Текст книги "Двенадцать цезарей"

Автор книги: Мэтью Деннисон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)

Некоторым императорам деньги требовались, чтобы покрыть непомерные расходы на войну. Однако Нерон, по словам Светония, был другим: «Расширять и увеличивать державу у него не было ни охоты, ни надежды. Даже из Британии он подумывал вывести войска и не сделал этого лишь из стыда показаться завистником отцовской [Клавдия] славы». Полагаясь на преданность армии (наследие деда Германика), Нерон пренебрег визитом хотя бы в один периферийный легион. Вместо этого его политика управления провинциями заключалась в реакции на изменение обстановки. Крупные восстания вспыхнули в Британии (под началом Боудикки в 60 году), в 66 году – в Иудее, а в Парфии только талант Гнея Домиция Корбулона восстановил честь римлян после сокрушительного поражения Цезения Пета в 62 г. Слава этой победы стоила Корбулону жизни. Боясь популярности своего военачальника, Нерон в 67 году потребовал от него покончить с собой.

Победы, которых добивался Нерон, происходили не на полях сражений, награды, которые он ценил, не относились к военным трофеям. В 66 году император отпраздновал победу над Парфянским царством с небывалой щедростью. После этого он отправился из Рима в Грецию. В свое отсутствие он оставляет двоих вольноотпущенников, Гелия и Поликлита, вершить государственные дела. Это могло быть намеренным оскорблением сената. С собой император-эллинофил взял навыки в пении и состязании колесниц, которые практиковал в Риме как на публике, так и в частной жизни. Его усилия, которые дома, по утверждению Диона Кассия, вызывали смех, в Греции завоевали 1808 призов, среди них – приз на Олимпийских играх в скачках, где он вывалился из своей колесницы, но, несмотря на это, получил венок. Какой бы неприличной ни казалась «реальная политика» Греции, но она принесла свои плоды. Двадцать восьмого ноября 67 года Нерон освободил всю Грецию от римских налогов. «Другие правители тоже даровали свободу городам, – заявил он. – Но только Нерон подарил ее всей провинции».[160]160
  qu Grant, p. 171


[Закрыть] Его возвращение в Рим приняло форму триумфа. В триумфальной колеснице Августа он проехал по улицам города, обрызганным ароматами. Ленты летали подобно конфетти. Соревнуясь с благовониями, в воздухе витали запахи жертвоприношений: по маршруту процессии в знак благодарения были выставлены жертвенные животные. Поверх пурпурной тоги Нерон надел накидку с рисунком из звезд, на голове нес олимпийский венок. Это был грандиозный спектакль, который, по версии Светония, объяснялся необходимостью народного одобрения: «…более всего его увлекала жажда успеха, и он ревновал ко всем, кто чем бы то ни было возбуждал внимание толпы». Такая мегаломания и театральность служили только для того, чтобы утвердить невозможность слияния традиционных римских нравов с чуждыми, антипатичными тенденциями.

Император лишился популярности. Он настроил против себя сенат и отдалил народ, слишком долго находясь за пределами Рима. Его злодеяния были общеизвестны, список жертв (начиная с членов собственной семьи) – длинным и мучительным. Он промотал богатства империи, утратил лояльность как армии, так и Простого народа. Теперь ему не приносила пользы божественность Клавдия, великолепие Германика или далекая тень Августа. Весной 68 года высокорожденный наместник провинции, сторонник старомодных взглядов, заявил, что не подчиняется Нерону. Дион Кассий пишет, что после того, как Гальба предъявил свои права на трон, Нерон обнаружил, что покинут всеми.[161]161
  DC 63.27.2


[Закрыть]

Прежде всего нужно сказать, что историк приукрасил ситуацию. Реакция императора на известия о восстании Гальбы была спокойной и безразличной – он не предпринял ничего. Выражением его презрения была инертность. Был ли он одурманен безучастностью, затерялся ли в субъективном мире своих греческих триумфов и поэтому не смог вернуться к делам Рима? По правде говоря, он очень долго отсутствовал. Нерон объявил себя единственным консулом, сроком на один год, не сознавая, что по иронии судьбы может найти убежище в остатках республиканского законодательства о должностных лицах. Он призвал легионы из Британии и Иллирика и хотел дополнить их численность моряками из Мизенского флота. К тому времени, как он предпринял решительные меры, было слишком поздно. Отчасти ему хотелось, чтобы так и случилось. Нерон намеревался бежать в Египет, но не осталось никого, кто мог бы его сопровождать. Преторианская гвардия перешла на сторону Гальбы, немалую роль в этом сыграл подкупленный Нимфидий Сабин. В Риме эпохи принципата утрата доверия преторианцев, возможно, означала непоправимую потерю. В саду виллы Ливии в Прима Порта, где лавровая веточка, полученная прежней Августой как предзнаменование и разросшаяся в рощу «так, что цезари для триумфов брали оттуда лавры», увядало посаженное Нероном дерево. Больше не будет лавровых корон для наследников Августа, не будет венков для потомков Юлиев или Клавдиев. Их дни ушли.

События торопили Нерона. Дворец, в который он наконец возвратился, стоял пустым. Так и должно было быть. В истории Светония фигура одинокого императора среди безлюдных покоев и отзывающихся эхом коридоров представляет собой образ разоблаченной тирании. Нерон бежал в дом вольноотпущенника в предместьях Рима. Спор входил в сопровождающий его немногочисленный отряд. Переодетый рабом Нерон мало напоминал молодого человека, который четырнадцать лет назад бродил ночью по улицам Рима в поисках дешевых развлечений. Беззаботная жизнь сделала его обрюзгшим и неуклюжим, прежняя привлекательность исчезла. Когда настал критический момент, слишком сильная самовлюбленность помешала ему покончить с собой.

Он плохо сыграл заключительную сцену, этот император, правление которого дошло до нас в виде последовательности ярких tableaux vivants – «живых картин». Раб направил его руку, вонзившую кинжал глубоко в шею: не исключено, что этот помощник сам нанес смертельный удар. В последние секунды вытаращенным глазам Нерона не дано было увидеть всю правду Он ушел в мир иной в состоянии самообольщения. «Какой великий артист погибает!» – выдохнул он. Благодаря публичному характеру должности правителя свидетели записали его последние минуты. Во всяком случае, у него хватило ума не спрашивать Августа, насколько хорошо он сыграл свою роль в комедии жизни.

ГАЛЬБА (3 г. до н. э. – 69 г. н. э.)
«Способен стать императором, пока он им не сделался»

Гальба был стариком, бездетным вдовцом, среднего роста, с крючковатым носом, совершенно лысый, страдающий подагрой «до того, что он не мог ни носить подолгу башмак, ни читать или просто держать книгу». Этому аристократичному сыну горбатого карлика шел семьдесят третий год, но он был не способен противиться ни примитивным желаниям, ни дурным советникам. Можно сказать, что Гальбу одолевали возрастные слабости, но не слабость духа. Его семимесячное правление началось за день до смерти Нерона в июне 68 года. Он достаточно сурово отнесся к наследию своего предшественника.

В этот год беспорядков (Нерон мертв, популярность Веспасиана еще далека) была раскрыта тайна империи. Это высокопарное заявление сделал Тацит: «Императором можно стать не только в Риме» (при правильно используемой поддержке легионов и волне народного недовольства взятки нужным людям, тактичное обхаживание сената – об этих условиях Тацит забыл упомянуть). В водовороте падения Нерона были и другие откровения, а именно: принципат не был игрушкой для стариков, как и не был он приспособлен к старомодным имперским идеям, хотя это станет ясно позже. «Что вы делаете, соратники? Я ваш, и вы мои!» – это лишь одна версия последних слов умирающего Гальбы. Но он был не прав. Гальба не принадлежал солдатам, как и они ему. Возможно, он был энергичен умом, как настаивает Дион Кассий, возможно, был отмечен для величия самим Августом, как утверждает Светоний, но его политический инстинкт был ненадежен. В момент избрания и шумных одобрений он отказался платить легионерам денежные подарки, и в результате они остались лояльны памяти щедрых потомков Августа. Скаредный, суровый и прямодушный Гальба остался стариком-узурпатором.

Как он посеял, так со временем и пожал. Неважно, что его правление было предсказано за двести лет до этого: предзнаменования не могут заменить доспехи, а голову Гальбе отсекут те, кто никогда не интересовался мистикой. Вероятно, недостатком Гальбы было то, что в период новых перемен и в свете раскрытой Тацитом «тайны» он остался в каждом важном аспекте типичным творением Рима: его мысленный ландшафт простирался не дальше родного города. Он верил в республиканские ценности. Его добродетели были такими же строгими и бескомпромиссными, как и республиканские взгляды, что отражалось в его скульптурных портретах: патрицианская отчужденность и героическая надменность, впалые щеки, нахмуренные брови, неодобрительно поджатые губы – олицетворение повернутого вспять времени и осуждения популистской лживости. Но Республика умерла (один из прямых родственников Гальбы, выступавший против Юлия Цезаря, примкнул к заговору Брута и Кассия и был за это наказан), а идеализированная привлекательность Августа и его преемников больше соответствовала патернализму, лежавшему в основании принципата. Тацит лаконично подвел итог: «Ему повредили излишняя суровость и несгибаемая, в духе предков, твердость характера, ценить которые мы уже не умеем».[162]162
  TacHist. 1.18


[Закрыть]

Гальбе Светония на протяжении всей его долгой жизни сопутствуют предзнаменования, что не должно нас удивлять. В самый дерзновенный момент, покидая спокойную должность наместника провинции ради вооруженного заговора, он видит ожеребившегося мула. Тем самым возвещалось о будущем правлении Гальбы (как раньше предсказывал его дед), поэтому стало невозможно ни повернуть назад, ни сопротивляться. Это был своего рода природный феномен, бросающий вызов здравому смыслу, явление, которое римляне любили считать альтернативой ясновидению. В этой зарисовке Светония чудо превращения бесплодного в плодородное кажется противоречащим ауре суровости, которая ощущается в образе Гальбы. Историк подсказывает, что мы ошибаемся, когда считаем его таковым – старым и увядшим до бесчувственности, хотя его собственное поведение как императора вынуждает согласиться с этой оценкой. Аппетит Гальбы, замечает Светоний, был отменным. «Ел он, говорят, очень много, и зимой начинал закусывать еще до света» (поскольку возраст не мешал ему рано вставать и долгими днями трудиться на службе у Рима). Впечатляли и его сексуальные аппетиты, удивительные для человека, который не мог долго носить сапоги на распухших из-за подагры ногах. Его гомосексуальность нарушала римское табу: «Похоть он испытывал больше к мужчинам, притом к взрослым и крепким», а не к юнцам, которые традиционно были добычей престарелых римлян. Светоний приводит единственный, поразительный пример. Новости о том, что сенат одобрил восхождение Гальбы, принес его вольноотпущенник и любовник (а также бывший узник Нерона) Икел. Охваченный радостным волнением старый солдафон «…тотчас попросил его приготовиться к объятиям, а потом увел». За это унижение Икел был награжден всадническим достоинством.

Тем не менее аппетиты Гальбы, в отличие от запросов предшественников, не были всепоглощающими или неумеренными. Его отношение к Икелу никак не напоминает реакцию на домогательства Агриппины Младшей тридцатью годами ранее. Эта честолюбивая мегера имела виды на Гальбу, когда тот был женат на Эмилии Лепиде (вероятно, после того, как Клавдий пожаловал ему завещанные императрицей Ливией пятьдесят миллионов сестерциев, которые не выплатили ни Тиберий, ни Гай Калигула).[163]163
  Griffin, p. 27


[Закрыть] Гальба не только устоял перед заигрываниями будущей императрицы, но и не вмешался, когда «мать Лепиды в собрании матрон однажды изругала ее и даже ударила» за беззастенчивость. Учитывая злопамятность Агриппины, этот грубоватый эпизод может объяснять относительное затишье в карьере Гальбы в течение второй половины правления Клавдия, а также отношение военачальника к Нерону, сыну Агриппины.

Снисходительный только с близкими друзьями и вольноотпущенниками, грозный по манере поведения, Гальба превозносил старомодную дисциплину. Если бы он только мог мобилизовать для своего дела призрак духа солдатского товарищества! Но он всегда был военачальником и никогда – солдатом. Гальбе не нравилось кровопролитие, однако он не скупился на смертельные приговоры, он не прибегал к пыткам, но тем не менее убивал. Однажды солдат в походе воспользовался недостатком продовольствия, чтобы продать свой паек за грабительскую цену. Гальба запретил кормить виновного, когда он останется без хлеба. Когда провизия подошла к концу, этот солдат умер от голода. В другой раз он отрубил руки бесчестному ростовщику[164]164
  Согласно Светонию – меняле.


[Закрыть] и прибил их к его прилавку. Зловещей была сама бесчувственность его власти. Осечку дали даже уроки, полученные от Августа: предпочтение простого образа жизни и ностальгические славословия по поводу Республики. В случае Гальбы отсутствие действий, рассчитанных на внешний эффект, отказ от роскошной одежды, подобающей императору, укрепляли его репутацию посредственности. Республиканские порядки, которые он стремился установить с воинственной энергией, и в которых простой римлянин был всего лишь винтиком в машине, привели к истощению хлеба и нехватке зрелищ. Он не терпел роскоши и расточительности Нерона, экстравагантных театральных представлений, ночей, когда улицы Рима наполнялись жаждой наслаждений, хотя, будучи молодым человеком, отличился, исполняя обязанности претора, показав на Флоралиях невиданное дотоле зрелище: слонов-канатоходцев. Вкус к причудам оказался недолговечным. Поэтому неудивительны слова Светония: «Всем этим он вызвал почти поголовное недовольство во всех сословиях». Такое быстрое падение заняло семь месяцев, два из которых он провел в Риме.

Как и его литературный протагонист, Гальба из исторических источников сам сеет семена собственного краха: развитие сюжета заключено в его характере. Историки традиционно приписывают ему три ошибки: жестокая чистка армии, отказ выплачивать легионерам денежные подарки и неверный выбор преемника. Каждая ошибка коренится в чертах его характера: любовь к дисциплине, деньгам и благородное происхождение. В сочетании они не завоевали Гальбе приверженцев и стоили ему репутации и жизни. По сравнению со своими предшественниками этот император сидел на троне, не имеющем опоры, установленном на хрупком консенсусе в момент кризиса. Он не был способен даже в самом начале объединить все фракции (германские легионы, как мы увидим, весьма неохотно предложили ему поддержку). Падение Нерона произошло – несмотря на принадлежность к семье Юлиев-Клавдиев. Следовательно, Гальба, у которого отсутствовали официальные права на престол, мог потерпеть крушение еще легче.

Понимал ли он раскрытую Тацитом тайну империи или обосновывал свое восхождение тем, что имел аристократическое происхождение? Он, безусловно, не понимал, что силы, возводящие на трон императора, принадлежали не самому императору (эту ошибку допустил также Отон), но тем легионам, лояльность которых относилась не к Риму, не к империи и даже не к понятию римского величия, а к лицу, занимающему трон, то есть к символу. Со смертью Нерона нить, связывающая раскиданные по миру римские армии с Палатинским холмом, мгновенно порвалась. Для Гальбы преданность легионов была не наградой, которую нужно выиграть, а обязательным аспектом воинской дисциплины. Поэтому, признавая важность прерванной связи, он отказывался восстановить ее путем подкупа своих солдат денежными подарками или борьбы за их благосклонность. По словам Светония, «он даже гордился не раз, что привык набирать, а не покупать солдат». Инертный сенат, привыкший бояться и раболепствовать, больше не хотел ему помогать: есть свидетельства, что люди, занимавшие высокое положение и, в отличие от Гальбы, понимавшие, в какую сторону дует ветер, не решались поддержать его шатающийся режим. Вначале в Германии, потом на Востоке от него начали отворачиваться главы кланов. Он определенно не был выразителем духа эпохи.

Все могло пойти по-другому, если бы Гальба не совершил четвертую ошибку, а именно – не слушал таких советчиков. Его консилиум сократился до трех человек. Светоний, с определенной долей иронии, называет этих доверенных, всевластных помощников, никогда не покидавших императора, «дядьками». Это было удивительное трио, которое жестоко критикуют за коррупцию, хотя ни один источник не приводит доказательств. Эти люди успешно скрывали от Гальбы реальное положение дел. Первым был тот самый дородный любовник Икел, который награждал себя за боль при исполнении своих обязанностей тем, что обогащался с головокружительной быстротой, и который приписывал все успехи себе, а бесчестье за свои ошибки списывал на Гальбу. Другими были «Тит Виний, отвратительнейший из смертных, и Корнелий Лакон, ничтожнейший из них», по определению Тацита.[165]165
  TacHist. 1.6


[Закрыть] Виний был малозаметным сенатором, человеком, по словам Светония, «безудержно алчным». Император прислушивался к нему благодаря некоторому воинскому опыту и проконсульству в провинции, гарантировавшим допуск к императору. Он возглавлял армию Гальбы, имел хороший послужной список в качестве наместника провинции. Обаяние Лакона, «нестерпимо тупого и спесивого», по свидетельству Светония, понять труднее: главной его чертой было непреодолимое желание противиться любому плану, если он был чужим. Несмотря на отсутствие опыта, Гальба назначил его префектом претория. Даже если Лакон намеревался сохранить контроль над императорской гвардией в своих руках, он оставался не больше чем пустым местом.

Упрямый и несговорчивый, «немощный и легковерный», по определению Тацита, Гальба слишком часто позволял этим никчемным людям управлять собой, не замечая присущих каждому из них низости и бесчестья и укрепляя быстро приобретенную репутацию жестокого правителя. Вероятно, все трое были более умными людьми, чем их представляют современные источники, так как их успех зависел от манипулирования Гальбой, несмотря на непреклонность его характера – следствие возрастных изменений и взглядов на жизнь. В этом случае их способности можно отнести к простому житейскому хитроумию. Будучи не в ладах друг с другом, преследуя собственные интересы в мелких вопросах, Икел, Виний и Лакон были плохими советчиками для императора.[166]166
  TacHist. 1.13


[Закрыть] Светоний пишет, что «он доверял и позволял помыкать собою так, что сам на себя не был похож – то слишком мелочен и скуп, то слишком распущен и расточителен для правителя, избранного народом и уже не молодого». Когда пал Гальба, для советников тоже пришел час расплаты.

После смерти Гальбы сенат проголосовал за то, чтобы воздвигнуть его статую на колонне в месте убийства на Форуме. На это постановление Веспасиан наложил вето. Значение Гальбы заключается в природе его пути к принципату и символической роли промежуточного принцепса. Гальба из исторических источников занимает среднее положение между старым миром Августова двоевластия (приняв автократию, спрятавшись за добродетельной ностальгией о Республике, за обманчивым понятием «добра» и «зла», по очереди то признаваемым, то отвергаемым Юлиями-Клавдиями) и новым миром, в котором поставленный легионами правитель работает на благо империи и заботится о своей армии. Возможно, что в это смутное время именно Гальба сохранил принципат своими губительными действиями – отдалением от армии и наместников провинций, которые сделали его седьмым цезарем Рима, а также неспособностью добиться расположения сената и римского народа. Свидетельством этому может быть справедливое наблюдение Отона, что только правление Гальбы смягчило последствия властвования Нерона, что его суровые ошибочные решения контекстуализировали деспотические прихоти последних преемников Августа, а непоколебимая нравственность представила в привлекательном виде первую династию Рима. Не случайно вторая римская династия, Веспасиан и его сыновья, как публично, так и частным образом открыто объявляли о своей связи с эксцентричными, властолюбивыми предшественниками (хотя старательно обходили стороной Нерона).

Что касается Гальбы, то он был предрасположен к тому, чтобы оглядываться назад. Сервий Сульпиций Гальба родился 24 декабря 3 г. до н. э. на загородной вилле близ Террачины к юго-западу от Рима. Он был младшим сыном в семье, чья знатность затмевала даже высокое происхождение Августа и его высокомерного клана (за некоторыми исключениями – например, Ливия и Домиций Агенобарб). Родословная Гальбы, со временем наглядно изображенная на стенах императорского атриума, прослеживала генеалогические линии от Юпитера со стороны отца, а со стороны матери – от жены царя Миноса, Пасифаи, неестественная страсть которой к белому быку Посейдона, вероятно, внушила современникам императора оправдание его извращенной любви к зрелым мужчинам. В 68 году подобная демонстрация родовой известности намеренно напоминала о внутренних двориках республиканского Рима с их галереями восковых масок, а также юлианские заявления о происхождении от Венеры. Это объясняется тем, что Сульпиции Гальба занимали высокое положение в эпоху Республики. Сервий Гальба, который в 145 году г. до н. э. стал консулом Рима, по утверждению Светония, был «едва ли не самым красноречивым оратором своего времени». (Время покажет, что его потомок унаследовал семейное имя, но не дарования.) Седьмой цезарь Рима также дорожил памятью своего прадеда, Квинта Катула Капитолина, консула в 78 г. до н. э., которого назвали Капитолином благодаря его роли в перестройке храма на Капитолийском холме, который он освятил в 69 г. до н. э. Нам говорят, что Гальба чтил его память, возможно, он распорядился бы выбить имя предка на пьедестале своего бюста, но, став императором, он, похоже, потерял интерес к подобным великодушным жестам. Все его склонности и усилия были направлены на сокращение расходов после расточительного правления Нерона. Подобная бережливость, достойная восхищения по своей природе, не должна была быть уделом императора. Она демонстрирует нежелание учиться на уроках прошлого и неразумное отношение к вызовам должности. За своей заботой о родословной Гальба не увидел простую вещь: в знатных семействах среди героев и творцов истории скрывались пользующиеся дурной славой глупцы, ничтожества и злодеи – и эта слепота дорого ему обойдется. В их числе был его собственный брат – вздорный банкрот, который покончил с жизнью, когда Тиберий узнал о его слабости. Влюбленный в прошлое Гальба оказался неспособен реагировать на изменившиеся обстоятельства настоящего.

До какого-то времени в его карьере сохранялся глянец предшественников. Выживший в период правления пяти императоров, чрезвычайно богатый, он был избран консулом в 33 году, затем поочередно становился наместником Верхней Германии (сюда его назначил Гай Калигула после заговора Гетулика), Африки (при вмешательстве Клавдия) и в начале 60 года – Ближней Испании. (Последнее назначение было ошибкой Нерона.) Подозрительно относясь к людям, которые пользовались слишком большим уважением, Нерон тем не менее не придал значения высокой репутации Гальбы в низах. Плутарх говорит, что он «казался человеком спокойного нрава, а преклонные его годы заставляли верить, что он будет осмотрителен и осторожен».[167]167
  PO 3.3. Здесь и далее перевод Плутарха С. П. Маркиша.


[Закрыть] При Тиберии Гальба надлежащим образом продвигался по «пути чести» (старый император, осмотрительный и коварный, только усмехнулся предсказанию, что Гальба в старости взойдет на трон). Он благополучно служил Гаю, Клавдию и Нерону. Хотя отличием его наместничества была безжалостная воинская дисциплина, приверженный строгому соблюдению законов склад ума, прямо связанный с жесткостью характера и несомненной неподкупностью, Плутарх, в своей роли апологета Гальбы, пишет, что он «стяжал самые высокие похвалы» в Германии и Африке. Непросвещенное, не харизматичное и строго деловое проконсульство, как показывает ретроспективная оценка, принесло Гальбе триумфальные почести и избрание жрецом в три коллегии. Происхождение увеличивало его авторитет, как, несомненно, считал он сам. После тридцати лет, проведенных на государственной службе, демонстрацией своего родословного древа он отстаивал собственное превосходство, полагаясь на римскую веру в наследственность и ставя себя в один ряд с обожествленным Юлием (оба принадлежали к древним патрицианским родам, оба претендовали на небесное родство). Это было опасное соперничество. Цезарь пользовался величием семьи прежде всего для осуществления плана узаконить притязания на свою исключительность на основе единственного достижения, а не в угоду восторгам по поводу собственных добродетелей. Спустя столетие после Цезаря, в мире, наученном не доверять любым претензиям на высокорожденность (кроме семьи Юлиев-Клавдиев), предполагалось, что генеалогическое древо Гальбы само по себе гарантирует ему долгое правление. Естественно, это оказалось ошибкой, потому что Гальба был стариком.

Все источники отмечают его пожилой возраст: искривленное артритом тело, странный, необъяснимый нарост, отвисший с левой стороны[168]168
  Согласно Светонию – с правой стороны.


[Закрыть] так, что его с трудом сдерживала повязка, неуклюжие руки, неспособные развернуть документ, худое лицо, на котором резко выделялся нос (благородный только на нумизматических профилях). Даже у мальчика-служителя, помогавшего ему на публичных жертвоприношениях в Испании, волосы вмиг превратились в снежно-белые, в чем многие увидели знамение. Тацит и Дион Кассий утверждают, что внешность Гальбы вызывала насмешки и больше того – отвращение. Во фразе Тацита: «Даже возраст Гальбы вызывал смех и отвращение у черни, привыкшей к юному Нерону и по своему обыкновению сравнивавшей – какой император более красив и статен», – слышится презрение историка[169]169
  TacHist. 1.7


[Закрыть], но на этом дело не заканчивается. Возраст Гальбы заслуживает внимания, поскольку он означал, что этот человек смог выжить. В 68 году он был одним из немногих потомков знатных сенаторских семей Республики, избежавшим императорских репрессий. Его действительным отличием была не картография величия, раскрытая в родословном древе, но возраст, который, в свою очередь, подразумевал обособленность. В юности он благоговел перед традициями прошлого, которые Светоний описывает как старые и забытые, включая требование к вольноотпущенникам и рабам появляться перед ним дважды в день: «утром [они] здоровались, а вечером прощались с хозяином поодиночке». Отчужденный во взглядах, утративший большую часть своих сверстников, этот сухопарый ветеран представлял исчезнувшее поколение и время. Его проблема заключалась в том, чтобы не повернуть время вспять, избежать соблазна анахронизмов, подхода к принципату, навеянному ненадежной памятью о Республике. «…Крепка у меня еще сила!» – ответил он придворному, похвалившему его цветущий и бодрый вид. Это была соответствующая героическая цитата из Гомера, но и подхалим, и император понимали, что оба лицемерят. Внешний вид Гальбы выдавал его возраст и физическое состояние. Склонный к самообольщению, слишком высокомерный, чтобы беспокоиться об общественном мнении, он не сознавал, что именно возраст был определяющим фактором в нестабильности его режима, способствуя широким и тревожным предположениям о личности его преемника – Светоний утверждает, что это было основной темой разговоров по всей Италии. Данный факт ложился дополнительным грузом на плечи императора. Как мы видели, управление империей было тяжелой задачей для людей, гораздо более молодых, чем Гальба.

В 68 году, когда трон еще занимал Нерон, Гальбу можно было представить как его очевидного преемника (хотя эту точку зрения разделяли не все). Известный своим послужным списком, близостью к императорскому дому в течение пяти правлений и безупречным происхождением, он обязан был предложить свое имя самой бескровной революции. Возможно, дальновидности помешала взволнованность при мысли о смещении Нерона, «…все принимали его слабость и нерешительность за мудрость – отчасти благодаря знатности его происхождения, отчасти же из страха, который в те времена владел каждым, – утверждал Тацит. – Когда он был частным лицом, все считали его достойным большего и полагали, что он способен стать императором, пока он им не сделался».[170]170
  TacHist. 49


[Закрыть] Это одна из самых известных эпитафий историка, свидетельствующая, что, несмотря на свои ошибки, Гальба, как и императоры до него и после него, был жертвой в такой же степени, как и злодеем.

Император взошел на трон за пределами Рима. Все началось с письма из Галлии. Его автор сам был романизированным галлом царских кровей. Гай Юлий Виндекс был наместником провинции Лугдунская Галлия. Через год его убьют за то, что он привел в действие механизм революции.[171]171
  Согласно Плутарху, покончил с собой.


[Закрыть] Первым прозвучал призыв к объединению братьев-галлов против существующих в провинции условий – и с дальней перспективой: вопрос о несоответствии Нерона императорскому титулу. Коллегам-наместникам, в том числе Гальбе, Виндекс отправил предложение поддержать его.

Воодушевленный Винием, Гальба ответил на предложение 2 апреля 68 года. (Вероятно, отсрочка вызвана тем, что он проводил осторожные консультации с остальными наместниками.) В городе Картаго Нова он был провозглашен «Предводителем сената и римского народа» – осторожный эвфемизм, избегающий явных императорских титулов «Цезарь» и «Август». Тем не менее значение этой провокационной и нарочито республиканской фразы было ясно, и говорят, что, услышав ее, Нерон, привыкший к театральным эффектам, якобы упал в обморок. Светоний оправдывает семидесятилетнего предателя тем, что Гальба перехватил приказ Нерона о своей казни, и это объяснение попахивает ревизионизмом со стороны будущих сторонников Гальбы. Более правдоподобной причиной является смерть Корбулона от рук Нерона в предыдущем году после победы в Армении. Это иррациональное, мстительное убийство, возможно, помогло Гальбе понять степень неуправляемой мизантропии Нерона, сомнительность вознаграждений за службу и ненадежность собственного положения.

Как и Виндекс до него, Гальба запросил помощи у наместников. Первым ее предоставил правитель Лузитании Марк Сальвий Отон, прежний наперсник императора, разочаровавшийся в нем, и бывший муж жены Нерона – Поппеи. Следующим стал Тиберий Юлий Александр, префект Египта. Последним присоединился командующий легионами в Верхней Германии Луций Вергиний Руф, который мог медлить с решением, поскольку его легионеры крайне не любили Гальбу.[172]172
  69AD p. 25


[Закрыть] Подчиненные Руфу легионы хотели поставить его на место Нерона, но он дважды отказался от верховного владычества. Вместо этого, подчиняясь своим обязанностям, он подавил восстание Виндекса, в результате чего тот был вынужден совершить самоубийство. (Гальба не забыл отступничества Вергиния. Он оказался в числе наместников, потерявших свои должности со сменой, а на его место встал Гордеоний Флакк. Слабости Флакка стали причиной того, что пожар восстания переместился в Нижнюю Германию, которую Гальба отдал под управление будущего императора Вителлия. Повторяя ошибки Нерона в отношении себя самого и другого будущего императора, Веспасиана, Гальба выбрал Вителлия за кажущуюся безобидность, усиленную склонностью к обжорству и быстро приближающимся разорением.)