Текст книги "Грешник (ЛП)"
Автор книги: Мэгги Стивотер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)
В них не было ничего ужасного. У них не было никакой фактической власти надо мной. Не больше, чем у кого-либо другого.
Дело никогда не было в них. Всегда во мне.
Это осознание было как слово, которое мне должны были объяснять каждый раз, когда я слышал его. Его предназначение никогда не усваивалось
Они были просто обычными людьми.
Я спросил:
– Как доехали?
Казалось, они ждали целую неделю, пока я спрошу их. История полилась из их уст. Она заняла много времени, была действительно скучной и не включала в себя ни одну из тех деталей, которые я сам бы добавил, но зато включала множество тех, которые я бы не стал. В середине истории работница принесла нам всем холодный чай из маракуйи, моей матери она принесла какие-то необычные блинчики, моему отцу – омлет с авокадо, а мне – вафлю с улыбкой Коула Сен-Клера, нарисованной на ней взбитыми сливками.
Ничего из этого не было сенсационным; мы не говорили об одной важной вещи. Но ничего из этого не было ужасным или вроде того. В конце-концов, этот прием пищи ничего не дал, мы разойдемся своими отдельными путями: я – в одну сторону, мои родители – в другую, работница – в третью.
Раньше это было важно. Раньше это было борьбой с превращением в моего отца. Но сейчас, сидя здесь, казалось невозможным, что это вообще могло бы когда-то произойти. Я потратил столько времени на это зря. Я продолжал осознавать, что монстром, с которым я боролся, был всего лишь я.
Когда мы доели, я расплатился у кассы наличкой.
Работница спросила:
– Ну как вам еда?
– Это было потрясающе, – сказал я. – Ваш выбор был превосходен. Завтра вы должны держать этот блокнот с одобрением от ментального гиганта.
Она прикрыла улыбку рукой. Я хотел поблагодарить ее за мрачное осознание того, что, в конце концов, я был своим худшим врагом, но не знал, как лучше это сделать. Так что я просто подарил ей еще одну улыбку Коула Сен-Клера и вернулся к столу.
– Было довольно мило, – сказала моя мать. – Хорошая находка.
Они не собирались спрашивать, пытался ли я убить себя. Они не собирались спрашивать о Викторе. Они не собирались спрашивать о чем-то неприятном. Не знаю, почему это меня удивило. Они никогда этого не делали.
Мой отец сложил свою салфетку в двенадцать разных геометрический фигур.
– Нам следует вызвать такси, если хотим прибыть в аэропорт вовремя. Коул, не знаешь, здесь ездят такси?
– Оу, – сказал я, вынимая ключи от мустанга. – Я могу вас подбросить. Кажется, у меня есть спортивная машина.
Глава 39
ИЗАБЕЛ •
коул: я пережил своих родителей, твоя очередь писать мне
я:
коул: вот мой номер, на случай, если ты забыла его
я:
коул: пожалуйста
я:
коул: изабел, прошу тебя
я:
коул:
Глава 40
КОУЛ •
После моих безуспешных попыток заняться чем-то более увлекательным, чем надевать штаны, уже который день подряд, мне позвонила Бейби.
– Время вышло, Коул. Что сегодня делаешь?
Желания творить вообще не было. Я пролистал небольшой блокнотик до ее первоначального списка дел.
– Квартальная вечеринка[35].
– Круто.
Да. Круто. Квартальная вечеринка. Отлично. Я смог собрать все это в кучу только после того, как убрал из ванной то дерьмо, которое оставил за собой после многочисленных превращений несколько ночей тому назад.
Я должен буду сообщить об этом миру через Виртуального Коула. Я отчаянно старался не писать Изабел, пока она сама этого не сделает, но больше не мог ждать.
«Можешь привлечь коулбота чтобы разыграть сегодня вечеринку»
Я переписал сообщение десять раз прежде, чем отправить его. Не лучший вариант, но в нем не должна была прозвучать ни горечь, ни нужда. Все знаки препинания, что я добавлял, указывали либо на то, либо на другое, так что в итоге я решил использовать старое доброе отсутствие грамматики, чтобы обозначить свое равнодушие.
Изабел тут же ответила:
«Дай мне полчаса.».
Ее пунктуация означала, что я не должен думать, будто мы не в ссоре. Двадцать девять минут спустя она прислала мне имя и адрес победителя.
Ох уж этот конфетно-букетный период.
Через семь минут после этого я закончил с уборкой в ванной, через девять минут прибыл Ти с камерами, а через пятнадцать минут – Джереми со своим пикапом.
Будучи в группе, ты тратишь первые четыреста тысяч лет своей карьеры таская свое дерьмо туда-сюда. Твои колонки, стойки для колонок, экран, микрофоны, звукосниматели, кабели, провода от микрофонов, провода от колонок, инструменты, все подряд. Забыл что-то – облажался. Сломал что-то – облажался. Провод оказался слишком коротким? Облажался.
Но, не смотря на это, однажды тебя ждет успех…
Ты соберешь все это дерьмо в мустанг последней модели и пикап, надеясь, что ничего не забыл.
Размечтался, как же.
– Я бы мог взять что-нибудь, – сказал Ти извиняющимся голосом с камерой на плече, – но я должен нести, ну, ты знаешь.
– Записывающее устройство, – ответил я, кладя свой синтезатор Лейле на колени. Она не возмутилась, потому что нормально относилась ко всему, что привели нити судьбы и все такое. Вот что я думал: Судьба – отстой, и я превыше ее.
Я сказал Ти:
– Ага. Круто. Снимай с этого ракурса. Нет, с этого. Это мой знаменитый ракурс.
А затем мы с Джереми в тандеме направились в Вест-Адамс[36].
Все дома в этом районе были старыми, того же возраста, что и в моем районе в Фениксе, Нью-Йорк. Но в Вест-Адамсе дома казались экзотическими из-за их розового и лаймового цвета, лепных и черепичных крыш, филигранных металлических оградок. Я представил, насколько другим человеком я бы стал, если бы вырос в одном из них.
Шейла, фанатка из Л.А., которая выиграла (очевидно, Изабел попросила фанатов узнать, на буклете которого альбома изображен мой затылок), была как Супер Соник от волнения к тому времени, как мы добрались до ее дома.
Как и двести людей, которые уже были там. Виртуальный Коул справился на отлично.
Собравшиеся фанаты уже целиком заполнили парковочные места по обе стороны улицы, так что нам пришлось выгрузить вещи на дороге, а затем решить, кто из нас найдет парковку и вернется обратно.
Это тоже казалось привычным.
– Божемойбожемой, – пропищала Шейла. – Можноятебяобниму?
Я позволил ей это сделать. Я чувствовал ее дрожь, когда она обняла меня. Когда она отступила назад, я улыбнулся ей, и по ее лицу медленно расплылась широкая улыбка.
Иногда улыбка занимает длительное время.
Эта была одной из таких. Мне очень нужна была улыбка, а у нее она была замечательной. Не в плане сексуальности, но в плане непредвзятого энтузиазма.
Мой мозг и сложная его часть отключились, а простая часть – концертная – взбудоражилась. Это сложно объяснить. Не просто нервы. Это что-то другое.
Позади меня толкалась шумная и жаждущая толпа. Это питало меня, выводило из колючих дебрей собственных мыслей. Каким-то образом я уже и забыл об этой части концертов. Я забыл, как лихорадочно это уничтожает эмоции. Здесь не было места ни для чего, за исключением Коула Сен-Клера – певца, артиста, разрушителя.
Я был благодарен за это. Мне не нужны были мои мысли. Не сейчас.
Изабел…
Джереми тронул меня за локоть, его длинные волосы были заправлены за уши, а на носу балансировали синие солнцезащитные очки. Он выглядел как Джон Леннон, если бы тот был блондином и родился за пределами Сиракьюс[37], Нью-Йорк.
– Коул. Какой способ?
– Музыка, – сказал я. Это все, о чем я думал в тот момент. Эту люди хотели услышать, как мы играем, а я хотел сыграть для них.
– И все?
– Громче, – сказал я.
Джереми почесал свой слегка покрытый щетиной подбородок. Его волосы были слишком светлыми, чтобы понять, отращивал ли он бороду.
– Олд скул.
Я оглядел собравшуюся толпу.
– Типа того.
И мы заиграли музыку.
Квартальные вечеринки во многом требовали больше работы, чем обычные концерты на сцене. На большом концерте у вас есть сцена, свет, способ, и большая часть работы по заданию настроя уже сделана за вас. Это уже шоу еще до того, как ты даже подойдешь к микрофону. Но на квартальной вечеринке вы просто кучка детишек на чьем-то газоне. Нет никакой разницы между вами и аудиторией, кроме того, что ты держишь бас-гитару или сжимаешь микрофон. Каждый кусочек представления нужно заслужить. Выйти за рамки нормальности и устроить хаос. Вы должны петь громче, прыгать выше и быть безумнее любого из толпы.
Урок первый: выгляди так, как будто предназначен быть здесь.
Слава следует за ее ожиданием.
Урок второй: никогда не торопись со вступлением.
Джереми начал первым, задавая нам темп, давая нам вступить в песню. Бас вылился в музыку, не оглядываясь через плечо, чтобы убедиться, что остальные присоединятся. Лейла, черт бы ее побрал, – я хотел Виктора, я хотел Виктора, я хотел Виктора – вступила следующей: там-там-там-там-там-там – и я отпустил это, отпустил, отпустил.
Напряжение все росло и росло. А затем я сделал небольшой поворот, чтобы привлечь внимание, и сыграл одинокую ноту на своем синтезаторе:
БУМ.
Толпа обезумела. Затем я притянул микрофон ближе и спел первое слово…
В начале были тьма и шум.
Нет, позвольте мне начать сначала.
В начале были пригород и дни, которые казались одинаковыми. Был я и падшие ангелы.
Нет, позвольте мне начать сначала еще раз.
В начале были я, Джереми и Виктор в старшей школе, и я чувствовал, будто никогда не знал, для чего был создан, до этого момента. Слушатель был не один, не двадцать и не пятьдесят. Никакого магического числа. Вот, что это было: я. Они. Барабаны, взывающие к моим клавишам, чтобы взбежать по возрастающему мосту. Головы, запрокинутые назад. Усилие и толчок, притяжение и рывок баса. Все, что только можно добавить, чтобы уровнять электрическое напряжение между нами и толпой. Иногда она включает в себя тысячу человек. Иногда две.
Этим летним вечером в Вест-Адамс я напевал и кричал им песни, а они выли и кричали их мне обратно. Бас Джереми неустанно мчался вверх. Лейла с блестящим от пота лицом гремела на фоне.
Мы были живыми – возрожденными.
Народ все прибывал. Шум, исходящий от нас и от них, заманивал их все ближе и ближе, все больше и больше.
Вот, почему я сделал это, вот, почему я продолжал делать это, вот, почему я не мог остановиться.
Неожиданно посреди выступления проскрипел случайный гитарный аккорд. Гитара? Гитара.
Ты, должно быть, шутишь.
Какое-то бледное юное создание вырвалось из толпы со своей гитарой. Он прыгал вверх-вниз возле установки Лейлы, ударяя по струнам своего инструмента так, будто это конец света. Сплошной энтузиазм, никакого злого умысла.
На настоящих концертах у нас была охрана и чуваки на сцене, которые позаботились бы об этом. Как участники группы, мы должны были просто продолжать шоу после того, как нарушитель будет удален.
Здесь были только мы.
Я дал басу Джереми утихнуть, а биту Лейлы сбиться. Держа микрофон в одной руке, я использовал другую, чтобы схватить паренька за руку и остановить звучание гитары. А затем привлек его к себе и принудительно протанцевал с ним в толпу. Я обернул свою руку вокруг него, чтобы поднести микрофон ко рту.
– Заберите его! – радостно крикнул я в толпу. – Он один из вас!
Я отпустил его. Руки потянулись к нему, как у зомби. Он блаженно улыбался в небо, когда они его подхватили. Сейчас я был лицом к лицу с остальными. Мы и они, и они были прямо здесь.
Я увидел лицо из прошлого.
Это было невозможно; эти глаза и брови принадлежали Виктору. Мой желудок опустился с огромной высоты.
Это был не Виктор. Это была его сестра, Энджи.
Я еще даже не начал осознавать, что бы это могло значить, как она ударила меня.
Удар был не лучшим, но довольно неплохим: я почувствовал, как мои зубы впечатались в губы. Во рту почувствовалось тепло. Адреналин поспешил уделить внимание моим потребностям. Волк во мне потянулся и свернулся калачиком.
Энджи выхватила у меня микрофон, а потом им же и ударила. Вот это я почувствовал. Она нанесла мне ощутимый удар в скулу, а затем, когда одна рука инстинктивно поднялась, впечатала его мне в затылок.
Ловкость? Не она ранит людей. Это делает отсутствие милосердия.
К тому же, я заслужил быть избитым. Я заслужил все, что она делала со мной.
Я убил его, я убил его, я убил его.
– Ты мудак! – заорала на меня Энджи, и она не ошибалась, даже если не брать во внимание Виктора. Она снова ударила меня микрофоном.
Ти подошел ближе, но не для того, чтобы помочь – чтобы заснять момент.
Энджи навалилась на меня всем телом. Она не была особо крупной, но правосудие и физика были на ее стороне. Мы оба, падая, покачнулись назад на установку Лейлы. Надо мной было голубое небо, краешек крыши Шейлы и как минимум две камеры, а сейчас ее лицо закрыло все это…
Она все еще пахла тем же шампунем, что использовала, когда мы встречались, когда Виктор был еще жив, и я никогда не ненавидел себя так, как в этот момент, даже в самых темных и отвратительных помойках, куда я опускался в каждом своем туре.
– Энджи, – сказал Джереми так остро, как только я когда-либо слышал от него. – Энджи, прекрати.
В мою спину вонзилось что-то жгучее, как будто меня разрезало надвое тарелками. Я почувствовал привкус крови. Ей надо было ударить меня посильнее, потому что я до сих пор все чувствовал.
Я не мог перестать видеть в Энджи отражение лица Виктора. То, что я причинил им обоим никогда не исчезнет.
– Энджи, – снова сказал Джереми вне поля моего зрения. – Подумай, что ты делаешь. Это телевидение. Запись останется навсегда. Это не выход.
Лейла нависла надо мной. Она схватила мою руку и подняла меня. Она не сказала «Что посеешь, то и пожнешь». Она спросила: «Ты в порядке, чувак?».
Я стоял посреди ровного газона Шейлы и неожиданно понял, что там не было сцены. Только кучка пьяных людей, стоящих перед старым домом. Бывшая девушка, выглядящая побежденной, с окровавленным микрофоном в руке. Я вытоптал участок травы, прыгая вверх-вниз, когда пел. Я посмотрел на него, на Энджи, а потом на Шейлу. На лице все еще ощущалось тепло, и из того, как она на меня смотрела, я догадался, что у меня ужасное кровотечение. Но я все равно больше ничего не чувствовал.
– Прости, я испортил тебе газон, – сказал я. – Скажи следующей группе, чтобы подложили ковер или какое-то другое дерьмо.
Она сжала ладони.
– Нам позвонить копам? 911?
Энджи просто уставилась на меня. Микрофон висел в ее руке. Она сказала:
– Ты разрушил его.
Затем она уронила микрофон и пошла в толпу.
Казалось очевидным, что это означало конец выступления, но мысль о том, чтобы разбирать все эти штуки и искать способ, как вернуть их обратно в мустанг неожиданно показалась огромной кучей неприятностей. Найти Мустанг казалось огромным квестом. На концерт тебя несет волной, но когда она прибивает тебя к берегу шоу, нет другой такой же волны, чтобы отнести тебя обратно, особенно когда твои коленки подогнулись и ты чувствуешь как все твои зубы плавают во рту. Когда ты не видишь ничего, кроме своего мертвого барабанщика и каждой девушки, с которой ты переспал и ненавидел себя за это утром.
Шейла все еще говорила о копах, но я не знал, чем еще они могут помочь, кроме как отыскать машину. Я слышал свое сердцебиение у себя в затылке или, может, в виске. Все еще слышался голос Джереми, плавный и спокойный, повторяемый Лейлой.
Я должен был бы подумать о том, как бы аккуратно свернуть этот выпуск, но догадался, что они наверняка сделают из этого удара что-то грандиозное.
Камера Ти смотрела на меня. Я сказал ей:
– Конец.
Это лучшее, что я мог сделать. Холмы и долины. Мой мозг спрятался в тени горы, на которую я взобрался, а затем упал с нее.
Джереми взял мою руку.
– Коул, – сказал он, – давай же, чувак, – он посмотрел на Ти. – Ты снял здесь достаточно. Выключай.
Глава 41
КОУЛ •
Джереми вел свой старый пикап, а я сидел на пассажирском сидении, упираясь головой в дверь. Мы не говорили. Я все равно был охрипшим.
Он жил в доме за Голливудскими Холмами. Даже несмотря на то, что географически это было не очень далеко от города, но казалось, будто это другой штат.
Узкие улочки, взвивающиеся по холмам, наполненные почтовыми ящиками, растениями юкка, апельсиновыми деревьями, пыльными пикапами и БМВ. Вместо домов были убогие хижины родом из двадцатых, столетние обитатели старого Лос-Анджелеса.
Улицы становились все более узкими и крутыми, а повороты – все более непредвиденными до тех пор, пока мы наконец не прибыли в место, которое Джереми делил со своей девушкой. Светло-зеленый дом был низко посажен и покрыт решеткой. Эвкалиптовое дерево, что росло рядом, слилось в единое целое с домом, что казалось вполне подходящим для Джереми. Пыльный и ужасно побитый мустанг столетней давности был наполовину загнан под металлический навес.
Джереми припарковался на улице.
– Я думаю, тебе стоит оставить свой рабочий телефон здесь.
Я непонимающе уставился на него. А затем сказал:
– Он у Изабел.
Джереми нахмурился. Он перебирал в памяти все свидетельства моей онлайн-жизни.
– Да, – просто произнес он. Он поставил машину на ручной тормоз. – Ну, оставь все, что предназначено для шоу, тоже в машине.
Мы поднялись по кривым бетонным ступенькам, я – чуть медленнее его. Внутри дом был именно таким, как я и ожидал от Джереми: скромный, просторный и очень свободный. Он привел меня в кухоньку, полную уродливых нетронутых электротоваров из семидесятых, я оперся об дверной косяк и почувствовал себя жалким, когда он начал рыться в ящиках в поисках кухонного полотенца.
– Не двигайся, – сказал он. Я примостился щекой на столешницу, когда он коснулся им другой стороны моего лица. Полотенце покрылось грязью и сажей.
– Святой Иисус! Джереми! Коул? Сен-Клер?
Таким образом я обнаружил, что девушка Джереми играла на укулеле в группе, образовавшейся на два года раньше, чем мы. Она стояла на пороге в кухню в лифчике и шортах. Наверняка, некоторые девушки были бы обеспокоены встречей с неожиданными гостями в таком виде, но все в ее позе указывало на то, что она не одна из них. В последний раз я видел ее, когда мы давали благотворительный концерт для сирот в Портленде.
– Привет, Стар[38], – пробормотал я.
Стар посмотрела на Джереми.
– Это ты его так?
Джереми прощупывал мой лоб пальцами.
– Не знаешь, у нас есть набор первой помощи?
Стар присоединилась к нему и склонилась надо мной. От нее пахло пачули[39], сахаром и мечтами. Я видел их с Джереми босые ноги. То, как они стояли: так комфортно, так беззаботно, – неожиданно заставило меня почувствовать себя дерьмово из-за всех моих жизненных выборов. Я хотел – я хотел – должно быть, я ударился головой сильнее, чем думал.
Я хотел Изабел, но она была слишком невероятным желанием.
Стар очень осторожно потрогала мои волосы.
– Возможно ему нужно в больницу, Джер.
Я закрыл глаза. Я бы скорее умер на этой столешнице.
– Ему нужно побыть в тишине, – сказал Джереми. – У нас был плохой день.
Они ушли от меня в другую комнату, и я слышал бормотание их голосов. В моей голове их голоса были как этот дом – обжитые, скромные и знакомые. Я слышал, что они много употребляли «он» и понял, что речь шла обо мне, но мне было плевать. Люди всегда говорили обо мне.
– Мне нужно в туалет, – сказал я Джереми, и они оба указали за угол.
В ванной я закрыл дверь, включил свет и вентилятор, облокотился о раковину и принялся раскачиваться туда-назад. Там не было зеркала, так что я продолжал видеть перед собой лица Энджи и Виктора и вспоминать все наши с Виктором разговоры о наркотиках, волках или суициде. Я вынул иголку из кармана штанов, распечатал покрутил ее под раковиной и воткнул кончик себе под кожу.
Я отсутствовал пять минут. Этого было недостаточно, чтобы успеть сделать что-то, разве что немного избавиться от дрожи и, возможно, слегка исцелить вмятину на моей голове. Я ничего не сломал, дверь все еще была закрыта, а Джереми не стучался по другую сторону, так что я, должно быть, не шумел.
Я оделся и смыл воду в унитазе, как будто воспользовался им, а затем вымыл руки.
Я почувствовал себя лучше. Или по-другому. Временный сброс настроек.
Снаружи Джереми задумчиво стоял на кухне. Он вздохнул, когда я вошел, а затем сказал:
– Она собирается принести Неоспорин[40] и корейские барбекю. Ты же все еще не вегетарианец, правильно? Да, не думаю.
Он дал мне стакан воды и пачку замороженного гороха, завернутую в чистое кухонное полотенце, чтобы приложить к голове, и мы прошлись по его дому, рассматривая отсутствие мебели и материальных благ, множество бамбуковых ковриков и комнатных растений. Скорее всего, он был бы невыносимым, если бы не очень удобный с виду диван, оранжевый бюст Бетховена и все эти старые деревянные колонки, которые он принес с собой в самом первом эпизоде.
– Мне здесь нравится, – сказал я ему, потому что то, как он разулся и гордо ходил по дому босиком натолкнуло меня на мысль, что ему понравится, если я это скажу.
– Мне тоже, – произнес он.
– Ты встречаешься со Стар, – сказал я.
– Да.
– Она стала горячей штучкой. Как долго это уже длится?
– Два года.
– Вау.
– Тебя долго не было, Коул.
Я бросил пакет бобовых в раковину и мы вернулись на улицу ждать Стар. Пока мы стояли у решетки, поросшей розами, он объяснил, что купил этот дом на последний гонорар от Наркотики, а сейчас он отдает деньги Стар, чтобы та оплачивала счета и разбиралась с налогами, и подрабатывает на концертах, когда она говорит, что им нужно больше денег, чтобы оставаться на уровне.
– Она забирает все твои деньги? – спросил я. Над моей головой кружила колибри.
Он посмотрел на меня.
– Я отдаю их ей.
В сущности, вот, что происходило: я пропал на почти два года, а когда вернулся, Джереми вырос, обзавелся домом и стал счастливым – нет, он всегда был счастливым, сейчас он просто был счастлив с кем-то – а я вместо этого вернулся и стал тем, кем всегда был.
Мое лицо или, может, сердце дрогнуло. Я так устал от одиночества, но я всегда был одинок, даже если рядом были люди. И я устал от толпы, но я всегда был в ее окружении, даже наедине с собой. Всегда только и разговоров о том, как все хотят быть чертовски особенными. Я так устал быть единственным в своем роде.
– Не думаю, что смогу это сделать, – сказал я.
Джереми не спросил, что именно. Он просто провел по краю пыльного старого мустанга, тонущего в вечернем солнце. Колибри, которую я видел ранее, кружила снова. Она задержалась возле роз, но это было не то, что она искала.
– Я не думаю, что смогу снова отправиться в тур. Не думаю, что смогу принять это.
Он не ответил сразу же. Он взобрался на капот старого мустанга и уселся по-турецки. Ступни его босых ног были очень грязными. Он щелкнул своим браслетом с коноплей.
– Мы ведь не о туре говорим, так?
– О чем еще мне говорить?
Он сказал:
– Ты не можешь отправиться в тур? Или быть собой?
Я посмотрел на траву в конце крохотного, выжженного солнцем дворика. На гравии и земле были следы шин. Стар забрала пикап вместе с моим телефоном внутри него. Или, может быть, не забрала. Может, Джереми дал ей ключи.
– Коул, я думаю, мы должны поговорить об этом.
– Ты не хочешь знать, Джереми. Действительно не хочешь.
– Вообще-то, думаю, я уже знаю.
Я уставился на темную улицу. Далеко-далеко вниз по улице маленький мальчик катался на выцветшем голубом велосипеде. Каким безопасным местом казался этот район. Каким-то образом он был более калифорнийским, чем остальная часть Л.А… Более естественным. Как будто сухая штукатурка, выцветшие деревянные домики и покрыты пылью машины были медленно принесены сюда из-за сухого горизонта поколениями землетрясений. Не то чтобы он нравился мне больше остальной части Лос-Анджелеса. Просто создавалось впечатление, будто потребовалось меньше работы, чтобы он выглядел именно так. Он походил на место, в котором трудно понять, у тебя выходной или ты постарел. Он походил на место, в котором ночью темно.
Джереми сказал:
– Знаешь, что в этом плохого? То, что ты делаешь это в одиночестве. То, что ты закрываешься в ванной. Дело не в том, что ты делаешь. А в том, что держишь это в секрете. Это единственное, что ты делаешь, когда расстроен.
Я не двигался. Просто продолжал пялиться на маленького мальчика, нарезавшего неровные круги на краю его короткой дороги. Я чувствовал, будто мир смял меня, словно бумагу. Даже если бы я смог выбраться, лист уже не расправить – он всегда будет помятым.
– Есть и другие способы быть несчастным, Коул. Есть способы получше, чем справляться с этим просто отключив свой мозг.
Мой голос был жестче, чем я ожидал.
– Я пытался.
– Нет, ты был счастлив. До сих пор тебе не нужно было пытаться.
Я не ответил. Не было смысла спорить. Он знал меня так же хорошо, как и я сам. Он играл на басу мои мысли три альбома.
– Виктор мертв, – сказал я.
– Я знаю. Догадался.
– Это моя вина. Целиком. Я втянул его в это.
– Виктор сам втянул себя в это, – сказал Джереми. – Мы все были парнишками из Нью-Йорка. Я не последовал за тобой ни в какую кроличью нору. Виктор бы пошел и без тебя.
Я не верил этому. Я умел убеждать.
– Как ты это делаешь? – спросил я.
– Я просто живу, Коул. Я не отключаю свои мысли. Я справляюсь с херней, когда она случается, и это проходит. Если ты не будешь думать об этом, оно останется навсегда.
Я закрыл глаза. Я все еще слышал, как маленький мальчик катается на своем велосипеде вниз по улице. Это заставило меня подумать о парне на крыше, который разбил свой самолет, потому что суть была не в посадке, а в самом полете.
– Я всегда думал, что ты будешь тем, кто умрет, – сказал Джереми. – Я продолжал думать, что однажды мне позвонят, когда я буду спать. Или я зайду к тебе в комнату перед концертом и будет уже слишком поздно. Или же…
Он остановился, а когда я повернулся к нему, все еще сидящему по-турецки на капоте Мустанга, его глаза блестели. Он моргнул и две слезы скатились по его лицу – быстрые и блестящие как ртуть.
Возможно, это одновременно было лучшим и худшим, что я чувствовал в своей жизни. Я не знал, что сказать. Прости? Я не хотел ранить кого-либо еще?
– Никто не говорил мне, что это будет так тяжело, – сказал я.
– Почему для тебя все сложнее?
Я покачал головой. Я даже не знал, действительно ли все было сложнее для меня, или же я просто был бракованным. Я вытер нос рукой и указал на Мустанг под Джереми.
– Вот это вещь, – сказал я.
– Ага, – сказал Джереми совершенно другим голосом. – Он шел вместе с домом. Был еще компактор для мусора, но Стар сломала его.
Мы оба вздохнули.
– А вот и она, – сказал Джереми, когда его пикап появился на вершине холма. Он затормозил возле маленького мальчика, и паренек подошел, чтобы поговорить со Стар через окно со стороны водителя. Я увидел ее длинную загорелую руку, свисающую на дверь пикапа, на ее запястье болтались браслеты, по обе стороны от ее лица спадали пряди волос, и я увидел. как парнишка на своем выцветшем велосипеде наклонился, чтобы поговорить с ней, его волосы были взлохмачены. И неожиданно меня охватила ностальгия по прошлому, которое не было моим.
Я просто хотел быть счастливым. Я просто хотел что-то создать.
– Ты должен избавиться от этого, – наконец сказал Джереми. – Иначе это всегда будет одним из вариантов. Ты действительно собираешься с этим завязать, или же это всегда будет выходом, когда дела идут плохо.
Пикап затормозил возле нас. Стар припарковала его и и наклонилась, чтобы посмотреть на меня через открытое окно со стороны пассажира. Она слабо мне улыбнулась.
– Ты выбрал жизнь, пока меня не было?
Я сказал:
– Конечно.
Джереми спросил:
– Так ли это?
Смотреть ему в лицо было по-хорошему больно.
– Да.
Глава 42
ИЗАБЕЛ •
В ту ночь я прибыла в дом Сьерры вместе со своим леденящим взглядом и убийственными губами.
Время развлечений.
На мне было белое плате из винила или кожи – не могу сказать, в чем разница; кто вообще может? В любом случае, если кто-то удосужится задуматься об этом – значит, я надела его неправильно. Я всегда обувала белые босоножки на огромном белом каблуке. Единственный цвет в моем наряде был на моих устрашающих губах. Никто не скажет, что я не предупреждала.
Я когда-то задумывалась, на что действительно похожи тусовки. Когда мне было одиннадцать или двенадцать. В фильмах все так жаждали пойти на вечеринку. Все телешоу были о девочках, которые думали, пригласят ли их на ту или иную тусовку, как будто существовали разные уровни и квалификации вечеринок. Я не представляла, что их туда так манило, но отчаянное желание попасть туда сулило что-то хорошее.
На сегодняшний день я посетила больше вечеринок, чем мне положено. И оказалось, что телевиденье не врало. Они восхваляли большинство характерных признаков реальных вечеринок: бухло, обжимания, музыка, которая звучала бы лучше в наушниках. Может, немного наркотиков, игры с выпивкой, бассейн и остроумные подколы. Вероятно, остроумные подколы прилагались к играм с выпивкой или обжиманиям.
Может, я просто всегда была слишком трезвой для всего этого.
Дом был расположен высоко на Голливудских Холмах, в причудливом районе, ослепляющем своим светом остальные чуть менее причудливые районы. Это был невероятно белый огражденный участок – смесь отшлифованного бетона и окон. Со вкусом расположенные огни привели меня из такси во двор. Это был дом Сьерры и ее вечеринка, так что играл мечтательный шугэйз[41]. Звук был похож на смесь падения стакана с водой и медленной пытки на электрическом стуле. Людей уже было полно.
Боже, я их ненавидела.
Я зашла внутрь. Из-за сбивчивого бита и толпы людей казалось, будто пол движется. Головы, должно быть, повернулись. Не могу точно сказать. Быть мной значило, что я не могла позволить себе больше, чем пренебрежительный взгляд своих широких глаз на любого человека.
Одна из проблем вечеринок заключалась в том, что я не была уверена, в чем их смысл, так что никогда не понимала, что с меня хватит. Я поискала Сьерру. В конце концов, если она увидит меня, я получу очко за то, что пришла.
Я прошла мимо большого бассейна. Он был полон плескающихся нимф и светился разноцветными огнями. Розовый, фиолетовый, зеленый. Парень, наполовину находившийся в бассейне, схватил меня за лодыжку своей мокрой рукой.
– Залезай, – сказал он.
Я посмотрела на него сверху вниз. На нем была блестящая подводка для глаз. Я задумалась, что это был за бренд, раз подводка не смылась в воде. Его мокрая рука на моей лодыжке напомнила мне о Коуле, совершающим что-то подобное много месяцев назад.
Предельно холодно я ответила:
– Мне не нравится быть мокрой.
Я ожидала, что парень запротестует, но он просто выглядел сконфуженно и затем нырнул под воду без всякого уважения, которое я бы к нему проявила.
Посреди бассейна девушка медленными ленивыми кругами плавала на спине, а парень лениво подплыл к ней и поцеловал ее руку. Я задумалась, существовал ли вообще мир, в котором я бы стала похожей на них. Я подумала, таким бы человеком я стала, если бы мы никогда не уезжали из Калифорнии; если бы мой брат никогда не умирал; если бы мы не уехал от Коула; если бы мои родители никогда не разлучались.
