Текст книги "Том II: Отряд"

Автор книги: Мэри Джентл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 47 страниц)

– А-а – дизентерия. Извинение любого воина.

— Годфри! – с восторгом изумленно выпалила Аш.

– Дитя, ты забыла? Я восемь лет следовал за тобой по всем военным лагерям. Я обслуживал обоз. Я знаю, кто стирает после сражения. От прачек ничего не скроешь. Храбрость имеет бурый цвет испражнений.

— Для священника, Годфри, ты жутко противный мужик!

– Будь я еще человеком, я сейчас был бы рядом с тобой.

Ее буквально подбросило – на душе потеплело оттого, что друг рядом, но она ощутила более острую тоску по нему.

Она сказала:

– Я хочу прийти за тобой. Но сначала – дело, – и повысила голос: – Вперед!

Группа солдат въехала в тоннель – ворота под одной из часовых башен Дижона. Сержант Томаса Рочестера наклонился к ее уху и пробормотал, стараясь быть услышанным сквозь грохот доспехов:

– Что он сказал?

– Что сказал кто?

Англичанин смутился:

— Ну он. Твой голос. Святой Годфри. Будет нам в этом деле милость Господня?

– Да, – ответила Аш машинально и вполне убедительно, и мысленно повторила: «Святой Годфри!» – с благоговением и юмором. Наверное, неизбежная реакция народа…

– Перемещение войск, визиготский лагерь, центральный северный сектор?

– Никакого перемещения не замечено.

«А это значит – полный завал», – угрюмо думала Аш, слушая, как шлепают ее сапоги и эхо шагов отражается от сырых каменных стен тоннеля; сознанием же она прислушивалась, не возникнет ли внезапно в голове шепот древних, нечеловеческих голосов.

Конюхи Льва подвели коней: новым конем Аш был светло-желтый мерин, цвета между каштановым и гнедым; с почти незаметными точками; Оргайл вернулся к Ансельму. Она вскарабкалась в седло. Анжелотти подъехал к ней на своем тощем в белых носочках каштановом, стараясь не задевать свою раненую руку. Аш мельком заметила толстую льняную повязку, намотанную под ремнями его наручного доспеха и рукавом воинского камзола.

Впереди них бургундские солдаты рывком сдернули железные стержни с ворот и с неприличной спешкой вытолкали наружу ее вместе с эскортом. И сразу же захлопнули ворота за ними. Она подняла голову, когда они оказались на открытом воздухе, по из-за шлема и наустника она не могла повернуть голову так, чтобы увидеть верхнюю часть стен и убедиться, там ли бургундские стрелки и аркебузиры, как она надеялась.

В высоком седле она держалась абсолютно прямо, ноги были вытянуты почти вертикально. Она переместила вес тела вперед и поскакала в сером утреннем свете, спеша поскорее съехать с ненадежного откоса из-под стен. Один из пехотинцев, бежавший рядом с ней, что-то буркнув, ловким пинком отшвырнул с дороги кальтроп.

Она кинула взгляд на восток и увидела, что стены Дижона уже выступили из белого тумана, а крепостной ров под стенами войска противника на три четверти забросали вязанками хвороста. После рва земля была разворочена, а дальше между ней и главным лагерем визиготов были прорытые траншеи и ряды щитов-мантелетов.

– Ладно, вперед…

Как только выехали из ворот, сержант Рочестера тут же поднял личное знамя Аш.

– АШ!!!

Крик раздавался сверху, со стен: громкий хор голосов перешел в крики «Герой Карфагена!» и «Мадам капитан!» и закончился нестройными аплодисментами, очень громко прозвучавшими в тишине раннего утра. Она потянула поводья и всем телом отклонилась назад в седле, чтобы взглянуть наверх.

Со стен вопили: «Меченая! Меченая!»

Парапетная стенка была усеяна людьми. Они толпились в каждой амбразуре; карабкались на зубцы, подростки повисли на балках деревянных траверсов. Она подняла руку в рукавице, тусклой от ледяной росы. Приветственный шум стал громче: пронзительный, смелый, дерзкий; так неохотно, но доверчиво орут солдаты перед тем, как броситься врукопашную.

– Врежь этой суке под зад! – прокричали женским контральто.

– Ну вот, мадонна, получили совет доктора! – заметил ехавший рядом Антонио Анжелотти.

Аш помахала Флоре дель Гиз, крошечное личико которой было едва заметно на высокой стене. Вокруг Флоры толпились форменные куртки Льва, они составляли значительную часть толпы.

– Дольше ночи ничего не сохранить в секрете, – Аш развернула мерина. Ну, впрочем, и пусть. Может, им придется вытаскивать нас из этого огня.

Впереди них на восточном берегу реки в последних клубах тумана скрывались палаточные бараки визиготов и шалаши из мха. В слабом свете восходящего солнца заискрились капли воды на вантах палаток и поводьях привязанных коней. Морозный ветер хлопал пологом одной палатки, надувал ее холщовые бока.

Вдоль частокола стоял длинный черный ряд визиготских солдат. Издалека донеся тонкий крик.

«Да, – подумала Аш, – есть смелые, а есть глупые. Мы совершили глупость. Вряд ли нас отсюда выпустят живьем».

Она отвела назад одну шпору с колесиком, едва прикасаясь к боку мерина, который брел вперед тяжелыми шагами. «Да, – подумала она, – не боевой конь».

«Но нет, – решила Аш, морщась от первых лучей солнца. – Не такая уж глупость. Что я говорила Роберту? Не терять из виду главную цель. Я здесь не для того, чтобы воевать с армией визиготов».

И в ее раздвоенном сознании снова зазвучал шум голосов Диких Машин. Пока неотчетливо для человеческого восприятия.

«Интересно, она тоже его слышит?

Я даже готова не выбраться отсюда живой, если будет шанс ликвидировать Фарис.

Что я вообще знаю о сестрах?»

– Похоже, дело нечисто, командир, – тихо сказал Томас Рочестер.

– Ты мой приказ получил. Если на нас нападут и Фарис окажется рядом, убить ее. Будем думать, как выбираться, после того, как ее не станет. Если на нас нападут, а Фарис рядом не будет, отстреливаемся. Скачем к северо-западным воротам, они как раз за нами. Уходим с большим шумом и надеемся, что бургундцы придут на помощь. Ясно?

Она взглянула на англичанина, в прореху между забралом и наустником заметила настороженное выражение его небритого лица. От напряжения он хмурился: понял, что они могут погибнуть до конца утра. Тем не менее неожиданно развеселился.

– Ясно, командир.

– Но если это будет похоже на глупое самоубийство без нужных результатов – не нападаем, выжидаем.

К ней со своего седла обернулся Антонио Анжелотти и указал на что-то в утреннем тумане:

– Вон они.

Зазвенел долгий призыв горна: сигнал перемирия. Впереди, в пяти сотнях ярдов, взметнулись белые штандарты.

– Вперед, – сказала Аш.

Рочестер и эскорт сгруппировались и двинулись вперед.

Аш обратила внимание, как они окружили ее, всадники и пехота; не для защиты, а надменно, как бы демонстрируя, какой они умелый эскорт. Люди, не позволяющие себе проявить страх.

Она слегка покачивалась в седле в такт шагам мерина, проезжая между палатками, глядя сверху на визиготских солдат; теперь она была не та босая женщина, которую они держали в плену в Карфагене; не одиночка, бродившая по их лагерю; но капитан, в окружении отлично вооруженных бойцов, которая – худо ли, хорошо – несет ответственность за отправление их в бой на жизнь или на смерть.

Освещаемая лимонно-желтым светом ранней зари, Фарнс вышла на утоптанную землю. На ней был доспех, но не было шлема. С расстояния в пятьдесят ярдов выражение лица было не разобрать.

«Я могла бы ее убить. Если бы добралась до нее».

С обеих сторон проезда по лагерю выстроились отряды Легиона XIV Утики; солдаты в кольчугах и белых мантиях, влажных от утренней росы, в свете утра вспыхивали наконечники их копий, имеющие форму листа. Она прикинула: от двух до двух с половиной тысяч. Все глаз не спускают с нее и ее эскорта.

– Провались ты, – тихо сказала Аш. – Пусть провалится Карфаген!

И в голове тут же заговорил голос – одновременно и военной машины, и Годфри Максимилиана:

– Прежде чем совершать акт мщения, пойди и выкопай себе могилу.

Ее губы тронула улыбка. Но только внешне – внутри осталась напряженная, регулируемая ярость, которую проявлять нельзя.

– Да… Я никогда не могла понять, что ты хочешь этим сказать.

– Так и понимай – что никакое мщение не стоит такой злобы, такой ненависти. Пытаясь отомстить, сама можешь лишиться жизни.

Сидя в седле, она чувствовала, как раскачиваются ее бедра; одна ее рука – на створке доспеха, другая на животе. Ее всю трясет от холода, но она держит себя в руках. Вспомнился запах крови в холодной камере, такой же холодной, как сегодняшнее утро. Внезапно она ощутила, что в ножнах у нее острый как бритва клинок меча, ощутила его тяжесть своим бедром.

– Есть еще вариант твоей поговорки, – пробормотала она, – и смысл ее такой: только тогда можешь быть уверен, что осуществишь мщение, – когда уже считаешь себя трупом. Потому что побеждает тот нападающий, который не боится смерти. «Прежде чем мстить, пойди и выкопай свою могилу».

– Надо быть очень уверенным в своей правоте, дитя.

— О-о, я ни в чем не уверена. Поэтому мне и надо поговорить с этой женщиной.

Рядом с ней Анжелотти тихо проговорил:

– Ты им простила ребенка господина Фернандо? Караччи, Джон; те, кто умер в доме Леофрика, – да, они – жертвы войны, но ребенка-то можно ли простить?

– У него еще не было души. Изобель, с которой я жила в обозе, теряла двух из каждых трех, причем каждый год, как часы, – Аш огляделась, сощурившись: становилось все светлее, туман поднимался в небо. – Интересно, погиб ли Фернандо?

– Кто знает?

– А вот чего не прощу… – ей давно пора была задуматься. Она давно знала, что слышит машину. Христос Зеленый! Она просто слепо слушалась приказов, ни разу не задумалась, почему идет эта война?

Анжелотти улыбнулся загадочной спокойной улыбкой:

– Мадонна, когда ты отвязала меня от пушечной каретки под Миланом и сказала: «Вступай в мой отряд, я слышу, Лев предсказывает мне победы в войнах», я мог бы сказать ровно то же самое. Ты-то спросила ли когда-нибудь Льва, почему ведется та или иная война?

– Никогда я не спрашивала Льва, в каких сражениях мне участвовать, – прорычала Аш. – Я только спрашивала, как выиграть их, когда мы уже на поле. Это не его дело – находить мне работу!

Под шлемом виднелось бледное горло Анжелотти: он снял наустник; при ее словах он запрокинул голову назад и захохотал. Стоявшие вдоль их пути визиготы с любопытством уставились на них. На лицах эскорта Рочестера было написано: «Что с него взять, – пушкарь!»

– Мадонна Аш, ты самая лучшая женщина в мире! – Анжелотти посерьезнел, но глаза его светились искренней любовью. – И самая опасная. Слава Господу, что ты наш командир, Я вздрагиваю от мысли, что могло быть наоборот.

– Ну, прежде всего, ты так бы и остался привязанным жопой кверху на пушечной каретке, а в мире было бы одним сумасшедшим пушечным капитаном меньше…

– Посмотрим, с кем из визиготских пушкарей можно будет поговорить за время этого перемирия. А пока, мадонна… – золотые кудри Анжелотти, примятые шлемом, потускнели от влажного утреннего воздухе. Он указал рукой в стальном наручнике: – Вот там, мадонна. Видишь? Вон она тебя ждет.

Они скакали вперед, ножны бряцали, ударяясь о доспехи, Аш увидела, что визиготка отошла от своих командиров и вошла под небольшой навес, сооруженный в середине лагеря. На площадке, в середине расстояния в тридцать ярдов голой земли, под простым холщовым навесом стояли стол и два изысканных резных кресла. Никакого закрытого помещения, где можно было бы что-то спрятать, и все будет происходить на публике.

На глазах у всех, но недоступно для чужих ушей, поняла она, судя по расстоянию до стоящей вокруг толпы арифов, назиров и солдат.

Как она и ожидала, из группы солдат вышел вперед ариф Альдерик.

Официально он обратился к ней:

– Прошу вас встретиться с генерал-капитаном.

Аш спешилась, передала поводья пажу Рочестера. Машинально одну руку положила на эфес меча, ладонью ощутив холодный металл креста.

– Я принимаю перемирие, – ответила она так же официально. И прикинула: расстояние в тридцать ярдов свободной утоптанной земли, в центре стоит стол. Она подумала: «Какая цель для стрелков!»

– Прошу сдать оружие, девчонка Аш.

С сожалением она отстегнула пояс, вручила ему, вместе с кожаными ремнями, и меч, и ножны, и кинжал. Кивнув ему, шагнула вперед.

У нее вспотела спина между лопатками под металлическими пластинами брони ее доспехов, под перфорированным шелковым воинским камзолом, пока она пересекала эти ярды открытого пространства.

Фарис ожидала ее, сидя за столиком под навесом, и встала, когда Аш оказалась от нее в десяти ярдах, протянула вперед обнаженные пустые руки. Под ее белой мантией, скрывающей воинский доспех и кольчугу, вполне мог прятаться кинжал. Аш обошлась тем, что подняла наустник и сдвинула забрало, чтобы лучше видеть визиготку; предполагая, что в случае гипотетического стилета ее защитят стальной доспех и заклепанная кольчуга.

– Я заказала бы вина, – сказала Фарис, когда Аш настолько приблизилась, что могла ее слышать, – но боюсь, ты пить не станешь.

– И ты чертовски права, – Аш на минуту остановилась, оперлась руками в рукавицах на спинку резного кресла из белого дуба. Через ткань рукавиц она ощущала форму орнамента – резные гранаты. Она посмотрела сверху вниз на Фарис, уже снова усевшуюся в свое кресло напротив. Это замечательное лицо – знакомое ей только по отражению в исцарапанных зеркалах из полированного металла и в темных, как стекло, прудах речных заводей – все еще поражало Аш: у нее внутри что-то начинало переворачиваться. И она прагматично добавила: – Но пока мы тут прозаседаем и жопы себе отморозим, нам пить захочется.

Ей удалось выдавить из себя самоуверенный смешок; она обошла стол и, откинув заднюю пластину и створку набедренника, уселась в резное кресло. Сидящая напротив нее визиготка не глядя сделала рукой знак, и через несколько секунд ребенок-раб принес им кувшин вина.

Леденящий ветер разогнал утренний туман и сдул на лицо Фарис прядку серебряных волос. Лицо Фарис осунулось, щеки побледнели; под глазами – слабые лиловые тени. «От голода? – подумала Аш. – Нет. Тут что-то посерьезнее».

– Ты вчера была на стенах, в первых рядах обороны, – вдруг сказала Фарис. – Мне донесли.

Аш отстегнула пружину наустника, сдвинула вниз слоистую пластину и протянула руку к серебряному кубку с вином, предложенным рабом. Замерзшим носом унюхала обычный запах вина. Приложила к губам краешек кубка, взболтнула его, по давней привычке создавая видимость, что выпивает залпом; поставила кубок на стол и утерла губы тыльной стороной рукавицы. В рот не попало ни капли.

– Ты этот город атакой не возьмешь, – с равнины она смотрела на Дижон. Отсюда серо-белые стены и башни казались убедительно прочными и обескураживающе высокими. Она отметила, что место для собеседования выбрано достаточно далеко от сохранившихся траншей, теперь продвинувшихся еще ближе к городу. – Черт побери. Отсюда и вправду зрелище малоприятное. Рада, что я не снаружи! Даже несмотря на твои башни-големы…

Фарис, как будто не слыша ее слов, настаивала:

– Но ведь ты вчера участвовала в обороне…

Аш многое поняла из тона визиготки. Сохраняя спокойное выражение лица, дружеское и доверчивое, Аш услышала, что голос собеседницы был крайне напряженным.

– Естественно, я участвовала.

– Но ты молчала! Ты ни о чем не спрашивала каменного голема! Я знаю, что ты не обращалась за советом ни о тактике, ни о чем; я его спросила!

Лимонно-желтый цвет восхода перешел в белый. Поскольку туман рассеялся, Аш рискнула быстро оглядеть ближайшую часть визиготского лагеря. Увидела глубокие, полные грязи колеи; какие-то палатки рваные; коней меньше, чем она ожидала. За войсками, выстроенными рядами – явно отборными, для показухи – она сумела разглядеть, что много народу улеглось на морозной мокрой земле перед кое-как сделанными шалашами из мха. С такого расстояния было не разобрать – может, это раненые; но, скорее всего, здоровые, просто зимой не хватает места в палатках. Лица у выстроившихся шеренгами солдат были изголодавшиеся; худые – но пока не истощенные. Ближе к мосту через реку Сюзон она увидела большую группу припаркованных каменных самоходных осадных машин, или в ожидании атаки, или разбиты…

Фарис взорвалась:

— Как ты можешь рисковать сражаться, не спросив голоса машины?

– Да нет, я его слышу, – доспех не позволял Аш откинуться на спинку кресла, но она аккуратно расположила руки на подлокотниках кресла, создав впечатление расслабленности. – Давай-ка, Фарис, я тебе кое-что расскажу.

Жадно обегая взглядом и фиксируя в памяти число луков и копий, количество загруженных бочками повозок на заднем плане, Аш громко проговорила:

– Я с пяти лет воюю. Нас, ребят из обоза, тренировали. Я уже тогда могла убить человека камнем из рогатки. А к десяти годам я могла пользоваться половинной пикой. В обозе у нас женщины были не для украшения. Бабка Изобель научила меня обращаться с легким арбалетом.

Аш метнула взгляд на Фарис. Та слушала, раскрыв рот, хотела прервать.

– Нет, – не позволила ей Аш. – Ты задала мне вопрос. Выслушай ответ. Я в восемь лет убила двоих. Они меня изнасиловали. Я училась обращаться с мечом вместе с другими пажами, и к тому времени, как мне исполнилось девять, кто-то дал мне сломанный затупившийся клинок. Я была не очень-то сильной, меня лагерная собака могла сбить с ног, но это была тренировка, ты понимаешь?

Визиготка молча кивнула, не спуская с Аш своих темных глаз.

– Они меня все сбивали с ног, а я все поднималась. Мне было лет десять или одиннадцать, и я уже была женщиной, когда стала слышать голос Льва. То есть это был каменный голем, – поправила себя Аш. Лагерь насквозь продувался сухим ветром. Холодными иголочками кололо небольшие непокрытые участки ее тела; снежинки обжигали ее покрытые шрамами щеки. – И примерно за год до того, как я вернулась в наш отряд, я приняла твердое решение: никогда не позволять себе полагаться на кого бы то ни было: ни на святого, ни на Господа Бога, ни на Льва; ни на что и ни на кого. И так я научилась сражаться как с помощью моих Голосов, так и без них.

– А мне отец сказал, – заговорила Фарис, – что у тебя это началось со времени первой менструации. А у меня – я не помню времени, когда бы я его не слышала. И еще ребенком, помню, все мои игры с отцом заключались в этом – как разговаривать с военной машиной. Я не могла бы выигрывать бои в Иберии без него.

Голос и лицо ее были спокойными. Но Аш все же заметила, что она с такой силой сжала в кулаки свои обнаженные кисти, лежавшие на коленях, почти не заметные за краем стола, что у нее побелели костяшки пальцев.

– Давай-ка закончим прошлый разговор, – грубо проговорила Аш. – Две ночи назад, когда я пришла к тебе в лагерь, ты меня спрашивала о моем священнике, Годфри Максимилиане. Ты тогда его слушала, да? Он говорит с тобой таким же образом, как машина.

– Нет! Есть только один голос, и это – каменный голем…

– Нет.

Нетерпеливое возражение Аш прозвучало довольно громко, и его услышали через открытое пространство. Вперед двинулся один из визиготских командиров. Фарис знаком отослала его назад, не сводя глаз с лица Аш.

– Да брось болтать, женщина, – мягко сказала Аш. – Ты знаешь, что другие Голоса существуют. Иначе ты не прекратила бы свои беседы с каменным големом. Ты боишься, что тебя слушают они! Последние двадцать лет ты слушаешь их голоса. Тебе никуда не уйти от этого.

Визиготка разжала кулаки, потерла руки, потянулась за кубком и выпила.

– Почему не могу? Вполне могла, – ответила она. – Но не сейчас. Каждый раз, как начинаю засыпать, вижу кошмары. Они разговаривают со мной прямо на грани засыпания. Каменный голем, Дикие Машины, твой отец Годфри, он говорит со мной таким же манером, как машина обычно говорила. И как может быть такое?

Кираса и наплечники мешали Аш пожать плечами, так что она ими только немного пошевелила.

– Он священник. Когда он умирал, я как раз слышала Голоса машины. Я могу только предположить, что его чудом спасла милость Господня и вложила его душу в машину. А, может, был не Господь, может, Дьявол. Для Годфри время течет не так, как для нас. Это больше похоже на Ад, чем на Небеса!

– Странно. Слышать, как говорит человек, вот в этом месте, – Фарис прикоснулась к своему открытому виску. – Еще одно основание сомневаться. Как я могу верить словам военной машины, если в ней заключена душа человека – причем врага?

Годфри никому не был врагом. Он умер, пытаясь спасти врача, который лечил вашего короля-калифа.

К удивлению Аш, визиготка кивнула:

– Мессир Вальзачи. Он вместе с другими лечит отца, под присмотром кузена Сиснандуса.

Аш щурилась на утреннем солнце. Мороз все крепчал. По земле мело белую снежную крупу, сыплющуюся из редких облаков, собравшихся в северной части неба. Аш перевела разговор.

– Что же все-таки случилось с Леофриком?

Ответа она не ожидала, но Фарис наклонилась вперед и серьезно ответила:

– Он вернулся из Цитадели вовремя и успел спастись в комнате, где находится военная машина.

– Ага. Значит, он был там внизу, когда мы пытались взорвать этот сектор дома.

Визиготка продолжала, как бы не слыша мягкой сардонической усмешки Аш:

– Он был там, когда каменный голем… заговорил. Когда он повторил… слова… других голосов, – она не успела отвести глаза, как Аш успела договорить за нее:

– …что другие голоса сказали тебе.

– Я не дура, – резко ответила Фарис. – Если бы кузен Сиснандус считал, что слова отца свидетельствуют о расстройстве ума, он все равно не сказал бы этого королю-калифу, чтобы не лишать Дом Леофрика оставшегося у него политического влияния. Это я знаю. Но я знаю еще и то, что отец действительно болен. Они нашли его на следующий день среди пирамид, под Господним Огнем, а кругом были мертвые рабы. В разорванных одеждах. Он голыми руками раскапывал стену гробницы.

При мысли об этих руках, которые исследовали ее тело стальными хирургическими инструментами, а теперь ободраны и окровавлены, при мысли о расшатанной психике этого человека, Аш чуть не оскалилась. «Надо же, какое горе».

– Послушай, Фарис, если ты слышала отца Годфри, – она настойчиво развивала свою мысль, – значит, ты слышала Дикие Машины.

– Да, – визиготка смотрела в сторону. – И, наконец, вчера ночью я ничего не могла поделать. Я только слушала. И слышала.

Аш проследила за направлением ее взгляда. И увидела: сотни окружающих лиц смотрят на них обеих; ждут решения судьбы Дижона, обсуждаемой в момент перемирия, в лагерной грязи, в преддверии надвигающейся зимы.

– Они идут за тобой, Фарис.

– Да.

– Многие еще с Иберийских кампаний? И с войны с турками, с Александрией?

– Да.

– Ну, ты права, – сказала Аш, а когда та вопросительно взглянула на нее, продолжила: – Сейчас опасность грозит твоим собственным людям. Диким Машинам наплевать, какой ценой они выиграют эту войну. Во-первых, они говорят тебе, чтобы ты напала на город, взяла его поскорее, уничтожила бы герцога исключительно численным перевесом; а это дурная тактика, ты в таком случае даром теряешь половину своей армии. То есть губишь жизни людей, которых ты знаешь.

– А во-вторых? – резко спросила Фарис.

– А во-вторых – «Мы создали и вырастили Фарис, чтобы она совершила темное чудо, какое когда-то совершил Гундобад. Мы воспользуемся ею, нашим генералом, нашей Фарис, нашим творцом чудес – чтобы уничтожить Бургундию, как будто ее никогда не было».

Произнося слова, высеченные в ее памяти, Аш наблюдала, как на ее глазах лицо собеседницы становилось серым, запавшим, безнадежным.

– Да, – сказала Фарис, – да, я слышала эти слова. Они говорят, что это они сотворили длительную тьму над Карфагеном. Они так сказали.

– Они хотят, чтобы герцог умер и Бургундии не было, чтобы они тогда смогли совершить чудо, в результате которого мир станет опустошенным. Фарис, есть ли дело Диким Машинам до того, будет ли армия визиготов все еще находиться в пределах границ Бургундии, когда это произойдет? Когда тут не останется ничего, кроме льда, тьмы и разрухи, – так уже становится вокруг Карфагена. Ты думаешь, кто-нибудь это переживет?

Фарис откинулась на спинку кресла, ее доспех чуть поскрипывал. Бдительно следя за каждым движением визиготки – ведь любое могло быть сигналом к атаке, например, движение руки в сторону стилета, – Аш, сидя через стол от нее, стала копировать каждое ее движение.

Еще один порыв ветра понес по земле снежную крупу, мимо канатов и колышков, удерживающих навес.

– Зима, – сказала Фарис и взглянула прямо на Аш. – Зима покроет не весь мир.

– Ага, и ты это слышала, – и Аш расслабилась – она и не подозревала, в каком напряжении была все это время. Я же это говорила и Роберту, и Анжели, и Флориану, я же ручалась за свою правоту ценой жизни всего отряда, и Дижона, и многих еще жизней, и пусть это правда или нет, но это слышал по крайней мере еще один человек.

– Если это правда, – сказала Фарис, – куда, по-твоему, мне вести своих людей, а тебе своих, если дойдет до проблемы спасения их? Если они хотят превратить весь мир в пустыню, сжечь… Скажи мне, ты, франкская женщина, куда нам идти, чтобы оказаться в безопасности?

Аш стукнула по деревянному столику кулаком в рукавице:

– Ты же – потомок Гундобада! А я даже не могу силой чуда зажечь дурацкую свечу на алтаре! Это ведь ты предназначена для совершения их чуда!

Взгляд Фарис скользнул в сторону. Почти неслышно она сказала:

– А я даже не уверена, правда ли это.

– Вот как? Ты что, совсем охренела? Ну, так послушай меня: я говорю тебе, что это – правда. Когда я была под Карфагеном, эти чертовы машины развернули меня и поволокли меня к себе, и я ни хрена не могла поделать с этим! У меня не было выбора! Если герцог Карл умрет, вот тут мы все и обнаружим, будет ли у тебя выбор, но к тому времени как бы не стало немного поздно!

– И нам остается одно решение – чтобы ты меня убила.

Аш как будто на стену налетела: от резких метаний визиготки от паники к полной собранности и снова к панике. А Фарис, не шевельнувшись, добавила:

– Я сама могу решить за себя. Ты ведь вот как рассуждаешь: если я погибну, Дикие Машины ничего не могут сделать. Если ты сейчас шевельнешься, двенадцать моих снайперов выпустят стрелы в твой доспех, ты и встать с кресла не успеешь.

Внутренним зрением Аш живо представила себе эти стрелы: тело толщиной в палец; головка длиной в четыре дюйма, четырехгранная, острая; может металл пробить. И постаралась стереть эту картину.

– Снайперы, никак не меньше, – спокойно проговорила она. – Да и вообще я уже слышала твои доклады в Карфаген. Ты меня бы уже пристрелила, только тебе Дижон будет труднее взять, если ты начнешь убивать их популярных героев. И еще ты думаешь, что я предам тебе город.

– Ты моя сестра. Я не хочу убивать тебя, разве что в крайнем случае.

Эта женщина говорила исключительно серьезно. Внезапно Аш почувствовала приступ жалости к ней. «Ведь такая молодая. И все еще думает, что ты на это способна».

– Я убила бы тебя без раздумий, – призналась Аш. – Если бы пришлось.

– Еще бы, – взгляд женщины переходил с мальчика-раба, стоявшего в нескольких шагах с кувшином вина, у него были белые, как одуванчик, волосы; на других рабов, наконец, остановился на самой Аш.

– Они не могут меня заставить что-то делать. Никакого чуда, ничего. Я больше не хочу говорить с военной машиной. Я не хочу ничего слушать! Конечно, они ничего не могут сделать, пока я не заговорю с ними, а я не хочу, не хочу!

– Возможно. Но это значит чертовский риск.

– А ты чего хочешь, чтобы я сделала? – ее взгляд стал острым. – Убить себя, потому что голоса в моей голове говорят мне, что я должна совершить дьявольское чудо? Я – как ты, девчонка Аш, я солдат. Я никогда не совершала чудес! Я молюсь, я хожу к мессе, я жертвую, когда надо, но я не священник! Я женщина. Я дождусь, пока мы убьем этого бургундского герцога, и посмотрю, смогу ли…

– Поздно уже! – прервала ее Аш, и Фарис замолчала. – Эти существа способны погасить солнце. Они же это сделали. Смотри, они забирают солнечную энергию и они оделяют ею тебя, – это так же, как милость Господа нисходит на священника, – и что ты думаешь, тебе после этого так просто будет отказаться?

Женщина облизнула губы. Когда она заговорила, в ее голосе уже не было нотки надвигающейся истерики.

– Что бы ты мне предложила сделать? Броситься на свой меч?

– Уговорила бы господина амира Леофрика разрушить каменного голема, – тут же выпалила Аш.

Визиготка смолкла и молчала долго, можно было до сотни сосчитать. Молчание прервало ржание боевого коня из рядов солдат. На солнце сверкали орлы визиготских легионов.

«Мне не подойти к ней и не убить прежде, чем они убьют меня.

Может, и не придется».

– Сделай это, – настаивала Аш. – Тогда они до тебя не доберутся. Каменный голем – их единственная связь.

– Предать своего Бога, – пораженная Фарис отрицательно качала головой.

– Они однажды говорили с твоим ясновидящим Гундобадом, и один раз с Роджером Бэконом, – настойчиво сказала Аш. – А уже потом – с военной машиной, с нами. У них другого голоса нет. У тебя тут армия. Леофрик тебе отец, не важно, что он болен. Ты обладаешь властью. Никто не может запретить тебе вернуться в Карфаген и превратить каменного голема в обломки!

Женщина в визиготской кольчуге быстро поняла ее мысль, хотя Аш казалось, что та размышляла немыслимо долго.

– Значит, отрезать от себя эти «Дикие Машины» – ценой того, что я больше никогда не буду участвовать в сражениях.

– Или ты, или машина, – в легкой улыбке приподнялись уголки губ Аш. С юмором она сказала: – По сути дела, ты права: вот я тут сижу с генералом визиготской армии и прошу ее разрушить тактическую машину, которая помогает ей выигрывать войны…

– Я, честно, хотела бы, чтобы это оказалось такой военной хитростью, – Фарис переплела пальцы, поставила локти на стол и оперлась подбородком на руки.

Аш не слышала в голове никаких голосов, которые бы свидетельствовали, что Фарис обращается к военной машине, к Леофрику или Сиснандусу. Обе они молчали.

Через некоторое время Фарис подняла голову:

– Теперь я могла бы помолиться о том, чтобы твой герцог остался жив.

«Он… не мой герцог», – чуть не запротестовала Аш. Но не стала. – Он сейчас мой наниматель, так что предполагается, что я желаю ему выздоровления! Даже если там почти нечего поставить на карту.

Фарис хмыкнула. Протянула руку за кубком и снова отпила, от вина ее верхняя губа стала лиловой.

– Почему бургундский герцог?

– Не знаю. И ты не знаешь?

– Нет. Не рискую спрашивать, – Фарис искоса посмотрела на небо, на собирающиеся желто-серые тучи. – Мой отец – Леофрик никогда не разрушит каменного голема. Даже сейчас. Он жизнь ему посвятил, и нас всю жизнь воспитывал. И он болен, а разговаривать с кузеном Сиснандусом я могу только при помощи военной машины, и меня… подслушивают. Тут выход один: мне самой поехать туда, проехать по всей территории и пересечь море, чтобы поговорить лицом к лицу.