Текст книги "Двенадцать цезарей"

Автор книги: Мэтью Деннисон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)

Известность может принимать множество форм. Мессалина, безусловно, могла предъявлять притязания на высокорожденность. Но это никак не повлияло на ее главные качества. Безнравственная, жадная, вечно интригующая, лживая, любопытная и прежде всего чрезвычайно сладострастная, она изображается историческими источниками как олицетворение грешницы. Мы допускаем, что она была красивой, хотя в результате акта damnatio memoriae – проклятия памяти, которое последовало за ее смертью, – прижизненных портретов не сохранилось. Она определенно излучала сексуальную энергию, граничащую с чарами, заворожившими восприимчивого Клавдия. (Возможно, она была причиной той бессонницы, которая заставляла его засыпать во время рабочего дня, нередко когда он заслушивал дела в суде.) В своей «Естественной истории» Плиний Старший записал случай, когда Мессалина вызвала на соревнование «одну из самых опытных женщин, имеющих печальную славу проститутки», чтобы посмотреть, кто удовлетворит наибольшее число мужчин. Как и ожидалось (иначе эта история вряд ли дошла бы до нас), Мессалина выиграла, выдержав двадцать пять совокуплений.[130]130
  P/NH 10.83


[Закрыть] Ювенал в хорошо известном эпизоде рассказывает о ночных визитах жены Клавдия в римский публичный дом. Там, пока принцепс спит, она работает в белокуром парике, с позолоченными сосками под именем «Волчица». Все источники соглашаются, что Мессалина страдала пагубной страстью к сексу. Ювенал описывает ее после такого сеанса: «Она уходит последней, так и не утолив своей страсти. Она уходит, утомленная мужчинами, но не удовлетворенная… омерзительное созданье».[131]131
  JuvSat 6, qu Freis. pt 28


[Закрыть] Подобный образ, несомненно, шокировал современников императрицы: такая явная предрасположенность, будь она известна, вряд ли заслужила бы ей титул «Августа» от сенаторов, как бы ни были они порочны.

В начале правления Клавдия Мессалина получила публичные почести, включая право на статуи и место в театре среди весталок. Когда Клавдий в 44 году отмечал триумф в Британии, она заняла заметное место в процессии, следуя за ним в крытой двуколке. Все могло бы продолжаться и дальше, но пристрастия Мессалины привели ее к действиям, которые, повлияв на высшее общество в столице, стерли различия между ее публичной и личной жизнью, политизировав половой инстинкт так, что это не могло закончиться добром. В этот период ее изобразил на акварели Гюстав Моро в виде обнаженной фигуры с бледно-молочной кожей, с диадемой в волосах, настолько увлеченной собственными эротическими мечтами, что она едва ли замечает пылкого юношу, которого обнимает за шею. Ей безразличен Рим за окном, требования ее положения, материнство и счастье Клавдия. Подобные примеры распространения шалостей его жен на публичную сферу станут одним из главных аргументов критиков правления Клавдия. В случае Мессалины нарушался еще один завет революции Августа: прославление женщин из императорской семьи – например, Ливии, Октавии и Антонии – как образцов выдающейся нравственной добродетели.

Вначале Мессалина придерживалась Августовых принципов. Но затем занялась бессмысленными заговорами. Ее мотивы навсегда останутся неизвестными. Она привлекла к своему делу влиятельных вольноотпущенников Клавдия: Палланта (советника по денежным делам), Нарцисса (советника по делам прошений) и Каллиста, оставшегося ему в наследство от предыдущего режима. Марк Вициний, брат заговорщика Винициана, очевидно, был отравлен за то, что отвергал заигрывания Мессалины, но в этой истории слишком много бездоказательного, чтобы безоговорочно ей верить. Ранее ревность супруги Клавдия, вероятно, послужила причиной второго изгнания жены Вициния, Юлии Ливиллы. На сей раз сестру Гая уморили голодом. После смерти галльского консула Валерия Азиатика Мессалина смогла с помощью навета удовлетворить свое страстное желание получить римские сады «поразительного великолепия», по словам Тацита.[132]132
  TacAnn. 11.1


[Закрыть] Закрытое слушание дела Азиатика, явно сфальсифицированного, настроили сенат как против Мессалины, так и против самого Клавдия. Самообладание осужденного перед лицом императорского самодурства дало оппонентам режима право говорить о нем как о мученике.[133]133
  Alston, p. 95


[Закрыть] В отличие от него для уничтожения Аппия Силана, родственника Клавдия, возможно, существовали династические причины. Светоний утверждает, что «уничтожить его сговорились Мессалина и Нарцисс». Они сговорились рассказать Клавдию, будто видели во сне, как Аппий его убивает. Этого было достаточно, чтобы Силана поспешно казнили. Клавдий проявил крайнее простодушие, когда рассказал сенату об этом деле, назойливо домогаясь благодарности для своего вольноотпущенника. Подобное проявление чрезмерной привязанности к жене не улучшило мнение сенаторов об одаренности императора и его методах управления. Со временем они также подорвали репутацию Мессалины до такой степени, что это не сулило ничего хорошего для ее сына Британника. Причина заключалась в том, что в императорской семье были такие же близкие родственники Августа, как Клавдий и Мессалина (а поэтому настолько же годящиеся в правители), однако в следующем поколении был молодой человек, чьи претензии на принципат казались куда весомее, чем у Британника. Его звали Луций Домиций Агенобарб, он был сыном Агриппины Младшей, которой, в отличие от своей несчастной сестры Юлии Ливиллы, пока удавалось сопротивляться гневу Мессалины. На Терентийских играх в 47 году, когда Агриппина овдовела во второй раз, Домицию аплодировали намного громче, чем Британнику, который был на три года младше. Это было предвестием будущего.

Но пока о падении Мессалины. Высокорожденную жену императора погубила не просто распущенность. В то время как Мессалина срывала клубничку с римского мужского населения (как заставляют нас верить источники), развлекаясь как с аристократами, так и с актером Мнестером, она отвлекала внимание Клавдия многочисленными хорошенькими служанками и наложницами. Это продолжалось до осени 48 года, когда она уступила кратковременному безумству. Воспользовавшись отсутствием Клавдия в Риме, Мессалина «женилась» на назначенном, но еще не вступившем в должность консуле Гае Силии, который, по рассказам Тацита, намеревался усыновить Британника и узурпировать трон Клавдия. Она сделала это не закрыто, в тайной зале дворца, а на официальном обряде бракосочетания в присутствии свидетелей и гостей. Далее она продолжила свое неблагоразумие торжеством, напоминавшим вакхическое празднество. Результатом было то, что можно назвать примером бесчестья среди воров. Те же самые вольноотпущенники, которые однажды воплощали в жизнь мстительные и алчные планы Мессалины, выступили против нее: они убедили двух наложниц императора доложить ему обо всем. Когда стали приходить новости, что Клавдий возвращается в Рим, толпа гостей рассеялась, а сама Мессалина поспешила в Остию, чтобы перехватить принцепса в дороге и лично объясниться. Ей пришлось ехать в телеге, в которой вывозили садовый мусор. Встреча супругов не дала результатов благодаря вмешательству неумолимого Нарцисса. Мессалина выиграла временную отсрочку от казни, но позже была убита по приказу Нарцисса, прежде чем Клавдий мог передумать и помиловать жену. В лучших римских традициях мать Мессалины, Домиция Лепида, взирала на все это с очевидным бесстрастием, попытавшись до этого убедить дочь самой покончить с жизнью.

Светоний использует последствие этой потрясающей и необычной интерлюдии, чтобы проиллюстрировать рассеянность Клавдия: император, который в ответ на известие о смерти жены лишь «потребовал кубок с вином и ни в чем не нарушил обычного ритуала застолья», а вскоре «…после убийства Мессалины, садясь за стол, спросил, почему же не приходит императрица».

Через несколько месяцев Клавдию должно было исполниться пятьдесят семь лет. В отличие от ранних периодов жизни в течение первых семи лет принципата его физическое состояние значительно стабилизировалось (что может указывать на психосоматический характер его заболевания), но сейчас снова началось ухудшение. До этого времени он добивался значительных успехов. Кампания Авла Плавтия в южной Англии принесла империи новую легендарную провинцию. На следующий год во время триумфа, за который проголосовал сенат, Клавдий испытал момент славы, которая когда-то ассоциировалась с его отцом и братом. Были выпущены монеты с изображением павшей Британии. Такими же удачными были ранние кампании на германской границе (против хавков и хаттов) и операции Светония Паулина в Африке (за которые сенат также наградил Клавдия триумфом, но на этот раз он его отклонил). В основном без кровопролитий он расширил римское гражданство в провинциях. Он перестроил Большой цирк и театр Помпея, отметив эти общественные проекты роскошными церемониями открытия. Клавдий взялся за осушение Фуцинского озера в попытке увеличить площадь возделываемой земли. Плиний пишет, что после открытия новой гавани в Остии собравшаяся толпа стала свидетелем невероятного зрелища – император возглавил нападение на дельфина-косатку. Животное попало в ловушку песчаных отмелей. Клавдий приказал перегородить сетью вход в гавань, затем погрузился на корабль вместе с преторианцами и заставил их добить выбросившегося на отмель дельфина ударами копий, к восторгу толпы.

С другой стороны, Клавдию не удалось преодолеть антипатию к сенаторам, которые ранее приветствовали его восхождение на трон. Несмотря на его многократно восхваляемое уважение к сенату, паранойя принцепса в отношении заговоров, реальных или вымышленных, привела к многочисленным казням. Кроме того, Клавдий настойчиво проводил процесс маргинализации сената, который был характерен для всех его предшественников. Отказавшись от консультаций по некоторым государственным вопросам, он организовал императорскую администрацию в виде неофициальных министерств под контролем своих вольноотпущенников: секретаря Нарцисса по делам прошений, Палланта по финансовым делам, Каллиста, помогавшего решать юридические проблемы, и Полибия, которому Сенека сказал: «Ты всем обязан Цезарю». Полибий эффективно управлял имперскими назначениями, хотя номинально был министром культуры и библиотекарем императора. Лояльность вольноотпущенников, как указывал Сенека, распространялась только на самих себя и на Клавдия. Такая система вряд ли могла получить одобрение сената и дошедших до нас источников. Светоний рассматривает ее как результат дурного влияния, которое характеризовало весь период принципата Клавдия: «Однако и это, и другое, и все его правление по большей части направлялось не им, а волею его жен и вольноотпущенников, и он почти всегда и во всем вел себя так, как было им угодно или выгодно». Античные источники оценивают правление Клавдия именно с этой точки зрения, которая укрепляет его репутацию как недальновидного и неблагоразумного правителя. Это несправедливый взгляд, что подтверждается, по крайней мере отчасти, последующими событиями. Наибольшее влияние на период принципата Клавдия оказала Агриппина Младшая: ее стремление к власти было настолько неукротимо, что император не мог ему сопротивляться. Кроме того, Агриппина была матерью императора Нерона. Впечатлительность является присущей человеку слабостью. В работах тех авторов, которых мы считаем «основными» свидетелями (среди них Светоний и Тацит), такая впечатлительность, благодаря которой Клавдий игнорировал притязания на трон собственного сына Британника и отдал его пасынку Нерону, приобретает преступный оттенок в свете будущих потрясений.

При дворе шло состязание. Соперниками в нем были вольноотпущенники императора. Приз для победителя – невеста для Клавдия и беспрепятственное влияние на него. У каждого из троих соревнующихся, Нарцисса, Каллиста и Палланта, есть своя кандидатура для дряхлеющей руки принцепса. Нарцисс поддерживал бывшую жену Клавдия – Элию Петину, Каллист благоволил к бывшей жене Гая – Лоллии Паулине. Но возобладало мнение Палланта. Женщина, ставшая четвертой женой императора после изменения законов о кровосмешении, была его племянница, Агриппина Младшая, возрастом тридцати с лишним лет, – младшая дочь брата Клавдия, Германика (героя и мученика), и Агриппины Старшей (героини и мученицы) и правнучка Августа. Приданое включало происхождение, на котором глубокие следы оставила семейная междоусобица, и ее сына Домиция Агенобарба. Солдаты преторианской гвардии тактично оставили без внимания предложение Клавдия убить его, если он решит снова жениться, которое он сделал после смерти Мессалины. Возможно, их покорило юлианское наследие Агриппины и безупречная репутация, несравнимая с позорным бесчестьем бывшей императрицы. Свою роль в победе Агриппины сыграл флирт: Светоний пишет, что она обольстила Клавдия своими хитростями (поцелуями и родственными ласками), и это ставит под сомнение роль Палланта и, в более широком смысле, правдивость литературных источников относительно состязания вольноотпущенников.

Но, по слухам, власть для Агриппины означала то же самое, что для Мессалины секс. От борьбы ее не отвлекала склонность к телесным утехам: высокомерие и непоколебимая решимость добиться своего вели ее к своей цели. Она добилась изгнания соперницы, Лоллии Паулины, и ее последующего самоубийства, отправила в изгнание некую Кальпурнию, чья красота на время вскружила голову Клавдию. Она также наградила Палланта, став его любовницей. Тот расплатился тем, что предложил Клавдию усыновить Домиция Агенобарба. В 50 году император так и сделал, заслужив благодарность от сената за свой неблагоразумный выбор. Усыновленный Домиций сменил имя на Нерон Клавдий Друз Германик Цезарь.

Агриппина стала первой женой действующего императора, получившей титул «Августа», ее общественное положение изменилось соответствующим образом. Нерон досрочно получил мужскую тогу, титул «глава юношества» и в 53 году женился на дочери Клавдия, Октавии. Для Британника, умного мальчика, который, в отличие от своего отца, понимал, куда дует ветер, перспектива выглядела безрадостной. У него отняли даже рабов. Окончательным унижением было то, что его насиловал «брат» Нерон. Неясно, каким видел Клавдий место своего родного сына в замысле Агриппины: Нерона он усыновил прежде всего как опекуна Британника, но это было фикцией. После долгих лет, проведенных за пределами власти, Агриппина методично и неуклонно преследовала личные цели, «как если бы бразды правления находились в мужской руке», говоря словами Тацита. Как и Мессалина до нее, она использовала страх Клавдия перед заговорами как средство устранения соперников. Но, в отличие от предшественницы, она никогда не теряла голову. В критический момент она действовала с безжалостной решительностью.

«Неосторожные слова стоят жизней», – предостерегали одно время плакаты. Клавдий слишком поздно понял, что это правда. Он быстро старел. Появились признаки ослабления способностей, и этим тотчас воспользовалась новая жена, чтобы укрепить свои позиции и расширить сферу влияния. По словам Светония, Клавдий заявил своим вольноотпущенникам, что «…волею судьбы и его все жены были безнравственны, но не были безнаказанны». Затем он публично снова дал понять, что предпочитает Британника Нерону. Такое проявление неблагоразумия было опасным. Агриппина была готова противостоять как собственному наказанию, так и лишению Нерона надежд на пурпурную тогу. Она действовала быстро, со смертельно опасной решимостью. Она отравила Клавдия изысканным грибным блюдом с помощью осужденной за отравления женщиной по имени Локуста, евнуха Галота и бессовестного врача Ксенофонта. Локуста отравила грибы, которые Галот подал к столу императора. Поначалу Клавдия спасла диарея – или его обычное пьяное состояние. Поскольку отрава была выведена из организма, Ксенофонт ввел вторую дозу в горшок с жидкой кашей или смазал им кончик пера, который вставил в рот спящего принцепса. Этот яд был тщательно изготовлен – не слишком быстродействующий, но и не слишком медленный. И во второй раз он сработал.

Но потомков не удалось обмануть. Убийство Клавдия накануне совершеннолетия Британника превратило Агриппину в воплощение коварной мачехи. Со временем это злодейство сравнивали только с преступлениями ее сына, в чьих интересах она действовала. Она дорого заплатит за цареубийство.

«Никто и никогда не использовал во благо власть, добытую преступлением», – комментировал Тацит в другом контексте.[134]134
  TacHist. 1.30


[Закрыть] В случае Нерона это оказалось правдой. К этому времени Агриппина совершила хет-трик: сестра, жена и мать людей, которые правили миром. Тем самым она раскрыла еще один секрет принципата – личность принцепса можно использовать для реализации планов и амбиций сторонних лиц. Это было опасное развитие событий, особенно в глазах римлян, если этим лицом была женщина. Обычные читатели не сомневаются, что Клавдия убила Агриппина, поскольку исторические источники почти единодушно сходятся на этой версии. Эта история приправлена женоненавистничеством, замешенной на сексе, политике, страхами перед миром, который может перевернуться с ног на голову, сенсационностью нарушения естественного хода вещей. Это история императора, превратившегося в проводник чужих идей. Как мы увидим, она была соответствующей прелюдией к правлению преемника Клавдия.

НЕРОН (37–68 гг. н. э.)
«Рыбак на озере мрака»[135]135
  Шекспир, «Король Лир», пер. М. Кузмина.


[Закрыть]

Нерон путешествовал вдалеке от Рима, его вьючные мулы были подкованы серебром. Путь лежал в Грецию и обратно, хотя, выражаясь метафорически, дорога домой не задалась. Эллинофилия не входила в число достоинств цезарского Рима. Этот странствующий рифмоплет испытывал «желание бессмертия и вечной славы», – как сказал Светоний. Он пел, участвовал в скачках, обманом и развратом добывая путь к бесчестью, – все это на виду у публики. При закрытых дверях он буянил и убивал. Его дурная слава жива до сих пор. Греки осыпали Нерона наградами. «Они одни, – говорил он, – стоят моих усилий». Только греки имели вкус к музыке. Но греческие «вкусы» в толковании Нерона включали нечто большее, чем пение или игру на кифаре. Одной из его «жен» был молодой мальчик по имени Спор. Нерон велел его кастрировать, чтобы он всю жизнь провел в этой роли. (Спор действительно был предан ему до конца, и это редкий пример верности в этой истории.) Он также женился на вольноотпущеннике Дорифоре, но в этом случае роль «жены» играл сам Нерон, «крича и вопя, как насилуемая девушка», когда Дорифор исполнял супружеские обязанности. Нерон нарушил даже изначальные отношения сына и матери: когда их несли в одних носилках, преступную пару выдавали следы на его одежде. (Может быть, поэтому этот расточительный император, ловивший рыбу золотой сетью, никогда не надевал одну и ту же одежду дважды.) Правление Нерона характеризуется театральными излишествами – благодаря Монтеверди и Генделю его бесчестные условия и страшная обстановка отображены сегодня на оперной сцене. После смерти императора его память была предана забвению постановлением сената, а историография Нерона открывает широкий простор для собирателей скандальных слухов. Невзирая на извращения, кровосмешение и убийства, для дилетантов он отвратителен своей реакцией на крупнейший пожар Рима: в то время как в 64 году в горевшем городе гибли люди, император занимался тем, что сочинял музыку.

Нерон появился на свет ногами вперед – дурная примета в Риме, – а его рождение отмечалось предзнаменованиями, сулившими убийство и трон (вероятно, это было удобным дополнением со стороны летописцев). Кроме «наглости, похоти, распущенности», хаотичная жизнь, перевернувшая его внутренний мир с ног на голову, по словам Светония, отличалась «скупостью и жестокостью». Светоний описывает, как однажды его увлекали мечты о потерянных сокровищах царицы Дидоны (в том случае, когда его отдых не нарушался кошмарами и призраком матери, которую к тому времени он уже убил). Об этом мифическом кладе рассказал ему римский всадник, который якобы мельком видел его в огромных пещерах в Африке. Подобные несбыточные надежды были сутью жизни Нерона: ежедневные события заменялись поэзией, действия – мечтами и иллюзиями величия. Когда он обедал в своем новом дворце – Золотом доме, – потолок вращался, если громоздкий поворотный механизм приводился в движение водой. Через отверстия узорчатых панелей из слоновой кости на гостей императора сыпались цветы, и в воздухе рассеивались ароматы. Однако в своей мечте, воплотившейся в реальность, сам Нерон смердел («его тело было покрыто пятнами и имело дурной запах»). Его пиры продолжались с полудня до полуночи. По словам Светония, «вставал он только затем, чтобы освежиться в купальнях, зимой теплых, летом холодных, – и никогда в интересах дела». Как и его предшественник Гай, Нерон не брал на себя все императорские обязанности. Престарелые сенаторы быстро заметили, что он был первым принцепсом Рима, который стал использовать наемных составителей речей. Его выбор (точнее, выбор его матери) пал не на кого иного, как на писателя и философа Луция Аннея Сенеку. В то время этот шаг мог выглядеть разумным, позже он стал восприниматься как безучастность к делам и даже хуже того – как актерское представление.

Его ужасный отец, Гней Домиций Агенобарб, «человек, гнуснейший во всякую пору его жизни», по определению Светония, совершил инцест со своей сестрой, убил мальчика просто ради забавы и на Форуме, на виду у всех зрителей, выбил глаз одному всаднику за его критику. Злобный и равнодушный к общественному презрению, он не может оставить историков беспристрастными. Его сын Нерон в молодости бродил по улицам после наступления темноты в накладных волосах, войлочной шапке или в обличье раба. В компании друзей и с охраной он вламывался в бордели, громил и грабил лавки, нападал на прохожих, избивая их и нанося раны. В 56 году в одной из таких стычек он чуть не потерял глаз, когда сенатор Юлий Монтан воспользовался темнотой, чтобы отомстить Нерону за то, что тот пристал к его жене. По словам Светония, Домиций с мрачным самодовольством утверждал, что от него и Агриппины «ничто не может родиться, кроме ужаса и горя для человечества». Но Нерон получал удовольствие не только от жестокостей случайного насилия. Крутой нрав императора охлаждали состязания колесниц, борцовские поединки, конкурсы актерского мастерства и пения. В противоположность ночным похождениям убийства в период его правления были направлены на политических оппонентов. В отличие от трех своих непосредственных предшественников Нерон не особенно наслаждался их смертями. Во всяком случае, у нас нет причин предполагать это.

Со временем он начал угрожать, что разрушит сенаторский порядок управления и «поручит войска и провинции всадничеству и вольноотпущенникам». Действительно ли он хотел это сделать или нет, но древние римляне не могли этого допустить. В результате из-под пера ранних писателей мог появиться беллетризованный Нерон – архетип зла, угрожающий национальным мифам о Республике, все еще милой Тациту и другим авторам. Неудивительно, что этого ненавистника сената обвиняют в сексуальной невоздержанности и тирании. Как мы знаем, подобной клеветой наши источники осыпают своих политических оппонентов. История повторяется: это делалось в отношении Юлия, Тиберия, Гая и даже Клавдия. В случае с Нероном многие его выходки могут оказаться правдой, так как в агрессивности источников наблюдается единообразие, что само по себе может оказаться убедительным.

Нерон – единственный из двенадцати цезарей, кто получил трон, не имея политического опыта: магистратами были даже Гай Калигула и Клавдий (первый – квестором, второй – консулом). Вначале он правил, опираясь на помощь философа с научными склонностями и страстью к «мальчикам не первой молодости» – Сенеки[136]136
  DC 61.10.3


[Закрыть] и преторианца с изуродованной рукой[137]137
  По другим источникам – ампутированной в результате тяжелого ранения в бою.


[Закрыть], который начал свою карьеру в качестве надзирателя над поместьями Ливии, – Бурра. Это было весьма плодотворное сотрудничество. В силу враждебного характера исторических источников очень трудно с достаточной точностью оценить собственные способности Нерона. Очевидно, что этому семнадцатилетнему юноше с несдержанным характером было нелегко в одиночку справиться с вызовами принципата и стать арбитром между непреклонными и непримиримыми фракциями, выдвигающими аргументы, которые он вполне мог не понимать. Можно лишь с определенностью сказать, что в какой-то момент он отказался от уроков Сенеки. «Жестокий и неумолимый гнев не приличествует царям», – писал философ в начале правления Нерона в трактате «О милосердии»: справедливый властитель – это тот, «чья забота охватывает всех без исключения, кто, опекая разные части государства с большей или меньшей долей чуткости, тем не менее лелеет их все до единого, отдавая частицу самого себя, кто склонен к проявлению мягкости, даже если ему выгоднее будет наказание».[138]138
  qu Sommer, p. 49


[Закрыть] Падение Нерона связано с потерей чуткости, пренебрежением или злоупотреблением обязанностью заботиться. Отчасти оно может объясняться отсутствием интереса ко «всем до единого частям государства».

Тем не менее вначале он проявлял «мягкость». Поэт Кальпурний Сицилийский приветствовал возвращение Золотого века, эры спокойствия и мира. На александрийских монетах Нерон провозглашался новым Августом. Нерон попросил разрешения у сената воздвигнуть статую своему отцу Домицию (чтобы удовлетворить семейное благочестие), но отклонил предложение о собственных золотых и серебряных статуях.[139]139
  Bishop, pp. 21/22


[Закрыть] Подобно своим предшественникам, Гаю и Клавдию, без претензий на достоинство или аукторитас он заявил, «что править будет по начертаниям Августа». Это был намеренный шаг, чтобы избежать неоднозначного наследия преемников Августа. Согласно Светонию, он не упускал возможности для актов великодушия и милосердия и для проявления благожелательности. Он подписывал смертные приговоры с тяжелым сердцем и сожалениями: «О, если бы я не умел писать!» Короткое время он использовал свой статус сына Клавдия, веря в его божественную природу не больше, чем те сенаторы, которые презрительно высмеивали его возвышение, или аудитория, аплодировавшая сатире Сенеки «Отыквление божественного Клавдия», исполнявшейся на сатурналиях в 54 году. Через сорок лет после смерти Августа его модель принципата оставалась единственной достаточно успешной и достойной подражания. Глубокие разногласия в ней были признаком того, что невозможно неограниченно расширять влияние одного человека. Для молодого человека, не имевшего опыта управления, начинавшего проявлять признаки безумия, это было равнозначно приговору. Вероятно, Нерон был обречен на неудачу. Возможно, он был в такой же степени жертвой, как и злодеем.

Как мы увидим, его первоначальное отвращение к кровопролитию скоро испарилось, как и волнение перед выходом на сцену, которое сохранялось в первые годы правления благодаря императорскому достоинству. (Дион Кассий сообщает, что ко времени своей смерти Нерон находился в отчаянии, но тем не менее всерьез планировал уехать в Александрию и там зарабатывать на жизнь игрой на кифаре.[140]140
  DC 63.27.2


[Закрыть]) Главным в его верховенстве стало пение, убийства, разврат, развенчание авторитетов и поиски чувственных развлечений. Эдгар в «Короле Лире» описывает Нерона как «рыбака на озере мрака». В конце правления он просто игнорировал неприятную для себя правду. Инертность стоила Нерону трона, и с тех пор его считают отверженным, человеком, который занимался пустяками, когда горел Рим. Озеро мрака не принесло ничего, кроме черных страшных глубин.

Ретроспективный взгляд, сбитый с толку завлекательными нюансами античных собирателей скандальных слухов, может легко принять принципат Нерона за интерлюдию сумасшествия, когда господствовал экстремизм, а правительственные дела стояли на втором месте после прихотей и фантазий одного человека. Сам император проводил, безусловно, новую линию в римской политике. Но Нерон не был Гаем. Его интерпретация принципата была искаженной не вследствие психической неустойчивости, а в результате своеволия, незаинтересованности и неверного понимания политической опоры своего положения. Его увлекали сценические постановки, состязания колесниц, конкурсы певцов и архитектурная экстравагантность небывалого размаха и роскоши, выраженная в его Золотом доме в Риме. Подобные мероприятия ошеломляли толпы людей в Италии и Греции. Но реальное влияние оставалось в руках традиционного сенатского нобилитета, который считал поведение императора в лучшем случае недостойным, а в худшем – губительным и противоречащим интересам Рима. Мы позволяем источникам, написанным консервативными представителями высшего общества, ввести себя в заблуждение, если принимаем их представление о том, что Нерона повсеместно ненавидели. Его пышная щедрость в вопросах общественных игр и публичных зрелищ завоевала поддержку широких, отчасти аполитичных, масс и способствовала формированию того общественного мнения, которое пережило его смерть и впоследствии использовалось в кратком правлении бывшего наперсника Нерона – Отона. Через несколько десятков лет после самоубийства Нерона лже-Нерон появился в Восточной империи.[141]141
  Согласно Тациту, первый по времени лже-Нерон появился в Греции в том же 68 г. н. э.


[Закрыть] Его второе пришествие заставило трепетать сердца граждан. Даже в Риме его могила в родовой усыпальнице Домициев на холме Пиньо на виду Марсова поля весной и летом была убрана цветочными венками. Для человека, который упивался своей безбожностью, тайно насмехался над им же затеянным обожествлением Клавдия, презирал все культы, за исключением Великой матери (и несмотря на это, мочился на ее статую), такое признание означало своего рода бессмертие.

Оно также предполагало что-то вроде любви, которой так не хватает во всех повествованиях о жизни Нерона. Его отец умер, когда Нерону было три года.[142]142
  «Трех месяцев от роду он потерял отца» – Светоний.


[Закрыть] Мать оставила его в Риме, в то время как сама страдала в ссылке. Его в стесненных обстоятельствах воспитывала тетка, Домиция Лепида, которую, по его словам, он почитал как мать, но позже отравил в ее старческом возрасте, чтобы завладеть ее поместьем в Байи. В доме Лепиды обучение Нерона доверили актеру и брадобрею, и это были неподобающие наставники для представителя императорского дома. Шестой цезарь Рима был более великим, чем можно было бы предположить исходя из его прошлого. Несмотря на акцент, который античные историки делают на его наследственности (Светоний дает читателям яркие примеры семейной испорченности: «тогда станет яснее, что насколько Нерон потерял добродетели своих предков, настолько же он сохранил их пороки, словно родовое наследство»), мы понимаем, что Нерон является как наследником семейных качеств, так и продуктом своего времени. Нерон обожал цитировать греческую пословицу, которую приводит Светоний: «Чего никто не слышит, того никто не ценит». И действительно, его жизнь со временем прибрела вызывающе расточительный характер. Расточительство и мотовство он считал признаком аристократа и восхищался Гаем Калигулой, который сумел промотать за малое время бережно собранное огромное наследство Тиберия. Последний из рода Юлиев-Клавдиев олицетворял слабости династии и своего поколения. С ним умерла большая часть культуры мятежных крайностей, бывших антидотом против векового республиканского самоограничения, когда законы, регулирующие расходы населения, учитывали даже количество драгоценностей, которые могла носить женщина.