Текст книги "Грешник (ЛП)"

Автор книги: Мэгги Стивотер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

Я не почувствую себя плохо.

Я не почувствовала себя плохо.

– Не звони мне, – сказала я. – Прекрати так со мной поступать. Я не твоя… прекрати так со мной поступать.

Я села в машину.

Я не обернулась, чтобы увидеть, что он все еще стоял на парковке.

Глава 33

 КОУЛ •

Я был трезв.

Я сказал ей правду, и это ничего не значило. В конце-концов она купилась на ту же историю, что и все остальные.

Имело ли значение, что ты изменился, если никто в это не верил?

После того, как Изабел ушла, я ходил на вечеринке, как в тумане. Я знаю, что сказал что-то Джереми. Я знаю, что улыбнулся на шутку, которую мне сказал какой-то парень. Я знаю, что подписал чью-то шляпу. Я не помнил никаких деталей. Все они потерялись в шуме, что стоял у меня в ушах.

Я двигался среди людей, пока не нашел Магдален на диванчике под огромными губами, развлекающейся с одним из ее ребят.

– Прощай, милая, – сказал я ей. Моя улыбка была трупом который я ненадолго воскресил для нее. – Я ухожу.

Магдален отпихнула парня.

– Еще рано. Я думаю, еще рано? Не уходи.

– Я должен, – сказал я. – Давай, обними меня по-сестрински.

Она, шатаясь, поднялась на ноги.

– Как скучно, когда ты трезв! Останься.

Она обернула свои руки вокруг меня так, как я никогда бы не сделал с сестрой, если бы она у меня была. Я убрал ее пальцы от своего рта. Мне нужно было уйти раньше, чем почувствую-буду-сделаю что-то глупое. Мне нужно было выбраться отсюда, мне нужно было позвонить Изабел, мне нужно было не злиться и мне нужно было не думать о множестве известных мне способов, которыми я мог отвлечь себя от этого…

– Но подожди, стой, – сказала Магдален. – Это твой день рождения.

– Я помню.

– Тебе нужно остаться ради своего подарка.

Я посмотрел мимо нее. Здесь был Ти с камерой, не в состоянии скрыть свою довольную улыбку. У Джоан была такая же. Я осознал, что ради этого выключили музыку. Тусовщики в ожидании приглушенно болтали, растянувшись в неровную линию возле одной из дверей склада. Она была полностью поднята и я увидел ночное небо с тысячами горящих звезд.

Джереми стоял у двери, единственный, кто не ухмылялся. Его лицо было настороженным.

Я спросил:

– Он мне понравится?

Магдален повела меня через живой коридор к двери. Ти шел впереди, снимая мое выражение лица; Джоан следовала сразу позади.

Я вышел на ночную парковку. Три прожектора освещали мой подарок.

Это был мой Мустанг. Черный и сияющий, навороченный и новый – ну, больше нет. Он был новым, когда я купил его себе в награду за наш первый платиновый альбом, тогда я понял, что нельзя взять мустанг или свою душу в тур. Он не был новым, но все ще был нетронутым. Я знал, что это мой Мустанг из Феникса, а не просто арендованный автомобиль, потому что медаль Святого Кристофера^[34] все еще болталась на зеркале заднего вида, где я ее и оставил.

В этом свете он выглядел расплавленным. Черная краска была отражением черного неба, пока казалось, что внутри пусто.

Дверь открылась.

Моя мать встала с пассажирского сидения.

Мой отец встал с водительского сидения.

Ти крутилися рядом, чтобы продолжать снимать мое лицо.

Это было отражением машины, которая была отражением неба, которое было кусочком вселенной, содержащей бесконечное нечто.

Не было ничего неправильного в моем отце, кроме того, что его лицо было немного похожим на мое, и не было ничего неправильного в моей матери, кроме того, что на ней был надет раздельный костюм, и не было ничего неправильного в них обоих, смотрящих на меня, кроме того, что это ощущалось так, как будто грузовик въехал в мое сердце.

– С днем рождения! – закричала толпа людей позади меня.

Джереми стоял возле машины, опустив плечи и глядя на меня. Он был единственным здесь, кто знал, что это не было подарком.

Я посмотрел на своих родителей. Они – на меня. Они многозначительно уставились на меня.

Я позволил им думать, что был мертв.

Я не позвонил им, когда миру стало известно, что это не так.

Внешне они совсем не изменились, разве что стали более пыльными и старыми. Мой отец всегда выглядел хрупким; сейчас он выглядел так, как будто у него рак. Я узнал ветровку, что была на нем надета. Я знал эти мамины туфли. В них не было ничего неправильного, кроме размеренного постоянства их жизней, круговорота «бакалея-офис-суббота-кровать-белье-стирка-воскреснаяслужба-вторник-рататуй-ночь-четверг-церковь-ополаскивательдлярта-повторить».

В них не было ничего неправильного, кроме того, что три года назад я решил, что скорее умру, чем стану таким, как они.

Они были действительно милыми людьми.

Они пригнали сюда эту машину для меня.

Я не мог пошевелиться, потому что движение могло привести к эмоциональному воссоединению с ними.

Громким и выдающимся голосом Магдален произнесла:

– Это будет такое шоу!

Это значило, что я стоял здесь слишком долго, выражение моего лица было слишком открытым и кто знает, как долго я не был Коулом Сен-Клером перед камерами.

Да и все равно я не знал, что бы он сделал. Я понятия не имел, что бы сейчас сделал Коул Сен-Клер, стоя лицом к лицу с этими людьми. Одной из причин того, почему я создал его, было то, что он не мог сосуществовать с ними. Потому что он был противоположностью, всем, чем не были они. Он был альтернативой тому, чтобы всадить себе пулю в башку.

Это не было мучительным, эта трансформация, до тех пор, пока я не возвращался домой.

А теперь: это.

Мне не нужно было волноваться о сопливом воссоединении. Оба мои родителя робко взглянули на камеры.

И это наконец стало моим напоминанием. В конце-концов, это все еще было шоу. Если им нужен был настоящий я, то стоило сначала позвонить.

Я бросился вперед и схватил свою мать за локоть. Небольшую птичью косточку, покрытую кардиганом.

– Добро пожаловать на телевидение! Не стесняйтесь! Давай сделаем ту старую штуку между матерью и сыном, а?

Я раскрыл перед ней руки в широком объятии, ужасно сентиментальный жест в стиле Коула Сен-Клера, потом закружил ее прочь от меня в танцевальном движении, а затем направился к своему отцу. Когда я обошел машину в его направлении, он уставился на меня, как на атакующего медведя. Но я не обнял его. Я просто схватил его за руку. Я по-мужски пожал ему руку, пока он на меня смотрел, раскрыв рот. Затем я использовал свою вторую руку, чтобы проделать то дружеское рукопожатие, включающее в себя хлопок ладонями и удар кулаками в конце.

– Какое славное воссоединение, – сказал я им обоим и оставшимся глазеть тусовщикам. Я отпустил безвольную руку своего отца. – Ошеломляющая пунктуальность. Я, вообще-то, только что записал здесь шедевр. Думаю, вы оба согласитесь, что, услышав его на крышесносящей громкости, не останется ничего, кроме как двигать своими бедрами.

Я сделал небольшое танцевальное движение, чтобы продемонстрировать. Мой взгляд оторвался от Джереми – я не мог вынести то, что видел в его глазах – и продолжил блуждать.

– Я этого не ожидала, – сказала моя мать, издав смех-кашель.

Отец коснулся своего адамового яблока. Он был доктором Сен-Клером, в два раза пунктуальнее и в пять раз образованнее своего блудного сына, профессорская версия меня.

– Я думал, это будет ужин в каком-то милом месте…

Моим идеальным ужином было сидеть на капоте машины и есть хот-дог. Он же подразумевал сетевой стейк-хауз.

Я не мог это вынести.

– А вместо этого, – сказал я, – вы обнаружили себя на Лонг-Бич на одной из самых выдающихся вечеринок ночи.

Я потянулся за рукой Магдален и вложил ее в ладонь моего отца. Затем я слегла подтолкнул свою мать к Магдален с другой стороны. Я поместил ее руку в ладонь Магдален. Наполовину присев я, драматично и театрально, указал вглубь склада. Мои пальцы были широко раскрыты, создавая картинку.

– А сейчас, – пропел я, – видите эту страну чудес? В которой вы должны повеселиться? Это жизнь! Это Калифорния! Так живет другая половина! Идите! Идите! Камеры! Снимайте их предвкушение!

Мои родители уставились на склад в поисках блестящего будущего, которое я пообещал.

А затем, пока они стояли там, взяв за руки Магдален, я сел в мустанг. Он все еще был заведен. У них едва ли было время, чтобы повернуть головы.

Я вырвался с парковки, хлопнув при этом дверью. Все позади меня осталось в клубящейся пыли. Все это ушло: ночь, звезды и песня, в которую я вдохнул жизнь.

Глава 34

 КОУЛ •

Я вел машину.

Часть меня хотела продолжать ехать. Другая часть меня хотела остановиться.

Я не знал, что было хуже.

В конце концов, я больше не мог сфокусироваться на дороге, так что просто вернулся в квартиру. Я немного переживал, что там окажутся камеры, но на подъездной дорожке было темно, как и во дворе.

Я взбежал по лестнице к своей квартире и открыл дверь. Мои пальцы начали замерзать. Все во мне дрожало.

Я без особых усилий возобновил в памяти лица моих родителей. Они наверняка считали, что я ненавидел их.

Я не ненавидел их. Я просто не хотел больше никогда их видеть. Это было не одним и тем же.

Мой телефон зажужжал, оповещая, что пришло сообщение. Стоя в небольшой темной гостиной, я просмотрел его.

Джереми: ?

Я хотел, чтобы это было сообщение от Изабел, но это было не оно.

Я должен был сказать ей правду. Я убежал от своего прошлого и где оно настигло меня?

Там же, где я начал.

Доверять тебе?

Я не знал, как сделать это с моими родителями и без Изабел.

Я не знал, зачем делать это с моими родителями и без Изабел.

Я чувствовал внимание скрытых камер на себе, так что пошел в ванную и закрыл за собой дверь. Я сжал руки в кулаки. Потом я расслабил их и защелкнул замок. Кто-то вынул разобранные скрытые камеры из раковины. Было трудно вспомнить, чтобы меня это волновало.

Со мной было что-то не так.

Человеческий организм не хочет нам навредить. Мы запрограммированы на то, чтобы чувствовать себя плохо при виде крови. Боль – тщательно организованный химический процес, который удерживает наше тело живым. Исследования показали, что люди с врожденной анальгезией – неспособностью чувствовать боль – откусывают кончики своих языков, царапают свои глаза и ломают кости. Мы – чудо обследований и балансов, которые помогают нам продолжить существование.

Человеческий организм не хочет нам навредить.

Со мной было что-то не так, потому что иногда мне было плевать. Со мной было что-то не так, потому что иногда я хотел этого.

Мы боимся смерти; мы боимся пустоты; мы изловчаемся, чтобы сберечь свой пульс.

Я был пустотой.

Чего ты боишься? Ничего.

Ты этого не сделаешь ты этого не сделаешь ты этого не сделаешь

Но мой взгляд уже метался по ванной в поисках выхода.

Доверять тебе?

Вероятно, мне не хотелось жить. Вот почему я плелся по этому пути. Биология сформировала меня, затем взглянула и поинтересовалась, о чем она, черт возьми думала, и выкинула в бак с отходами.

В случае чрезвычайной ситуации потянуть за шнур.

Я согнулся у стены, дыша в свои ладони. Однажды Виктор сказал мне, что он никогда не задумывался о самоубийстве ни на секунду даже в свои самые темные времена. «У нас всего одна жизнь», – сказал он.

Даже когда я был счастлив, я чувствовал, будто всегда искал край жизни. Ее швы.

Я идеально подходил для того, чтобы умереть.

Я посмотрел на шнур от жалюзи в ванной.

Это чересчур этого слишком много для того что произошло тебе нужно прекратить

Я подумал о радости от записи трека немного ранее в этот же день.

Я попытался возобновить ее в себе, но это была задача повышенной сложности. Каждый химический переключатель во мне кричал «прочь, прочь, прочь», так что счастье было невозможным.

Я обхватил уши руками, имитируя наушники, и проиграл у себя в голове созданную мною песню – что-то, что еще не существовало сегодняшним утром.

Лица моих родителей.

Я поднялся на ноги.

Мне нужно было… не чувствовать. Хотя бы несколько минут.

В любом случае, это было все, что я собирался получить.

Волк.

Чистый, несокрушимый, совершенный. Я был всем этим, и вот к чему это привело.

Я вернулся в спальню, чтобы взять вещи, необходимые для запуска превращения. Не просто превращения, а дикого, воющего перевоплощения, которое сломает меня. Не все мои волчьи эксперименты привели к хорошему концу. Сейчас я не хотел хорошего конца. Крошечная логическая часть меня подумала, что тщательный процесс помог бы. Напомнил бы мне о причинах оставаться человеком. Дал шанс успокоиться. Напомнил о других способах, которыми я научился подавлять это чувство в себе.

Но, казалось, это только усиливало его. Даже несмотря на то, что я двигался медленно и методично, время толкало и швыряло меня – и прошлое, и будущее. В конечном счете, я без особых усилий вызвал в себе воспоминания о том, как делал это или что-то вроде того бесчисленное количество раз.

Волк.

Мой мозг вернулся обратно к Сэму в Миннесоту, который так ненавидел волка. Я мог услышать его голос, когда он говорил мне, что я стираю всю свою сущность, делая это. Я терял все хорошее в себе. С какой ненавистью я отбрасывал все это прочь. Виктор умер в волчьем обличье, борясь за человечность, а я отказывался от нее просто так.

Я говорил себе это снова и снова.

Но это было бесполезно. Я уже знал, чем это закончится.

Хоть в ванной был только я один, казалось, будто кто-то или что-то еще было здесь со мной. Темная сущность, клубящаяся в углу, парящая у потолка. Насыщающая темноту внутри меня или же питающаяся ею. Все мы – пользователи и средства.

Я отрыл воду в душе и присел на край унитаза, в одной руке шприц, в другой – телефон. Я набрал номер Изабел. Я не знал, что сказал бы, если бы она ответила.

Я знал, что она все равно не ответит.

Доверять тебе?

Звонок перевелся на голосовую почту. Несколько минут я наблюдал, как галлоны воды из душа стекают в сток. Я подумал о том, что снаружи была пустыня. А затем воткнул в себя иглу.

Боль напомнила мне, что это работало.

Я уткнулся затылком в стену и ждал, пока это меня изменит или убьет, и, честно говоря, мне было плевать, что именно произойдет. Нет, не плевать. Я надеялся, что случится и то, и другое.

Вещество, которое я ввел себе в вену, прорывалось через кровеносную систему в мозг. Добравшись к нему, оно царапало, било и кусало мой гипоталамус, посылая один и тот же сигнал:

волк

волк

волк

Боль рассеяла все мои мысли. Мой разум был химическим огнем, сжигающим самого себя. Я рухнул на плитку, потный и трясущийся, меня тошнило. Мои мысли испарились.

А затем…

Это был свет. Сияющий над головой, отражающийся в вечно меняющейся и никогда не растущей луже. Это был звук. Шипение брызжущей на землю воды, мягкое и продолжительное. Аромат: кислоты и фруктов, сладости и гнили.

Волк.

Глава 35

 ИЗАБЕЛ •

Я вела машину.

Часть меня хотела продолжить ехать до конца моей жизни. Другая часть меня хотела к Коулу.

Я не знала, что было хуже.

В конце концов, я заметила, что еду вверх по побережью, мимо Малибу. Дорога была темной и извилистой, с одной стороны – скалистое побережье и бушующее море, с другой – крутые, поросшие кустарником утесы гор. Исчезли пальмы, люди, дома. Едучи по какой-то каньонной дороге, мне казалось, что я направляюсь прямиком в темное ночное небо или же в темный ночной океан. Я понятия не имела, который час. Это был конец света.

Наконец, я остановила внедорожник на одной из смотровых площадок. Внизу волны прибоя образовали кривую белую линию параллельно берегу. Все остальное было темным.

Я вышла. Воздух снаружи леденил кожу. Мои коленки тряслись, как и руки. Некоторое время я стояла там, обернув вокруг себя руки, дрожа, и размышляя, мог ли случиться эмоциональный шок, если у тебя не было эмоций.

Наверное, пришло время признать, что у меня были эмоции и они предали меня.

Затем я открыла багажник внедорожника, достала оттуда монтировку и закрыла его. Я подумала о том болезненном чувстве в желудке, когда впервые увидела Коула на вечеринке. В ретроспективе это было то же чувство, что и когда мой отец заговорил странным голосом немногим ранее. Когда я поняла, что он собирается сказать мне что-то, что я не хочу услышать.

Я посмотрела на белую как луна машину. Покрепче сжала монтировку.

А затем я расхреначила внедорожник.

Первая вмятина была не из лучших. Не было ничего удивительного в том, чтобы ударить монтировкой по автомобилю и оставить вмятину. Это то, что случается, когда бьешь чем-то металлическим по чему-то металлическому.

Но второй удар. Он послал по моему телу волну ощущений. Это меня удивило. Я не думала, что это случится после второго замаха, или третьего или даже четвертого. Затем я осознала, что никогда не прекращу крушить эту машину. Я разбила двери и капот, растрощила большие бамперы.

В моей голове не било ничего, кроме знания, что завтра мне придется вести эту штуковину, так что я не разбила стекла, фары и все, что должно было удерживать ее на ходу. Я не хотела ее сломать.

Я хотела ее изуродовать.

Монтировка содрала белую краску до самого металла. Под всем этим глянцем были ее скучные и утилитарные кишки.

Наконец, когда моя ладонь уже горела от усилий, которые я вкладывала в удары монтировкой, я поняла, как сильно устала.

Я чувствовала себя опустошенной. Как будто мне было плевать.

Что значило, я была готова вернуться домой.

Глава 36

 КОУЛ •

– Мистер Сен-Клер?

Я не открыл глаза, но понял, где находился. Ну, какого типа было то место. Я узнал ощущение кафеля подо мной и запах хлорки в миллиметрах от меня. Шероховатость между моими бедрами и полом. Я был на полу ванной. В ушах стоял гул.

– Коул? Не возражаешь, если я войду?

Немного больше времени ушло на то, чтобы понять, в какой именно ванной я был. Мне пришлось вернуться назад во времени, постепенно сужая круг поисков. Земля. Северная Америка. США. Калифорния. Лос-Анджелес. Венис. Квартира. Ад.

– Коул? – голос, казалось, раздумывал. – Я вхожу.

Сквозь звон в ушах я услышал, как дернули дверную ручку. Я немного приоткрыл глаза. Это действие требовало много мыслительного процесса и казалось неважным. Дверь все еще оставалась закрытой. Я задумался, мог ли представить голос. Я задумался, мог ли представить свое собственное тело. Мысль о том, чтобы пошевелить любой частью своего тела была такой же сложной, как и открыть глаза. Во рту было ужасно сухо, как будто лицо иссохло изнутри.

Дверь дернулась. Я был слишком мертв, чтобы вздрогнуть.

Она снова дернулась.

А затем она распахнулась, но мои ноги не дали ей сделать это полностью. Пара черных мужских ботинок остановилась передо мной в сопровождении аромата кофе. Они были не новыми, но очень чистыми.

Дверь толчком закрыли. Ботинки все еще были передо мной.

Я закрыл глаза. Я услышал шорох, а затем почувствовал, как чьи-то пальцы надавили на мое запястье, мое дыхание сталкивалось с чем-то поблизости. С рукой, проверяющей пульс. Я улавливал запах лосьона после бритья.

Леон испустил вздох облегчения.

Мгновенье спустя звон прекратился. Он вообще был не у меня в ушах. Он был из душа. Я слышал, как ботинки Леона хлюпали по влажному полу.

– Ты можешь сесть? – спросил он меня. А затем, не дожидаясь моего ответа, попросил, – Давай сделаем это.

Вокруг меня обернули полотенце, затем схватили за подмышки, болезненно дернули и оперли об угол раковины.

Я снова закрыл глаза.

В качестве нечеткого фона я слышал движения Леона, бегущую воду в раковине, шаги взад-вперед. Он поднес чашку к моим губам и осторожно наклонил. Возникла небольшая пауза, когда я поперхнулся и вдохнул жидкость вместо того, чтобы глотнуть, и потом он снова дал мне немного. Я сразу же почувствовал себя немного более живым. Я сказал:

– Что это? Что ты мне дал?

– Вода, – ответил Леон. – Ты лежал в ней, но не пил.

– Как ты сюда попал? – спросил я. Мой голос звучал также, как выглядела бумага. – Ты реален?

– Ты не отвечал на звонки, – ответил Леон. – И я решил, что ты, возможно, в беде… Я видел выпуск.

– Он уже вышел?

Он усмехнулся мне.

– Он вышел два дня назад.

Я испустил вздох. Пахло ужасно.

– Оу.

Леон принес одноразовый стаканчик с кофе из другой комнаты. Он протянул его мне, пристально наблюдая, чтобы я его не уронил. Я отхлебнул, пока он бросил еще одно полотенце на плитку и начал двигать им ногой, чтобы убрать воду и кровь.

– Он сладкий, – сказал я. Это был даже не кофе. Это был сахар, замаринованный в кофе. – Прям как я люблю

Леон пожал плечами.

– Ох уж эти современные дети.

Неожиданно я увидел его в фокусе, может, потому что эта фраза напомнила мне о том, как он принес мне энергетик в студию, или потому что моя система возвращалась к жизни из-за воды в сухом рте или сахара в кофе. Леон был одет как на работу: аккуратный костюм и чистые черные ботинки. Утреннее солнце из окна в ванной освещало его безупречную форму, пока он ногой двигал полотенце по этому грязному полу.

Мне было ужасно стыдно.

– Не… – сказал я. – Не надо. Я сам. Боже.

Леон прекратил. Он засунул руки в карманы своих брюк.

– Это отвратительно, – сказал я, но не уверен, о грязной плитке, о себе или о том, что Леон видел меня таким. – Это не… не та сторона меня, которую я хотел бы, чтобы ты увидел, друг. Это не то великое будущее, которое я запланировал для наших взаимоотношений.

Он пожал плечами, все еще держа руки в карманах.

– Не всегда все идет по плану.

– У меня – всегда.

– В таком случае, ты должен был это предусмотреть, – мягко произнес он.

Я допил кофе. Что мой желудок, что сердце сжались.

– Я потерял все твое доверие. Теперь я никогда не смогу убедить тебя бросить эту работу.

В глазах Леона была улыбка, хоть ее и не было на лице.

– Так вот каков был замысел?

– Ага. Радость и счастье для тебя, Леон, в этом залитом солнце раю.

Он достал телефон со своего кармана и переступил через полотенце на полу. Присев рядом со мной, он протянул руку к пустому стаканчику из-под кофе. Взамен он дал мне свой телефон.

– Что мне делать?

– Смотреть.

Я смотрел. Он открыл свою фото-галерею. В начале была фотография меня, беззаботного и радостного, направляющего яростные дьявольские рога на него. Там была фотография, которую мы сделали на кладбище «Голливуд навсегда», – полыхающее за кривыми пальмами небо. Фотография с нами на Колесе обозрения на пирсе в Санта-Монике той ночью, когда я пошел гулять с ним после того, как Изабел покинула мою квартиру.

Эти фотографии я ожидал. Но не ожидал остальных. Там были фотографии серферов, бегущих к воде. Кучек народа перед клубами. Безумная плантация пальм в форме верблюда. Огненное небо на горизонте Л.А… Неоновая вывеска, гласящая «комната веселья». Павлин, выглядывающий из-за стены. Мужчина в голубом белье, бегущий по тротуару. Звезда Дэвида Боуи на Аллее Славы. Пагода в Кореа-тауне. Искристое милое граффити на старом внедорожнике. Автопортрет его самого в отражении его машины, улыбающегося, несмотря на то, что он один.

Он сделал то, что я сказал. Он стал туристом в родном городе.

– Это было не по работе, – сказал он мне. – Только я сам.

После небольшой паузы он спросил:

– Почему ты сбежал от своих родителей?

Я закрыл глаза. Я мог так четко вспомнить их двоих возле мустанга, и это все еще убивало меня.

– Потому что я не могу смотреть на них, – возникла долгая пауза, и он не заполнил ее. – Я думал, что закончу как они, когда еще жил в Нью-Йорке. Я думал, что так и выглядят взрослые. Я не могу принять это.

– Не мог.

Я открыл глаза.

– Что?

– Не мог, а не не можешь. Потому что ты не такой, как они, верно? Ты не боишься стать таким сейчас.

Но я в некотором смысле был. Дело было не в том, что я боялся стать ими, а в чем-то большем – я боялся стать тем Коулом, которым был, когда жил с ними. Коулом, который так устал от мира. Тем мной, который осознал, что нет смысла быть здесь, в то время, как «здесь» подразумевало жизнь.

Мой живот заурчал достаточно громко, чтобы мы оба услышали это.

– Я умираю с голоду, – сказал я.

Леон произнес:

– Тебе стоит позавтракать со своими родителями.

– Я не знаю, как с ними разговаривать.

Он забрал у меня свой телефон и выпрямился.

– Также, как и со мной. Но, возможно, надев какие-то штаны.

Глава 37

 ИЗАБЕЛ •

Я пошла в «Блаш». Я выполнила свою работу. Я продала множество леггинсов. Сьерра напомнила мне о свой предстоящей вечеринке.

Я пошла на урок. Я выполнила свою практику. Я перевернула множество стариков и убрала множество грязных кроватей.

Я пошла домой. Моя мать записала мой внедорожник в автомастерскую. Моя тетя подарила мне букет из визиток терапевтов. Несмотря на то, что я ходила к терапевту несколько лет. Разговоры были дешевкой. Я хотела, чтобы они обе накричали на меня из-за внедорожника – отец бы так и сделал. Но его там не было.

Никогда больше.

Коул написал мне: «Поговорим?»

Я ответила: «Нет».

Он ответил: «Займемся сексом?».

Я ответила: «Нет».

Он ответил: «Что-либо?».

Я не ответила. Он не написал снова.

Выдохнуть и повторить. Работа. Урок. Дом. Работа. Урок. Дом.

Я не писала Коулу, но все еще продолжала обновлять Виртуального Коула. Мне нужно было увидеться с ним, чтобы отдать его телефон, а я не думала, что смогу это пережить. И во мне не было жестокости, чтобы издеваться над ним, держа в заложниках его присутствие в Интернете. И, в любом случае, обновление Виртуального Коула было единственной вещью, что напоминала мне, что жизнь вообще двигалась вперед.

Глава 38

 КОУЛ •

Перед тем, как пойти в закусочную, я позвонил Грейс. На самом деле, я звонил Сэму, но трубку взяла Грейс.

– Это конец, – сказал я. – Я собираюсь позавтракать вместе со своими родителями.

– Прошлой ночью у меня был ужасный кошмар о тебе, – задумчиво произнесла Грейс.

– Я бегал по Л.А. и кусал людей? Потому что это уже случалось.

– Нет, – ответила она. – Ты вернулся домой.

До этого момента я не замечал, что моя дружеская съемочная группа сидела на бордюре прямо за углом. А это значило, что мои родители уже здесь.

Я не был уверен, что мог сделать это, без разницы, что там сказал Леон. Погодными условиями моего сердца был мрак.

Грейс говорила. Она все еще что-то говорила. Она закончила:

– Вот и все.

– Есть какой-нибудь совет?

– Коул, я только что дала его тебе.

– Скажи это снова. Итоговую версию. Сводку.

– Сэм только что велел мне сказать тебе, что важнее всего – не поступать с ними так, как ты сделал это в выпуске.

– Этого не случится, – ответил я, – потому что я сомневаюсь, что они снова оставят ключи в машине. Пожелай мне удачи.

Она пожелала, но я не чувствовал себя удачливым. Я пошел в закусочную.

Я сразу заметил их в одной из красных виниловых кабинок. Они выглядели как странная альбомная обложка: прекрасно подобранная пожилая пара, идеально неподходящая к стене цвета зеленого лайма позади них. Я выбрал эту закусочную местом встречи, потому что решил, что это будет немного более в их стиле, но, возможно, моим родителям не подходило ничего в этом городе.

Они заметили меня. Они не помахали. Это было справедливо. Я заслужил это.

Я остановился на входе в кабинку.

– Привет, веселые родители, – сказал я. Повисла ужасно долгая пауза. Моя мать приложила к своей щеке салфетку. – Могу я к вам присоединиться?

Мой отец кивнул.

Камеры устроились напротив нас. Мой отец посмотрел на них. Они одновременно придвинули мне по столу меню.

Когда я сел, мой отец сказал:

– Мы еще не сделали заказ.

Моя мать спросила:

– Что здесь есть стоящее? – что было гораздо лучше любого из вопросов, которые, я боялся, она могла задать. Вроде «Где ты был?», или «Почему ты нам не позвонил?», или «Где Виктор?», или «Ты собираешься домой?».

Проблема была в том, что я хотел ответить что-то вроде «Я не уверен, на чем специализируется это прекрасное заведение, но, думаю, этот дружелюбный работник просветит нас!», а затем втянуть втянуть официанта в захватывающую, слегка театральную драму. Но что-то в том, как они начали разговор – в роли моих родителей – вроде как отбросило эту возможность. Это заставило меня быть их сыном. Это заставило меня быть другой версией меня. Старым мной.

– Я не бывал здесь раньше, – ответил я. Безропотно. Невинно. Мой голос был мне незнаком. Они были одеты в то же, что и в последний раз, когда я их видел, или, может, весь их гардероб выглядел одинаково. Усадите моего старшего брата в кабинку рядом со мной, и семья Сен-Клеров будет такой же, как была всегда. Я не знал, зачем пришел. Я не мог это сделать.

– Мы видели, где ты остановился, – сказала моя мать. – Дворик кажется милым.

Венис-Бич был раем на земле, точной формой и цветом моей души, но было невозможно донести это им. Не в том смысле, что они бы не поняли. Они бы стали спрашивать, как люди могут жить без гаражей и почему тротуары так плохо ухожены.

Мои родители листали свои меню. Я передвинул солонку и перечницу, выстроил пакеты с сахаром и сахзамом по цветам.

– Здесь говориться только «яйцо-пашот», – вполголоса сказал мой отец матери. – Думаешь, они сделают глазунью?

Боже, они даже пахли также, как и всегда. Тот же стиральный порошок.

Если бы я мог просто придумать, что сказать на их языке, то смог бы пережить это.

Подошла работница:

– Вы, ребята, готовы сделать заказ?

Ей было около пятидесяти, тощая, как моя мать. Она была одета как старомодная официантка из пятидесятых, в дополнении с передником. Она держала небольшой блокнот и карандаш. В ее глазах читалась вселенская усталость.

– Что здесь самое лучше? – спросил я ее. – Не просто лучшее. Самое-самое лучшее. То, что заставляет вас надевать этот фартук каждое утро и думать «Вот почему я собираюсь сегодня работать – чтобы приносить эту штуку клиентам, которые еще никогда ее не пробовали, ох, какой незабываемый день будет у этих новоинициированных!». Вот что я хочу заказать. Чем бы это ни было.

Она просто моргнула на меня. Она моргала на меня так долго, что я забрал у нее блокнот и карандаш. Я написал «ПОТРЯСАЮЩАЯ ШТУКА» на нашем чеке и вернул ей его обратно.

– Я вам доверяю, – добавил я.

Она заморгала чаще.

– Что насчет твоих приятелей?

– Они тоже вам доверяют, – сказал я. – Подождите. Я забрал блокнот и дописал «НО БЕЗ ШОКОЛАДА». Я бросил 55 долларов в банку с чаевыми.

Я вернул блокнот и карандаш обратно.

Мои родители уставились на меня. Работница уставилась на меня. Я уставился в ответ. Мне больше нечего было сказать, так что я изобразил улыбку Коула Сен-Клера.

Она резко усмехнулась, как будто ничего не могла поделать.

– Окей, – сказала она совершенно не тем голосом, что раньше. – Ладно, молодой человек. Принято.

Когда она ушла, я повернулся к своим родителям.

И произошло кое-что странное. Я не был уверен, то ли работница была очарованной, то ли совет Грейс сработал как заклинание, то ли я каким-то образом наконец-то провел логическую линию между Леоном, работницей, моими родителями и всеми остальными в мире.

Потому что за тот промежуток времени, который ушел на то, чтобы сделать заказ, мои родители преобразовались. Неожиданно вместо моих родителей я увидел двоих людей в их пятьдесят с лишним, туристов в сверкающем, странном месте, уставших ото сна в незнакомой комнате отеля, стремящихся вернуться обратно к рутине. В их глазах был тот же отпечаток усталости, что и у работницы. Жизнь пошла не по плану, но они выкарабкались.