без лидера. Оповещенный об угрозе с Востока, Цецина вначале выдвинулся на защиту империи. Однако он недолго проявлял лояльность, подкупленный, по свидетельству Тацита, агентами Сабина. Как и следовало ожидать, он перешел на сторону противника. Но вряд ли можно было предвидеть, что ему не удастся убедить своих солдат последовать его примеру. Обессиленные болезнями, праздностью и отсутствием дисциплины в Риме, озабоченные зловещим символизмом кроваво-красного затмения Луны, но решительно настроенные и удивительно сильные духом, вителлианцы дрались в Бедриаке во имя императора, который, как и при предыдущей победе, находился далеко от них.

Вителлий остался в Риме, время от времени делая вылазки на свою виллу в Ариции к югу от города. В сентябре он отправил Валента на север. В повествовании Светония дни императора сочтены, и любые усилия бесполезны. Тацит осуждает его: «Укрывшись в тени своих садов, подобный бессмысленным животным, которые едва насытятся, погружаются в оцепенение, Вителлий не заботился ни о прошлом, ни о настоящем, ни о будущем. Вялый, неподвижный, сидел он в Арицийской роще».[222]222
  qu 69 AD, p. 215


[Закрыть] Какое-то короткое время, когда оба командующих отсутствовали в городе, Вителлий находился в более или менее нормальном состоянии, поскольку не получил новостей о поражении. Со взятием Кремоны исчезли все надежды, тем более что армия Прима направилась в Рим. Вителлий ответил тем, что послал войска перекрыть апеннинские перевалы, чтобы остановить наступление противника. Затем он сам присоединился к солдатам. Однако знамения отвернулись от него так же окончательно, как Цецина. Император совершил жертвоприношения и готовился обратиться к армии. На алтарь налетела стая стервятников, разбросав жертвенных животных и едва не сбив с ног самого Вителлия. Император не смог справиться с этим вызовом. Дион Кассий пишет, что его терзали нерешительность и непредсказуемые перепады настроения, когда вызывающее поведение сменялось отчаянием. Он был не в состоянии осмелиться ни на одно действие, не мог даже решить, какую одежду носить, помраченный страхом, паникой и лишениями. Вместо того чтобы руководить людьми, он вызывал жалость, появляясь перед всеми с прижимающимся к нему малолетним Германиком. Его речи были противоречивыми и сбивчивыми, призывающими поочередно то к открытой войне, то к сопротивлению, то к немедленной сдаче, после которой он отречется и уйдет из политической жизни. Это был единственный период правления Вителлия, когда ему нужно было действовать решительно, но он не смог этого сделать. Дион Кассий так описывает результат его замешательства: «В конце концов таким своим поведением он почти всех лишил решительности. Ибо, видя, как он, словно безумец, мечется из стороны в сторону, они не исполняли с обычной готовностью отдаваемых им приказаний и думали больше не о его интересах, а о своих собственных».[223]223
  DC 65.16


[Закрыть] Вителлий преуспел только в одном: он вызывал лишь презрение и, таким образом, проиграл вторую половину войны.

План, заключавшийся в том, что он должен был отречься от престола, провалился. Инициатором этого плана был Сабин, он обещал императору сто миллионов сестерциев и загородную виллу, если тот согласится на мирную передачу власти. Но он ни к чему не привел из-за представления, разыгранного, по свидетельству Тацита, не кем иным, как самим Вителлием. Восемнадцатого декабря император появился в Форуме в траурном одеянии, окруженный семьей, домочадцами, солдатами. Он объяснил курс, который для себя выбрал, сказав, что «отказывается от власти в интересах мира и государства, просит сохранить память о нем и брате и сжалиться над его женой и невинными детьми». Во время речи Вителлий протягивал ребенка окружавшей толпе, «обращаясь то к одному, то к другому, то ко всем вместе». Наконец, когда его начали душить рыдания, он отстегнул от пояса кинжал и подал его стоявшему рядом консулу, «как бы передавая власть над жизнью и смертью сограждан».[224]224
  TacHist. 3.68


[Закрыть]

Но ни консул, ни римляне не приняли символического отречения. Когда «Вителлий двинулся к храму Согласия с намерением там сложить с себя знаки верховной власти… пройти по улицам, забитым народом, оказалось невозможно». Открытой оставалась только дорога во дворец. Вителлий, поколебавшись, вернулся в свою золоченую клетку. Это было совсем не то, к чему он стремился. Когда-то в северной провинции легионеры сделали его императором. Теперь они заставили его соблюдать то самое соглашение.

Поскольку силы Вителлия потерпели поражение везде, кроме Рима, подобное положение означало кризис государства. Сабин настаивал, чтобы император оставался верным прежним договоренностям. Но Вителлий был бессилен. Инициатива принадлежала солдатам, и они начали действовать, осадив Капитолийский холм, где укрылся Сабин, и сжегши дотла храм Юпитера Благого и Величайшего. Сам Сабин был взят в плен и убит, младшему сыну Веспасиана, Домициану, удалось спастись. Как только армия Прима вошла в Рим, репрессии не заставили себя ждать. Вителлий бежал из дворца в носилках, которые несли кухонные рабы, в дом жены на Палатинском холме, но передумал. Он вернулся в пустой, покинутый всеми дворец. Ценой нерешительности стала его жизнь.

По коридорам дворца шел, прихрамывая, массивный мужчина. Хромотой он был обязан сломанному на гонках колесниц бедру – своему первому ранению во время принципата. Как и в случае с Гаем Калигулой, в чьей компании он получил это увечье, созданный античным биографом образ римского императора, бродящего по коридорам собственного дворца в поисках помощи и спокойствия, наводит на грустные размышления. Для Вителлия, как известно, все закончится плохо.

Чтобы не быть узнанным, он решил надеть оборванную грязную тунику. Набил золотыми монетами потайной пояс и спрятался в единственном месте, которое считал безопасным и в котором мог дождаться темноты. Каморка была маленькой, плохо пахнущей: здесь содержали собак, охранявших дворец. Вителлий устроился здесь вместе с ними, загородив дверь кроватью и тюфяком. Он думал не о сне, а о том, чтобы под покровом ночи ускользнуть в Таррацину, где брат обещал ему безопасность. Но ничего не вышло. Когда его обнаружили захватившие дворец вражеские солдаты, грязная туника была покрыта кровью, потому что его покусали собаки. Вителлий попытался солгать и вывернуться, говоря, что он не император, но скоро был узнан. Солдаты набросили ему на шею веревку и связали руки за спиной. Как собаку, его вывели из дворца и поволокли по улицам Рима в сторону Лестницы рыданий, где пытали и обезглавили.[225]225
  Согласно Светонию, сволокли крючьями в Тибр. Тацит говорит лишь, что над телом надругались.


[Закрыть] «Ведь я был вашим императором», – сказал Вителлий, тем самым признав то, что минутами ранее отрицал. По правде говоря, он не был императором Рима, а всего лишь временной фигурой, на короткое время возвышенной конфликтом, а затем съеденной «собаками войны».

ВЕСПАСИАН (9-79 гг. н. э.)
«Лисица шерстью слиняла, да нрав не сменяла!»

Все началось в котле гражданской войны и закончилось на провинциальном курорте с холодными источниками. В промежутке между этими событиями Веспасиан из рода Флавиев, «неожиданный» император, по определению Светония, во время своего правления тщательно избегал как жары, так и холода. Рассудительный и сдержанный, не расположенный к поспешности, чувствительный к проделкам и шуткам относительно своей хорошо известной бережливости, этот десятый цезарь Рима, провозглашенный только на пороге шестидесятилетия, умерял расточительность и распущенность там, где с ними сталкивался. Для себя он тоже не делал исключения. Одни эти детали, если допустить, что они верны, отличают его от увлекавшихся излишествами предшественников и объясняют его успех там, где Гальба, Отон и Вителлий потерпели впечатляющую неудачу.

«Лисица шерстью слиняла, да нрав не сменяла!» – так, по словам Светония, бранил его старый пастух. Так оно и было на самом деле. При наследниках Августа из рода Юлиев-Клавдиев и императорах 69 года эту избитую фразу можно было применить к самому принципату, в котором правитель сменял правителя, происходила смена иконографии, а отличительным признаком являлась подверженность ошибкам вследствие крайней самонадеянности. Десятилетие власти Веспасиана знаменует собой поворотный пункт. Рим изменился: ограничено роскошество, аристократическую помпезность заменила осмотрительность, а на Палатинском холме стала царствовать более прозаическая культура. Веспасиан, этот крепкий солдат, свято чтивший память своей бабки, старательно соблюдавший ежемесячный пост и с тем же усердием проверявший состояние римской казны, по большей части оставался невосприимчивым к коррупционным соблазнам своей должности. Безымянные наложницы, с которыми император время от времени делил постель, вознаграждались пухлыми кошельками с сестерциями (эту плату он вполне мог себе позволить), но он отвергал вмешательство императорских женщин в политику.

Влияние женщин рода Флавиев было ограниченным, за исключением любовницы Веспасиана Цениды, продававшей должности и имперские указы, слухи о которой записал Дион Кассий, утверждавший, что сам принцепс благополучно получал доход от подобного рода торговли. Светоний указывает, что Веспасиан, как и другие «армейские» императоры до него – Гальба, Отон и Вителлий, – «произвел смотр сенату, удалив негодных и включив в списки самых достойных», на первый взгляд заботливо и с соблюдением формальностей, но обращая внимание на личную преданность. Этот фактически всесильный провинциальный всадник уничтожил латинские гласные, но пощадил римлян. Такое милосердие знаменательно для нашей хроники. Таким же знаменательным, по мнению Светония, было то, что оно исходило от представителя незнатного рода, не склонного к патрицианскому надменному чувству принадлежности к власти, которое было свойственно преемникам Августа. Последние ни во что не ставили чужие страдания, несправедливость и каждодневное усердие, отличаясь в этом даже от Отона и Вителлия. К имени Веспасиана принято добавлять добрые слова. Не последнюю роль в этом сыграло окончание гражданской войны: он очистил мир от ее безумия. Как и все победы (но лишь немногие удостаивались таких хвалебных песен), она имела свою цену. Согласно Диону Кассию, в войне погибло примерно пятьдесят тысяч человек.

Несмотря на известное сребролюбие обожествленного Веспасиана, история, включая «Жизнь двенадцати цезарей» Светония, причисляет его к «хорошим» императорам. Как и большинство современников. Он привел Рим к порядку и, подобно Августу, проявлял подобие заботы о республиканских ценностях, выказывал уважение к древнеримским церемониям в широкой программе восстановления храмов. Веспасиан не упускал возможности отпраздновать мир, который, по собственному утверждению, он принес Риму. Между Базиликой Эмилией и Аргилетом, на месте бывшего мясного рынка[226]226
  12C 8 р.126


[Закрыть], он построил храм Мира, прославленный Плинием Старшим как одно из чудес света. В этом настоящем музее под открытым небом хранились в назидание римлянам золотые сосуды из Иерусалимского храма вместе с древними шедеврами живописи и скульптуры.[227]227
  12С 14, pp. 44-5


[Закрыть] В городе, разрушенном гражданской войной, он поднял налоги и установил специальный еврейский налог, который платили только евреи, чтобы финансировать программу восстановления Рима, включая акведук Клавдия и надежное снабжение водой, а также сеть дорог и мостов, в том числе Аппиеву и Фламиниеву дороги. В эпоху, когда многие римские магистраты ограничивались сетованием и недовольством, Веспасиан появился у храма Юпитера на Капитолийском холме и собственноручно начал расчищать руины и выносить их в корзине на голове. В нее он складывал обломки самого важного храма в римском мире, где несколькими месяцами ранее, когда город захватили страх и страдания, на короткое время нашел прибежище его сын Домициан, а до него Брут и тираноубийцы после смерти Цезаря. Массивная фигура Веспасиана, занятого тяжелым трудом, символизировала город на пороге восстановления. Этот образ нельзя применить к Нерону, Золотой дом которого предназначался только для личного удовольствия, а его строительство угрожало вытеснить обычных римлян за пределы города, его невозможно использовать для престарелого патриция Гальбы или для тучного, опьяненного роскошной жизнью Вителлия. Веспасиан воспринимал верховную власть как службу государству, он не был склонен к деспотическим, садистским или маниакальным действиям своих недавних предшественников. Поэтому неудивительно, что, по словам Диона Кассия, «люди были настроены к нему весьма благожелательно, ибо приобретенная в Британии известность и слава, пришедшая к нему в связи с нынешней войной, и его справедливость, и благоразумие в замыслах – все это склоняло людей к его правлению».[228]228
  DC 65.8.3


[Закрыть] Однако с точки зрения логического обоснования посмертные отзывы об этом «хорошем» цезаре кажутся окрашенными лишь в контрастные черные и белые цвета.

Взглянем на ситуацию еще раз и увидим, что истина в данном случае более сложная и многослойная. Она должна учитывать ревизионизм Флавиев, который утверждает, что Веспасиан захватил трон не по причине личной алчности, а из чувства гражданского долга, чтобы предотвратить беспорядки и серьезную угрозу власти закона и сената. Что можно об этом сказать? Неисправимо суеверный Светоний вводит читателей в заблуждение, связывая этот вопрос со знамениями. По-видимому, как предполагает Тацит, он прислушался к политической демагогии Флавиев.[229]229
  TacHist. 1.10. В данном отрывке (Тацит. «История», 1.10) нет ни слова о Светонии.


[Закрыть] Веспасиан у Светония – это человек, порабощенный верой в сверхъестественное, убежденный в важности знамений и мистических знаков, предсказывающих грядущее величие. Дион Кассий с некоторой долей недоверия (вероятно, слегка подняв бровь) принимает подобное объяснение: «Уже давно знамения и сновидения предвещали Веспасиану верховную власть».[230]230
  DC 66.2


[Закрыть] Мы научились настороженно относиться к тем, кто демонстрирует невинность при получении блестящих наград или разыгрывает нерасположение к ним. Такое притворство – это условность, необходимое оправдание за успех, которого совсем недавно не сумели добиться другие. Перечень знамений у Светония служит пропагандистским целям – не больше и не меньше. Это касается быка, преклонившего шею перед Веспасианом, и удивительного кипариса, поваленного бурей, но на следующий день вновь стоявшего, а также поворачивающейся по своей воле статуи Юлия Цезаря и видения немощного вольноотпущенника, способного проходить сквозь стены храма. Это отрицание кровавого кошмара периода падения Вителлия и отвратительной неконституционной инаугурации династии реформ, рожденной беззаконием и ненавистью в год появления на свет самого Светония. Данный перечень – лучший способ для приукрашивания периода, когда засчитывались только дела, когда последние республиканские средства для достижения власти уступили место грубой военной силе, когда традиция (несоразмерная угрозе анархии) была истоптана сапогами множества жаждущих убийства, неуправляемых солдат. Он наделял победу Веспасиана свойством неизбежности там, где ее быть не могло: случайности, циничный эгоизм и приспособленчество сыграли такую же роль в становлении Флавиев, как любой мессианский предетерминизм, исповедуемый Веспасианом. Подобно юлианскому происхождению от богини Венеры Прародительницы и весьма выгодному для Нумерия Аттика видению того, как Август восходит на небо, это является предметом мифологии и легенд, которые невозможно проверить или опровергнуть. Что самое важное, знамения снимали с Веспасиана всякую вину: он не отвечал за то, что с ним произошло. Это была крайне удобная риторика, оправдывающая честолюбивые планы. В дополнение к этому Светоний, как мы видели, использовал похожие предзнаменования, чтобы внушить неизбежность падения Вителлия.

Античные источники приводят любые туманные предчувствия, чтобы подчеркнуть законность правления Веспасиана. Археологи в поисках древних амфор по указанию прорицателей, как сообщает Светоний, раскопали в священном месте Тегеи в греческой Аркадии сосуды с портретными изображениями, удивительно напоминающими Веспасиана. Но Светоний и Дион идут еще дальше, обращаясь к мистическим небесным силам. Они описывают, как новоявленный император лечит слепоту слюной и парализованную руку целительным ударом ноги. Это не циничный отчет (мы читаем, например, что это исцеление не произвело впечатления на александрийцев, и более того, оно вызвало у них искреннее отвращение[231]231
  У Светония реакция александрийцев на чудо отсутствует вообще, а у Тацита говорится лишь, что они наблюдали «с напряженным вниманием… и уверяют, что все так в точности и происходило; они повторяют это до сего дня, когда им уже нет выгоды говорить неправду».


[Закрыть]). Но в Древнем Риме те, у кого отсутствовал авторитет, получали выгоду от указаний на божественность. Сам Веспасиан, последовательно непритязательный, мечтает в Греции об удаче для себя и своей семьи, и этому можно верить, независимо от того, догадываемся ли мы о степени этой удачи или нет. Даже если подозревать гиперболу, послужной список принцепса в том виде, как он сохранился, прочно подкрепляет его соответствие верховной власти. Знамения, предполагаем мы, указывали на правильную кандидатуру. Говоря словами Светония, «Державу, поколебленную и безначальную после мятежей и гибели трех императоров, принял наконец и укрепил своей властью род Флавиев». Веспасиан привел в порядок казну, долг которой достигал сорока миллиардов сестерциев, после полутора лет, в течение которых насильственную смерть приняли четыре императора. Принцепс же, пользовавшийся уважением легионов, жестко контролировавший преторианскую гвардию и оптимизировавший членство в сенате, продолжал жить. Измученной гражданской войной империи необходим был верховный правитель, в то время как восстановление Республики осталось мечтой безрассудного меньшинства. Существовала вакансия. Разбросанные по провинциям легионы выбрали на нее Веспасиана. Закаленный солдат с характерным выражением лица, которое описывали как страждущее, не возражал. Все, что было нужно для этого, – стремление к величию и обладание дигнитас, которой дорожили римляне.

Едва ли он был мечтателем, этот приземленный солдатский император, умевший поддерживать воинскую дисциплину и имевший вкус к грубым шуткам. Удивленный гигантским фаллосом встреченного человека высокого роста, он по-ребячески продекламировал строку из Гомера. Он исповедовал деловой подход даже в постели. По словам Светония, «одна женщина клялась, что умирает от любви к нему, и добилась его внимания: он провел с ней ночь и подарил ей четыреста тысяч сестерциев, а на вопрос управителя, по какой статье занести эти деньги, сказал: „За чрезвычайную любовь к Веспасиану“». Он отозвал высокое назначение в армию, когда новый офицер явился благодарить его, благоухая ароматами. Объяснение было коротким: «Уж лучше бы ты вонял чесноком!» Запахи дороги и кухни были предпочтительнее для этого сабинянина, чем все арабские благовония. Он не обращал внимания на преклонный возраст и проводил дни в трудах, начиная с рассвета, когда солнечные лучи еще не касались неба, потому что это был практичный, решительный, привыкший к действиям человек. Он питал надежду на династическое бессмертие, надеялся, что его собственный принципат станет прелюдией к правлению сыновей, и легитимировал подобные нереспубликанские устремления в другой мечте, отраженной в письменных источниках. Однажды Веспасиан увидел во сне, будто в Палатинском дворце стоят весы. На одной их чаше стоял он сам и его взрослые сыновья, Тит и Домициан, а на другой – Клавдий с Нероном. Для римского склада ума значение сна было очевидно: трое Флавиев будут править столько же, сколько последние представители Юлиев-Клавдиев, – двадцать семь лет. Так и произошло с благословения ясновидения. (Иначе Светоний вряд ли удосужился бы упомянуть этот случай.) Веспасиан видел сны, когда это было выгодно для него, поскольку по большей части ему не нужно было фантазировать благодаря присутствию в свите личного астролога, как утверждает Тацит.

Когда-то Веспасиана подтолкнуло на государственную службу только презрение его честолюбивой матери, Веспасии Поллы. Она попрекала его успехом старшего брата Сабина, консула в 47 году, а позже дважды назначавшегося городским префектом Рима. Полла заставила Веспасиана надеть сенаторскую тогу материнской властью и решимостью, которая проходит красной нитью в римской истории: новая, быстро достигшая успеха Ливия, Волумния с Сабинских холмов, мать Вителлия, Секстилия. Позже, поддержанный легионами, Веспасиан сместил Вителлия и поднялся к вершинам славы. После этого материнские уговоры не понадобились. Он получил энергичное содействие военачальников, наместников провинций и вассальных царей – Сохемы в Софене, Ирода Агриппы II в Перее, богатого и великолепного Антиоха в Коммагене и Вологеза в Парфии, предложившего выделить ему в помощь сорок тысяч лучников. Это был невероятный и непредсказуемый путь. На его протяжении Веспасиан едва избежал смерти и банкротства. Он добровольно уехал в изгнание (спрятавшись в безвестности от недовольства Нерона) и подвергался осмеянию. Веспасиан испытал унижение на улицах Рима, когда Гай Калигула «велел солдатам навалить ему грязи за пазуху сенаторской тоги» за то, что он, как эдил, не заботится об очистке улиц. Впоследствии он претерпел такое же унижение – возможно, по собственной вине – на рыночной площади в Гадрумете (на территории современного Туниса), только в этом случае грязь заменила брюква.

Для многих наиболее удивительным аспектом восхождения Веспасиана, как и гегемонии Августа столетием ранее, было его низкое происхождение. Его семья принадлежала к всадническому сословию, запятнанная сборами пошлин и подрядами в артелях (хотя последнее Светоний отрицает). В его атриуме отсутствовали восковые маски предков, которые в аристократических домах в дни празднеств восстанавливали в памяти жизнь великих римлян на службе у государства. К заслугам этого императора можно отнести тот факт, что свое скромное, отнюдь не аристократическое происхождение он не только не скрывал, но и часто выставлял напоказ. За такой дымовой завесой он мог спокойно составлять планы и плести интриги. Но Веспасиану помогало не восхваление своего происхождения, а знамения, которые, по утверждениям историков, формально определили его стремления. Знамения помогли, а связь рода Флавиев с божествами – нет. Веспасиана не интересовали неразумные лизоблюды, желавшие обнаружить родство Флавиев с компаньоном сына Юпитера, Геркулеса. В попытке укрепить личный авторитет принцепса и обеспечить себе широкую поддержку принадлежность к небожителям скорее ограничивала его, чем давала преимущество. Его образ как обыкновенного человека не был обманом. Веспасиан был далек от снобизма и слишком осторожен, чтобы позволить поставить на себе клеймо Юлиев-Клавдиев. Даже в своих портретах он тщательно избегал сходства с этой семьей – лысый, с бычьей шеей, бородавками и остальными возрастными признаками, несовершенство которых заменяло классическое совершенство богоподобных наследников Августа. В публичной жизни Веспасиану требовалась свобода заурядности, в личной жизни он явно отдавал ей предпочтение. В момент восхождения на трон он был вдовцом, но впоследствии женился на дочери Флавия Либерала, писца в казначействе. Возможно, она была дальней родственницей, но тем не менее ее статус свободнорожденной подвергается сомнению. Она едва ли была ему блестящей парой. Давняя любовница Веспасиана, Ценида была доверенным лицом матери Клавдия, Антонии, будучи ее рабыней.[232]232
  12С 6, p. 4


[Закрыть] В этом качестве, несмотря на любовь к Веспасиану, длившуюся всю жизнь, она не могла стать его женой, поскольку законы Августа запрещали браки между всадниками и вольноотпущенницами.[233]233
  Freis, p. 168


[Закрыть]

Волевая, социально амбициозная мать Веспасиана, как и его жена и дочь, не дожили до момента его славы, который он пережил в шестьдесят с лишним лет. Возможно, он этого не желал. Светоний приписывает его воспитание в основном Тертулле, бабке по отцу, чье небольшое поместье лежало в гористой местности к северо-востоку от Рима. Именно Тертулла, а не Полла, осталась объектом благоговения Веспасиана. Ее дом, уже будучи императором, он посещал снова и снова. Меблировка и общее состояние он сохранил как дань ее памяти (и определенно как воспоминание о счастливом детстве, не омраченном грубыми насмешками матери). О доме отца, Тита Флавия Сабина, который, по словам Светония, находился в маленькой деревушке Фалакрины под Реатой (ныне Риети), мало что известно, утеряно даже точное его местонахождение.

И все же из истории не исчезли ни имя Веспасии Поллы, ни род занятий предков Сабина. Несмотря на провинциальный акцент, который преследовал Веспасиана всю жизнь, он принадлежал к семье, которая уже начала продвижение по социальной лестнице. По иронии судьбы, принимая во внимание узурпацию трона Юлиев-Клавдиев, семья стала добиваться успеха именно в их эпоху. Его дед по матери три раза служил военным трибуном, дядя по матери был сенатором преторского звания. Полла не ошибалась, когда лелеяла надежды на большее. Будущий император взял именно его имя. Веспасиан продолжил путь своей семьи наверх, превзойдя по числу памятников Веспасиям маленькое местечко на дороге из Нурсии в Сполеций, которое само носит название Веспасий и в котором расположены семейные надгробья. Со своей стороны, Сабин получил признание за честность при сборе налогов в Азии. Прежде чем скончаться, он сколотил состояние на ростовщичестве. Именно это богатство, а не честность, ускорит социальную мобильность его сыновей, молодых Сабина и Веспасиана, и в краткосрочной перспективе его хватит, чтобы пройти имущественный сенаторский ценз и ненасытный аппетит римского электората. Память о недостатке в деньгах укрепляла чрезмерную скаредность Веспасиана, которую высмеивают источники и признает сам император.