Текст книги "Серебряное небо"
Автор книги: Мери Каммингс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)
– Что – нет?
– Это вы забыли: двадцать первый век закончился вместе с прежней жизнью. В мае прошлого года начался новый отсчет времени, и сейчас мы живем в первом веке. В первом веке новой эры…
Снова обвел глазами сидящих напротив людей.
– Итак, что конкретно вы от меня хотите?
– Дети! – выпалила одна из женщин. – Не может быть и речи о том, чтобы заставлять их работать!
– Я не собираюсь посылать младенцев рубить деревья, – перебил полковник. – Но следующая зима, как я подозреваю, будет долгой и суровой. И до того как наступят холода, я хочу успеть снять в теплицах урожай и построить вместо палаток мало-мальски приемлемое жилье. Каждая пара рук сейчас на вес золота, и я считаю, что здоровый шестнадцатилетний парень вполне может работать наравне со взрослыми, а ребятишки поменьше – помогать на кухне, освободив от этой работы кого-то, кто сможет тем временем заготавливать дрова или работать на стройке.
– Но это же дети! – словно не слыша его, повторила женщина.
Полковник не стал с ней больше дискутировать – взглянул на священника.
– Что еще?
– Смертная казнь… – нерешительно, словно бы даже извиняясь, сказал тот. – Отнять жизнь у человека…
– А что вы предлагаете делать с насильником или убийцей – пожурить и отпустить? Или посадить в камеру и кормить до скончания жизни?
– Но можно же просто изгнать такого человека! – напомнил худой мужчина.
– По вашему, это гуманнее, чем расстрел? Только вот интересно, согласится ли с вами женщина, которую он, уйдя отсюда, встретит по дороге?.. – полковник покачал головой. – Давайте лучше молить бога, чтобы мне не пришлось ни к кому применять эту меру.
Полковник был прав, следующая зима оказалась суровой. Наступила она в октябре – к этому времени на месте палаток стояли три неказистых, но теплых бревенчатых барака с двухъярусными нарами, деревянным полом и печками. Крышу третьего барака доделывали уже под снегом.
Зима прошла относительно спокойно, не считая мародеров. В первый раз они напали в декабре. Примчались на трех джипах, стреляя направо и налево, ворвались в один из бараков, хватали все, что попадало под руку – теплые вещи, одеяла. Потащили к выходу молодую женщину, ее муж попытался вступиться – его убили. Но с базы уже бежали, стреляя на ходу, солдаты, поэтому бандиты бросили свою жертву и, запрыгнув в джипы, унеслись.
В тот же день полковник распорядился окружить бараки прочной изгородью и установить у ворот и по углам сторожевые вышки.
Снова бандиты появились недели через две – прорвались по снежной целине сквозь недостроенный участок изгороди. Но на этот раз их встретил пулеметный огонь с вышки. Один из незваных гостей был убит, остальным удалось скрыться.
Больше они к базе не приближались, теперь их мишенью стали возвращающиеся с реквизиций джипы. Первые две попытки не увенчались успехом – солдаты, отстреливаясь, прорвались к базе. На третий раз мародерам удалось, убив троих солдат, захватить машину. Единственный оставшийся в живых солдат, хоть и был ранен, сумел убежать в лес и добраться до базы – он и рассказал о случившемся. После этого полковник понял, что тянуть больше нельзя, нужно как можно быстрее уничтожить банду.
Возглавил операцию сержант Калвер. Конечно, на базе были люди и выше его званием, но сержант в свои сорок лет успел побывать в нескольких «горячих точках» и в Форт-Бенсоне оказался лишь потому, что потерял два пальца на левой руке.
Выслушав задание, он отобрал тридцать солдат, уехал с ними – и на следующий день, вернувшись, доложил, что банда уничтожена, в качестве трофеев взяты три джипа, две бочки горючего и пять мешков пшеницы.
В банде было пятнадцать человек, из них две женщины. Обосновались они на ферме милях в двадцати от базы. Когда подъехали солдаты, бандиты начали стрелять из окон, в том числе и женщины. В последующей перестрелке они были убиты. Погиб один солдат, трое ранены.
При осмотре фермы в сарае были обнаружены два женских трупа, разделанных на мясо; в выгребной яме за домом – человеческие кости. Все это похоронили в братской могиле рядом с фермой. Мародеров хоронить не стали – просто оставили их в доме и подожгли его.
Полковник догадывался, что сержант чего-то не договаривает – возможно, несколько бандитов были все же захвачены живыми и убиты позже, после страшной находки в сарае. Выяснять это он не стал.
Беженцы по-прежнему прибывали, уже не поток – тонкая струйка. Но и этой струйки хватило, чтобы к концу марта бараки были переполнены.
Всю зиму полковник, когда выдавалось время, изучал списки беженцев и вызывал к себе тех, кто обладал нужными ему знаниями и навыками: фермеров и агрономов, врачей, медсестер и автомехаников. Проводил с ними нечто вроде собеседования, пытаясь выяснить не только их профессиональные качества, но и способность работать в команде.
Подходящим он предлагал вместе с семьями перебраться из барака в свободные комнаты в казарме. К тому времени, когда земля очистилась от снега, у него уже были люди, способные руководить сельскохозяйственными работами – на этот раз он надеялся собрать урожай и на открытом грунте.
Но еще раньше, в апреле, на рассвете кто-то громко и тревожно постучал в дверь его комнаты. Полковник открыл – на пороге стоял часовой, дежуривший обычно у входа в офицерское общежитие. Не спросясь, он шагнул в комнату, пролепетал:
– Господин полковник… сэр… там… – задохнулся и махнул рукой в сторону окна.
Но командующий базой уже и сам смотрел туда.
Впервые за без малого два года тучи рассеялись и в просветах показалось небо. Но не то знакомое всем с детства предрассветное небо – синий покров с рассыпанными по нему звездами. Это, новое небо было словно затянуто серебристой, слабо фосфоресцирующей полупрозрачной пленкой, остатки туч на ее фоне смотрелись темными пятнами.
В одном месте виднелось светлое пятно с расплывчатыми очертаниями, в котором можно было угадать молодой месяц.
Позже полковник Брэдли прочитал, что серебристые полупрозрачные облака знакомы людям уже давно – их видели и после извержения Кракатау, и после падения Тунгусского метеорита.[3]3
Некоторые ученые утверждают, что причина появления этих облаков – попавшая в верхние слои атмосферы метеоритная пыль или вулканический пепел.
[Закрыть] Но в тот, первый момент это зрелище показалось ему ужасающим – будто кто-то вдруг перенес его на другую планету.
С тех пор просветы в тучах появлялись все чаще, бывали даже ясные дни – не считая серебристой облачной пелены, которая не редела и не рассеивалась. Солнце, просвечивая сквозь нее, грело не так сильно, как прежде, но все же достаточно, чтобы в мае земля покрылась молодой травкой.
Некоторые из обитателей бараков, дождавшись теплых дней, ушли, но большинство остались. Здесь, в городке рядом с базой, у людей была хоть какая-то стабильность и уверенность в том, что и завтра, и через месяц у них будет еда и крыша над головой. За это они готовы были работать, не покладая рук, и благодарили Бога, что попали сюда, потому что в остальных местах было куда хуже. Несравнимо хуже.
Беженцы из других районов приносили страшные сведения: голод, разруха, эпидемии. Слова «закон и право» потеряли всякий смысл, жизнь человека порой стоила меньше куска хлеба – а нередко и зависела от этого куска.
И в этих нечеловеческих условиях, среди царившего по всей Америке хаоса, Форт-Бенсон оставался одним из немногих островков безопасности и порядка.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Всего этого Лесли в то время, разумеется, не знала. Прочла потом, в «Журнале базы», который полковник начал вести через пару недель после Перемены, записывая в него все самое важное, что происходило в Форт-Бенсоне.
Ей было одиннадцать лет, когда в журнале стали появляться и записи, сделанные ее, еще детским почерком. Каждый вечер она приносила полковнику обед, и он, пока ел, диктовал ей, что именно писать.
Приносить обед полковнику Брэдли было лишь одной из обязанностей Лесли. А еще – ухаживать за больными в лазарете, мыть и стерилизовать медицинские инструменты и помогать маме вести прием больных.
В двенадцать лет она уже могла сделать укол и поставить капельницу, зашить рану и наложить повязку. В четырнадцать – ассистировала при операциях, безошибочно подавая нужный инструмент и отсасывая резиновой грушей кровь, могла вправить вывих и зафиксировать шиной сломанную руку или ногу.
В тринадцать лет к обучению медицине прибавились еще уроки самообороны. Полковник отвел ее к сержанту Калверу и приказал, чтобы тот научил ее, как он выразился, «всему, что ей не помешает знать… ну, ты понимаешь, о чем я!»
Тут же добавил:
– Только не забудь, что это девочка, а не новобранец. Сломаешь ей что-нибудь – сам лично шею сверну!
Лесли мысленно хихикнула: трудно было себе представить, что невысокий пожилой полковник в состоянии свернуть шею здоровенному сержанту Калверу. Но тот воспринял слова своего командира всерьез и смущенно пробасил:
– Да что вы, сэр… будто я сам не понимаю!
И действительно, за все время обучения Лесли ни разу ничего не сломала и не вывихнула. Вот синяков набила изрядно – в основном поначалу, когда еще не умела падать.
Помимо обычных приемов самообороны, сержант учил ее стрелять – а заодно разбираться в оружии и чинить простые поломки, владеть ножом и использовать в схватке любые подручные средства, будь то ремень или палка, подобранный под ногами камень или рюкзак.
– Помни, в серьезной драке тебе против мужчины не выстоять: и сила не та, и удар не тот, – не раз говорил он. – Твое оружие – скорость, ловкость и внезапность. Старайся вывести противника из строя как можно быстрее; если почувствовала угрозу – бей первой.
Лесли слушала и запоминала, тренировалась и радовалась, когда какой-то прием удавался. Но, хотя всю эту «науку» девочка схватывала на лету, воспринимала она ее скорее как игру, чем как то, что когда-нибудь пригодится в жизни.
Всеобщая любимица, она росла фактически в тепличных условиях – рядом с любящей мамой, в окружении людей, которые бы волоску не дали упасть с ее головы. С уродливыми сторонами жизни ей столкнуться не пришлось, и ее представления о людях и об их отношениях во многом оставались книжными, основанными на романах, которые она читала по вечерам.
После хаоса и тягот первых лет новой эры началось время возрождения. Измученная морозами и ураганами, землетрясениями и вулканами земля постепенно оживала и приспосабливалась к новой реальности.
Лето стало короче и прохладнее, чем раньше, но все же его хватало, чтобы животные успевали вывести детенышей, а растения – дать семена. Прежде безжизненные пустыни прорастали травой и кустарником – дожди шли теперь куда чаще.
Перепад между ночной и дневной температурой мог составлять и двадцать, и даже тридцать градусов. Снежные бури зимой, пыльные бури летом стали частью обыденной жизни, они налетали без всякого предупреждения и так же быстро заканчивались.
Лиственные деревья по большей части вымерзли в первую, длившуюся почти год сумеречную зиму, но их семена, перезимовав под снегом, выжили, и теперь под сенью засохших исполинов поднималась зеленая молодая поросль.
Куда реже, чем раньше, звучали теперь голоса певчих птиц, почти не осталось сусликов и луговых собачек, зато чернохвостые олени быстро восстановили свою численность. Необычайно размножились зайцы.
И – змеи. Наступившая пора оказалось для них благодатной. В некоторых районах за пару миль пути можно было заметить десяток, а то и больше крупных гремучек.
Оставшиеся в живых люди ушли из зараженных, заваленных трупами городов. Новые поселения возникали вблизи источников пресной воды, по берегам рек и озер.
Люди выращивали кукурузу и пшеницу, разводили овец и коз и промышляли охотой. Почти не осталось коров, и они очень ценились – молодую телочку меняли на десяток овец, хорошая же дойная корова стоила целое состояние.
Стремительно возрождались забытые ремесла. Этому новому миру были не нужны учителя и музыканты – умение обрабатывать шкуры и молоть муку было куда важнее. Те же немногие умельцы, кто мог поставить печь, починить трактор или сделать для него газогенераторный двигатель, ценились на вес золота.
Люди редко уходили далеко от своих поселков. Идти было некуда, да и опасно – ограбить путников могли и на дороге, и в любом чужом поселении. И хорошо если только ограбить – впрочем, отобрать у человека еду, оружие и одежду почти наверняка значило обречь его на смерть.
Но на фоне этой оседлой жизни, которой жило теперь большинство населения страны, возникла и еще одна категория людей – бродячие торговцы, или, как их называли, маркетиры. Небольшими хорошо вооруженными группами они ходили от поселка к поселку, меняя остатки прежней цивилизации на продукты теперешнего натурального хозяйства. Патроны и ткани, инструменты, одежда и лекарства, даже пластиковые бутылки с завинчивающимися крышками – все это стало теперь ценностью, и жители поселков платили за них мукой и вяленым мясом, сушеными овощами и выделанными шкурами.
Лесли было шестнадцать лет, когда торговцы впервые пришли в Форт-Бенсон. Вышло так, что ей пришлось и одной из первых с ними столкнуться.
Все окружавшие Лесли люди делилось на «военных» и «гражданских». Она не задумывалась, почему так, просто знала, что те, кто живут на самой базе – это военные. Гражданские же жили в поселке у северных ворот базы, в четырех длинных бараках, разгороженных на небольшие комнатки.
Рядом с бараками, ближе к базе, стояли еще два здания – столовая и больница. Вот в этой-то больнице Лесли и дежурила в тот вечер. Точнее – сидела и читала книгу. Из двадцати коек были заняты всего пять, да и те легкими больными; даже старая миссис Кросс, еще утром стонавшая от печеночной колики, сейчас мирно спала.
Вошел часовой, доложил:
– Мисс Брин, у ворот незнакомые люди. Один, похоже, с поврежденной ногой. Говорят, нужен врач. Впустить?
– Да, конечно, – кивнула Лесли.
Правила она знала – сейчас на воротах у незнакомцев заберут все оружие, после чего проводят в больницу; один из часовых подежурит в приемной, пока она осматривает больного.
Незнакомцы появились минут через десять – молодые парни, едва ли намного старше ее самой. Двое поддерживали третьего, который, закинув руки им на плечи, подпрыгивал на одной ноге.
– Проходите, – Лесли открыла дверь в соседнюю комнату, – кладите его на стол.
– Повезло тебе, Пит! – весело сказал парень, шедший справа.
– Это еще почему? – отозвался хромой.
– А ты глянь, какой у нас чудо-доктор! Клянусь, чтобы попасть в руки такой красавицы, мне все кости переломать бы было не жаль, а не только ногу! – бросив на Лесли восхищенный взгляд, улыбнулся парень так заразительно, что она невольно улыбнулась в ответ.
Так она познакомилась с Джерико.
Нога у Пита оказалась не сломана, а только вывихнута. Лесли попросила приятелей подержать его и вправила вывих так ловко, что паренек лишь разок взвизгнул от боли. Наложила гипс, предупредила:
– Теперь ему с этим гипсом три недели лежать придется.
– Две, – отрезал Джерико. Добавил с извиняющейся улыбкой: – Иначе мы домой до холодов не успеем.
В больнице лечили не только жителей поселка, но и всех, кто нуждался в медицинской помощи. Лечили бесплатно, но если родственники и друзья больных хотели, пока те лежат в больнице, пожить в поселке, они должны были все это время трудиться там, где требовались рабочие руки.
Джерико и Смайти – так звали третьего парня – поселились в свободной комнатке в бараке и были включены в бригаду, расчищавшую новое поле. И каждый вечер приходили в больницу, навестить своего приятеля.
Джерико…
Высокий и гибкий, черноволосый и белозубый, с веселыми голубыми глазами и обаятельной улыбкой, он покорил Лесли чуть ли не с первого взгляда.
Спустя годы она могла оценивать себя, шестнадцатилетнюю, с некоторой толикой иронии и понимала, что готова была влюбиться в первого, кто бы взглянул на нее как на женщину. И так уж вышло, что этим первым оказался Джерико. Но тогда, сидя в больнице, она считала минуты до его прихода: вот он уже закончил работать… идет с работы… он уже здесь, в поселке, сейчас умоется, поест и придет!
Он появлялся – и мир словно освещался волшебным светом, и голова кружилась от его улыбки и от его слов: «Здравствуй, красавица!» Они со Смайти ненадолго заходили в палату к Питу, потом Джерико выходил и подсаживался к столу Лесли.
О любви они не говорили – по крайней мере, первое время. Вместо этого Джерико рассказывал ей о своей жизни и о местах, где успел побывать.
Родителей он потерял в первый год после Перемены, но повезло – попал в цыганский табор. Несколько лет кочевал по Мексике с цыганами, потом ушел от них и с тех пор исходил пешком всю Америку, последние годы – уже как вожак группы маркетиров, которую он называл «моя банда».
Он рассказывал Лесли про северные леса, про горы, где сосны цепляются за облака, про покрывающуюся весной тысячами цветов пустыню – и про бескрайнее серебряное небо над головой по ночам.
С тех пор она прожила достаточно много, чтобы понять, что с этого самого бескрайнего неба сыпется и дождь, и снег, и град, но тогда слова Джерико казались ей прекрасной песней – песней, каждое слово которой отзывалось трепетом в ее душе.
Через неделю мама сказала:
– Вечером в больницу пойдет дежурить миссис Бенсон. А ты будешь помогать мне в лазарете.
Первой мыслью Лесли было: «Джерико!» Внутри все обмерло, но прежде чем она успела что-то сказать, мама добавила:
– Про тебя и этого… чужого парня уже ходят слухи. Так что пока побудь лучше на базе.
На приеме Лесли сидела как на иголках, в голове крутилось: «Он придет в больницу – а меня там нет! А меня нет…» И когда мама отпустила ее поесть, она побежала в поселок.
У крыльца больницы, услышав тихий посвист, оглянулась – Джерико бесшумной тенью выступил из-за угла. Сказал просто:
– Я знал, что ты придешь!
В тот вечер они впервые поцеловались.
Когда через неделю Питу сняли гипс и все трое парней ушли из поселка, с ними ушла и Лесли. Ушла налегке, взяв с собой лишь рюкзак со сменой одежды и десантный нож. И, разумеется, Алу – свою собаку, полуторагодовалую помесь бордер-колли и койота, подарок мамы на ее пятнадцатилетие.
Маме она оставила записку, попросила не сердиться и не скучать – через год они снова увидятся, Джерико обещал, когда весной пойдет торговать, непременно зайти в Форт-Бенсон.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Оказывается, еще трое ребят все эти две недели ждали их в полудне пути от Форт-Бенсона. При них были волокуши с товаром и оружие – едва встретившись с друзьями, Джерико и Пит тут же нацепили на себя кобуры с револьверами, Смайти повесил за спину автоматическую винтовку.
Парни тащили волокуши поочередно, меняясь каждые несколько часов. Лесли тоже хотела было помочь, но Джерико сказал «нет». Добавил с улыбкой, но категорически, словно это объясняло все: «Ты – моя принцесса!»
Да, именно так он ее и называл: «моя принцесса»…
Вечерами, после ужина, они уходили от остальной банды. Устраивались где-нибудь в укромном местечке – занимались любовью, просто лежали и разговаривали, и когда Лесли смотрела вверх, над головой у нее было то самое, обещанное ей когда-то бескрайнее серебряное небо.
Другие парни относились к ней уважительно – девушка главаря! Еще больше зауважали, когда она броском ножа пригвоздила к земле гремучую змею. Да и Пит добавил масла в огонь, рассказав, как ловко и умело Лесли вправила ему вывихнутую ногу.
Иногда, оставив ее охранять волокуши, парни брали два-три мешка с товаром и уходили в близлежащий поселок, торговать. Возвращались они к вечеру, иногда через день, перекладывали на волокуши добычу и шли дальше.
Один раз пришли без добычи и без мешков. С тех пор Лесли строго-настрого усвоила, что со всем товаром соваться в поселение нельзя: нужно брать с собой немного, а основной запас прятать, и желательно подальше.
Тогда, если жители поселения решат, что дешевле просто отобрать у чужака вещи, не останешься вообще ни с чем.
Когда наступило отрезвление? Пожалуй, довольно скоро. Уже через неделю Лесли тщетно старалась гнать от себя мысли о том, что, уйдя с базы, она совершила ошибку. Старалась – а они возвращались снова и снова, так что порой хотелось повернуться и бегом бежать обратно.
Нельзя сказать, что она разлюбила Джерико, но ругала себя: почему ей не пришло в голову уговорить его остаться в Форт-Бенсоне?!
На базе в ее распоряжении был душ – пусть не с горячей, но по крайней мере с теплой водой, теперь же частенько приходилось ложиться спать немытой, прямо в одежде, по несколько дней не менять белье. Если получалось сделать остановку у ручья, Лесли тут же бросалась мыться и стирать и ругала себя: почему, ну почему она не догадалась захватить с собой хоть один кусок мыла?!
А еда… Обжаренное на костре мясо, полусырое, без соли. Или похлебка из того же мяса, в которую каждый желающий запускал немытые пальцы, вылавливая кусок побольше.
Вроде бы – бытовые мелочи, и «с милым рай и в шалаше», но мучилась Лесли страшно. Никому, даже Джерико об этом не говорила – еще решит, что она неженка – и утешала себя лишь одной мыслью: на ранчо в Аризоне, которое парни называли домом и куда они сейчас шли, наверняка все будет не так.
Ранчо представляло собой двухэтажный бревенчатый дом с черепичной крышей, окруженный оградой из штакетника. Посреди двора – колодец, к боковой стене дома пристроен дровяной сарай. Вокруг расстилалось поле с торчащим тут и там редким кустарником, на горизонте темнела полоска леса.
Навстречу им с восторженными криками выбежали двое парней и три девушки. Объятия, радостные похлопывания по спине, расспросы…
Лесли скромно стояла в стороне. Наконец, приобняв, Джерико выдвинул ее вперед и сказал с улыбкой:
– А это моя Лесли! Прошу любить и жаловать!
Лесли тоже улыбнулась, хотела поздороваться – но в этот момент белобрысая девушка на вид чуть старше ее самой с искаженным от ярости лицом бросилась вдруг на нее.
Тренированное тело среагировало мгновенно – секунда, и девчонка уже валялась на земле. Лесли растерянно взглянула на Джерико – что это, глупая шутка? – протянула руку, чтобы помочь девушке встать, но та в ответ швырнула ей в лицо пригоршню песка.
Лесли чудом успела зажмуриться; почувствовав на шее и на плече цепкие пальцы, ударила наощупь, но уже всерьез. Проморгалась – и едва успела отбить очередную атаку, отшвырнув от себя соперницу.
Что ее больше всего поразило – это то, что Джерико не вмешался. Стоял и смотрел. Остальные парни, обступив кругом, смеялись, подзуживали их, а он просто смотрел…
Закончилась драка быстро – подставив девушке подножку, Лесли опрокинула ее навзничь, придавила горло предплечьем.
– Ну что, довольно?
– Да… – всхлипнула та.
Лесли встала, оставив ее лежать на земле. Джерико как ни в чем не бывало подошел, обнял за плечи:
– Пойдем, я тебе покажу нашу комнату.
Когда они остались вдвоем, Лесли возмущенно спросила, что все это значит.
– Элис считала, что имеет на меня какие-то права, – безмятежно ответил Джерико. – Потому и взбесилась. Но ты все сделала правильно – раз и навсегда доказала, что сильнее ее. Так и надо, моя девушка должна быть самой сильной и ловкой!
Больше Элис задеть Лесли не пыталась, хотя смотрела волчонком. Остальные две девушки – Кара и Синтия – держались дружелюбнее. Синтия и объяснила Лесли по секрету, что все прошлую зиму Джерико жил с Элис – естественно, та рассчитывала на продолжение отношений, вот и не сдержалась.
Подгадал Джерико точно – через неделю после их возвращения на ранчо выпал первый снег, и вскоре все вокруг, сколько хватало глаз, было затянуто белым покровом.
Первые недели Лесли упивалась свободой. До сих пор она ходила в лес лишь с мамой, собирать лекарственные растения, при этом на дороге их ждал обычно джип с двумя охранниками. А теперь они с Джерико иной раз целые дни проводили в лесу. Бродили и разговаривали, смеялись и целовались. Ну и, разумеется, охотились, принося вечером на кухню по пять, а то и по шесть зайцев; несколько раз им удавалось подстрелить даже чернохвостого оленя.
Джерико учил ее распознавать следы животных – оленя и зайца, лисы и койота; показывал, как разделать оленью тушу, как смастерить из веток волокушу, чтобы оттащить добычу домой – и вечерами перед всей бандой громогласно хвалился меткостью Лесли, называя ее прирожденной охотницей. Стреляла она и вправду неплохо – шагов с тридцати по зайцу не промазала ни разу, рука словно сама знала, когда спускать курок.
Но по-настоящему прирожденной охотницей, азартной и неутомимой, неожиданно показала себя Ала. Трудно сказать, что сказалось больше – кровь бордер-колли, одной из самых умных пород собак, или инстинкты койота – но ей не пришлось ничего объяснять.
Достаточно было показать следы или просто махнуть рукой: «Ищи!» – и собака уносилась вперед. А там оставалось только ждать и прислушиваться – уже залаяла? Потому что лай означал, что добыча обнаружена и Ала гонит ее в сторону хозяев. Все ближе, ближе… и вот из кустов вылетает заяц. Тут уж положено было не зевать: пронесется мимо – поминай как звали.
Добытым оленям они с Джерико тоже были обязаны Але; правда, когда в первый раз вместо привычного зайца из-за деревьев выбежало нечто куда более крупное, Лесли здорово растерялась.
Казалось бы, вот оно, счастье: бери в руки, черпай горстями! Но чем дальше, тем чаще Лесли вспоминала Форт-Бенсон и мечтала о том, как весной вернется туда. И никуда больше не пойдет, и уговорит Джерико тоже остаться с ней – неужели ему, такому умному и сноровистому, не найдется на базе подходящего дела?!
Потому что чем дальше, тем отчетливее она понимала, что ранчо это едва ли когда-нибудь может стать для нее настоящим домом.
Здесь было невыносимо грязно – пол не мыли много лет, окна тоже – чудом сохранившиеся кое-где стекла даже с натяжкой трудно было назвать прозрачными. Грязная дровяная плита, кое-как сполоснутая посуда, немытые кастрюли, в которых девушки по очереди готовили кашу и похлебку…
И главное – никому до этого не было дела! Банда, включая Джерико, привыкла так жить. Поначалу Лесли пыталась навести в доме чистоту – ее попытки встречали ироническими взглядами, могли пройтись грязными сапогами по свежевымытому полу или кинуть в угол обглоданную кость. Да и Джерико пенял ей с веселым недовольством: как же так, ведь она – его принцесса, не пристало ей убирать грязь!
В конце концов Лесли ограничила «зону чистоты» их с Джерико комнатой – там и пол был вымыт, и окна, и постельное белье она хоть раз в пару недель, да меняла.
Но дело было не только в бытовых условиях – отношения между членами банды тоже оказались не такими, к которым Лесли привыкла.
Первые дни она пыталась мысленно разбить ребят на пары – то есть понять, которому из парней «принадлежит» та или иная девушка, пока наконец до нее не дошло (и стало поначалу шоком), что по-настоящему пара – только они с Джерико. Остальные же девушки были, что называется, «общие», и в банде они занимали подчиненное положение.
Девушку могли разыграть в кости, могли дать ей подзатыльник – или под общий смех скрутить и утащить в спальню, перекинув через плечо. Сами девушки считали такое положение вещей вполне естественным, их не коробили ни шлепки, щедро отвешиваемые им парнями, ни ругань – они и сами ругались не хуже. И если какая-то из них поутру появлялась на кухне с парой синяков, подруги встречали ее не сочувствием, а смешками.
Разумеется, к Лесли все это не относилось – никто из парней и пальцем не смел к ней прикоснуться. Она была «принцессой» Джерико – полновластного правителя этого маленького сообщества, чье слово было законом, а приказ – почти Святым Писанием.
Как-то Смайти дал пинка подвернувшейся ему под ноги Але – собака взвизгнула, Лесли в ответ врезала ему так, что парень отлетел к стене. Злобно выпрямился, казалось, даже выше стал – она приняла боевую стойку: пусть только посмеет ее ударить! Но хватило короткого окрика Джерико, чтобы Смайти сник, будто из него выпустили воздух; смерил ее злым взглядом… и вдруг рассмеялся: «Здорово ты меня огрела!»
Теперь, изрядно повзрослев и набравшись цинизма, Лесли понимала, что Джерико был из породы мечтателей, фантазеров – из тех мечтателей, которые не только сами верят в свою мечту, но и заставляют поверить в нее других, какой бы она ни была несбыточной. Но тогда…
Долгими зимними вечерами банда собиралась на кухне, вокруг овального, когда-то полированного, а теперь ободранного стола, посреди которого стояла масляная лампа. Передавали друг другу, одну на всех, самокрутку марихуаны и рассказывали истории – порой забавные, порой страшные, порой откровенно похабные. Но все замолкали, когда начинал говорить Джерико.
Он истории рассказывал редко, чаще говорил о своей мечте – что когда-нибудь он станет королем. Да, именно королем, как Конан из прочитанной им несколько лет назад книжки. Под его началом будут сотни, даже тысячи людей, он будет править ими справедливо, но твердо. У него будет своя армия и свой двор – и те, кто с ним сейчас, получат при этом дворе самые высокие должности. Смайти, например, будет главнокомандующим, Пит – министром финансов. Ну а Лесли – она, понятное дело, будет его королевой…
Теперь ей было смешно вспоминать всю эту чушь, но тогда – таков уж был дар убеждения Джерико – она искренне верила, что когда-нибудь его мечты непременно сбудутся. Вместе со всеми до хрипоты спорила, кому какое место лучше всего подходит, и порой представляла себе, как в красивом длинном платье сидит рядом с ним на троне.
Что поделать – в то время ей только-только исполнилось семнадцать лет, и она еще не растеряла веру в чудеса и в прекрасных принцев…
Теперь, спустя много лет, Лесли понимала, что ее надежды на счастливую жизнь с Джерико в Форт-Бенсоне были столь же утопическими, как его мечты о собственном королевстве. Прирожденный авантюрист, он был не рожден для мирной оседлой жизни, да еще зажатой в рамки армейской дисциплины. Едва ли он согласился бы остаться с ней на базе – и даже если бы согласился, то через месяц-другой все равно бы не выдержал и ушел.
Но тогда, чем ближе дело шло к весне, тем чаще она, оглядывая грязную, провонявшую дымом и марихуаной кухню, думала – скорей бы уже снег сошел и можно было пуститься в путь!
На ранчо ей к тому времени все осточертело настолько, что даже охота не радовала. Тем более что на охоту Лесли в последнее время чаще ходила одна – Джерико со Смайти, просиживая долгие часы над картой, обсуждали предстоящий рейд: маршрут, список товаров, стоянки. В разговоре мелькали неизвестные ей места, имена – для нее же главным было одно: меньше чем через месяц после выхода с ранчо они уже будут в Форт-Бенсоне.
Все ее мечты рухнули апрельским днем, когда она внезапно почувствовала себя плохо. Перед глазами зарябили черные точки, ноги подкосились – очнулась она на полу. Синтия трясла ее за плечи, смотрела тревожно; едва Лесли сфокусировала взгляд, спросила:
