355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Мэтью Деннисон » Двенадцать цезарей » Текст книги (страница 1)
Двенадцать цезарей
  • Текст добавлен: 4 апреля 2017, 02:30

Текст книги "Двенадцать цезарей"


Автор книги: Мэтью Деннисон


Жанр:

   

История


сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц)

Мэтью Деннисон
«Двенадцать Цезарей»

«Нет хуже ереси, чем та, которую исповедует носитель власти».

Лорд Эктон в письме Манделлу Крейтону, 5 апреля 1887 г.


«А ведь именно удовольствия и наслаждения лучше всего позволяют судить по их характеру о достоинстве, возвышенности и умеренности каждого человека. Кто же может быть настолько легкомыслен, чтобы в его занятиях не проявилось никакой доли серьезности… Признаком высокого положения является прежде всего то, что оно не допускает ничего скрытного, ничего тайного, а высокое положение государей делает доступным молве не только то, что находится в их доме, но и все тайное, что происходит даже в спальне и в самых интимных уголках».

Плиний Младший, Панегирик императору Траяну, 82


«Жажда власти, с незапамятных времен присущая людям, крепла вместе с ростом нашего государства и наконец вырвалась на свободу».

Тацит, История 2.38

ВВЕДЕНИЕ

«Точность не есть истинность», – писал Анри Матисс в 1947 г. Читатели римского историка Гая Светония Транквилла наверняка должны согласиться с этим утверждением. В своем труде «De vita Caesarum», «Жизнь двенадцати цезарей», написанном, вероятно, в течение десятилетия после восшествия на престол императора Адриана в 117 г. н. э., Светоний пытался добиться и того, и другого, так как точность и истинность у него нередко не совпадают. Очевидно, что первое качество, как правило, является результатом тщательного установления фактов и анализа свидетельств, а второе поддается проверке, если сравнивать данные одного первоисточника с другими. Также очевидно и то, что в «Жизни двенадцати цезарей» есть пробелы и места, где читатель должен соблюдать осторожность.

Подход Светония к биографии является всесторонним, охватывающим как общественную, так и личную жизнь героев, а высказывания беспристрастными. Он цитирует противоречивые мнения, последовательно демонстрируя аксиому, что у аргументов есть, по крайней мере, две стороны, и следуя предписанию Вирджинии Вульф о том, что биограф «должен допускать разные версии одного и того же факта».[1]1
  VWCD, р. 150.


[Закрыть]
Главная особенность его труда заключается не в пунктуальности, за исключением точной и смелой обрисовки многих неизвестных биографических подробностей: автор использует (когда это ему выгодно) свободную хронологию или схематический подход к материалу, а его метод нередко состоит в сборе и накоплении огромной массы подробностей, что напоминает белку, запасающую орехи и грибы. Он не записывает историю, как ее понимали древние: рассказ об общественной и политической жизни государства в военное и мирное время, рассказ хронологический, пояснительный, летописный, тематический. Его работа – это описание жизни, допускающее вмешательство субъективного и признающее возможность альтернативных истин, это бравурное обличение закулисной жизни носителя власти. Если учитывать открытость подхода Светония, его нежелание что-то одобрять или кого-то обвинять, то его труд оставляет общее впечатление, напоминающее картины импрессионистов и пуантилистов: акцент на зрительное восприятие, игру света и тени, на отдельные участки, написанные дерзкими цветами, на энергичные поиски истинности и определенную преднамеренную живость, не ограниченную академичными условностями.

В исследовании, посвященном женским биографиям и написанном в самом конце девятнадцатого века, Мэри Хэйс писала: «Для римской нации было характерным величие во всем: в добродетели, пороках, процветании, неудачах, славе, бесславии, во взлетах и падениях».[2]2
  quotedFreis, р. 11


[Закрыть]
Это была констатация времени, которое художники конца восемнадцатого века живописали с такой высокопарностью и особенности которого приписывали римским гражданам. Однако последующие поколения читателей согласились с точкой зрения Хэйс, поэтому жизнеописания Светония можно принимать как выражение такого «величия», приукрашенного десятком других оттенков, как полный перечень славы и бесславия, добродетелей и (значимых) пороков.

Ни одно повествование о двенадцати правителях Рима от Юлия Цезаря до Домициана не может не испытать на себе влияния Светония. Попытка отказаться от него имела бы неблагоприятный эффект и оттого не входила в мои намерения. Настоящая работа обращается к труду Светония в знак признательности безмерного богатства его предмета изучения и авторской трактовкой. Я не старался подражать ни источнику, что невозможно, ни комментировать его с научной или критической точек зрения. В настоящей работе, как и в труде Светония, рассматривается широкомасштабность жизни героев в попытке раскрыть человеческие качества правителей, а также показать ушедшие навсегда моменты, которые крайне далеки от нашего жизненного опыта, но время от времени кажутся очень знакомыми. Она лишь косвенно затрагивает оценку лорда Эктона о связи доступа к власти с личной развращенностью, которая, бесспорно, послужила причиной впечатляющих неудач нескольких цезарей.

В данной книге «Двенадцать цезарей» рассматриваются – на основании дополнительных документов и второстепенных материалов (включая живопись) – некоторые аспекты первоисточника в попытке создать для читателей с широким кругом интересов портреты двенадцати выдающихся людей. А именно: политический аспект рассматривается через личностные качества, которые предлагаются для внимательного изучения, предоставлена даже история их жизнеописаний, выражающих другие истины. Ни один из этих портретов не является всеобъемлющим или энциклопедическим. Автор не ставил целью пощекотать нервы читателям, поучать их или дать назидательный пример. Материал расположен свободно, в тематическом и хронологическом порядке. Такой стиль имеет намерением пролить свет на первопричину, природу и результат жизни и деятельности людей, которые в противном случае не удалось бы вместить в книгу такого объема. Надеюсь, что каждый литературный портрет анализирует «креативный факт и плодородный факт, который наводит на мысли и порождает идеи».[3]3
  VWCD, р. 151


[Закрыть]
Настоящая книга предназначена для легкого чтения, и ее цель будет достигнута, если вдохновит хотя бы одного читателя вернуться к античной, справедливо прославленной «Жизни двенадцати цезарей».

ЮЛИЙ ЦЕЗАРЬ (100-44 гг. до н. э.)
«Слишком великий для простого смертного»

Обособленный благодаря своему высокому положению, «лысый развратник» Гай Юлий Цезарь скрывает от нас сокровенные уголки души и ума. «Так было всегда. Он всегда был верен своему принципу: „Пришел, увидел, победил“. Он также писал и нетерпеливыми жестами и высоким голосом домогался от современников если не любви, то молчаливого согласия, содействия, признания, благоговения, шумных приветствий, энтузиазма и прежде всего восхищения и действий. Он не снисходил до объяснений, но беззастенчиво утверждал, что дороже самой жизни ему было публичное признание качества, называемое римлянами дигнитас[4]4
  Dignitas (лат.) – достоинство. В Древнем Риме этот термин обозначал уникальное духовное и культурно-субъективное социальное понятие, вмещавшие такие качества, как «честь, достоинство, самоуважение, личная гордость».


[Закрыть]
(которое, согласно Цицерону, он ценил выше нравственного приличия)».[5]5
  Letters to Att. 7.11.1


[Закрыть]

Масштаб его достижений поражал современников и вызывал у них неприязнь (как и привычка бесцеремонно обходиться со строгими требованиями закона в тех государственных органах, которые он завоевал подкупом, лидерскими качествами или просто личным обаянием). В античных источниках, в том числе в письмах Цицерона, обнаруживается такое двойственное отношение: в них не указан ни один мотив Цезаря, за исключением показной самоуверенности. Он открыто считал себя главным человеком в государстве. Цезарь не терпел над собой старших и однажды заявил, что предпочитает быть первым в горной глуши, чем вторым в Риме. Светоний утверждает, что он «позволял воздавать себе почести, слишком пышные для простого смертного…».[6]6
  Здесь и далее цитаты Светония приводятся в переводе М. Л. Гаспарова.


[Закрыть]
«Не было таких почестей, которые он принимал бы без удовольствия». Мы хорошо знаем, чем это кончилось.

Время от времени Цезарь становился холодным, и неистовство амбиций защищало его от одиночества, вызванного эпической надменностью. Мы многое узнаем об этом человеке из горстки сохранившихся скульптурных портретов: длинноносый, широкобровый, с выступающими скулами и решительным, прямым взглядом, с залысинами, из-за которых он весьма переживал. Стиль подобных изваяний еще долго будет развиваться, прежде чем достигнет мягкой идеализации, которая трансформирует публичный облик его преемника Августа из автократического вундеркинда в нестареющего мраморного красавца. По утверждению письменных источников, внешность Цезаря была совсем не героической (из них можно также почерпнуть сведения о том, что вежливость была ему не свойственна). Он одевался с эксцентричным великолепием, переделав сенаторскую тунику с пурпурной полосой в тогу с рукавами, украшенными по всей длине бахромой, и свободным поясом на талии. Позже он стал носить ярко-красные сандалии. Привередливость, граничащая с тщеславием, судя по слухам, заставляла его удалять лобковые волосы. По такого рода деталям римляне обычно обнаруживали слабости того, кто в иных отношениях казался великим, но при желании мы можем пренебречь данной частностью.

Из тридцати трех кинжальных ран, нанесенных Цезарю в мартовские иды 44 г. до н. э. заговорщиками (его друзьями-римлянами и соотечественниками, а также обманутыми мужьями и бывшими коллегами), смертельной оказалась только одна – говоря поэтическим языком, рана в сердце, или близко к нему. Но умер отнюдь не поэт, хотя он писал стихи: одно стихотворение, с подобающим названием «Путешествие», было записано в течение двадцатичетырехдневного марша из Рима в Дальнюю Испанию. Скорее это была смерть человека, который много посеял и собрал соответствующий урожай. Как заявил сам Цезарь на обеде у Марка Лепида, в то время как вызревали разногласия, он всегда предпочитал скорую смерть. Заговор способствовал исполнению этого желания. Учитывая откровенное пренебрежение Цезаря к римскому правящему классу, его судьба, по словам Плутарха, была «не столько неожиданной, сколько… неизбежной».[7]7
  PJC 63


[Закрыть]

Испытывая непреодолимое влечение к афродизиаку власти, противясь повиновению в любом аспекте жизни, он создавал легенду относительно собственной исключительности и безудержного безрассудства, в которую никто не верил больше, чем он сам. В эпоху, когда необузданное самомнение прививалось большинству сыновей сенаторов, Цезарь с большой охотой поддался этому искушению.[8]8
  Goldsworthy, p. 60


[Закрыть]
Он мечтал о том, как будет править миром, как обещал ему предсказатель, и к этой цели его вели беспокойная душа, необузданная энергия и противоречащая здравому смыслу иррациональная потребность в исключительности. «Многочисленные успехи, – писал Плутарх, – не были для деятельной натуры Цезаря основанием спокойно пользоваться плодами своих трудов. Напротив, как бы воспламеняя и подстрекая его, они порождали планы еще более великих предприятий в будущем и стремление к новой славе, как будто достигнутая его не удовлетворяла».[9]9
  PJC 58.4. Здесь и далее цитаты Плутарха приводятся в переводе Г. А. Стратановского и К. П. Лампсакова.


[Закрыть]
Этим успехам суждено было изменить политическую карту Европы и изменить ход западной истории в результате объединения диких северных земель с культурой и мировоззренческой системой юга. По сравнению с этим календарная реформа и месяц, названный его именем, кажутся мелочью.

То, что Светоний описывал как «неимоверную силу стойкости», способствует сказочному проявлению отчаянной храбрости и упорства в борьбе с оппозицией, которая в других обстоятельствах оказалась бы непоколебимой.

В течение семи дней после убийства Цезаря Солнце было темным, как будто во время затмения, в ночном небе над Римом явилась комета необычной красоты, которая, по всеобщему признанию легковерных, была душой погибшего. После смерти его обожествили, но легендой он стал еще при жизни. Шекспировский Марк Антоний в прощальной речи на похоронах утверждал, что зло, которое причинил Цезарь, пережило его, но вместе с ним погребены не все его добрые дела.[10]10
  Sh/JC III.ii


[Закрыть]
Пересмотр его роли начался с последним ударом кинжала. Даже Цицерон, чье отношение к Цезарю никогда не было доброжелательным, признал, что «он отличался одаренностью, умом, памятью, образованием, настойчивостью, умением обдумывать свои планы, упорством».[11]11
  С/Philippics II. XLV;qu Grant, p.33. Перевод В. О. Горенштейна.


[Закрыть]

В любой области Цезарь сам творил собственную мифологию: далее мы узнаем, что это свойственно всем, стремящимся к исключительности своего положения. В его «Записках о Галльской войне», охватывающих период проконсульства в Галлии с 58 по 52 год до н. э., описывается добровольно принятая на себя задача военного подчинения Галлии империи (и лично себе) в интересах национальной безопасности. Однако истина заключалась в другом и была не настолько строго определенной. Тем, кто внес вклад в успех Цезаря, особенно его легату, Квинту Атию Лабиену[12]12
  Вероятно, ошибка: «Тит (Titus Labienus) (ок. 100 – 7.III.45 гг. до н. э.) – рим. политич. деятель, военачальник, нар. трибун. Будучи легатом Цезаря, в 58–51 гг. покорил ряд племен Галлии. В 50 г. оставлен Цезарем наместником Цизальпинской Галлии. В 49 г. Л. перешел на сторону респ. партии…» (Советская историческая энциклопедия. – М.: Советская энциклопедия. Под ред. Е. М. Жукова. 1973–1982). Квинт Атий Лабиен был его сыном (примеч. пер.).


[Закрыть]
, едва нашлось место в данном повествовании об этом военном апофеозе, так же как и редким неудачам и ошибкам самого Цезаря.[13]13
  see Garland 2004, pp. 8-9


[Закрыть]
(Неудивительно, что позже Лабиен перестал соблюдать верность Цезарю.) Было бы легко считать Цезаря мошенником или мистификатором, однако он сам был абсолютно убежден в своей исключительности. Судя по повествованию Светония, вера в собственное богоподобное предназначение формировала мировоззрение Цезаря на протяжении всей карьеры, о чем свидетельствует необычно большое число прямых цитат, приведенных биографом. Для Светония это было главным для понимании своего героя, а также для демонстрации интереса, который он вызывает как субъект повествования. Это, вероятно, объясняет, почему автор уделил завоеванию Галлии единственный абзац, сосредоточившись на тех качествах, которые позволили Цезарю осуществить такую грандиозную аферу, создав с солдатами отношения почти любовной преданности и вдохновив их настолько, что они год за годом следовали за ним и даже предлагали сражаться без оплаты.[14]14
  see W-H 1983, p. 12


[Закрыть]
Светоний пишет, что Цезарь, обремененный долгами и привлеченный возможностями проконсульства в Галлии, «выбрал себе в управление из всех провинций Галлию, которая своими богатыми возможностями и благоприятной обстановкой сулила ему триумфы». Его надежды оправдались благодаря железной воле и беспощадному применению силы. Это не было героизмом во имя сената и народа Рима. Ставя личные интересы выше общественных, Цезарь действовал в духе времени. Слабеющая республика не смогла навязать (или выработать) механизмы, необходимые для сдерживания амбиций опасных людей. В «Сравнительных жизнеописаниях», созданных спустя столетие после смерти Цезаря, Плутарх объединил его с Александром Македонским. Не будучи застенчивым человеком, наш герой сам сравнивал себя с Александром, сожалея, что провел свою юность не так плодотворно, как он. Как и его завоевавший мир предшественник, Цезарь со временем поднялся над Землей подобно Колоссу.

Гай Юлий Цезарь был аристократом в эпоху, когда в Риме знатное происхождение все еще было в большом почете. Семья, в которой он родился 13 июля 100 г. до н. э., принадлежала к древнему малоизвестному небогатому роду патрициев – членов старейшего аристократического класса города. В его жилах, по собственному утверждению, текла кровь королей, героев и одной из богинь, поэтому непобедимость была заложена в физической природе семьи точно так же, как люди низкого происхождения предрасположены к веснушкам или толстым икрам. Среди предков Юлиев были Венера, ее сын Эней (троянский герой и основатель римского рода), а также те цари Альба-Лонга, среди отпрысков которых числилась Рея Сильвия, мать Ромула и Рема. Подобное было так же трудно опровергнуть, как и доказать, хотя Веллей Патеркул, этот полный энтузиазма хроникер семей Юлиев-Клавдиев, считал это «притязанием, признанным всеми, кто изучает древнее прошлое».[15]15
  VP 2.41.1


[Закрыть]
Может быть… Такие высокопарные заявления перевешивали весьма низкую этимологию патронима «Цезарь», который мог относиться к карфагенским слонам или серо-голубым глазам, или к полученным по наследству пышным волосам (что определенно не подходит в случае Гая Юлия), или – в более образном смысле – к рождению в результате кесарева сечения. Многими годами позже, празднуя победу в Испании, он похвалит свои войска за штурм небес. С самого начала он считал себя, по праву рождения, человеком, приближенным к богам. В прощальной речи на похоронах своей тетки в 69 году до н. э. Цезарь произнес: «Наш род восходит по матери к царям, по отцу же – к бессмертным богам… Вот почему наш род облечен неприкосновенностью, как цари, которые могуществом превыше всех людей, и благоговением, как боги, которым подвластны и самые цари». Это рассуждение о всемогуществе, и таким речам он сохранял верность на протяжении всей жизни.

Несмотря на принадлежность Цезаря к коллегии жрецов Юпитера и престижный сан великого понтифика, ничто не указывает на его религиозные взгляды, за исключением непоколебимой веры в богиню Фортуну, непосредственно связанную с собственной судьбой, и убеждения в родстве с богами, пусть даже далекого. Впоследствии, желая продемонстрировать фамильное благочестие и кастовое самодовольство, он построил храм Венере Прародительнице. Кроме того, в 65 году до н. э. Цезарь воспользовался положением эдила, чтобы бросить вызов принятым обычаям и устроить похоронную церемонию в честь отца – через двадцать лет после его смерти. Триста двадцать пар гладиаторов, одетых в искусно выполненные серебряные доспехи, которые появились в тот год на церемонии перед римской толпой, свидетельствовали не только о невиданной щедрости Цезаря, но и об исключительности его отца и косвенно о роде Юлиев в целом – и, естественно, об исключительности самого устроителя торжеств.

Пусть линия Цезарей и была патрицианской, но в последних поколениях ее представители в основном были новичками во власти и элите общества. Отец Цезаря умер, когда сыну было шестнадцать лет. Он скончался, надевая обувь. Такое представительство было симптоматично для эпохи заката и падения Республики, как и организованная отцом свадьба Цезаря на дочери богатого всадника. Молодой Цезарь впоследствии разорвал помолвку – или брак, если он действительно был женат, – предпочтя Корнелию, дочь Луция Корнелия Цинна, патриция и на то время наиболее влиятельного человека в Риме. Заурядная история семьи Цезаря плюс его брак с Корнелией сыграют ключевую роль в определении курса его жизни.

О наследии Цезаря шли споры с момента его убийства. Его внучатый племянник Октавиан, будущий император Август, воспользовался памятью своего деда, чтобы навсегда уничтожить Республику, которая в свою очередь уничтожила его самого. Именно Октавиан приказал вынести из храма саркофаг Александра Македонского, чтобы посмертно увенчать его тело цветами и золотой короной. Внучатый племянник распознал те параллели, которые впоследствии вдохновили Плутарха и воодушевляли самого Цезаря. Разумеется, Александр был не единственный, кто получил золотую корону при жизни Октавиана. Это была его собственная символическая награда за создание автократии (она же монархия) посредством завоеваний, манипулирования общественным сознанием и ловких политических трюков. Автократия – которую Цезарь, практиковавший менее дискредитирующее самовозвеличивание, предвозвестил, но избежал – заняла место хвастливой гордости Республики – «демократической» олигархии. Территориальные завоевания империи, включая побежденные Цезарем Галлию и Лузитанию, обогатили Рим: одна только Галлия выплачивала ежегодно сорок миллионов сестерциев (и, кстати, освободила от хронических долгов самого Цезаря). Его наследники смогли насладиться богатством и обширной территорией. Провинциальные легионы и губернаторы – продукты империи – в конце концов дестабилизируют установленный наследниками порядок (свидетельством тому служит беспокойный Год четырех императоров), в то время как Цезарь когда-то воспользовался лояльностью легионов и плодами деятельности провинциальных владык, чтобы спровоцировать гражданскую войну, а затем победить в ней.

Цезаря погубила алчность и стремление к абсолютной власти. «Животное, известное как царь, плотоядно по своей природе», – сказал Катон Старший за столетие до рождения Цезаря.[16]16
  PlutCat 8.8


[Закрыть]
В Риме притязания на царский сан оставались неприемлемыми. То, что сам Цезарь демонстрировал «плотоядность», является неоспоримым: Плутарх подсчитал, что в Галльской войне было убито миллион галлов, а еще один миллион захвачен в рабство. Слишком поздно после всех завоеваний обвинять Марка Антония за дар короны на празднестве луперкалий или презрительно относиться к шумному одобрению толпой фразы «Я Цезарь, а не царь». Слишком поздно в 46 году до н. э. требовать соскоблить надпись на статуе, в которой он именовался полубогом. Его профиль появляется на монетах (впервые для живущего римлянина), подобно восточным монархам он согласился с собственной божественностью, позволив поставить свою статую в римском храме Квирина. Культ Цезаря был объединен с государственным, а его правая рука, Марк Антоний, был назначен главным жрецом. В феврале 44 г. до н. э. он был назван пожизненным диктатором, фактически царем. Ранее его уже провозглашали диктатором в декабре 49 г. до н. э., благоприятных возможностей для лишения этого титула хватило сполна. Плутарх недвусмысленно утверждает, что «стремление Цезаря к царской власти более всего возбуждало явную ненависть против него и стремление его убить».[17]17
  PJC 60


[Закрыть]
За свое влечение к деспотии он заплатил собственной жизнью, как и Гай Калигула с Домицианом после него.

В последние годы аристократической безвестности дома Юлиев одна из дочерей рода вышла замуж за человека, считавшегося novus homo, или «новым человеком» (среди членов семьи которого раньше не было сенаторов или консулов), – за Гая Мария. Марий был богат, знатен и известен как один из выдающихся военачальников римской истории, он семь раз избирался консулом. Марий был также тесно связан с одной из политических группировок поздней Республики, которые хотя и не были эквивалентами политических партий современных демократий, но представляли примерно схожие интересы. Ни одна из них не руководствовалась альтруизмом, обе преследовали одну и ту же цель – власть. Популяры предположительно выражали стремления плебса, поддерживая популяризм в противовес доминированию сената в римской политике. Оптиматы оберегали интересы «лучших людей», то есть по большей части древнейших и известнейших семей города. Они защищали статус-кво, но, поскольку многие популяры сами были аристократами, существующее положение вещей оказалось на грани трансформации. В ответ на свой вопрос: «Кто лучшие?» – Цицерон считает неприемлемой беспристрастность и угрожает усилением политической базы оптиматов. «Число оптиматов неизмеримо: это сенаторы, жители муниципиев и сельское население, дельцы и даже вольноотпущенники… Это люди, живущие в достатке, это те, кто не наносит вреда, не бесчестен по натуре, не необуздан и обладает нерасстроенным состоянием. Цель, которую они преследуют, – это покой, сочетающийся с достоинством. Они охранители государства».[18]18
  qu Bradford, p. 7


[Закрыть]
Популяров возглавлял Марий. После смерти его сменил тесть Цезаря, Цинна, таким образом, дважды тесно связанный с Цезарем.

В начале карьеры симпатия Цезаря к популярам неожиданно поставила его в положение обороняющегося. «Покой, сочетающийся с достоинством» не был интересен высокому, худощавому молодому человеку, уже вынашивавшему честолюбивые планы (хотя определенно он поддержал бы его в последние месяцы перед убийством, чтобы сохранить установленный им самим порядок). Как и многие в Риме, он оказался в оппозиции к Сулле, который в 82 г. до н. э. захватил контроль над городом с помощью военной силы, чтобы не допустить господства одной политической силы – популяров Мария. Сулла возродил роль диктатора, которую позже присвоит Цезарь. Тем самым Сулла предоставил себе временную привилегию верховной власти, что позволило поставить вне закона всех, кого он считал врагами государства. Этот процесс известен как проскрипция, он заключался в том, что внесенный в особый список человек лишался имущества, гражданства, правовой защиты и в конце концов – жизни. В восемнадцать лет, обладая одним жреческим саном и не имея богатства, высокородный, но малоизвестный Цезарь имел мало шансов попасть в проскрипционные списки. Сулла лишь приказал ему развестись с женой (дочерью Цинны) и сдать ее приданое в истощенную государственную казну. Неизменно безденежный Цезарь внес деньги, но отказ развестись с Корнелией не оставил ему другой возможности, кроме как бежать. Он спасся от агентов диктатора, только когда его мать Аврелия использовала свое влияние на весталок и некоторых видных родственников и получила неохотное и пророческое прощение Суллы: «Имей в виду, что человек, которого ты так стремишься спасти, однажды нанесет смертельный удар делу аристократии». Диктатор совершенно справедливо увидел в Цезаре «много Мариев». Как и его скончавшийся дядя, Цезарь навечно сохранит симпатии к популярам и недоверие к оптиматам. Он рано научился использовать поддержку римского плебса для достижения собственных целей. Сторонившийся сотрудничества с сенатом (и часто лишенный возможности это делать), он нередко прибегал к эффектным публичным зрелищам, доставлявшим удовольствие толпе, и недозволенным закулисным политическим маневрам.

До того времени за успехами быстро следовали скандалы. Эта комбинация повторяется на всем протяжении «Жизни двенадцати цезарей» Светония: попеременно сменяющиеся добро и зло, сдобренные непристойными подробностями, сплетнями и суевериями, то очеловечивают, то демонизируют портреты римских властителей. В случае с Цезарем во время первой заморской военной кампании его ждали как успех, так и скандал. В провинции Азия девятнадцатилетний Цезарь принял участие в осаде Митилены вместе с губернатором Марком Минуцием Фермом. Там он проявил такую выдающуюся храбрость (хотя источники не разглашают подробности), что заслужил гражданскую корону – высшую награду Рима за отвагу и сохранение жизней солдат.

Не исключено, что дубовый венок, которым отмечалась эта награда, вскружил ему голову. Во время последующей поездки в Вифинию с дипломатической миссией – убедить царя Никомеда IV послать флот в Азию на помощь Ферму – Цезарь потерял всякую осторожность. Он предался удовольствиям вместе со стареющим восточным монархом. Это происшествие, пусть даже короткое, тем не менее преследовало его на протяжении всей жизни. Тот факт, что молодой герой войны позволил овладеть собой старому гомосексуалисту в царском сане, будет тешить его врагов в течение следующих четырех десятилетий (по одной из версий, Цезарь, облаченный в пурпурные одежды, соблазнительно возлежал на золотой софе – этот образ более подходил его будущей любовнице Клеопатре). Враги воспользовались неприемлемым для римлян аспектом подобного инцидента. Они рисовали римскую мощь в плену у Востока, утратившего ценностные ориентиры: вассальный царь доминирует над представителем Рима, дряхлый развратник – над безусым юнцом. Это был намек на то, что Цезарь был подвержен влиянию, недопустимому для Рима. Не обращая внимания на слухи или не подозревающий о них, Цезарь задержался при дворе Никомеда. Позднее он усугубил положение тем, что вернулся в Вифинию по неназванному делу, которое римские сплетники осмеяли с неприкрытым скептицизмом.

Светоний описывал Цезаря как «соблазнившего многих знатных женщин». Он был любовником правительниц и жен царей, в том числе Эноны Мавретанской и Клеопатры. На родине он не останавливался перед «разнузданными и сумасбродными» интрижками с женами своих политических союзников. Сервилии – матери своего убийцы, Брута, – он подарил жемчужину ценой в шесть миллионов сестерциев, так как любил ее больше всех. В 81 г. до н. э. в Вифинии его капитуляция перед Никомедом была единственным случаем сексуальной пассивности и гомосексуализма. Враги Цезаря с радостью ухватились за это. Обыкновение наставлять рога делало его легкой добычей для нападок. Их ядовитая насмешка содержала горький привкус, отсутствовавший в грубых непристойностях солдат Цезаря, для которых старый педераст Никомед был всего лишь предметом шуток. Светоний утверждает, что ходившая в войсках песенка вошла в поговорку: «Галлов Цезарь покоряет, Никомед же – Цезаря». В конечном счете ущерб был ограниченным (если не считать униженной гордости сладострастного ловеласа). Нерон, последний из рода Юлиев, заплатит гораздо дороже за то, что будет играть роль женщины и разрушит ожидания римлян о мужском и женском начале, активном и пассивном, доминантном и подчиняющемся поведении.

В Риме Сулла оставил свой пост диктатора. (Впоследствии этот шаг заслужит презрительное высказывание Цезаря, и это само по себе говорит, какое значение этот молодой человек придавал власти.) Бывший диктатор продолжил жизнь как частное лицо и вскоре умер. Сулла объявил войну своим согражданам – римлянам – и был вознагражден за это единовластием. Тем временем Цезарь вынужден был, как и многие другие, удалиться в изгнание. Деяния Суллы, несомненно, впечатлили его, несмотря на личную враждебность к диктатору. Вернувшись в Рим в 78 г. до н. э., Цезарь не принял приглашения нового лидера популяров, Марка Эмилия Лепида, присоединиться к борьбе против оптиматов, и это служит доказательством, что его честолюбие было в некоторой степени уравновешено политической проницательностью. Вместо политики он занялся тем, что привлек к суду бывшего губернатора Македонии, известного сторонника Суллы, Гнея Корнелия Долабеллу, за нарушения в прежней работе. Хотя Цезарь проиграл это дело, он завоевал себе друзей и репутацию. И нажил врагов среди сильных мира сего. Сбежав на сей раз добровольно, он отправился на остров Родос и начал брать уроки риторики у ведущего учителя ораторского искусства Аполлония Молона, но остановился на полпути. Причиной была не политика, а деньги. Цезаря взяли в плен пираты. За свою жертву они запросили большой выкуп – двадцать талантов серебра. Цезарь сам более чем вдвое увеличил эту сумму до неслыханных пятидесяти талантов.

В общей сложности он находился в плену тридцать восемь дней. По версии Плутарха, это ни в коей мере не лишило его спокойствия. Цезарь обращался с пиратами, которых открыто называл варварами, как с товарищами по плаванию и телохранителями, читая им речи и написанные здесь же стихи, которыми разбавлял скуку. Выкуп в пятьдесят талантов был, вероятно, предоставлен городом Милет, куда Цезарь поспешил, как только его освободили. В Милете он снарядил небольшой флот и с ним вернулся к пиратскому кораблю, и таким образом бывший пленник превратился в поработителя. Он отвез пиратов в Пергам, где потребовал от губернатора провинции Азия казнить их. Поскольку тот откладывал наказание, Цезарь сам организовал их распятие на кресте. Это было не больше чем выполнением обещания, которое он дал пиратам, когда его захватили в плен. Их ошибкой было то, что они «[приписывали] его смелость проявлению бесхитростности и юношеской шутливости».[19]19
  PJC 2.4


[Закрыть]
Светоний приводит тот же эпизод для иллюстрации «природной мягкости» Цезаря: «Пиратам, у которых был в плену, он поклялся, что они у него умрут на кресте, но когда он их захватил, то приказал сперва перерезать им горло и лишь потом распять». Это была своего рода разновидность принципа «Veni, vidi, vici» – «Пришел, увидел, победил». Цезарь хладнокровно осуществил свои угрозы. Справедливость (какой он ее видел), как и положено, была восстановлена, даже если при этом – в скором процессе возмездия – были допущены бесчисленные нарушения закона: человек, не занимающий никакого официального положения, требует от провинциального городка заплатить за себя выкуп, а затем обходит юридические процедуры, обычно налагаемые губернатором. В течение следующих четырех десятилетий Цезарь будет проводить именно такой курс. Этому способствовали его смелость, кураж, энергия, завышенное чувство собственного достоинства и нетерпение к подробностям, мешающим политическому процессу. В ответ он ожидал подчинения и общего признания такого своего качества, как дигнитас.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю