Текст книги "Синяя лилия, лиловая Блу (ЛП)"

Автор книги: Мэгги Стивотер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 21 страниц)

– Разве?

– Ну, и от кого теперь бросает в дрожь? – поинтересовался Ноа.

Адам вскинул на плечо свой рюкзак и направился в сторону тропинки.

– Пошли. Нам сюда.

Каменистая узкая тропинка была усыпана крошевом листьев. Земля резко обрывалась с одной стороны и уходила круто ввысь с другой. Адам был до невозможности хорошо осведомлён о массивных валунах, которые торчали на дороге. Под пушистым мятно-зелёным лишаём камни казались прохладными и живыми, истовыми проводниками энергетической линии. Он вёл Ноа и Блу вверх, пока они не пришли к как попало стоящим валунам. Ступив с дорожки, Адам забрался на них, найдя точки опоры на выступающих камнях, и выставил вперёд три веточки. Большие синие камни были свалены друг на друга, словно гигантский игрушечный детский городок-конструктор.

Да, оно.

Он всмотрелся в расщелину размером с человека.

Блу предположила:

– Змеи? Гнёзда? Медведи?

– Защищённый национальный парк, – сказал Ноа с мрачно веселым юмором. А потом, с неожиданной отвагой: – Я пойду туда первым. Они не смогут мне навредить.

Он казался размытым и нереальным, когда скользнул внутрь. И тишина, тишина.

Блу всмотрелась в пещеру.

– Ноа?

Из расщелины раздался громкий шорох. Внезапно большой клуб дубовых листьев разорвался у входа, поразив Блу и Адама.

Ноа вновь появился. Он вытащил четыре с половиной дубовых листа из торчащих волос Блу и убрал несколько крошек листьев с переносицы Адама.

– Безопасно.

Адам был рад, что он с ними.

Внутри было тускло, но не темно; свет шёл от входа и ещё снизу, где скалы не идеально громоздились друг на друга. В центре небольшого пространства располагался большой валун размером с письменный стол или алтарь. Поверхность была потёртая и в форме чаши.

Он помнил или осознавал это после озарения в мастерской.

Он ощущал небольшое потряхивание нервов или предчувствие. Было странно делать такое на публике. Он не знал, как выглядит со стороны.

– Налей воды вот сюда, Блу.

Блу провела рукой по камню, убирая мусор.

– Ох! – достав чёрный камень из кармана, она расположила его в углублении. Затем медленно заполнила водой.

Неглубокий прудик отражал тёмный потолок.

Ноа держался достаточно далеко от него, чтобы быть уверенным, что он не отражается. Его страх высосал всё тепло из окружающего пространства. Блу протянула ему руку, но он покачал головой.

Так что она осталась около Адама, прижавшись к его плечу, и Адам обнаружил, что этому тоже рад. Он не мог припомнить, когда последний раз его кто-нибудь касался, и это странным образом его заземляло. Спустя секунду он понял, что отчасти это, возможно, тоже способность Блу усиливать ту часть Энергетического пузыря, с которой он был связан.

Они наблюдали за водой. Он делал такое раньше, но никогда так, в окружении скал. Было ощущение, что кто-то ещё находился с ними в помещении. Он не хотел признавать, что уже был запуган тёмным прудом, хотя ничего сверхъестественного ещё не происходило. Ни один из них не говорил ничего в течение нескольких минут.

Наконец, Блу произнесла:

– Это всё равно, что кто-нибудь бы сказал тебе: «Классный свитер, чувак!» Когда ты одет в форму Аглионбая.

– Что?

– Я хочу объяснить, почему так разозлилась на того старика. Я пыталась придумать способ объяснить. Знаю, вы не поняли. Но вот почему.

Так оно и было, он, правда, не понял суматоху на заправке, если не считать того факта, что её это беспокоило, а ему не нравилось, когда она беспокоилась. Но она тоже была права относительно свитера. Люди предполагали что-то, основываясь на свитере Аглионбая или пиджаке, он делал так сам. Всё ещё делал.

– Я понял, – прошептал он в ответ. Он не был уверен в том, почему они шептали, но сейчас чувствовал себя лучше. Более нормальным. Здесь они управляли. – Так проще.

– Точно. – Она глубоко вдохнула. – Ладно. Что теперь?

– Я собираюсь заглянуть туда и сосредоточиться, – сказал Адам. – Я могу отключиться.

Ноа хмыкнул.

Однако голос Блу звучал практично.

– Что ты хочешь, чтобы делали мы, если ты отключишься?

– Не думаю, что вы должны что-либо делать. Я действительно не знаю, на что это похоже со стороны. Наверное, пользуйся своим суждением, если что-то покажется тебе неправильным.

Ноа обернул руки вокруг себя.

Наклонившись над прудом, Адам увидел своё лицо. Он не замечал, что не выглядит так, как другие, до старших классов, когда другие стали это замечать. Он не знал, выглядел ли он хорошо или плохо... только по-другому. Вплоть до толкования странности его лица как красивой или уродливой.

Он ждал, когда его очертания исчезнут, размажутся в ощущения. Но всё, что он видел, это своё испачканное Генриеттой лицо и опущенные вниз тонкие губы. Он желал не взрослеть до такой степени, чтобы стать похожим на комбинацию геномов своих родителей.

– Не думаю, что сработает, – сказал он.

Но Блу не ответила, и спустя пол удара сердца Адам осознал, что его рот в отражении не двигался, когда он говорил. Его лицо просто смотрело в ответ, брови подозрительно и беспокойно вытянулись.

Его мысли закручивались вихрем внутри, заволакивая илом прудик воды. Люди были настолько циркулярны; они проживали одни и те же медленные циклы радости и страдания снова и снова, никогда ничему не учась. Каждый урок во вселенной должен был быть преподан биллионы раз и так никогда и не отложиться. «Как мы высокомерны, – подумал Адам, – рожаем детей, которые не могут самостоятельно ни ходить, ни говорить, ни есть. Насколько мы уверены, что ничего их не уничтожит до тех пор, пока они не научатся заботиться о себе самостоятельно. Насколько они были хрупкими, безнадзорными, измученными и ненавистными. Животные-жертвы рождались в страхе».

Он не знал, каково родиться в страхе, но он этому обучился.

Может, и хорошо, что мир забывал каждый урок, каждое хорошее и плохое воспоминание, каждый триумф и падение – всё умирало с каждым поколением. Возможно, такая культурная амнезия сберегала их всех. Возможно, если бы они всё помнили, надежда бы умерла.

«Снаружи себя», – напомнил ему голос Персефоны.

Оторвать себя было трудно; это странный, жуткий комфорт – стирать свои внутренние границы.

С усилием он снова привлёк Энергетический пузырь. Он ощущал поле энергии в своём уме. Где-то там было бы сражение или рассеивание, какая-то болезнь, которую он мог бы вылечить.

Вот оно. Далеко вниз по энергетической линии энергия переламывалась. Если бы он сконцентрировался, то смог бы увидеть почему: шоссе было проложено через гору, выдолбленно в скале, прерывая природную полосу энергетической линии. Сейчас она неровно разбрызгивала энергию, потому что перескакивала над и под шоссе. Если бы Адам смог выровнять несколько заряженных камней на вершине той горы, это бы вызвало цепную реакцию, которая в итоге заставила бы уйти под землю, под шоссе, снова соединить истрепавшиеся концы.

Он спросил:

– Почему ты хочешь, чтобы я сделал это? Rogo aliquem aliquid[36].

Он на самом деле не ждал ответа, но услышал невнятный лепет, он понял только одно слово – Грейворен.

Ронан, который без труда разговаривал на языке Энергетического пузыря. Не Адам, который всячески старался.

Но не во внутреннем дворе Аглионбая. Тогда он не старался. Это был не язык. Просто он и Энергетический пузырь.

– Не Ронан, – сказал Адам. – Я. Я делаю это для тебя. Скажи мне. Покажи мне.

Его закидало изображениями. Связи пронзались электричеством. Вены. Корни. Разветвлённая молния. Притоки. Ветви. Стебли обвивались вокруг деревьев, стада животных, капли воды, бегущие вместе.

«Я не понимаю».

Пальцы переплетались друг с другом. Плечо опиралось на плечо. Кулак натыкался на кулак. Рука вытаскивала Адама из грязи.

Энергетический пузырь бешено обстреливал Адама его собственными воспоминаниями, и те проносились в его мозгу. Изображения Гэнси, Ронана, Ноа и Блу метнулись так быстро, что Адам не смог все их удержать.

Тогда сеть из молний пронзила весь мир, озарив энергетическую сеть.

Адам всё ещё не понимал, а потом понял.

Было больше одного Энергетического пузыря. Или больше того, чем бы это ни было.

Сколько? Он не знал. Насколько живыми они были? Этого он тоже не знал. Они мыслили, были ли они чуждыми, умирали ли они, были ли они хорошими, были ли они правильными? Он не знал. Но он знал, что было больше, чем один, и этот один протягивал свои пальцы, будто хотел дотянуться до другого.

Грандиозность мира росла и росла внутри Адама, и он не знал, мог ли её удержать. Он был просто мальчиком. Предназначалось ли ему это знать?

Они уже преобразовали Генриетту, пробудив энергетическую линию и усилив Энергетический пузырь. На что будет похож мир, если в нём пробудятся несколько таких лесов? Разорвёт ли он себя, потрескивая электричеством и магией, или это колебание маятника было результатом сна длиною в несколько сотен лет?

Сколько королей спали?

«Я не смогу такое сделать. Это слишком много. Я не создан для такого».

Сомнение внезапно мрачно ворвалось в него. Оно было вещью, это сомнение, оно имело вес, тело и ноги...

Что? Адам подумал, что сказал это вслух, но он не вполне мог припомнить, чем выполнение действия отличалось от его представления. Он бродил слишком далеко от собственного тела.

И снова он почувствовал, как сомнение достигает его, говорит с ним. Оно не верило в его силы. Оно знало, что он притворялся.

Адама затянули слова. Ты Энергетический пузырь? Ты Глендовер? Но слова казались неправильной средой для этого места. Слова были для ртов, а у него больше ни одного не было. Он потянулся через мир; он никак не мог найти дорогу обратно в пещеру. Он был в океане, мрачно в него погружаясь.

Он был один помимо этой штуки, и он считал, что оно ненавидит или хочет его, или и то, и другое. Он стремился увидеть его; это было бы самым худшим.

Адам покрутился в черноте. Все направления выглядели одинаково. Что-то поползло по его коже.

Он находился в пещере. На корточках. Потолок был низким, и сталактиты касались его спины. Когда он достал стену, она ощущалась реальной под его пальцами. Или как будто стена была реальной, а он нет.

Адам.

Он повернулся на голос, и это была женщина, которую он знал, но не мог назвать. Он был слишком далёк от собственных мыслей.

Хоть он и был уверен, что это её голос, она на него не смотрела. Она согнулась в пещере рядом с ним, брови сошлись от сосредоточения, кулак прижат к губам. Мужчина стоял на коленях поблизости, но всё в его свёрнутом, долговязом теле предполагало, что он был не на связи с женщиной. Они оба не двигались, лицами обращены к двери из камня.

Адам, иди.

Дверь уговаривала её коснуться. Она описывала удовлетворение от поворота ручки под его рукой. Обещала понимание его внутренней черноты, если он её толкнёт. Пульсировала в нём голодом, возрастающим желанием.

Он никогда ничего не хотел так сильно.

Он был напротив. Он не помнил, как сократил расстояние, но как-то это сделал. Дверь была тёмно-красная, покрытая корнями, сучками и коронами. Ручка была маслянисто-чёрной.

Он так далеко ушёл от своего тела, что даже не мог себе представить, как начать возвращаться.

Нужны трое, чтобы открыть дверь.

Иди.

Адам присел и не двигался, пальцами упёрся в камень, испуганный и жаждущий.

Он чувствовал, как где-то далеко становится старше его тело.

Адам, иди.

«Не могу, – подумал он. – Я заблудился».

– Адам! Адам. Адам Пэрриш.

Он пришёл в ярость от боли. Лицо было влажным, руки были влажными, вены переполнены кровью.

Голос Ноа усилился:

– Зачем ты порезала его так глубоко!

– Я не примерялась, – сказала Блу. – Адам, ты, кретин, скажи что-нибудь.

Боль сделала любой возможный ответ язвительнее, чем он получился бы в ином случае. Вместо этого, он зашипел и подскочил, зажав одну руку другой. Окружение медленно восстанавливалось перед ним, он и забыл, что они залезли между этими валунами. Ноа присел в дюйме от него, не отрывая от него глаз. Блу стояла немного позади.

Всё стало собираться в единую картину. Он слишком ощущал пальцы, рот, кожу, глаза и всего себя. Он даже не мог припомнить, когда был так рад быть Адамом Пэрришем.

Его взгляд сфокусировался на розовом складном ноже в руке Блу.

– Ты меня порезала? – произнёс он.

Плечи Ноа упали от облегчения при звуке его голоса.

Адам изучал свою руку. Чистый разрез портил её тыльную сторону. Кровь лилась на всю катушку, но рана не болела, пока он не двигал рукой. Должно быть, нож был очень острым.

Ноа коснулся края раны своими морозными пальцами, и Адам их отбросил. Он изо всех сил пытался вспомнить всё, что только что сказал голос, но оно уже ускользало из головы, словно сон.

Там даже были слова? Почему он решил, что там были слова?

– Я не знала, что ещё попытаться предпринять, чтобы вернуть тебя, – призналась Блу. – Ноа сказал порезать тебя.

Его привёл в замешательство складной нож. Казалось, он представляет собой другую сторону Блу, сторону, которой, как он думал, не существует. Его мозг утомлялся, когда он пытался сопоставить это с остальной Блу.

– Почему ты меня остановила? Что я делал?

Она ответила «ничего» в тот же момент, как Ноа сказал «умирал».

– У тебя стало какое-то пустое лицо, – продолжила она. – А потом твои глаза просто... остановились. Не моргали? Не двигались? Я старалась вернуть тебя назад.

– А затем ты перестал дышать, – сказал Ноа. Он раскачивался на своих ногах. – Я говорил вам. Я говорил, что это плохая идея, а меня никто не слушал. «Ох, с нами всё будет хорошо, Ноа, ты вечно ждёшь неприятностей». И следующее, что я знаю, ты в каком-то роде в плену у смерти. И никто так и не скажет: «Ноа, знаешь, ты был прав, спасибо, что спас мне жизнь, потому что быть мёртвым отстойно». Они просто всегда...

– Хватит, – перебил Адам. – Я пытаюсь вспомнить всё, что произошло.

Там было что-то важное... трое... дверь... женщина, которую он узнал...

Всё исчезало. Всё, кроме ужаса.

– В следующий раз я оставлю тебя умирать, – проговорила Блу. – Ты забыл, Адам, пока брал на себя роль специальной снежинки, где я выросла. Ты знаешь фразу, которую говорят, когда кто-то помогает тебе в течение ритуала или гадания? Это «спасибо». Тебе не следовало брать нас, если ты хотел всё проделать один.

Он помнил: он заблудился.

Что означало, если бы он пришёл один, он был бы уже мёртв.

– Извини, – сказал он. – Я вёл себя как мудак.

Ноа ответил:

– Мы не это хотели сказать.

– Я это, – возразила Блу.

***

Затем они поднялись на вершину горы и, когда солнце опалило их сверху, нашли камни, которые Адам видел в пруду для гадания. Чтобы сдвинуть камни всего на несколько дюймов, им потребовалось все их объединённые силы. Адам не знал, как бы он и с этим управился без помощи. Возможно, он делал всё неверно, и был лучший, более присущий магам способ.

Он оставлял кровавые отпечатки пальцев на скале, но было в этом что-то удовлетворяющее.

Я был тут. Я существую. Я жив, потому что кровь течёт.

Он не переставал быть благодарным за своё тело. Привет, некогда трескавшиеся руки Адама Пэрриша, я счастлив, что вы у меня есть.

Они знали, в какой точно момент распутали линию, потому что Ноа произнёс:

– Ах!

И вытянул пальцы вверх. Во всяком случае, в течение нескольких минут он вырисовывался на фоне мертвенно-бледного неба, и не было никакой разницы между ним, Блу и Адамом. Нельзя было сказать, что он даже на чуть-чуть меньше, чем полностью живой.

Пока их били ветра, Ноа дружески перебросил одну руку через плечи Блу, а другую – вокруг плеч Адама, и притянул их к себе. Они направились, пошатываясь, в сторону тропы. Рука Блу зацепилась за спину Ноа, а её пальцы ухватили футболку Адама, так что они были одним существом, пьяным шестиногим животным. Рука Адама билась в такт его сердца. Возможно, он истёк бы кровью до смерти по пути с горы, но ему было всё равно.

Внезапно, (когда Ноа был рядом, Блу – с другой стороны от Ноа, трое сильных), Адам вспомнил женщину, которую видел в чаше.

Он неожиданно осознал, кем она была.

– Блу, – сказал он. – Я видел твою маму.

Глава 40

– Это одно из моих любимых мест, – сказала Персефона, слегка толкая туда-сюда кресло-качалку босыми ногами. Её волосы каскадом падали по рукам. – Здесь так по-домашнему.

Адам уселся на край кресла возле неё. Ему не сильно нравилось это место, но он этого не говорил. Она попросила его встретиться с ней здесь, а она почти никогда не принимала решений о месте встречи; она оставляла это ему, что всегда казалось своего рода тестом.

Это был странный, старый универсальный магазин из тех, которые поумирали везде, но не были чем-то необычным вокруг Генриетты. Снаружи, как правило, он выглядел так: масштабно, вдоль низкого крыльца выставлены кресла-качалки лицом к дороге, изрытая колеями гравийная парковка, вывески о закусках и сигаретах в окнах. Внутри обычно располагался продуктовый магазин с брендами, о которых никто никогда не слышал, футболками, которые Адам бы не одел, рыболовными снастями, игрушками из другого десятилетия и с редким чучелом головы оленя. Это было место, которое Адам, деревенщина, находил населённым людьми, которых он считал ещё большими деревенщинами.

Гэнси всё же, наверное, здесь бы понравилось. Это было одно из тех мест, где время казалось неуместным, особенно в такой вечер: пёстрый свет распылялся сквозь листья, скворцы пели среди близко натянутых телефонных проводов, старые люди в старых грузовиках медленно проезжали мимо – всё это выглядело так, будто могло случиться двадцать лет назад.

– Три, – произнесла Персефона, – очень сильное число.

Уроки с Персефоной были чем-то непредсказуемым. Он никогда не знал, входя, что он собирается выучить. Иногда он так и не понимал этого, выходя оттуда.

В этот вечер он хотел спросить у неё о Море, но было трудно задавать Персефоне вопрос и получить ответ, когда тебе этого хотелось. Обычно такое срабатывало лучше всего, если ты задавал вопрос прямо перед тем, как она собиралась в любом случае дать ответ.

– Как трое спящих?

– Конечно, – ответила Персефона. – Или три рыцаря.

– Три рыцаря?

Она указала, привлекая его внимание, на большую ворону ли ворона, медленно прыгающего на другой стороне дороги. Было сложно сказать, думала ли она, что это было знаменательно или просто смешно.

– Были там однажды. А ещё три Иисуса.

Это заняло у Адама минуту.

– О Боже. Ты имеешь в виду Отца, Сына и Святого Духа?

Персефона покрутила маленькой рукой.

– Я всегда забываю имена. Три богини тоже. Думаю, одну звали Война, а другая была ребёнком... Не знаю, я забываю детали. Три – важная часть.

Он лучше играл в такие игры, чем прежде. Лучше угадывал связи.

– Ты, Мора и Кайла.

Может, сейчас было время поднять этот вопрос...

Она кивнула или качнулась, или и то, и другое.

– Три – стабильное число. Пятёрки и семёрки тоже хороши, но три лучше всего. Всё всегда растёт до тройки или сжимается до тройки. Лучше всего начать с этого. Два – ужасное число. Два для соперничества, борьбы и убийства.

– Или для брака, – подумав, добавил Адам.

– Одно и то же, – ответила Персефона. – Тут три доллара. Пойди внутрь и купи мне вишнёвую колу.

Он так и сделал, стараясь думать всё время, как спросить об использовании своего видения для поисков Моры. С Персефоной было возможно и такое, что они в действительности говорили об этом всё время.

Когда он вернулся, то внезапно сказал:

– Это последний раз, не так ли?

Она продолжила раскачиваться, но кивнула.

– Я думала поначалу, что ты мог бы заменить одну из нас, если бы что-нибудь случилось.

Потребовалось много времени, чтобы у предложения появился смысл, а когда он, наконец, его понял, чтобы удержаться от ответа, понадобилось ещё больше времени.

– Я?

– Ты очень хороший слушатель.

– Но я... я... – Он не мог придумать, как закончить фразу. Наконец, он выдал: – Уезжаю.

Хоть он и сказал это, он знал, что имел в виду не то.

Но Персефона просто произнесла своим тонким голоском:

– Но теперь я вижу, что так никогда не будет. Ты как я. Мы действительно не как другие.

Другие кто? Люди?

Ты непостижимый.

Он подумал о том моменте на вершине горы с Блу и Ноа. Или в зале суда с Ронаном и Гэнси.

Он больше не был уверен.

– Нам действительно лучше в собственной компании, – сообщила Персефона. – Иногда это делает всё сложнее для других, когда они не могут нас понять.

Она пыталась заставить его что-нибудь сказать, установить какие-нибудь связи, но он не был уверен какие. Он выдавил:

– Не говори, что Мора мертва.

Она раскачивалась и раскачивалась. Тут она остановилась и посмотрела на него своими чёрными-чёрными глазами. Солнце опустилось за линию деревьев, делая чёрным кружево листьев и белым кружево её волос.

У Адама перехватило дыхание. Он спросил тихим голосом:

– Ты можешь увидеть собственную смерть?

– Любой её видит, – мягко сказала Персефона. – Хотя большинство людей заставляют себя перестать смотреть.

– Я не вижу свою собственную смерть, – сообщил Адам. Но как раз, когда он это сказал, он ощутил, как уголок знания вгрызся в него. Смерть была сейчас, она наступала, она уже случалась. Где-то, когда-то он умирал.

– Ах, видишь, – произнесла она.

– Это не то же самое, как знать как.

– Ты не сказал как.

То, что он хотел сказать, но не мог, потому что Персефона бы не поняла, это что он был напуган. Не наблюдением чего-то такого, как это. А тем, что однажды, он не будет способен увидеть что-то ещё.

Что-то настоящее. Мирское... Человеческое.

«Мы действительно не как другие».

Но он думал, что, может быть, он был таким, как другие. Он думал, он должен быть таким, потому что его глубоко заботило исчезновение Моры, и его даже ещё глубже заботила смерть Гэнси, и теперь, когда он об этих моментах знал, он хотел что-нибудь с ними сделать. Ему это было нужно. Он был Энергетическим пузырём, тянущимся к другим.

Он сделал дрожащий вдох.

– Ты знаешь, как умёт Гэнси?

Персефона совсем немного высунула язык. Она, казалось, не заметила, как это сделала. Затем сообщила:

– Вот ещё три доллара. Иди купи вишнёвую колу себе.

Он не взял денег. Но произнёс:

– Я хочу знать, как долго тебе известно о Гэнси. С самого начала? С самого начала. Ты знала это, когда он вошёл в дверь за гаданием! Ты вообще собиралась нам сообщить?

– Не знаю, почему бы я поступила так нелепо. Возьми себе колу.

Адам всё ещё не брал купюры. Обхватив руками подлокотники своего кресла-качалки, он сообщил:

– Когда я найду Глендовера, я попрошу его о жизни Гэнси, и вот как всё будет.

Персефона просто смотрела на него.

В его голове Гэнси дрожал и брыкался, покрытый кровью. Только теперь это было лицо Ронана... Ронан уже умирал, Гэнси собирался умереть... Где-то, когда-то. Такое происходило?

Он не хотел знать. Он хотел знать.

– Тогда скажи мне! – воскликнул он. – Скажи мне, что сделать!

– Что ты хочешь, чтобы я сказала?

Адам отскочил от кресла так быстро, что оно бешено раскачивалось без него.

– Скажи мне, как его спасти!

– На какое время? – поинтересовалась Персефона.

– Хватит! – сорвался он. – Хватит! Прекрати быть такой... такой... широких взглядов! Я не могу смотреть на большую картинку всё время, или в чём там смысл? Просто скажи, как мне удержаться и не убить его!

Персефона задрала голову.

– Что заставляет тебя думать, что его убьёшь ты?

Он уставился на неё. А потом направился внутрь магазина за ещё одной вишнёвой колой.

– Жажда? – спросила кассир, когда Адам протянул ей деньги.

– Другая была для моей подруги, – ответил Адам, хотя не был уверен, что кто-нибудь был другом Персефоны.

– Твоей подруги? – переспросила кассир.

– Вероятно.

Он вернулся наружу и обнаружил крыльцо пустым. Его кресло-качалка всё ещё немного раскачивалась. Другая вишнёвая кола стояла рядом.

– Персефона?

С внезапным дурным предчувствием он бросился к креслу-качалке, в котором она сидела. Опустил руку на сидение. Холодное. Опустил руку на сидение своего кресла. Теплое.

Он вытянул шею, чтобы посмотреть, не вернулась ли она в машину. Пусто. Парковка была безмолвной; даже птицы исчезли.

– Нет, – выдохнул он, хотя никого не было, кто бы мог услышать. Его разум – разум, любопытно переделанный Энергетическим пузырём – лихорадочно собирал всё, что он знал и чувствовал, всё, что Персефона говорила, каждый момент с тех пор, как он приехал.

Солнце заползло за деревья.

– Нет, – повторил он.

Кассир стояла у двери, закрываясь на ночь.

– Подождите, – сказал Адам. – Вы видели мою подругу? Или я пришёл сюда один?

Она приподняла одну бровь.

– Извините, – произнёс он. – Знаю, как это звучит. Пожалуйста. Я был один?

Кассир колебалась, ожидая розыгрыша. Затем кивнула.

Сердце Адама казалось бездонным.

– Мне нужно воспользоваться вашим телефоном. Пожалуйста, мадам. Всего на секунду.

– Зачем?

– Произошло кое-что ужасное.