Текст книги "Вторая попытка"

Автор книги: Меган Маккаферти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 23 страниц)

Двадцатое февраля

ШЕСТЬ ЗАБАВНЫХ ВЕЩЕЙ, КОТОРЫЕ ТЫ ДЕЛАЕШЬ ВЕСЕЛО, НО ПРИ ЭТОМ УЖАСНО ЖАЛЕЕШЬ СЕБЯ

Считать «запикивания» Джерри Спрингера.

Укладывать волосы в вавилоны на голове и ждать, сколько времени продержится прическа, если не пользоваться никакими средствами для мытья и укладки, кроме собственной грязи.

Послать письмо своим менторам-геям, чтобы выяснить, знают ли они о гипнозе, который лечит гетеросексуальных людей.

Играть в футбол обрезками ногтей.

Лежать часами на спине. Савасана, поза трупа. Это единственная асана, которую ты можешь сотворить в совершенстве, потому что ее название сильно перекликается с твоим внутренним состоянием.

Писать в дневнике о своем девственном экспарне, который кинул тебя в самый ути-пути-романтический день, чтобы без помех заняться потаскухой. Писать о том, будто ты даже не думала, что это может случиться, и что может быть так больно… Затем рвать только что написанные страницы и поджигать их зажигалкой. Если ее под рукой нет, тогда рвать бумагу на тонюсенькие полоски, чтобы нельзя было различить ни единой буквы, ни следа того, что превратило тебя в тряпку без всякой на то причины.

Двадцать второе февраля

В моей учебной карьере я никогда не пропускала школу больше чем один день подряд. Меня просто тошнило. Играть в прогульщицу в начальной школе было не принято, потому что я любила учиться и даже не могла допустить мысли о том, что одноклассники будут заниматься без меня. Повзрослев, я поняла, что стану умнее, если останусь дома, тогда клетки мозга будут множиться без помех. Но затем меня против моей воли вовлекли во всякие кроссы, газеты и тому подобные вещи.

В отличие от тех загадочных учеников, которые постоянно и с пугающей регулярностью болтаются в списке отсутствующих, для Джессики Дарлинг было весьма подозрительно не появляться в школе неделю. Даже после того, как я всю неделю игнорировала звонки и письма, меня удивило, что в моей спальне появились Пепе и Бриджит.

– Фу! – сморщила Бриджит свой носик.

– Воняет, как в заднице, – добавил Пепе.

Бриджит сделала шаг вперед через депрессивный разгром – сквозь банки из-под колы, ошметки чипсов и рваной бумаги, – чтобы открыть окно. Свежий и чистый воздух оглушил меня, я не смогла даже пожаловаться. Было лучше, чем я ожидала.

– Что это вы тут делаете?

– Мы твои друзья, – сказала Бриджит.

– Мы волнуемся за тебя, – добавил Пепе.

– Я в порядке. – Я попыталась беззаботно рассмеяться, однако это больше напомнило натужный хохот маньяка. – Ха-хи-хи-хи-ха!

Бриджит и Пепе обменялись тревожными взглядами.

– Послушай, Джесс, – сказала Бриджит. – То, что сделал Лен…

– Лен? Ты думаешь, это из-за Лена?

– Ну…

– Это не из-за Лена, – я приняла позу трупа на раздраконенной постели. – Мне никогда в действительности не нравился Лен, так что он здесь ни при чем. Это из-за меня. Я просто решила передохнуть, устроить каникулы для души. Джессикулы. Да! Перерыв в школьных стрессах. Все из-за меня! Меня! Меня!

Еще раз лунатический хохот.

– Не трынди, – Бриджит стянула меня с матраса и потыкала носом в зеркало. – Посмотри на себя!

Блин!

Я не смотрела на себя с тех пор, как бросила взгляд в окно кухни и у меня дыхание сперло, когда я воззрилась на грязный, тощий, вонючий скелет, в который я превратилась.

И тогда я начала плакать. Я плакала не потому, что была похожа на чучело – это быстро исправит мыло, душ и чистая одежда. Я плакала потому, что я позволила себе пасть так ненормально низко. Я стояла на низшей ступени эволюции женщины. И… Лен!

Лен, с которым я встречалась по тем же причинам, по которым я в прошлом году отвергла Скотти:

– мне есть чем заняться теперь по воскресеньям, когда нет Хоуп;

– у меня есть парень, как у любой нормальной гетеросексуальной девушки;

– у меня появился потрясающий выход для сексуального напряжения, которое росло годами.

Как я позволила себе влипнуть в отношения, которых не хотела?

– Как я позволила себе? – вслух простонала я, хлюпая носом.

– Всякое бывает, – вздохнул Пепе, протягивая мне платок.

Я высморкалась и вспомнила, что Пепе пришел ко мне в гости первый раз. Он был кем-то бо́льшим, нежели просто чуточку прибабахнутым французским другом. Он был настоящим другом. Другом, которому я нравилась…

– О господи, – вскричала я, – прости, что отвергла тебя!

Пепе бросил быстрый взгляд на Бриджит.

– Все в ажуре, ma belle, я вернулся.

– И вот что тебе нужно сделать, – сказала Бриджит.

Они начали говорить, что понедельник – это отличный день для того, чтобы преобразиться из отшельника в отличника, потому что Скотти, Лена и Мэнды в этот день не будет. Очевидно, Скотти хорошенько налимонил задницу Лену, когда узнал, что тот ухлестывает за Мэндой, и заполучил отстранение от занятий на две недели. После того как Скотти увели в кабинет директора, побитый Лен вломился туда следом и отвесил обидчику мстительный хук справа. Тоже две недели блокады. А потом Мэнда нашла Скотти и напинала в мешочек с бобами. И опять две недели домашнего ареста.

– И поделом Лену, если он не попадет в Корнуэлл, – заявила Бриджит.

– Ха! – гоготнул Пепе.

– Гм, – я думала о чем-то более общем. – Мне кажется, что Лен не занимался со мной сексом, потому что он гей.

Пепе с Бриджит нервно переглянулись, не зная, как на это реагировать.

– Вы знаете, у меня пунктик насчет гомосексуалистов.

Теперь они заулыбались. Я подала признаки жизни.

– Возвращайся, – прогудел Пепе. – Мы скучаем по твоей физиономии.

– По этой физиономии скучать невозможно, – улыбнулась я.

– Ну не по этой, а по ее неиспорченной версии, – сказала Бриджит.

– Ты не можешь прятаться вечно, – добавил Пепе.

Меня это тронуло, правда. Пепе и Бриджит заботились обо мне, как могла бы заботиться Хоуп.

– Хорошо, – пообещала я.

Но я должна кое-что сделать в первую очередь. После того как приму душ.

Двадцать четвертое февраля

В ту долю секунды, в которую я переступила порог «Серебряных лугов», я поняла, что мой жуткий День святого Валентина уже стал достоянием местной престарелой общественности. Меня встретили сочувственные перешептывания и взгляды, нацеленные на меня пальцы и беззубые улыбки.

Я нашла Глэдди в комнате отдыха, как всегда. Единственная разница в том, что как только я вошла, все, кроме Глэдди и Мо, подхватились и слиняли, словно боялись, что могут подцепить от меня заразу поражения.

– Расслабься, красоооотка, – пропела Глэдди.

– Хочешь, я преподам ему урок? – грозно вопросил Мо, поднимая артритную руку.

– Нет, – ответила я. – Хватит уже. Я хочу только избежать всех этих ссор, драк и отстранений от занятий.

– А ты взгляни с другой стороны, Джей Ди, – проговорила Глэдди. – В море полно рыбы. И первая твоя рыба – не последняя.

Глэдди нежно похлопала Мо по руке, и он улыбнулся, словно она была самая первая красотка в мире, даже со своими девяностолетними морщинами, с размазанной губной помадой, в красном берете, фиолетовой кофте и синих штанах. Может быть, это было умышленно? Красный и синий дают фиолетовый. Я хотела спросить об этом, как вдруг позади раздался его голос:

– Привет.

– Тутти-Флюти! Рада видеть тебя!

– Привет, – повторил он. – Привет, Джессика.

– Привет, – ответила я, не глядя на него.

– Можем поговорить?

Я кивнула. Повернувшись, я увидела его ноги. Те же старые кроссовки с дырочкой на большом пальце. В таком состоянии я не могла заставить себя взглянуть ему в глаза. Я последовала за ним в пустую библиотеку. Камин не горел, в комнате было холодно и темно, пахло будто бы сырой бумагой. Я села в кожаное кресло, он сел напротив, на приступку у камина. На нем была футболка с надписью: ВОЗВРАЩАЕМСЯ ДОМОЙ. Буквы побледнели и истерлись. Я упустила шанс почувствовать их мягкость кончиками пальцев.

– Прости меня.

– За что? Ты не кидал меня в День святого Валентина, чтобы трахнуть другую. – Это прозвучало вовсе не так непринужденно, как мне бы хотелось. И как только я сказала «трахнуть», я почувствовала себя отвратительно. Мне не хотелось выражаться в доме для престарелых – многие из них ходят туда-сюда, подслушивают и прочее. Вроде как в церкви.

– Он не тр… – Маркус вовремя остановился. – Он не занимается с ней сексом.

Я недоверчиво хмыкнула.

– Нет, правда, – он склонился ко мне, балансируя на цыпочках. – Нет. У него и намерения такого не было. Очевидно, Мэнда поняла, что устала от столь частого использования своих женских чар, и ей захотелось испытать прелесть сексуального воздержания.

– Она что, хочет возродиться девственницей?

– Вероятно.

– Дерьмо.

– Типа того, – согласился он.

– Что ж, я надеюсь, что они счастливы, не занимаясь сексом друг с другом. Но я одного не понимаю – почему ради этого он порвал со мной?

Чем больше я об этом говорила, тем меньше смысла было в этом. Маркус знал, что спорить со мной бесполезно, пока я не закончу мысль, так что он просто покачивался вперед-назад, сидя на корточках.

– Почему бы ему не воздерживаться с нами обеими?

Он пожал плечами.

– Почему ты свел нас вместе тогда?

Он близко склонился ко мне и положил руку на колено. И как тогда, когда он в первый раз коснулся моего плеча в кабинете медсестры, перед тем как я пописала с баночку, меня шибануло электрическим разрядом, переполнившим тело изумительными ощущениями.

Но, в отличие от того первого раза, в этом его жесте была искренность, а не греховные побуждения.

– Я попытался свести вас, потому что подумал, что вы сможете сделать друг друга счастливыми.

– Правда?

– Правда.

– Я не думала, что меня можно в этом убедить.

– Тогда почему ты стала с ним встречаться?

В библиотеке стало очень тихо, пока я пыталась придумать ответ. В этой тишине я слышала знакомую мелодию, доносящуюся из гостиной. Музыка и память. Это хрипящее пианино и заунывный голос могли принадлежать только одному престарелому артисту.

– Барри Манилоу, – проговорила я.

Маркус поднял голову и прислушался, затем улыбнулся.

– Да. Шоумен своего времени.

Господи, разговор становится ностальгическим.

– У тебя в машине все еще лежит сборник лучших хитов?

Его глаза быстро обежали комнату.

– Умеешь хранить секреты?

– Ты же знаешь, что да.

– Я заслушал его до дыр, – он понизил голос до конспиративного шепота. – В буквальном смысле. Диск просто взорвался. Дым и все такое.

– Ты врешь для того, чтобы развеселить меня! – я засмеялась и закашлялась.

– Хотел бы.

Когда я вспомнила о его вопросе, снова замолчала. Барри пел: «Я снова готов сделать вторую попытку/Я готов подстроить под тебя свою любовь».

– Ну вот и он, – сказала я и хлопнула в ладоши.

– Что?

– Ответ.

– Уточни.

– Я воспользовалась шансом. Я решила, что отступлюсь от собственных правил и попытаю счастья с Леном. Видишь, что из этого вышло. И я, в отличие от Барри, не готова сделать вторую попытку.

Маркус снова сел на приступку. Вынул зажигалку. Щелк-щелк-щелк.

– Ты знаешь, что в подростковом возрасте мозг человека вступает в активную фазу развития, сопоставимую с фазой развития мозга новорожденного ребенка?

– Это имеет отношение к нашему разговору? – спросила я.

– Нет, – ответил он. – Но у меня появилась одна мысль.

– Выкладывай.

– В этот период клетки, которые используются чаще всего, постоянно обновляются и всячески процветают. А те, которые остаются без дела, отмирают.

– Так в чем мысль-то?

– Правильно, что ты дала Лену шанс, даже если он не сработал. Ты должна тренировать ту часть мозга, которая отвечает за любовь к кому-либо, даже если ты ни в кого не влюблена.

Я взглянула на Маркуса. Он сидел на приступке у камина – полуулыбка, лукавые глаза, скулы, словно вырезанные из стекла. Я хотела спросить: «Эй, Маркус, а что происходит с людьми, у которых проблема наоборот? С теми, кто влюбляется тридцать три раза?»

Вместо этого я поблагодарила его за урок психологии и вышла.

Позже, приехав домой, я пролистала учебник и обнаружила, что Маркус не врал насчет мозга. В период полового созревания передняя доля мозга производит нервные клетки в избыточном количестве, и мозг избавляется от излишков. Действиеукрепляет нервные клетки, и они выживают. Бездействиеослабляет их, и клетки умирают. Маркус прав на все сто.

Но то, что умственные усилия должны касаться любви – это сомнительно.

Первое марта

Дорогая Хоуп!

Я НИКОГДА не думала, что доживу до того дня, когда увижу между твоими сообщениями письмо от ПОЛА ПАРЛИПИАНО! Моя любовь на все времена. Гей-мужчина моей мечты! ОООХ!

Я все еще не могу в это поверить. Он так мило извинялся, что не мог написать раньше… Между Всемирным экономическим саммитом и Олимпийскими играми в Солт-Лейк-Сити ему поступали предложения организовывать митинги. С тех пор как мы с тобой последний раз разговаривали, он пригласил меня присоединиться к самой мощной демонстрации ЛПКУ против дискриминации и любых форм тирании – к Ежегодному Маршу Змеи (в марте, надо думать).

Я отреагировала так: «Да! Я приеду! Это так КРУТО!», хотя это была, во-первых, поездка в Нью-Йорк, а во-вторых, я понятия не имела, что это за марш. Благодарение «Гуглю», я теперь знаю, что так называется огромная толпа, которая хаотично движется по улицам, становясь причиной пробок и прочих дорожных неприятностей. Это антитоталитарное шествие, которое является отображением демократии, поскольку у него нет лидера, и каждый решает сам, в какую сторону ему идти.

ЗВУЧИТ ОФИГИТЕЛЬНО! Более офигительно, нежели торчать в спальне. И это мероприятие приходится как раз на середину весенних каникул, так что даже школу пропускать не придется. Разве не судьба?

Кроме того, он все еще считает, что я обязательно поступлю в Колумбийский университет, а именно это мне и надо от него услышать. Он уверяет меня, что не стоит волноваться, что это учебное заведение славится своей неорганизованностью и высылает уведомления о зачислении позже, чем прочие школы «Лиги плюща». Надеюсь, он прав.

Я, наверное, никогда не выберусь из этой одержимости геями. Это я такая или гомосексуалисты хороши до безумия? Или я мазохистка?

Одержимо твоя,

                         Дж.

Март 

Четвертое марта

Сегодня – первый день в школе Лена, Мэнды и Скотти, вернувшихся после вынужденного отсутствия. У меня была неделя, чтобы попрактиковаться вести себя тихо и с достоинством.

– Это классический способ поведения кокеток, – уверила меня Глэдди, когда я навестила ее в последний раз.

– Глэдди, – скептически возразила я, – я никогда не видела, чтобы ты вела себя тихо и с достоинством.

– Это потому что меня никто не пытался увлечь и обмануть, Джей Ди!

– Да и кому бы взбрело в голову сделать это с такой девчонкой, – нежно сказал Mo, обхватив ладонями лицо Глэдди и запечатлев долгий сочный поцелуй на ее сморщенных губах.

– А вот я, похоже, лакомый кусок для обманщиков, – вздохнула я.

Отличный момент для того, чтобы позади меня неожиданно появился бы Маркус и сказал бы что-нибудь ободряющее, что все будет хорошо. Что-то вроде: «Джессика, я тебя никогда не увлеку и не обману».

Но он этого не сделал. В «Серебряных лугах» его сегодня не было, хотя я и не искала особенно (ну хорошо, искала). Мы с Маркусом почти не разговаривали с тех пор, как беседовали тогда в библиотеке. Он избегал смотреть мне в глаза и едва здоровался. Думаю, что он все же за Лена из мужской солидарности.

В любом случае, я поклялась не показывать Лену, Мэнде или остальным сплетникам нашей школы, будто я расстроена. Я даже в класс не хотела заходить, пока не поняла, что вечно так бегать не будешь.

– Боже мой! – заверещала Сара, увидев меня в холле перед классом. – Ты не умрешь, если увидишь Лена и Мэнду вместе?

– Я их пока не вижу.

– Смотри!

Она схватила меня за плечи и развернула в противоположном направлении, как раз вовремя: Лен нежно целовал Мэнду, словно он был рыцарем, а она растреклятой дамой или чем-то в этом роде.

«Тихо и с достоинством», – напомнила я себе.

– Боже мой! Ты не хочешь умереть?

– Нет, – мрачно сказала я. – Не совсем.

– Если бы мой парень унизил меня так, как Лен, я бы точно хотела умереть.

– Вот и хорошо, что у тебя нет парня, – приторно-сладким тоном отозвалась я. – И не было никогда, правда?

Она заткнулась и потащилась в класс.

Я закрыла глаза и привалилась затылком к дверце шкафчика. В этот момент меня постучали по плечу. Я совершенно четко знала, кого хочу увидеть.

– Гм. Джесс.

Последний человек, которого я хочу видеть.

«Тихо и с достоинством», – напомнила я себе, открывая глаза.

– Что тебе, Лен?

– Я просто хотел. Гм. Извиниться за то, что сделал тебе больно.

Я подняла руки, обрывая его тираду.

– Во-первых, ты извиняешься не потому, что ждешь прощения, а потому, что так ты чувствуешь себя менее виноватым. Во-вторых, не думай, что сделал мне больно. Если ты так думаешь, то ты просто самолюбивый психопат, как и твоя мамочка.

Да, вот так. Я опустила тебя до мамочкиного уровня. Он этого заслуживает.

– Это был удар исподтишка, вот что я думаю, – продолжила я спокойно. – И мне это не понравилось, и не потому, что ты спутался с Мэндой, хотя все знают, что ты просто очередная ее игрушка. Нет, мне это не понравилось по единственной причине: ты бросил меня, прежде чем я сделала это. И я еще оказалась бо́льшей скотиной, чем ты. Но наконец-то я это выяснила!

Когда я закончила свою речь, раздались аплодисменты. Я была настолько поглощена тирадой, что не заметила слушателей. Бриджит, Пепе, Скотти, Тэрин и целая куча народу, которого я не знала, стояли и хлопали вслед поджавшему хвост Лену.

Прозвенел звонок, и народ кинулся по классам. И наконец я услышала голос за своей спиной:

– Это чересчур для тихого и достойного поведения, – сказал Маркус, поджав губы и скрестив руки на груди – прямо напротив вылинявшей надписи на футболке: Monday.

– Это не мой стиль, – проговорила я. – Обычно я скандалю почем зря.

– Да, – он медленно расплылся в усмешке, которую я отлично знала. – Да, ты такая.

И когда мы вошли в класс рука об руку, я подумала, что его уверения в том, что все будет хорошо, все же прозвучали. Лучше поздно, чем никогда.

Девятое марта

Я только что вернулась из адского круга, приправленного цветастыми мотивами от Лоры Эшли.

Мои родители настаивали, чтобы я поехала на традиционное чаепитие в Пьедмонтский университет, которое устраивается для абитуриентов из Нью-Джерси.

– Но я уже говорила вам, что выбрала Уильямс!

– Джесси, – сказала мама, – но Пьедмонт вкладывает деньги в твое обучение.

– И как люди, которые подписывают чеки за твое обучение, – добавил отец, – мы настаиваем, чтобы ты поехала.

Мне надо было сказать им по поводу Колумбии. Мне стоило прямо сейчас прекратить это безумство. Но я этого не сделала. Потому что сдрейфила.

– Отлично, – раздраженно вздохнула я.

Потащилась наверх и стала одеваться.

Вот доказательство, что месяцы, которые я провела без пробежек и в компании йоги, наконец-то окупились сполна. Я поправилась, но в лучшую сторону. Я не знаю, насколько, потому что никогда не взвешивалась, но джинсы стали приятно обтягивать задницу, а под джемпером появились две выпуклости по меньшей мере первого размера.

Пепе откомментировал мое преображение так:

– Черт побери! Tue s belle! (Да ты красотка!)

– Vreiment? (Правда?)

– J’aime une fille avec un peu de jonque dans le tronc. (Мне нравится девушка с кой-чем в кильватере.)

– Comment?! (Что?!)

– J’ai dit, «J'aime une fille avec un peu de jonque dans le tronc». (Я сказал: «Мне нравится девушка с кой-чем в кильватере».)

– Il у a un probleme avec ta traduction. (У тебя проблемы с переводом.)

– J’aime une fille avec un booty. (Мне нравится девушка с задницей.)

– Oh. Je le recous maintenant. (О. Понятно.)

– Oh, tu l’as recu! (О, понятливая какая!)

«Кой-что в кильватере» – должно быть, причина того, что Пепе влюблен в Бриджит, которая располагала задницей и прочими атрибутами аж с седьмого класса. У меня это заняло восемнадцать лет, но я наконец-то напоминаю девушку, может быть, лет на пять моложе, чем я есть, однако уже кое-что. Когда я смотрю в зеркало, мне нравится то, что я там вижу.

К сожалению, мне не удалось проскользнуть мимо бдительного ока матери.

– Ты не можешь пойти в таком виде.

– Почему это?

– Потому что это чаепитие, Джесси, – сказала мать, – а не пивная вечеринка.

– Но послушай, – попыталась возразить я, поднимая ногу, – я же не в кроссовках.

– Ты поднимешься и переоденешься во что-нибудь более подходящее.

– Мааааааам, – заныла я. – Я думала, это вполне подойдет.

Мать зашагала наверх и устроила шухер в моем шкафу.

– Нет, нет, нет, нет, – говорила она, перебирая вешалки, пока не добралась до тайных глубин гардероба, где висели шмотки, которые я не надену никогда в жизни.

– Мам, – сказала я, – там ничего н…

– Вот это просто прелесть! – сказала она, вытаскивая один из нарядов, доставшихся мне от Бетани: темно-серый костюм в пластиковом чехле.

– Ни за что! – взвизгнула я. Меня до чертиков напугала перспектива быть похожей на клерка с Уолл-стрит. Неработающая домохозяйка, которая периодически подрабатывает на Уолл-стрит.

– Джесси, – сказала мама. – Это же от Барни. Очень дорогой и великолепно сшитый костюм. Тебе повезло, что сестре не подошел этот цвет. – Она хмыкнула. – Забавно.

Ничего забавного.

– С ее стороны было очень мило подарить его тебе, и поскольку ты немного поправилась, он должен сидеть как влитой.

– У меня уже есть стипендия, мам, – возмутилась я. – Я не понимаю, почему должна одеваться так, чтобы произвести впечатление.

И тут моя мать пустилась в воспоминания о том, как устраиваются чаепития в доме мисс Сьюзен Петрон, блестящей выпускницы Пьедмонта 1986 года. Теперь она – преуспевающий адвокат, и если я не поступлю в Пьедмонт, она сможет наилучшим образом помочь мне устроиться на работу, и бла-бла-бла.

– Второго шанса произвести первое впечатление не бывает.

Мне нравится, когда моя мама изрекает коммерческие истины.

– Мам?

– Да?

Еще одна прекрасная возможность исповедаться насчет Колумбии.

– Ничего.

Верно. Я сдалась и напялила этот колючий, тесный до боли костюм. Сдрейфила.

– Ты выглядишь настоящим профессионалом, – сказала мама, оглядывая меня.

Да уж, очень важно выглядеть профессионалом, когда единственная работа, обозначенная в резюме, это подавать жирные закуски и пиво упитанным кретинам в забегаловке «Уолли Ди» на побережье. Господь наш Иисус. И как я позволила себе вляпаться во все это?

Мы приехали в Ошенхед, классический американский кукольный городок на самом побережье, ничего особенного. Мисс Сьюзен Петрон жила в одном из огромных домов с окнами от пола до потолка, откуда открывался великолепный вид на кремовый песок и пенный прибой. Частный пляж, никаких окурков, пивных банок и оберток от мороженого.

Не приходится и говорить, какое впечатление это произвело на мою маму.

– Представляешь, сколько это стоит? – спросила она. – По меньшей мере, три миллиона.

Также не приходится говорить, что я единственная как дура вырядилась в костюм. Все в комнате были одеты в легкие цветастые платья пастельных тонов, одна я – как лесбиянка на масленичном карнавале. Поэтому я решила вести себя совершенно не по-лесбийски.

– А почему здесь нет мальчиков? – нарочито громко спросила я.

– Это чаепитие для девочек из колледжа Вестлейк при Пьедмонтском университете, – ответила мисс Сьюзен Петрон, высокая тощая женщина с тщательно уложенными волосами, изящными украшениями и высокомерной манерой держаться.

– Но в Пьедмонте обучение совместное…

– Действительно, – оборвала мисс Сьюзен Петрон весьма авторитетным тоном, словно в суде. – Однако одно из величайших преимуществ Пьедмонта – система раздельного проживания, предоставляющая все плюсы роста и развития в исключительно женском окружении.

– О, – отозвалась я, слабо припоминая, что нечто подобное читала в их брошюрке в прошлом году. Сейчас, когда я была сыта по горло мужчинами, такая тема была очень к месту.

– Собираемся в круг, леди, – объявила она, – и я объясню вам все преимущества раздельного проживания – одного из самых малоизученных компонентов обучения в Пьедмонтском университете.

В течение следующего получаса она распиналась о том, что в кампусе Пьедмонта лица разного пола живут раздельно, словно в летнем лагере, когда мальчики с девочками обитали на разных берегах озера – мальчики из Пьедмонтского колледжа, девочки из Вестлейка. У них разные общежития, студенческие советы, но обучение тем не менее совместное. Согласно мнению мисс Сьюзен Петрон, грандиозное преимущество раздельно-совместного проживания-обучения состоит в том, что женщины живут и работают без «давления патриархата».

Вот это точно смахивает на псевдофеминистское дерьмо, которое исповедует Мэнда. Я никогда не понимала девиц, которые верят в то, что единственный способ для женщины добиться чего-либо – это исключить мужчин из жизни. Не поймите меня неправильно, наличие У-хромосомного набора не означает полного дебилизма. Но как мы сможем оставить след в истории, если отвергнем половину населения Земли? Это как Пол Парлипиано говорил по поводу ЛПКУ: лучший способ изменить систему – это работать в ней. (Он должен гордиться мной! Меньше трех недель до Марша Змей! Йеххху!)

Самое странное, что в настойчивой пропаганде «разнополости» отчетливо звучало желание сделать эту концепцию основополагающей. Я не думаю, что это совпадение, что в сверкающей цветной брошюре Пьедмонта такая система упомянута чуть ли не как вторая по значимости. Я считаю, что популисты знают правду: если «однополость» – ваш конек, это замечательно. Но почему мальчики – или, что логичнее, девочки – должны ходить в школу, где двести менструаций синхронизированы до минуты? Кошмар!

Поэтому я ненавижу пиарщиков из Пьедмонта, которые лезут из кожи вон, чтобы всучить идею, которая кажется им единственно правильной – тем более что я почти купилась. Оказывается, мы так мало знаем о вузах, на которые возлагаем большие надежды. Я не могу поверить, что готова была подавать туда документы, пока не вмешался Пол Парлипиано. О Колумбийском университете я вряд ли знаю больше, но одно мне известно: он – диаметральная противоположность Пьедмонту, а это уже шаг в правильном направлении. Спасибо тебе, Гей Моей Мечты, за то, что помог мне избежать катастрофы. (Девятнадцать дней! Я в восторге! Я в таком восторге, что даже не осознаю, насколько патетично будет отметить в своем весеннем социальном календаре день, когда я выйду на марш протеста бок о бок с гомосексуалистами! Пока девчонки пляшут, я протестую!)

И еще один пунктик насчет колледжа – я хочу узнать все типы людей, включая – о ужас! – парней. В Колумбии (если я поступлю, о, пожалуйста, Боженька, пусть я поступлю) я буду пялиться на противоположный пол ежедневно, потому что даже ванные комнаты там – совместные. Я не понимаю, как Пьедмонту удается продвигать что-то кроме неестественных отношений между разнополыми людьми. Парни – лентяи. Они не собираются покидать свои комфортные общаги, чтобы преодолеть милю по мосту над озером и через лес для просмотра передач по телику. Нет, единственная причина, по которой они готовы пройти эту милю, состоит в том, что там их будут ублажать, пока они смотрят телевизор. Вообще-то такая система напоминает публичный дом – отличное учебное заведение для Мэнды, не так ли?

К слову о гнусных уродливых бабах…

– Посмотри, кто здесь! – весело сказала моя мать. – Вот так совпадение!

Называй-Меня-Шанталь. И ее мама.

Вот дерьмо!

Это было не совпадение. Это был знак. В любую секунду я ожидала появления Эшли – с ее носом-картошкой и несусветным занудством, с чайником в руке, грызущей безвкусное сухое пирожное.

– Может быть, мы снова станем соседками по комнате! – восторженно пискнула Называй-Меня-Шанталь.

Я огляделась. В комнате было полно возбужденных трещащих девиц. Это было безумие. Почему я здесь, одетая в идиотский ненавистный прикид, нацепившая маску дурацкого счастья для своей мамы и слушающая идиотские бредни Называй-Меня-Шанталь?

– Так это правда? – сказала я.

– Что – правда? – спросила меня Называй-Меня-Шанталь.

– Что психоз – один из симптомов запущенной стадии сифилиса, – прошептала я ей на ухо.

– Что ты имеешь в виду?

– То, что ты, должно быть, подцепила передающийся половым путем вирус, который пагубно влияет на мозг, иначе ты ни за что бы не решила, что я буду делить комнату с тобой.

Рожа Называй-Меня-Шанталь побагровела от ярости и напомнила мне в точности стоп-знак на дороге. Я была почти уверена, что мне сейчас предстоит схватка с 75 килограммами ее веса, но мне было лень предпринимать что-либо, чтобы ее избежать. Моя мать и миссис де Паскаль были настолько заняты болтовней о стипендии Пьедмонта, что даже не заметили возникшего между их дочерьми напряжения. Я схватила маму за руку и сказала, что нам пора идти.

– Но Джесси, дорогая, – простонала она, – мы же только приехали…

– Мы довольно долго пробыли тут, чтобы я поняла: я никогда в жизни не буду учиться с этими людьми в этом колледже! – отрезала я, продолжая тянуть ее к выходу.

Когда мы дошли до машины, мама взорвалась.

– Да что на тебя нашло? Я в жизни не видела, чтобы ты так отвратительно себя вела!

– Мам, я не собираюсь поступать в Пьедмонт, – повторила я уже спокойно. – Я никогда не позволю себе впутаться в этот безумный проект.

Подвернулась третья прекрасная возможность сказать правду. Я подача документы в Пьедмонт, потому что у меня духу не хватило подать документы в тот вуз, в который я действительно хочу поступить и куда вы просто не позволите мне поступить.Вот что мне нужно было сказать.

Но я сдрейфила в третий раз, потому что я трусиха.