Текст книги "Двенадцать цезарей"

Автор книги: Мэтью Деннисон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)

При содействии нескольких военачальников (некоторые утверждают, что слишком многих) Отон начал достаточно активно готовиться к войне. Ему была обещана помощь семи легионов из Далмации, Паннонии и Мёзии: эти войска уже вышли в длинный путь на запад. В Риме в ходе ускоренного обучения велась запоздалая подготовка оравы солдат, доставшихся Отону в наследство от избегавшего войн Нерона. По свидетельству Плутарха, эти люди «были развращены безделием и изнежены мирной жизнью, проходившею главным образом в театрах и на празднествах», а не на военных учениях.[202]202
  PO 5.5


[Закрыть] Кроме того, на службу императора были призваны две тысячи гладиаторов. Вителлий оставался в Германии, ожидая дальнейших подкреплений. Активное лидерство в его кампании принадлежало Валенту и Цецине. Слишком поздно для армии Отона перекрывать альпийские перевалы: время для данного маневра уже прошло. Вместо этого отонианцы решили создать линию обороны по реке По. Именно здесь, невзирая на предзнаменования, упоенный победами в мелких стычках и не дожидаясь прибытия восточных легионов, Отон отдал приказ начать решающее сражение. Четырнадцатого апреля, сбитый с толку противоречивыми советами военачальников, он двинул войска вперед. Нам известно, чем все это закончилось.

Плутарх оправдывает этот ошибочный тактический шаг нервным кризисом Отона и цитирует императорского секретаря, риторика Секунда: «По-видимому, и сам Отон не мог дольше терпеть неопределенности положения, не мог, по изнеженности своей, переносить непривычные для него мысли об опасности и, истомленный заботами, зажмурившись, словно перед прыжком с обрыва, поторопился отдать исход всего дела на волю случая».[203]203
  PO 9.2


[Закрыть]

Это было то же самое подсознательное чувство, которое заставляет людей ставить все на карту, полагаясь на слепую судьбу, та самая бездумность и дерзость, благодаря которым Отон совсем недавно получил трон империи.

В этом первом поражении ничто не давало повода для ощущения беспомощности, но Отон уже сделал свой выбор. Судя по рассказу Светония, его решение покончить с жизнью, чтобы в дальнейшем не подвергать опасности жизнь римлян, было спонтанным. Он не отчаялся в долгосрочном успехе, не потерял веру в то, что его армия будет усилена восточными легионами. Просто ему не нравились кровопролития и чужая смерть, что было необычно для римских императоров. «Распутный Отон все еще мог одержать победу, – писал впоследствии Марциал. – Но, проклиная войну, цена которой кровь, он сердце свое пронзил и умер героем».[204]204
  M 6.32, qu Grant, p. 195


[Закрыть] В Бедриаке он не повел за собой наступающих. Ранее он заслужил похвалу за присутствие в рядах легионеров во время марша на север: язвительные комментаторы заметили необычно долгое – одиннадцатичасовое – пренебрежение к уходу за собой. Но во время главного сражения Отон оставался в безопасности в лагере в Брикселле (ныне Брешелло). Хотя на первый взгляд это был правильный в тактическом отношении шаг, он оказался неверным с точки зрения моральной поддержки войск и лидерства. Принимая смерть, он не сделает такой ошибки.

Возможно, проблема крылась в солдатах. Принципат без военной поддержки был несостоятелен. Но то же самое можно сказать о власти с рабской зависимостью от армии, поскольку события в Риме уже показали это еще до начала военной кампании. Они приняли форму происшествия, которое Светоний интерпретировал как доказательство любви и верности преторианцев императору. Историк превратно истолковывает степень такой преданности, которая в этом случае перерастает в беззаконие и делает Отона марионеткой и жертвой преторианцев.

План переброски войск из лагеря в Остии в Рим также предполагал транспортировку военного снаряжения. Неожиданное решение командующего начать переброску ночью, под покровом темноты, вызвало подозрение солдат в том, что это была не просто перевозка оружия и доспехов, а полномасштабный переворот, организованный сенатом с целью свержения Отона. Разгневанные преторианцы бросились в императорский дворец, где Отон принимал на пиру восемьдесят знатных сенаторов и их жен. В результате поднялся отчаянный переполох.

Для преторианцев пир был идеальной возможностью немедленно расправиться со всеми врагами. Для сената намерение Отона, собравшего вместе самых знатных людей, только чтобы убить их, представляло бы самое позорное вероломство в недавней истории Рима. Для оказавшегося в тяжелейшем затруднении Отона, разрывающегося между двумя полюсами лояльности, это событие стало яркой иллюстрацией истинного баланса сил в отношениях с личной гвардией. Он поспешил вывести сенаторов из дворца через редко используемые двери. Затем, когда солдаты ворвались во дворец, Отону удалось заставить их уйти лишь ценой долгих уговоров, просьб и даже слез, когда не помогло ничто другое.

Как и многое другое в тот год беспорядков и лжеимператоров, это была ночь невиданных унижений. Из-за отсутствия дисциплины едва не был уничтожен сенат, а вместе с ним – авторитет принцепса. Ситуацию спасли слезы Отона – прибежище женщин. Напряжение наверняка заставило императора потерять самообладание и, возможно, вызвало отвращение. Это было зловещее предзнаменование гражданской войны.

Накануне смерти Отон попрощался с близкими. По словам Светония, «брату, племяннику и нескольким друзьям он посоветовал спасаться, кто как может, обнял их всех, поцеловал и отпустил». Плутарх выделяет племянника принцепса – Кокцея, «еще совсем юного», которого Отон намеревался усыновить после победы над Вителлием. Обращаясь к нему, Отон говорит, что «хотел, чтобы в случае победы ты правил вместе с императором, а в случае неудачи не погиб бы с ним вместе». Отон дает последнее наставление: «Одно, мой мальчик, завещаю я тебе напоследок – не забывать до конца, что дядя твой был цезарем, но и не слишком часто об этом вспоминать».[205]205
  PO 16.2


[Закрыть] С одной стороны, это высказывание об умеренности, характеризующее краткое правление императора, с другой – своего рода просьба о прощении. Это было также признание в том, что принципат Отона был лишен легитимности, не был оправдан ни правом благородного происхождения, ни заслугами. Он стал примером приспособленчества, умения извлекать выгоду в любых обстоятельствах. Верховное правление Отона, будучи бесславной, но большой игрой, в свете его поражения кажется слишком непрочным и безосновательным, чтобы послужить причиной кровопролития, которое сам император пытался предотвратить своей смертью.

Отослав Кокцея, Отон удалился в спокойное место, чтобы написать письма. Их было только два. Первое он адресовал своей сестре, стремясь утешить ее горе. Второе направил Стацилии Мессалине – аристократке, третьей жене Нерона, на которой тот женился после смерти Поппеи, и давней любовнице. Кудрявой, белокожей Мессалине, с безгранично смиренным выражением лица (как на бюсте в Капитолийском музее, так и на картине шестнадцатого века мантуанского художника Теодоро Гизи), Отон завещал позаботиться о его останках. Больше того, просил не забывать его, поскольку именно на вдове Нерона, Мессалине, по словам Светония, этот честолюбивый бывший гуляка и муж Поппеи хотел жениться, останься он в живых.

ВИТЕЛЛИЙ (15–69 гг. н. э.)
«Череда попоек и кутежей»

Вместо гордыни, зависти, алчности, гнева и даже похоти (эту слабость он оставил в зрелом возрасте) император Вителлий предавался обжорству и праздности. Этот профессиональный льстец, в чьих венах текла кровь ремесленников, лавочников и неудачников (сапожника, пекаря, доносчика и авантюриста), был «любезным и щедрым, покладистым по характеру». «Были в нем, правда, и простодушие, и широта», – пишет Тацит, и по этому поводу разноречивые источники сходятся во мнении.

По словам Светония, «…больше всего отличался он обжорством и жестокостью», а «наказывать и казнить кого угодно и за что угодно было для него наслаждением». Автор приводит примеры, но не называет имен и почти не сообщает подробностей, поэтому такие свидетельства невозможно проверить. Несмотря на безнравственное предположение, что Вителлий уморил свою мать голодом, чтобы исполнилось мелкое предсказание (даже не прорицание оракула): «власть его лишь тогда будет твердой и долгой, если он переживет своих родителей», – его можно упрекнуть скорее в обжорстве, чем в жестокости, так как существует больше свидетельств в пользу первой слабости. Несомненно, он обладал склонностью к бестактности и грубости высказываний, а также, до известной степени, к жестокости. Его презрительное отношение к скромной гробнице Отона – маленький мавзолей для маленького человека – не вызвало расположения современников и продолжает вызывать неприязнь нынешних читателей. То же самое касается бестактного замечания на поле битвы с Отоном, над которым стоял тошнотворный запах гниющих, непогребенных трупов: «Хорошо пахнет труп врага, а еще лучше – гражданина!» Подобные оплошности, вероятно, занимали его меньше, чем пристрастие, о котором говорит Дион Кассий: роскошь и распущенность. Его бездумность приняла форму расточительности, неосмотрительной в условиях опустошения римской казны после года гражданской войны.

По причинам, которые не дошли до нас, Вителлий был первым римским императором, отклонившим награждение сенатом титулом цезаря и «Августа». (Его отказ распространялся только на титулы и не затрагивал полноты власти. В действительности почти одновременно этот обрюзгший чревоугодник присвоил себе бессрочное консульство. Отказ от титулов был не больше чем данью созданной Августом системе.) Называя себя «императором», он по общей просьбе с готовностью принял титул «Германик», ранее присуждаемый сенатом. Им его наградила армия, сделавшая Вителлия верховным правителем, – легионы Верхней и Нижней Германии.

Несмотря на то что Вителлия последовательно порочила пропаганда Флавиев, он не пользовался особым расположением среди злодеев императорского Рима. Виной тому была его праздность. Тацит утверждает, что «принцепс радовался тому, что может наслаждаться, пока есть время, о будущем старался не думать».[206]206
  TacHist. 2.95


[Закрыть] Это была безобидная черта, если не считать того, что она принадлежала правителю самой могущественной империи мира в период опасности и неуверенности, для которой необходим был второй Август или, по крайней мере, хладнокровный бюрократ типа Тиберия. По словам Тацита, «дело заключалось не только в его природной глупости и слабости»[207]207
  TacHist. 2.94


[Закрыть], политической умеренности и абсолютном невежестве в военных делах – особенностях, удивительно напоминавших об Отоне. Более всего Вителлию мешал недостаток, который Светоний называет «бездонной глоткой»: он усердно набивал живот, вместо того чтобы восстанавливать римскую казну, армейскую дисциплину и моральное состояние сената, а вдобавок не слишком старался создать широкую политическую основу для своего правления. Дион Кассий утверждает, что он осушил казну на 900 миллионов сестерциев – непомерно большая сумма в период народных волнений, целиком потраченная на пиры. (Серебряное блюдо, настолько огромное, что для его изготовления понадобилось возводить особую печь на открытом воздухе, по некоторым сообщениям, стоило миллион сестерциев.)

По римским стандартам, Вителлий был высоким человеком. Это было его единственным выдающимся качеством. Он имел красное от постоянного пьянства лицо, на теле выпирал, словно нарост, выпуклый живот. Вителлий страдал хромотой, но не из-за чрезмерной полноты, а вследствие травмы бедра, полученной в состязании колесниц с императором Гаем. Трудно распознать в круглом безразличном лице его портрета восхитительного мальчика, который так прельщал и восхищал стареющего Тиберия, что всю жизнь сохранил позорное прозвище Спинтрия[208]208
  У Светония словом «спинтрии» называются также (кроме монетовидных жетонов) бисексуалы, увлечение которыми приписывалось Тиберию на Капри.


[Закрыть], которое говорит само за себя. У Вителлия не могло быть счастливой юности, поскольку она была «запятнана всеми пороками», говоря словами Светония. Вероятно, ответственность за это лежит на его честолюбивом отце: несомненно, Вителлий Старший, по имени Луций, получил наибольшую выгоду от пребывания сына на Капри. (Луций Вителлий три раза был консулом при Клавдии, с которым, как и отец Отона, был тесно связан. Близость императора и сенатора была такова, что именно он вместе с Нарциссом сопровождал Клавдия при возвращении в Рим после получения новостей о «браке» Мессалины и Силия.) Дион Кассий отбрасывает семимесячный принципат Вителлия, говоря, что «все его правление было не чем иным, как чередой попоек и кутежей».[209]209
  DC 65.3


[Закрыть] Это является отголоском упрека Тацита относительно бездумности жизни императора, подразумевающим также некий эскапизм, который римляне, свергнув Нерона, сочли недостойным принцепса. Не следует удивляться, что, проведя юность подобным образом, Вителлий предпочел предаться другим удовольствиям, а то, что он делал это в ущерб эффективности и дальновидности правления, явилось предзнаменованием провала.

Насильственная смерть Вителлия отмечена пафосом, отсутствующим во многих источниках. Подобно своим предшественникам, Гальбе и Отону, он добился в своей смерти мимолетного величия, которого был лишен при жизни. В последнюю минуту необязательные и малонадежные люди покинули и осмеяли своего императора, который в лучшие времена обладал всеми чертами добродушного бонвивана, за исключением способности отделять потворство своим слабостям от отвратительной неумеренности. Людское отступничество оказалось закономерностью в тот год конфликтов и вооруженной неопределенности, в то время как Рим пытался идти вперед в политическом вакууме, последовавшем за смертью Нерона. Когда солдаты силком поволокли Вителлия по улицам в убогом обличье, толпа насмехалась и глумилась над ним. Ее претензии не были политическими или даже экономическими. Объектом презрения стали его телесные недостатки. В этой интерлюдии, когда ставки были максимальными, простые римляне не вспоминали протесты предков, рассерженных, например, предложением царской короны Цезарю на празднестве луперкалий: убеждения сменились мальчишеским осмеянием. Толпа швыряла в Вителлия грязью и навозом. Она обзывала его «обжорой и поджигателем», смеялась над истерзанным телом. Напрасно этот человек, который почти ни на что не претендовал, с неуместной прямотой приписывая завоевание империи своей армии, умолял о пощаде: «Ведь я же был вашим императором!» Они отрубили ему голову, чем навсегда лишили возможности получать удовольствие от яств. Потом воины крюками поволокли его тело к Тибру, точно так же, как мясники или торговцы рыбой управляются со своим товаром, и это действо, несомненно, тоже сопровождалось непристойным смехом. Богиня Минерва, которую Вителлий избрал своей защитницей, отказалась вмешиваться путем знамений или препятствий для толпы, несмотря на то что в ее честь император создал Астрономический шедевр из тошнотворных «деликатесов»: в «Щит Минервы» входили такие ингредиенты, как фазаньи и павлиньи мозги, печень щуки, языки фламинго и молоки миног, причем каждый компонент этого блюда завозился из самых далеких уголков империи.[210]210
  Светоний приводит другой рецепт «Щита Минервы» (Св. 7.13.2).


[Закрыть]

В 1882 году отвратительное зрелище последних часов Вителлия вдохновило французского художника Жоржа Рошегросса, который позднее специализировался на широкомасштабных полотнах, изображающих сцены античной жестокости. Его вселяющая ужас картина «Народ волочит Вителлия по улицам Рима» имела такой успех, что он спустя два года перестроил композицию и завоевал престижную премию «При дю салон» картиной «Андромаха», где изобразил отрезанные головы, оголенные груди и потоки крови. Действие обеих картин, написанных в мрачных красках, разворачивается на лестнице, по которой беспорядочной грудой спускаются персонажи с напряженными лицами. Схваченная и связанная Андромаха отчаянно борется. Она показывает на ребенка, вероятно, Астианакса, своего сына от Гектора: она больше никогда его не увидит. В случае Вителлия борьба уже окончена. У него отнимают не ребенка, но саму жизнь, однако он не сопротивляется. Император крест-накрест связан веревками, словно неуклюжее жертвенное животное. Тога упала с плеч, шея и лицо покрыты пятнами крови. Покорный и несопротивляющийся, со страхом в глазах он ожидает неминуемой смерти. Ему под подбородок грубо уткнулось острие копья. Написанная в темных тонах, малопривлекательная картина Рошегросса отражает исчезнувшую надежду жертвы и анархию толпы, воспроизводя отображенные в источниках трагические события. «Вы камни, вы бесчувственней, чем камни! О римляне, жестокие сердца»[211]211
  Перевод Мих. Зенкевича.


[Закрыть], – упрекает Марулл толпу за предательство Помпея в шекспировском «Юлии Цезаре». То же самое происходит с Вителлием. Возможно, в пустых глазах императора тускло светит сожаление о том, что преданные ему войска когда-то отказались принять отречение от власти, которое было одним из здравых шагов в его коротком, бессмысленном принципате.

Наверное, это был неизбежный конец для примерного римлянина, который был любовником Тиберия, участвовал в гонках колесниц с Гаем Калигулой и в азартных играх с Клавдием, толкал Нерона на унижения в театре, и чья популярность как принцепса покоилась на репутации театрального завсегдатая. Неважно, что он в начале правления отклонил титул цезаря: его вознесло наследие Юлиев-Клавдиев и оно же его уничтожило. Его самозабвенные крайности увековечили излишества и расточительность наследников Августа в следующей главе истории императорского Рима. По словам Диона Кассия, «отличаясь ненасытной страстью к еде, он постоянно изрыгал все, что съедал, наслаждаясь одним только поглощением пищи»[212]212
  DC 65.2


[Закрыть], и этот процесс повторялся по необходимости три или четыре раза в день со рвотными и слабительными средствами, причем каждый пир обходился более чем в 400 тысяч сестерциев. В 69 году, как покажет Веспасиан, Вителлий понял, что мотовство больше не является гордой привилегией принцепса. Времена изменились. Но не Вителлий.

Он не был, как мы видели, первым императором Рима, не сознающим своей ответственности перед государством. Тем не менее девятый цезарь был первым, кто последовательно проявлял безответственность с позиции слабости. «Вителлий никогда не был в состоянии настолько предаться делам, чтобы забыть об удовольствиях», – пишет Тацит.[213]213
  TacHist. 2.67


[Закрыть] История его правления показывает, что он очень редко бывал занят серьезными делами, будучи поглощенным неким подобием сладкой жизни, попеременно объедаясь и опустошая желудок, в то время как его армия на берегах Тибра становилась жертвой дизентерии либо излишеств, подобных его собственным, а далекие легионы собирались под знаменем Веспасиана. Поскольку Вителлий был игрушкой в руках своих войск, он, возможно, никогда не стремился к верховной власти. Трон был завоеван для него в единственной битве, в которой сам Вителлий не участвовал. Но капитуляция Отона не означала окончательного военного поражения, так как у императора, властвовавшего всего три месяца, оставалась поддержка как среди населения, так и среди военных. «Особенно буйствовали солдаты Четырнадцатого легиона, которые вообще не считали себя побежденными», – свидетельствует Тацит.[214]214
  TacHist. 2.66


[Закрыть] Вителлий ответил на это, отправив XIV «Парный легион Флавиев победоносного Марса» в Британию – расположение достаточно отдаленное от Рима, чтобы гарантировать спокойствие. Он также приказал перебросить в Испанию другой беспокойный легион, Первый Вспомогательный. В других случаях, он, казалось, не ощущал того чувства неуверенности, которое характеризовало третью за год смену власти. Угроза восточных легионов, очевидно, оставила императора равнодушным: – Дион Кассий пишет, что он «продолжал устраивать гладиаторские игры и предаваться прочим развлечениям».[215]215
  DC 65.10


[Закрыть] То же самое относится к волнениям на Рейне, которые со временем только усиливались. Интересы Вителлия были сосредоточены ближе к дому: бесконечная череда пиров и новая императорская гвардия, сформированная после роспуска преторианцев. Их заменили двадцать тысяч доблестных германских легионеров, недисциплинированных и мародерствующих, и это было слишком много для города. Когда Вителлию стала угрожать опасность, он призвал на помощь своих поваров, чтобы те тайно вынесли его из дворца на носилках.

Действия императора, описанные в источниках, приводят в замешательство: несмотря на кажущуюся беззаботность, Вителлий явно намеревался основать династию. Хотя он отказался принять титул «Август», по прибытии в Рим в июле 69 года он сделал свою мать, Секстилию, «Августой». Ранее, празднуя в Лугдунуме победу, он провел перед строем воинов сына от второй жены, Галерии Фунданы, одетым в платье императора. Это был знак династических намерений, которым помешала лишь практическая немота шестилетнего мальчика: он страдал сильным хроническим заиканием. Кроме того, Вителлий отчеканил золотые и серебряные монеты с изображением не только своего сына, но и дочери. На других монетах красовался портрет его отца, который к нескольким консульским срокам прибавил должность цензора. Вителлий был представителем только второго поколения семьи, приобретшим видное положение. Через систему чеканки монет он утверждал свои претензии на прошлое и будущее Рима. Это была в известной степени хитроумная политика, поскольку среди немногих отличий Вителлия имелось право наследования в знатной семье, чем не могли похвастаться ни Гальба, ни Отон, а также ни один из предшественников (поскольку родные сыновья Тиберия и Клавдия не выжили). При такой известности отца вера римлян в данное право давала Вителлию больше возможностей занять императорский трон. Ход событий покажет несостоятельность нумизматических опытов. Его собственное правление быстро закончится, сын, несмотря на юность, будет убит сторонником Веспасиана. Ко времени Диона Кассия память об этом императоре сохранится только в названиях дорогих блюд: «Еще и поныне некоторые пироги и прочие кушанья зовутся по его имени „вителлиевы“».[216]216
  DC 65.3


[Закрыть]

Как и божественные Юлий и Отон, Вителлий был мотом, платежеспособность которого была восстановлена доступом к верховной власти. Финансовые затруднения были таковы, что, уезжая из Рима осенью 68 года наместником в Нижнюю Германию, на путевые расходы он вынужден был заложить жемчужину из серьги матери, а еще пятьдесят тысяч сестерциев вымогал у неблагоразумного вольноотпущенника-заимодавца, ложно обвинив его в оскорблении действием. (Жену и детей ему пришлось поселить во взятой внаем мансарде.) После этого, получив от сената власть, он был не в состоянии выплатить войскам денежные подарки при восхождении на трон.

Вителлий был императором, которого победил Рим. Будучи наместником Нижней Германии, он меньше чем за два месяца склонил на свою сторону недовольные легионы двух провинций. Светоний говорит о них так: «Войско, и без того враждебное императору и склонное к мятежу, встретило его с ликованием, простирая руки к небу». Получив верховную власть в столице, он не смог сохранить наступательный порыв или решимость. Ранее, в 60 году, Вителлий служил проконсулом Африки «с редкой добросовестностью целых два года», говоря словами Светония. При исполнении жреческих обязанностей, дарованных ему Нероном в тот же период, он опустился до воровства и мошенничества. Мы никогда не узнаем, жалели ли о своем выборе военачальники, посадившие Вителлия на трон. Изучение прежнего послужного списка императора могло бы снять для них все основания для удивления. Но получилось так, что это уже не имело значения. В ожидании победы Веспасиана ни один претендент на пурпурную мантию не предложил своей кандидатуры. В течение двух месяцев, которые прошли между утверждением Вителлия сенатом в Тицине (ныне Павия) и его прибытием в Рим, в городе не было ни правителя, ни реального правительства. О кризисе империи говорит тот факт, что ни один честолюбивый авантюрист не воспользовался возможностью вмешаться и узурпировать невостребованный трон Вителлия.

Знакомым уже приемом Светоний предлагает другую версию истории семьи Вителлия: с одной стороны, древний и знатный род, украшенный связью с сельской богиней, с другой – ремесленнический, низкий, своекорыстный. Как бы то ни было, в карьере Вителлия сочетались свойства и того, и другого. Его история, особенно при дворе Нерона, была отмечена непомерным подхалимажем, но как император он смог проявить скромность и милосердие к противникам, а ранее показал себя как умелый руководитель провинции, способный оценить и ответить на потребности ситуаций, которые выходят за рамки его кругозора. До Веспасиана одним из уроков этого беспокойного года было несоответствие имперского проконсульства в части подготовки кандидата на трон: как и Вителлий, Гальба и Отон также добросовестно служили за границей.

Если верить Светонию, Авл Вителлий, родившийся в 15 г. н. э., унаследовал столько же от дяди, чье имя он носил, сколько от отца. Тот Авл Вителлий, один из четырех сыновей Публия Вителлия из Нуцерии («будь он из древнего рода, каким он мог гордиться, или от низких родителей и предков, заведомо был римским всадником и управителем имений Августа»), был склонен к роскоши и умер во время своего консульства в 32 году, когда его впечатлительному племяннику было семнадцать лет. По словам Светония, он «славился роскошью и особенно блистал великолепием пиров». Из четырех братьев только Луций Вителлий, отец будущего императора, стремился создать себе доброе имя, хотя Светоний очерняет его память, обвиняя в чрезмерном подобострастии перед Гаем Калигулой, которому он (первым из римлян) открыто поклонялся, как живому богу, и перед Клавдием, женам и вольноотпущенникам которого он угождал с бесстыдным раболепием. (Он стал носить с собой как талисман сандалию императрицы Мессалины, которую прятал под тогой, а иногда, когда на него обращали внимание, доставал и целовал.) Такое приторное подобострастие принесло плоды. Весьма успешный наместник Сирии, Луций Вителлий, добавил к трем консульским срокам и цензорству правление империей, пока Клавдий отсутствовал в Риме во время британской кампании в 43 году. В тот период подобный доступ к власти был необычным для сенатора, не принадлежащего к императорской семье. В результате его два сына, будущие консулы, близко познакомились с работой государственного механизма. Нам неизвестно, до какой степени это повлияло на их честолюбие (если вообще повлияло), как и неизвестна реакция матери Вителлия, Секстилии, на близость мужа к Клавдию. Тацит отмечает: «…древней чистотой нравов отличалась и мать братьев Вителлиев Секстилия». (Принципат сына «не принес ни радости, ни милости судьбы… – до того чувствовала она себя чужой своей семье».) Вероятно, именно эти качества привели ее мужа в объятья вольноотпущенницы, чью слюну, по утверждению Светония, «он смешивал с медом, чтобы лечить ею горло, как снадобьем, и не изредка или незаметно, а повседневно и при всех».

Такая близкая связь с прежним режимом может объяснить, почему Вителлий считал возможным править, не принимая титулы «Август» и цезарь в качестве элементов своего официального положения: в данных обстоятельствах такие вербальные узы были излишними. Она также может быть причиной явно недостаточных усилий, которые он предпринял, чтобы оправдать свое положение как принцепса. Устроив поминальные жертвоприношения в честь Нерона на алтаре Марсова поля, он подчеркнул свое право наследовать Юлиям-Клавдиям и вместе с тем укрепить позиции оставшихся неронианцев (к которым он причислял себя и те германские легионы, благодаря которым взошел на трон). Вителлий восхвалял Гальбу только под большим нажимом и никогда не одобрял Отона. Кроме того, он сохранил в обращении монеты Нерона (а также Гальбы и Отона) и отказывался конфисковать подарки, жалованные своими предшественниками. Сознательно или бессознательно, Вителлий вел двойную игру, заявляя о своих приверженностях и одновременно помещая себя в континуум имперских правителей Рима, не делавших различия между Юлиями-Клавдиями и недавними принцепсами. На протяжении следующего десятилетия усилия Веспасиана и Тита по капитализации своих связей с Клавдием и Британником показывают, что политический климат в Риме изменился не настолько, чтобы семью Августа можно было легко забыть.

Для читателя, который принял точку зрения, что характер человека остается неизменным с раннего детства, Светоний в портрете Вителлия приводит красноречивые подробности. «Гороскоп его, составленный астрологами, привел его родителей в такой ужас, что отец его с тех пор неотступно заботился, чтобы сын, хотя бы при его жизни, не получал назначения в провинцию, а мать при вести о том, что он послан к легионам и провозглашен императором, стала оплакивать его как погибшего». Эти предсказания предположительно касались той «жестокости», позже подтвержденной источниками, пример которой приводит Светоний и которая относилась к периоду, предшествовавшему возвышению Вителлия. У будущего императора был сын от первой жены, Петронии. Говорили, что сын Петрониан, незрячий на один глаз, был отравлен отцом – возможно, чтобы не дать ему получить богатое наследство матери (которым, как предполагается, Вителлий хотел завладеть сам). Светоний сообщает об этом преступлении, как известном по слухам. Сам будущий принцепс объяснил смерть сына тем, что тот «покушался на отцеубийство, но от угрызений совести сам выпил яд, предназначенный отцу». Мы сами должны решить, кто виноват. Это правда, что Вителлий позже выразит озабоченность по поводу судьбы жены и детей в случае своего отречения от власти. Но, как мы убедились, также истинно то, что источники настаивают на обвинениях в матереубийстве и свидетельствуют о постоянной нужде в деньгах и недобросовестности при попытках получить их: сообщают, что он растратил казну городов Синуесса и Формия и затеял абсолютно лживое судебное разбирательство, когда кредитор слишком рьяно начал настаивать на возвращении долга.

Первого января 69 года легионы Нижней Германии отказались принести присягу Гальбе. На следующий день командующий германскими легионами, неронианец Фабий Валент, провозгласил Вителлия принцепсом. Третьего января восстали также легионы Верхней Германии, присоединившись к своим соседям. Это была первая из двух революций легионеров, случившихся в тот месяц. Вторая произошла в Риме 15 января, в результате ее сенат признал Отона императором. Под его знамена встали дунайские войска, легионы Иллирика и Востока. Вителлия единодушно выбрали западные армии, включая британскую. В повествовании Тацита стремление получить императорский трон принадлежало не Вителлию, а Валенту, который «побудил слабого духом [Вителлия] стремиться к таким целям, достичь которых он ранее и не надеялся».[217]217
  TacHist. 1.52


[Закрыть] Возможно, именно Валент вместе со своим верхнегерманским коллегой, Авлом Цециной Алиеном, «молодым, красивым, статным, непомерно честолюбивым» (к которому он в других отношениях не испытывал симпатии), укрепил решимость Вителлия отвергнуть многочисленные предложения Отона, в которых тот обещал деньги и теплый прием в обмен на отказ от претензий на трон. Независимо от намерений Вителлия ни Валент, ни Цецина не были согласны на компромисс. Оба были обижены мнимыми несправедливостями Гальбы: первого задело то, что Гальба отказался в какой-либо конкретной форме признать его роль в убийстве Фонтея Капитона, второй был оскорблен обвинениями в растрате казны в период его квесторства в Бетике. Как и другие противники власти до него и после него, «Цецина, сочтя себя обиженным, решил вызвать смуту в государстве, с тем чтобы общественные бедствия отвлекли внимание от его личных обид», и вышел из Верхней Германии в Рим во главе своего легиона.[218]218
  TacHist. 1.53


[Закрыть] Одновременно поднял свои войска и Валент: его путь, пролегавший через Галлию, был более долгим и медленным. Такая диспозиция поставила перед Вителлием задачу набрать дополнительные силы для своей армии, во главе которой он вовремя вышел из лагерей с намерением дать бой отонианцам. Легионы Валента и Цецины перегруппировались у Бедриака, где Отон принял роковое несвоевременное решение вступить в сражение. Результат нам известен. Все было кончено задолго до того, как прибыл Вителлий.