Текст книги "Розы для возлюбленной"

Автор книги: Мэри Хиггинс Кларк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 25 страниц)

56

Доктор Смит почувствовал что-то неладное в отношении к нему со стороны Кейт Карпентер. Причем чувство это не покидало его весь день. Несколько раз ловил он на себе ее озадаченный взгляд. «Что бы это могло значить?» – не понимал он.

Сидя вечером в своей домашней библиотеке в любимом своем кресле и потягивая традиционный после рабочего дня коктейль, доктор размышлял над возможными причинами странного поведения медсестры. Он был уверен, что она, конечно, заметила легкую дрожь в его руке во время операции на носе одного из пациентов, что он провел на днях. Но и это не объясняло взглядов, которые сестра бросала в его сторону. Что бы ни было у нее на уме, это что-то являлось серьезным. В этом доктор был уверен.

Вчера вечером он совершил большую ошибку, поехав следом за Барбарой Томпкинс. Машина его застряла в автомобильном потоке как раз напротив входа в ее дом. Он, конечно, попытался насколько мог спрятать лицо, но, несмотря на все усилия, Барбара могла его все же заметить.

С другой стороны, в центре Манхэттена люди часто мельком замечают многих своих знакомых. Так что даже, если она его и заметила, это вряд ли могло показаться ей чем-то из ряда вон выходящим.

А вот самому доктору было совсем недостаточно увидеть Барбару вот так – мельком. Он хотел видеть ее иначе – долго. Так, чтобы иметь возможность рассмотреть ее, изучить по-настоящему. Хотел, наконец, поговорить с ней. На прием же к нему она должна была прийти лишь через два месяца. А он жаждал встречи с ней раньше. Он не мог так долго ждать, чтобы увидеть, как ее глаза, такие сияющие теперь, освобожденные от тяжести век, улыбнутся ему через стол.

Она не была Сьюзен. Сьюзен никто уже стать не сможет. Но, как и Сьюзен, чем больше привыкала Барбара к своей красоте, тем больше ее личность эту красоту в себя впитывала. Он вспомнил то угрюмое, мрачное, некрасивое существо, что впервые явилось когда-то к нему в кабинет. А потом за какой-нибудь год, прошедший после операции, Сьюзен преобразилась, дополнив трансформацию внешности радикальной переменой своей личности.

Смит слабо улыбнулся, вспомнив то, с какой кокетливостью, с каким призывом, провокацией умела двигаться Сьюзен. Любой ее жест заставлял мужчин оборачиваться, впиваться в нее взглядами. Позже она приобрела привычку при беседе чуть склонять голову набок так, что у каждого, с кем она разговаривала, создавалось впечатление, что именно он – единственный человек на свете, к которому она испытывает неподдельный интерес.

Сьюзен и говорить стала другим голосом – более низким, даже с хрипотцой. Это придавало ее интонациям некое интимное качество. Дразня, она могла еще как-то по-особенному провести пальцем по руке собеседника – а разговаривала она только с мужчинами – так, что у того начинала кружиться голова.

Когда доктор как-то заговорил со Сьюзен об этих изменениях в ее личности, она ответила:

– Что ж, у меня было два хороших учителя. Две мои сестры, две дочери отчима. Мы, правда, все поменяли в той старой сказке: они были красавицами, а я – уродливой, злой Золушкой. К тому же вместо мачехи, что была в сказке, у меня оказался ты.

Перед самым концом, однако, вся эта похожая на сюжет «Пигмалиона» история стала напоминать кошмар. Уважение и любовь, которые Сьюзен вроде бы раньше испытывала к отцу, стали куда-то уходить. Сьюзен все меньше была склонна прислушиваться к отцовским советам. В конце концов, она ведь пошла куда дальше простого и невинного флирта. Он много раз предупреждал ее, что она играет с огнем, что Скип Реардон будет способен и на убийство, если узнает, как она себя ведет.

Любой мужчина, женатый на такой красавице, какой была Сьюзен, способен на убийство, считал доктор Смит.

Доктор вздрогнул и раздраженно посмотрел на свой уже пустой стакан. Теперь у него не будет возможности достичь того совершенства, которого он добился в Сьюзен. Он скоро должен будет оставить хирургию, пока не случилось что-нибудь непоправимое. Он опоздал, ничто уже нельзя исправить. Он знал, что болен, что болезнь Паркинсона уже прошла первые стадии.

И хотя Барбара не была такой, как Сьюзен, она все же из всех его нынешних пациентов являлась наиболее ярким подтверждением его таланта. Доктор потянулся к телефону.

«Надеюсь, она не очень расстроена», – подумал доктор, услышав в трубке голос Барбары, произнесший:

– Алло.

– Барбара, что-нибудь случилось? Это доктор Смит.

Он услышал, как у Барбары перехватило дыхание. Но его собеседница быстро взяла себя в руки и ответила.

– О нет, конечно, нет. Как ваши дела, доктор?

– Все хорошо. Я хотел бы попросить вас об одном одолжении. Я тут собираюсь заехать в больницу «Ленокс-Хилл» навестить смертельно больного друга и, конечно, буду страшно расстроен после этого визита. Так вот, я хотел бы просить вас поддержать меня и отужинать со мной. Я мог бы заехать за вами в половине восьмого.

– Я… Я не знаю…

– Ну, пожалуйста, Барбара. – Доктор попытался придать своему голосу игривые интонации. – Вы же говорили, что обязаны мне всей своей новой жизнью. Неужели вы не можете уделить мне из этой новой жизни хотя бы пару часов?

– Конечно, могу.

– Прекрасно, значит, в половине восьмого.

– Хорошо, доктор.

Повесив трубку, доктор удивленно поднял брови. В голосе Барбары ему послышались нотки отчаяния. Говорила она так, как если бы он просто заставил ее согласиться на встречу.

Если так, то она и в этом тоже все больше начинала походить на Сьюзен.

57

Джесон все никак не мог освободиться от ощущения, что в его жизни что-то идет не совсем так, как следовало бы. День он провел в Нью-Йорке, сопровождая пятидесятидвухлетнюю Веру Шелби Тодд в ее бесконечных поисках персидских ковров.

Вера позвонила ему утром и спросила, может ли он посвятить этот день ей. Представительница известного на Род-Айленде семейства Шелби, Вера жила в одном из красивых особняков в Такседо-парк и, конечно, не любила, когда ей в чем-нибудь отказывали. Когда умер ее первый супруг, она вышла замуж за Стюарта Тодда, но решила не продавать особняк в Такседо-парк. Теперь, используя практически неограниченные финансовые возможности второго мужа, Вера часто прибегала к услугам столь авторитетного эксперта, каким слыл Джесон Эрнотт, для приобретения редких вещей по вполне приемлемым для богатых людей ценам.

Джесон впервые встретился с Верой не в Нью-Йорке, а на приеме, организованном семейством Шелби в Ньюпорте. Одна из кузин Веры представила ей Джесона, и, когда Вера поняла, что новый знакомый живет относительно недалеко от ее особняка в Такседо-парк, она стала часто приглашать его на вечеринки и приемы в своем доме. С готовностью принимала она и приглашения на званые мероприятия, которые организовывал Эрнотт.

В общении с Верой полезным Джесон считал еще и то, что она неизменно рассказывала ему все, что удавалось узнать о полицейском расследовании ограбления в Ньюпорте, которое сам же Джесон и совершил несколько лет назад.

– Моя кузина Джудит так тогда расстроилась, – доверительно рассказывала Вера. – Она просто понять не могла, почему кто-то унес у нее картины Пикассо и Гейнсборо, но не тронул творение Ван Эйка. Желая разобраться, она позвала к себе искусствоведа, который и поведал ей, что грабитель в ее дом приходил весьма разборчивый, знающий. Картина Ван Эйка, которую вор не стал красть, оказалась подделкой. Джудит пришла просто в бешенство. Зато все мы, ее родня, вынужденные долгое время слушать ее хвастовство о том, как прекрасно она разбирается в живописи, были очень довольны, и с тех пор часто посмеиваемся над ней за тот ее конфуз.

Сегодня, однако, после долгих, изматывающих хождений, после бесконечного осматривания до смешного дорогих ковриков времен правления всех персидских династий от Ахеменидов до Сефевидов, так и не завершившегося выбором чего-либо, что точно соответствовало бы запросам Веры, Джесону страшно хотелось вернуться наконец домой.

Но, поддавшись настоянию Веры, он согласился пообедать с ней в «Четырех сезонах». Занудное это мероприятие окончательно вывело Джесона из себя. Злился он, правда, лишь до того момента, когда, допив свой «эспрессо», Вера произнесла:

– Ох, совсем забыла тебе сказать. Помнишь, пять лет назад ограбили дом моей кузины Джудит на Род-Айленде?

Джесон плотнее сжал губы.

– Да, конечно. Ужасно неприятная была история.

Вера кивнула.

– Это уж точно. Но вот вчера Джудит прислали из ФБР фотографию. Недавно ограбили дом в Чеви-Чейз, и сделавший это грабитель попал на скрытую камеру. ФБР считает, что это может быть тот же человек, что ограбил тогда дом Джудит и еще множество других особняков.

Джесон почувствовал, как напрягся буквально каждый его нерв. Он встречался с Джудит Шелби всего несколько раз, а в последние лет пять и вообще не виделся. Естественно, она его узнать не сможет. Пока что не сможет.

– А четкая у них получилась фотография? – спросил он как можно более безразлично.

Вера рассмеялась.

– Да что ты! Совсем, нет! По словам Джудит, там виден только профиль какого-то человека. К тому же при плохом освещении. Человек этот приподнял на лоб чулок-маску, но она все же закрывает всю верхнюю часть его головы. Джудит сказала, что видны оказались лишь нос и рот. В общем, она выбросила это фото.

У Джесона вырвался вздох облегчения, хотя он и понимал, что радоваться пока что нечему. Если это фото пришло Джудит, то, вероятно, получили его и десятки владельцев прочих особняков, что он когда-то ограбил.

– Мне кажется, что Джудит, в конце концов, давно забыла ту свою историю с подделкой Ван Эйка, – продолжала рассказывать Вера. – А между тем этот грабитель, согласно приложенной к снимку информации ФБР, весьма опасен. Его разыскивают еще и с целью допросить в связи с убийством матери конгрессмена Пила. Вероятно, она застала его на месте преступления в своем доме и поплатилась за это жизнью. Джудит тоже, кстати, чуть было в вечер ограбления не вернулась домой раньше запланированного. Представляешь, что могло бы произойти, если бы она тоже натолкнулась на вора!

Джесон еще плотнее сжал губы. Так, значит, они еще пытаются ему пришить и убийство этой старухи Пил!

Выйдя из «Четырех сезонов», Джесон и Вера в одном такси доехали до автостоянки на Западной Пятьдесят седьмой улице, где оба оставили свои машины. Попрощались. При этом Вера не удержалась и заявила полным энергии голосом: «Надо продолжать искать дальше! Тот коврик, что мне нужен, где-то лежит и дожидается меня!» Быстро с этим согласившись, Джесон наконец-то был отпущен своей спутницей и отправился домой в Элпин.

Насколько нечетким все же получилось у них изображение его лица на скрытой камере? – размышлял он, двигаясь в плотном дневном потоке машин по Генри-Хадсон-Паркуэй. Сможет ли кто-нибудь из ограбленных им посмотреть на это изображение и решить, что оно напоминает Джесона Эрнотта?

Может, стоит бросить все и пуститься в бега? – спрашивал он себя, проезжая мост Джорджа Вашингтона и сворачивая на Пелисейджс-Паркуэй. Ведь никто и понятия не имеет о его доме в Кэтскилзе, который к тому же даже зарегистрирован на другое имя. Под другими, столь же вымышленными именами у Джесона были вложены большие деньги в оборотные ценные бумаги. Наконец, был у Джесона даже поддельный паспорт. Так не стоит ли ему действительно взять да немедленно уехать из страны?

С другой стороны, если изображение было таким неразборчивым, каким его нашла Джудит Шелби, то даже если кому-то оно и напомнит его, Джесона, то вряд ли кто на основании такого свидетельства посмеет обвинить его в воровстве.

К тому моменту, как он выехал на дорогу, ведшую к Элпину, Джесон уже принял решение о том, как будет себя вести. За исключением фотографии, сделанной скрытой камерой, он не оставил никаких следов, никаких отпечатков пальцев. В этом он был почти уверен. Вел он себя всегда очень осторожно, и эта осторожность всегда окупалась. Да и не сможет он просто так взять да отказаться от той роскошной жизни, которую ведет сейчас, лишь потому, что что-то неприятное может вдруг произойти. Наконец, Джесон никогда не был трусом. Если бы он был им, он давно оставил бы полную опасностей жизнь, которую вел в течение многих лет.

Нет, он не поддастся панике. Он не изменит ничего в своем жизненном распорядке. Разве, что надолго откажется от «работы», от ограблений. Так обещал себе Джесон. Деньги ему не нужны, а поступившее предупреждение судьбы надо воспринять именно как таковое.

Домой он приехал без четверти четыре, просмотрел почту. Один конверт привлек его внимание. Он вскрыл его, достал лежавший в нем лист бумаги, снимок, изучил его и… рассмеялся.

Конечно же, никто и не подумает связывать его с этой вот мутной фотографией, с этим где-то смешным даже лицом, наполовину скрытым сдвинутой на лоб маской-чулком, с этим зернистым контуром, виднеющимся в дюйме от злосчастной копии роденовской статуэтки.

– Да здравствуют подделки! – воскликнул Джесон, и с этими словами отправился спать. Он чувствовал себя очень утомленным после многих часов, проведенных под нескончаемый поток слов, извергавшихся Верой Шелби Тодд. Проснулся Джесон как раз перед началом шестичасовых новостей. Дотянувшись до пульта дистанционного управления, он включил телевизор.

Главной темой новостей оказалось то, что обвиняемый вместе с Джимми Уиксом его бухгалтер Барни Хаскелл, по слухам, был на пути к тому, чтобы заключить сделку с министерством юстиции.

«Ерунда! Вот я бы уж действительно сумел кое о чем договориться с обвинением по поводу Уикса, если бы захотел», – подумал Джесон. Мысль эта понравилась ему, хотя он и понимал, что, конечно, подобный случай никогда не представится.

58

Робин как раз выключила учебную передачу, которую показывали по телевизору, когда раздался звонок в дверь. Девочка обрадовалась, услышав голос Джофа Дорсо в коридоре, и побежала с ним поздороваться. Она тут же заметила, что и гость, и ее мать выглядят слишком уж серьезными. Наверное, они поссорились тогда, а теперь решили помириться.

За ужином, как отметила Робин, мать была необычно молчалива. Джоф, напротив, много шутил, рассказывал всякие смешные истории о своих сестрах.

Какой же он хороший, этот Джоф, думала Робин. Он напоминал ей Джимми Стюарта в фильме «Жизнь прекрасна!», который они с матерью смотрели каждое Рождество. У Джофа была такая же застенчивая, добрая улыбка, мягкий голос и еще волосы, которые никогда не лежали так, как, наверное, следовало.

От Робин не ускользнуло то, что мать слушала рассказы Джофа лишь вполуха. Девочке стало очевидно, что у взрослых какое-то дело и что им надо поговорить. Но только без нее, без Робин. Поняв все это, Робин решила пойти на большую жертву и отправиться к себе наверх, чтобы там заняться домашним заданием по природоведению.

Сначала, правда, она помогла убрать со стола и только потом объявила о своем благородном намерении. Мать явно восприняла ее решение с облегчением. Значит, она действительно хочет поговорить с Джофом наедине, про себя обрадованно отметила Робин. Может, это хорошее предзнаменование.

Джоф остановился под лестницей и подождал, пока щелкнет замок на двери в комнату Робин. Потом он вернулся на кухню.

– Покажи мне это фото.

Керри достала снимок из кармана и протянула адвокату.

Джоф внимательно рассмотрел фотографию.

– Я думаю, Робин правильно описала все, что произошло с ней в то утро, – констатировал он. – Машина должна была быть припаркована прямо напротив вашего дома, через улицу. Только так можно было получить такой кадр. Кто-то, значит, снял ее спереди, когда она шла в направлении снимающего от крыльца дома.

– Значит, она была права и насчет того, что машина сорвалась с места и двинулась прямо на нее, – продолжила мысль Джофа Керри. – А что, если бы машина не вывернула вовремя? Но все же, Джоф, зачем кому-то все это делать?

– Не знаю, Керри. Зато мне ясно другое – ко всему этому надо отнестись самым серьезным образом. Что ты намерена предпринять?

– Завтра утром я покажу снимок Френку Грину. Мы проверим, не отмечалось ли появление в наших краях каких-нибудь типов с сексуальными отклонениями. Робин я теперь буду возить в школу сама. Обратно она также не станет больше ходить пешком с другими детьми. Сиделка будет теперь ее забирать из школы. Я и в школе всех предупрежу, чтобы они знали, что за Робин может кто-то охотиться.

– А не следует ли все рассказать самой Робин?

– Не уверена, что это надо делать. Пока еще не надо, наверное.

– А ты уже говорила об этом с Бобом Кинелленом?

– Бой мой!.. Мне это и в голову почему-то не пришло. Да, конечно, с Бобом надо поговорить.

– Правильно. Я бы хотел знать, если бы что-то подобное происходило с моим ребенком, – согласился Джоф. – Слушай, позвони-ка ему прямо сейчас. А я пока приготовлю нам с тобой по чашке кофе.

Дома Боба не оказалось. Ответившая на звонок Элис была с Керри вежлива, но холодна:

– Он все еще на работе, – ответила она. – Он почти что поселился в своем кабинете в последние дни. Что-нибудь ему передать?

«Ничего, только то, что его старшая дочь в опасности, – мысленно ответила Керри, – и у нее нет в доме пары слуг, которые жили бы постоянно при ней и следили бы за ее безопасностью, пока родители работают».

– Я позвоню Бобу на работу. До свидания, Элис.

Боб Кинеллен поднял трубку практически сразу же. Слушая рассказ Керри о происшествии с Робин, он бледнел все больше и больше. При этом у него самого не возникло ни малейших сомнений относительно того, кто именно сфотографировал его дочь. Так поступить мог лишь один человек – Джимми Уикс. Это был его почерк. Именно так он обычно начинал войну нервов, потом все больше и больше наращивая напряжение. На следующей неделе Керри пришлют еще одну фотографию, сделанную уже с более близкого расстояния. При этом никакой письменной угрозы не будет. Никакой записки. Просто придет в конверте фотография и все. Однако это будет ясно означать следующее: или мать ребенка изменит свое поведение и правильно поймет ситуацию, или же…

Кинеллену не составило труда придать своему голосу беспокойные интонации. Он действительно расстроился и встревожился. Боб согласился с Керри в том, что какое-то время надо будет возить Робин в школу и обратно на машине.

Повесив трубку, Кинеллен со злостью стукнул кулаком по столу. Джимми совсем вышел из-под контроля. Ведь и ему, и самому Бобу было ясно, что их дела плохи, если Хаскелл пойдет-таки на сделку с министерством юстиции.

«Уикс, конечно, понимает, что Керри, скорее всего, позвонит мне и расскажет о случае с Робин, – размышлял Боб. – Таким образом он предлагает мне предупредить бывшую жену о том, что лучше ей не лезть в дело Реардона. Таким же образом он, кстати, и меня самого кое о чем предупреждает: мол, лучше будет, если мы выиграем процесс по обвинению его в неуплате налогов, иначе…» Чего, однако, не знает Уикс, признал Боб, так это того, что Керри испугать очень сложно. Напротив, если она поймет, что это фото – предупреждение, она воспримет его так же, как бык воспринимает красную тряпку.

В то же время и Керри лучше было бы понять, что, когда Джимми Уикс начинает преследовать кого-то, этого человека можно уже считать конченым, продолжал размышлять Боб.

Потом он вдруг вспомнил тот день, почти одиннадцать лет назад, когда Керри, бывшая тогда на третьем месяце беременности, удивленно и рассерженно глядя на него, говорила: «Так ты уходишь из прокуратуры в эту юридическую фирму. Ты с ума сошел! Ведь все ее клиенты одной ногой уже в тюрьме. Да и другой там же должны быть!».

Тогда у них произошел серьезный разговор, завершившийся тем, что Керри сказала: «Запомни это, Боб. Запомни то, что я скажу. Есть такая старая поговорка: „Будешь водиться с собаками, сам вшивым станешь“».

59

Доктор Смит повел Барбару Томпкинс в «Ле Сирк» – очень модный и чрезвычайно дорогой ресторан в центре Манхэттена.

– Некоторым женщинам нравятся другие – укромные и тихие заведения, но мне кажется, что вам по душе должны быть именно такие вот первоклассные, роскошные рестораны, где человек может и на других посмотреть, и себя показать, – сказал доктор своей красивой молодой спутнице.

Доктор заехал за Барбарой к ней домой. От его внимания не ускользнуло, что она уже была готова к выходу и в квартире ее они не задержались ни на секунду. Пальто лежало на стуле в прихожей, сумочка – на столике рядом. Она не предложила гостю даже аперитива.

«Она не хочет оставаться со мной наедине», – понял доктор.

В ресторане, однако, среди множества людей окруженная вниманием суетившегося вокруг метрдотеля Барбара явно успокоилась.

– Здесь все так не похоже на Олбани, – проговорила Барбара. – Я все еще живу, как тот ребенок, у которого каждый день – именины.

Доктор был так потрясен этим признанием, что даже не сразу нашелся, что ответить. Поскольку фраза Барбары была по смыслу близка к тому, что однажды сказала Сьюзен, когда сравнила себя с девочкой, сидящей перед рождественской елкой, под которой ее ждут все новые и новые подарки. Сьюзен, однако, со временем превратилась из восторженного ребенка в избалованную, не помнящую добра взрослую женщину. «Я ведь так мало просил у нее, – думал доктор. – Разве не имеет художник права восхищаться своим творением! Почему это творение должно транжирить свою красоту в общении с отбросами человечества, в то время, как создавший его автор не может даже вдоволь налюбоваться плодом своих творческих усилий».

Доктору было приятно отметить, что в зале ресторана, полном привлекательных, элегантных женщин, большинство посетителей, тем не менее, не упускали случая, чтобы лишний раз взглянуть именно на Барбару. Он обратил на это обстоятельство внимание собеседницы.

Та отрицательно покачала головой, как бы не принимая его точку зрения.

– Но ведь это правда, – настаивал на своем доктор. Взгляд его стал жестче и холодней. – Не следует это все воспринимать как само собой разумеющееся, Сьюзен. Поступая так, вы обидели бы меня.

Только значительно позже, после того, как их тихий ужин завершился и он проводил Барбару до дома, доктор задался вопросом, не называл ли он порой свою спутницу Сьюзен. И если так, то как часто это имя соскальзывало у него с языка.

Доктор вздохнул и откинулся на спинку сиденья, закрыв глаза. В такси, везшем его домой, в южные кварталы города, Чарлз Смит вспоминал о том, как было удобно ему проезжать когда-то каждый день мимо дома Сьюзен. Было это тогда, в те времена, когда все его желания были направлены на то, чтобы увидеть ее хотя бы мельком. Если она не играла где-нибудь в гольф, Сьюзен обычно сидела перед телевизором. При этом она никогда не давала себе труда задвигать шторы на огромном окне в гостиной, где это происходило.

Поэтому доктор без труда мог рассматривать ее, сидящую в своем любимом кресле, поджав под себя ноги. Правда, порой доктор оказывался свидетелем другой сцены – Сьюзен сидела не в кресле, а на диване рядом со Скипом Реардоном. Супруги обычно сидели близко друг к другу, плечо к плечу, положив вытянутые ноги на журнальный столик. Такую гармонию доктор не одобрял.

Барбара не была замужем и, насколько доктор знал, никого конкретного на примете в смысле замужества не имела. Поэтому сегодня он и попросил ее называть его Чарлз. Потом в голову ему пришла мысль, не подарить ли ей тот браслет, что был на Сьюзен в день ее гибели. Не изменит ли этот подарок к лучшему ее к нему отношение?

Сьюзен он подарил в свое время несколько украшений. Вещи очень тонкой и дорогой работы. Правда, вслед за его подарками дочь стала принимать подношения и от других мужчин, а от отца требовать, чтобы он врал и говорил всем, что и это – его подарки.

Смит почувствовал, как радость от часов, проведенных вместе с Барбарой, уходит. Доктор встрепенулся, поняв, что таксист уже в который раз нетерпеливо говорит ему что-то.

– Эй, мистер, вы что – уснули? Мы давно приехали.