Текст книги "Подписчики"

Автор книги: Меган Анджело

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 23 страниц)

Марлоу встала из-под струи и стиснула руки у него на шее. Она хорошо помнила свои мысли: «Придушу его слегка, всего пару секунд, чтобы знал, что я настоящая», – но она не помнила, чтобы вела счет времени.

Потом рядом оказалась Хани, которая, стоя на коленях, разжимала пальцы Марлоу по одному. Шейн-а-не-Барри шлепнулся из ванны на пол, как рыба, с криком «Шизанутая стерва!». Он угрожал всеми возможными карами, но Хани просто подняла руку и напомнила ему о подписанном договоре. Несколько высоких мужчин вошли и вывели его.

– И дайте ему сначала таблетку, – велела им Хани. – Дэвид знает какую.

Марлоу помнила, как бормотала, что хочет лечь спать. Но Хани не обратила на это пожелание внимания и снова вытолкала ее в гостиную, не позволив даже поправить прическу.

– Пожалуйста, не трогай волосы, – сказала она. – Они выглядят идеально.

Когда Марлоу и Хани вошли, все обернулись к ним. Торжествующе поддерживая вялое тело Марлоу за подмышки, словно добычу на охоте, Хани сорвала с нее маску. По толпе пронесся дружный вздох: звезда, за чьей жизнью все наблюдали годами, казалась больной, потрепанной и отчаявшейся.

– Видите? – крикнула Хани гостям. – Видите, что бывает, когда за твоей жизнью следят?

* * *

На завтрак снова было мясо. Собственно говоря, мысленно поправила себя Марлоу, осматривая кухонный стол, одно только мясо: колбаски, бекон, ветчина. Хани – непостижимо – ела жареную курицу. Не успела Марлоу ничего сказать, как хозяйка дома слизала блестящий жир с большого пальца и встала.

– Доброе утро, солнце, – поздоровалась она. – Клади себе еды на тарелку и бери с собой. Я хочу тебе кое-что показать.

Марлоу прошла за ней к двери в конце квартиры и по лестнице поднялась на крышу.

– Не может быть, – сказала она. Там стоял персональный дрон стоимостью миллион долларов – гигантский мускулистый жук с ветровым стеклом цвета грозового неба. От вида сердитых маленьких пропеллеров у Марлоу захватило дух.

Хани самодовольно улыбнулась:

– Кого сейчас удивишь дроном? – Она забралась в кабину – подол белого платья развевался на ветру – и постучала по пассажирскому сиденью.

Когда поднялись в воздух, Хани внимательно осмотрела лицо Марлоу и, словно удовлетворившись увиденным, кивнула.

– Хорошо, – сказала она и украла колбаску с тарелки своей гостьи. – Я волновалась, что ты разозлишься на меня за то, что я использовала тебя как пример.

– Я злюсь, – ответила Марлоу, – или разозлюсь позже. Но пока все усилия трачу на то, чтобы меня не вырвало.

Они пролетали мимо башни, напомнившей ей о телескопе, который был у нее в детстве: он состоял из сужающихся частей, на вид готовых сложиться друг в друга.

– Насколько я понимаю, ты привыкла, когда тебя используют для рекламы, чтобы что-нибудь продать, – нажимала Хани. – Ты на самом деле изменила мир – ты знаешь это, Марлоу? Дети теперь не кончают жизнь самоубийством. Чаще слышишь о детях, умирающих от рака.

Марлоу хотела съесть кусочек бекона, чтобы дать себе возможность обдумать ответ, пока будет жевать, но опасалась, что еда полезет назад.

– Дети не убивают себя по многим причинам, – сказала она. – Теперь их создают без суицидальных наклонностей. – Она с тошнотой подумала о так и не законченной модели их с Эллисом ребенка. – И, кстати, у них больше нет секретов, – добавила она.

– Ты так говоришь, как будто это хорошо. – Хани ухмыльнулась. – Но признайся: вчера ты не возражала против того, чтобы остаться неузнанной. – Она заговорщически повернулась к Марлоу и подобрала колени, словно они были на детской вечеринке с ночевкой. – Похоже, ты хорошо провела время.

Марлоу взглянула на Хани, и гнев снова начал подниматься на поверхность.

– Да, я была просто в восторге, – рявкнула она. – Особенно когда меня чуть не изнасиловали.

Хани отщипнула от последнего кусочка бекона на тарелке Марлоу.

– Не драматизируй, – ответила она. – Ты прекрасно справилась. Я уверена, что никто не озаботился сказать тебе это – все были слишком заняты, заставляя тебя глотать таблетки и носить кофты, но… Марлоу, ты превосходно умеешь постоять за себя.

Марлоу резко повернулась к окну. Она не хотела, чтобы Хани заметила, как много для нее значат эти слова, даже из уст человека, которому на нее наплевать. Хани могла использовать ее слабость в своих целях.

Хани взяла обе тарелки и куда-то убрала.

– Знаешь, я поехала в Созвездие специально чтобы схлестнуться с вами, артистами, – проговорила она так просто, как другой произнес бы «я поехал туда, чтобы изучать машиностроение». – Я имею в виду, в детстве.

– Да, я поняла, – ответила Марлоу. – Примерно в то время, когда ты завезла машину моего отца в океан. – При слове «отец» она почувствовала укол в сердце. Но это ведь все еще был Астон, правда? Даже если она узнает, кто ее настоящий родитель, тому уже поздно становиться ее отцом.

– И после той истории глупо было бы ехать домой. – Они приближались к статуе Свободы, и Марлоу могла поклясться, что Хани коротко кивнула ей, как коллеге. – Я получила инерцию, неожиданно сделалась знаменитой. Но, понимаешь, известности было недостаточно. Я хотела чего-то большего. Тогда я не могла бы сформулировать чего именно, но теперь я важная персона, и у меня богатый словарь. – Она улыбнулась. – Влияние – вот чего я хотела.

Она продолжала говорить, и чисто теоретически Марлоу ужасно хотелось ее прервать. Но тут зашевелилось другое ее вновь открытое качество: любопытство. Она жаждала подробностей. А потому позволила Хани продолжать, и Хани продолжала: после того как Марлоу укусила ее, она не вернулась в Войну к братьям, дядьям и потенциальным женихам с одинаковыми насупленными бровями и с грязной пылью в морщинах. Она не хотела возвращаться на ранчо с его щурящимися и незатыкающимися вдовами. К обмелевшему ручью в дальнем конце ранчо, вода в котором не покрыла даже прах ее родителей, когда она развеяла его над руслом. В девять лет Хани приходилось возвращаться в дом, чтобы с различными ухищрениями наполнить ведро из крана в раковине прачечной.

Вместо того чтобы ехать домой, она направилась на остров, проплывающий сейчас под их ногами, где ведущие передач, наморщив накрашенные губы, сидели напротив нее и задавали вопросы. Все хотели увидеть ее как можно скорее, не дожидаясь, пока заживет рана. Интересовались, какие мысли пронеслись у нее в голове, когда она осознала, что делает Марлоу. Спрашивали, не кажется ли ей, что Созвездие – грандиозный и гуманный эксперимент, созданный, чтобы поднять дух разоренной Утечкой страны, снова романтизировать реалити-шоу, – на самом деле (здесь они делали паузу и поднимали безупречные брови) несет опасность.

Их вопросы, собственно, не имели большого значения. Хани уже подготовила ответы.

– Я прошерстила старые интервью, – рассказала она Марлоу, – научилась себя вести, узнала, как сказать то, что хочешь, независимо от формулировки вопроса. – Она ухватилась за Н-образный руль дрона, хотя он летел сам по себе, и подергала его из стороны в сторону. – Разворот, разворот, разворот, – проскандировала она.

Хани коварно пользовалась возможностью высказаться, когда люди останавливали ее на улице, чтобы выразить сочувствие по поводу укуса. Созвездию в то время было десять лет, и этот несущийся на всех парах состав уже способен был раздавить кого угодно. Теперь у нее появился повод нанести ответный удар: она, юная, невинная (как все считали) девушка, пострадала от Созвездия – и здесь была не только вина Марлоу, не так ли? Кусачая девчонка явно съехала с катушек, но дело не только в этом. Разумеется, в мире, где людей дни напролет снимают камеры, должно было произойти что-то ужасное. И вина лежала в том числе и на подписчиках – ведь они пристрастились к просмотру и ослабили бдительность. От таких ресурсов, как «Америграм», отказались, зато приохотились к каналам сети Созвездия. Выражали восторг от ожерелья звезды или удачного словечка. Отдавали частичку себя, когда писали комментарии. Дарили все это правительству. Теперь же рана на лице Хани – вот что бывает, когда входишь в эту систему, делясь своей жизнью со зрителями, – подтвердила давние подозрения по отношению к провоцирующим, требовательным действиям этой новой Сети.

О, не будем тебя задерживать, говорили люди Хани, стискивая ее руку. Но сначала: не думает ли она, что всем было бы лучше в офлайне? Без всякого интернета, и точка? Так, как жили в двадцатом веке?

Хани выслушивала доброхотов с большим интересом и читала между слов крик души: все жаждали появления лидера, который поможет им сбежать от интернета. Америка нуждалась в отступнике от сетевой религии, святом покровителе приватности. И если она возьмет на себя такую роль, ей наверняка не придется возвращаться в Западную Виргинию.

Так что, когда журналисты спрашивали про Марлоу, Хани делала резкий разворот. Она рассказывала, как мечтала стать такой же известной, как дети в Созвездии, как купилась на распространившуюся после Утечки пропаганду – жизнь онлайн теперь благо, жизнь онлайн теперь безопасна. Она высказывала сомнения в том, что правительство лучше защищает данные, чем делали это до Утечки «Фейсбук», «Твиттер», банки и страховые компании. Слово «приватность» она использовала снова и снова; иногда просто твердо говорила: «Приватность – хорошо, Сеть – плохо». Повышая голос, чтобы слушатели забыли о ее нежном возрасте, произносила: «Единственный способ убедиться, что сведения, которыми вы делитесь с правительством, защищены, – это не делиться ими с правительством вовсе».

И это сработало. Она была юной, голубоглазой, воинственной и недавно изуродованной, и люди называли ее храброй. Говорили, что она задает вопросы, которые и им тоже приходят в голову. Хани приглашали выступить в клубах для трудных подростков, посетить званые вечера, посидеть на заседании совета в качестве почетного младшего члена в различных благотворительных организациях. Каждый вечер на кабельном новостном канале ей предоставляли час, чтобы покричать в камеру. Ее имя появлялось в списках самых заметных людей года.

– Мое, – сказала она Марлоу, тыча себя во вторую пуговицу пижамы, – мое.

Нуждавшаяся в деньгах женщина с детьми быстро написала от лица Хани книгу, и Хани усиленно продвигала ее как свою. Она вела программы с караоке поздними вечерами и детские передачи, в которых дроны забрасывали ее липкой зеленой массой. Но в основном она повторяла и повторяла свою основную мысль, пока не стала больше, чем звездой, – не просто человеком, на которого смотрят, а человеком, которому подчиняются.

Как-то раз руководитель телесети, передающей передачу с ее участием, пригласил Хани погостить. Они с женой жили в Сентрал-Парк-Саут.

– У меня была собственная ванная, – сказала Хани. – Прямо крышу сносило от этой ванной.

У пары не было детей, и, хотя Хани уже исполнилось семнадцать лет, они официально ее удочерили. Она звала их папа Боб и мама Бринн. Двадцать первый день рождения Хани отмечала в отеле «Плаза». Отказали ей приемные родители лишь однажды – когда она хотела сделать пластическую операцию. Мама Бринн коснулась шрама и сказала: «Дорогая, это часть твоей личности». Папа Боб был менее деликатен.

– Он выразился в том духе, что это моя торговая марка, – объяснила Хани. – И с тех пор так оно и есть.

Сейчас, поскольку Хани не умылась после вечеринки, Марлоу заметила, что она наносит макияж вокруг шрама, а не поверх.

– Зачем ты мне все это рассказываешь? – поинтересовалась Марлоу.

Хани посмотрела на нее таким пронзительным взглядом, что Марлоу вздрогнула.

– Я пытаюсь показать тебе, как много усилий мне пришлось приложить, чтобы заслужить славу, которая тебе досталась просто так, – прошипела она. – Ты получила миллионы подписчиков только потому, что росла в определенном районе. Ты ничего для этого не делала. Так что да, Марлоу, конечно, некоторые мои фанаты, кто хочет перейти к частной жизни, кто приходит на мои вечеринки – вроде того господина, с которым ты оказалась в ванной… – Хани устало выдохнула, – они предпочитают традиционные ценности. Безусловно, приватность привлекает тех, кому есть что скрывать. – Она наклонилась к Марлоу и ткнула ее пальцем в грудь. – Но это движение, эти люди, мое место в этом мире – все, что у меня есть, Марлоу. Так что если я вдруг вижу другие пути, то действую не раздумывая. Разумеется, как говорили у нас в католической школе, моя душа не столь бела и чиста, как бутылка молока. Но меня устраивает небезупречная жизнь, Марлоу. Пара пятен – небольшая цена за то, что я имею.

Марлоу хрипло засмеялась, и у нее даже запершило в горле.

– Как ты можешь жить с пятнами на душе? – переспросила она. – Ты не выносишь даже пятен на диване.

К ее удивлению, а потом и ужасу, Хани тоже засмеялась.

Дрон маневрировал между зданиями. Шпили наводили Марлоу на мысль об иголке в волшебной сказке, где принцесса уколола палец и заснула на много лет, то есть пропустила всю жизнь.

– Ты еще общаешься с приемными родителями? – спросила она.

Хани быстро повела рукой, указывая на здания внизу.

– Нет, – коротко ответила она. – Помутнение. Они в интернате.

– Мои тоже, – сказала Марлоу. – Точнее, отец. Он уже давно потерял связь с реальностью. Матери получше. Она может жить одна.

Хани покачала головой.

– Странно это происходит, – проговорила она, и Марлоу уловила дрожь в ее голосе. – Мама Бринн выполняла все, что было предписано для профилактики: медитации, маски на глаза, настольные игры. Питались мы всегда одной сладкой картошкой. Она даже не смотрела на экран будильника. А вот папа Боб никогда не следовал рекомендациям. Он пользовался своими экранами, пока однажды не забыл, как это делается. Но закончили они совершенно одинаково.

– Они едят? – спросила Марлоу. – Мой отец нет. Мне даже иногда представляется, как он жует сэндвич или уплетает большую тарелку супа – как приятно было бы на это смотреть. – Лицо у нее вдруг вспыхнуло. Она много раз хотела признаться в этом матери, но так и не нашла возможности сделать это при выключенной камере. В эфире она не могла о таком говорить – Астон был бы унижен в глазах всего мира.

– Я не знаю, едят они или нет, – вздохнула Хани. – Никогда их не навещаю. Они все равно меня не узнают, и не забывай, что я… – Она вызывающе подняла глаза на Марлоу, чтобы предупредить осуждение. – Однажды я уже потеряла родителей. Пройти через это дважды невыносимо.

Марлоу отвернулась и посмотрела прямо на статую. Она не догадывалась, что дрон подлетел так близко. Припыленный целомудренный взгляд женщины заполнил ветровое стекло, один пустой глаз уставился на Марлоу, другой на Хани.

– Мне очень жаль, Хани, – произнесла Марлоу. Эти слова были уместны при упоминании потерянных родителей. Но Марлоу сказала их не ради пустой формальности. Она провела всю жизнь, защищаясь от обвинений в укусе: «она меня спровоцировала, я была вынуждена, руки у меня были в буквальном смысле связаны». Но теперь, когда она повзрослела и смогла узнать точку зрения Хани, то поняла: конечно же, она была не права. Она хотела объяснить все это, уточнить, почему ей жаль, но ей помешала гордость.

– Так происходит с реальными людьми, – пожала плечами Хани. – Они болеют, забывают твое лицо, умирают, разочаровывают. – Она замолчала и отвернулась к окну. Солнце боролось с сумерками за наступающее утро, окрашивая небо вокруг медной женщины в сулящий надежду персиковый цвет. – Я никогда не сдам тебя, Марлоу, – продолжила Хани, – но считаю, что ты поступишь глупо, если не вернешься в Созвездие. Ты сбежала сюда, бросив своих фанатов, чтобы посмотреть на реальных людей? Найти настоящих родителей?

– Только одного, – поправила ее Марлоу. – Отца.

Хани нахмурилась, отвернулась от Марлоу и, сунув руку в щель между своим креслом и стенкой дрона, пошарила в кармане дверцы.

– Не знаю, не знаю, – произнесла она.

А когда повернулась к Марлоу, в руках у нее было письмо из квартиры Орлы Кадден. Во рту у Марлоу внезапно пересохло.

– Не сердись, – быстро сказала Хани. – Оно выпало у тебя из джинсов вчера вечером, когда я искала твою пижаму.

Марлоу схватила конверт, и Хани без сопротивления отдала ей письмо со счастливым самодовольством человека, который уже знал его содержание.

– Но ты не могла прочитать его, – возразила Марлоу, взглянув в лицо Хани. – Оно написано от руки.

– Слушай, это меня задевает, – вздохнула Хани. – Я слежу за тобой с детства и знаю о тебе все до мельчайших подробностей. Но ты ничего обо мне не знаешь. Я ведь только что сказала, что училась в католической школе.

Марлоу спросила:

– И какое, черт подери, это имеет значение?

Как оказалось, огромное.

Глава семнадцатая

Орла

Нью-Йорк, Нью-Йорк

2016

В тот вечер, когда Астон сжег дотла свою новую квартиру за пятьдесят девять миллионов долларов, Орла и Флосс находились в больничном крыле со стенами чахлого розового цвета и ждали в комнате, которую им выделили, чтобы их присутствие не отвлекало персонал от работы. Девушки дремали на пластиковых стульях, прислонившись друг к другу головами. Утром их разбудила сестра, и они пошли навестить Астона. Врач сказал, что ему повезло, но по его виду Орла так не сказала бы. Ли Кумон сидела у окна, гневно зыркая на них через палату.

Зазвонил телефон, и Орла даже не сразу поняла, что это ее мобильный. Она заново привыкала к его пиликанью, поскольку отключила режим без звука лишь недавно, когда травля, длившаяся несколько недель, наконец поутихла. Девушка вышла в коридор, чтобы послушать сообщение на автоответчике. Еще раньше, чем женский голос начал говорить, Орла впервые в тот день взглянула на часы на стене и поняла, кто это. Она пропустила прием у врача.

Орла уже собиралась перезвонить, чтобы записаться на другой день, но тут в коридор вышла плачущая Флосс и сунула свой мобильник под нос подруге, показывая ей имейл.

– Это от телесети, – объяснила она. – Нас официально закрыли. Я, конечно, знаю, что они приняли решение в ту самую минуту, когда девочка умерла, но… – Она кивнула в сторону палаты Астона и с горечью произнесла: – Теперь, из-за всего этого спектакля… они говорят, что сомневаются в нашем здравом рассудке.

Проходившая мимо медсестра глянула на Орлу через плечо и покачала головой, выражая бескомпромиссное осуждение всей ее сущности, словно она не имела права находиться здесь, да еще и с Флосс, и вообще жить на свете.

Орла оттолкнула телефон подруги.

– Тебе сейчас больше не о чем беспокоиться, кроме сериала? – спросила она. – Господи, тебя никогда не тошнит от самой себя?

Уязвленная Флосс икнула и заморгала.

– Что ты на меня взъелась? – гнусаво протянула она.

– Это все ненастоящее. – Орла щелкнула пальцами, схватила воздух, ущипнула что-то невидимое. – Разве ты не понимаешь? Все, что ты делаешь, – это пшик.

Флосс не вытирала слез, которые затекали в рот и катились по подбородку. Не зря она славилась, кроме прочего, уродливыми рыданиями.

– Сериал – это и твоя работа, если ты забыла, – ревела она. – Наверно, ты не боишься потерять ее, потому что считаешь себя особенной, да? Собираешься стать писательницей?

– Я стану писательницей. – Орла услышала в своем голосе оттенок отчаяния, высокий и тонкий, но проигнорировала его. – Для меня с прошлым покончено. Ты прославилась благодаря своей настырности, а я собираюсь пробиваться за счет таланта, он у меня есть. И в этом разница между тобой и мной.

Флосс резко развернулась и удалилась, шлепая сандалиями. На двери в конце коридора висела табличка «НЕ ВХОДИТЬ. ТОЛЬКО ДЛЯ ПЕРСОНАЛА», но она решительно шагнула внутрь и исчезла.

Мать Астона высунула из палаты злое лицо, дотянулась до ручки двери и захлопнула ее.

Орла положила ладони на поясницу и прислонилась к рейке на стене, массируя ноющую спину. «Я права, – подумала девушка, подкрепляя свою уверенность, – она уже автоматически сомневалась в себе. – Я все сказала правильно».

Но она заблуждалась. Права она была не во всем: Орла ошиблась, сказав, что для нее с прошлым покончено и она может вернуться к старой жизни, словно последний год ее ничуть не изменил. В действительности все наоборот. Как бы это приключение ни разрешилось, у Флосс все будет хорошо. И у Астона, как заверяли доктора, все будет хорошо. У Крейга все будет хорошо. У Мелиссы все будет хорошо. У Дэнни все будет хорошо. Существовало лишь одно крошечное и неотвратимое доказательство того, как они прожили этот год. На этой неделе оно было размером с авокадо и жило внутри Орлы.

* * *

Было так много способов избежать того, что случилось потом.

Если бы она явилась на аборт.

Если бы она перенесла день операции, а не вешала трубку каждый раз, когда во время звонка в регистратуру приходилось ждать очереди, снова и снова, пока наконец срок не достиг пяти месяцев и аборт уже был просто невозможен. И это произошло не потому, что она хотела ребенка, не потому, что испытывала чувство вины, но по той же причине, почему с ней вообще случалось что-то в жизни: она не могла принять решение.

Если бы социальный работник, с которой она встречалась по поводу усыновления, не задержала на ней взгляд и не перепроверила имя в бланке. Если бы она не сказала со вздохом в середине разговора: «Сначала пары не будут знать, кто вы, но потом вы с ними встретитесь и тогда будете разбираться… с проблемой».

Если бы Мария Хасинто согласилась издать книгу Орлы, а не вышвырнула ее, чавкая своей булочкой.

Если бы Дэнни любил ее.

Если бы она любила Дэнни.

Но ничего этого не случилось. А произошло вот что: через три недели после пожара Астон взял такси от больницы до их дома и уткнулся в колени Флосс, как дитя. Орла слышала из своей комнаты, как оба плакали целый час. Потом месяц она слышала из своей комнаты, как они вернулись к прежнему ужасному ритму жизни, снова загаживая квартиру, которую после их разрыва Орла надраила с хлоркой и рассчитывала, что в жилище наконец-то воцарятся чистота и порядок. Иногда она слышала, как в комнате Флосс они планируют следующий актерский проект. Они тихо шептались, так что Орла не знала подробностей и чувствовала одновременно обиду и облегчение. Слава богу, она больше не имела к этому отношения.

Однажды «Гугл» оповестил ее о новом телеинтервью, которое дали Флосс и Астон. Орла нажала «Воспроизвести», уменьшив звук на своем ноутбуке, чтобы соседи по квартире не знали, что она их смотрит. Флосс, сидевшая на черном фоне, выглядела разбитой и подавленной, и Орла иронически подумала, не найдет ли она, открыв шкаф, стикер с надписью: «Покажи раскаяние!!!»

– Это я виновата во всем, что произошло в ночь смерти Анны, – сказала Флосс, когда репортерша подняла эту тему. – Моя подруга Орла не имеет к случившемуся никакого отношения.

Репортерша коснулась ручкой губ и задала Флосс один из множества вопросов, которые Орла никогда не решалась произнести.

– А зачем вы вообще этим занимаетесь, Флосс? – поинтересовалась она. – Зачем вы хотели стать звездой реалити-шоу, привлечь такое количество поклонников – какой в этом смысл, с вашей точки зрения? К чему вы стремились?

– К чему я стремилась? – повторила Флосс. Она взглянула на Астона, который сидел опустив голову. Хотя Орла и не видела его ниже талии, она была уверена, что он трясет ногой.

– Вас травили в детстве? – поднажала репортерша. – Вам недоставало родительской любви? Почему вы так жаждали одобрения, внимания?

Флосс сделала глубокий вдох и ответила хорошо известным Орле «умным» голосом, отчего ее слова прозвучали еще ужаснее:

– Дело не в том, что я жаждала славы. Я считала, что заслуживаю успеха. Я думаю, я интересна, у меня увлекательная жизнь. Думаю, я особенная.

Астон поднял голову и посмотрел на интервьюершу, затем в камеру, потом поверх нее и скривился.

Журналистка улыбнулась, обнажив темный ряд зубов.

– Мне нравится, что вы отвечаете честно, – проговорила она.

– Я хочу сказать, что каждый человек по-своему особенный, – быстро добавила Флосс. Она покраснела и стала теребить волосы. – Но чем больше людей за мной наблюдали, тем больше мне это нравилось. Ну правда – каждый способен на такое, если захочет, верно? – Она вскинула голову, глядя на журналистку, и выглядела при этом неподдельно смущенной. – Так ведь? Разве нет?

* * *

Интервью, по-видимому, возымело действие. Орла просмотрела комментарии и посты в блогах, разбирающие его: благодаря своей честности Флосс вернула себе интерес публики. Как оказалось, каждый в самом деле считал себя по-своему особенным. Все снова порой стали чувствовать родство с Флосс Натуцци. Орла слышала, как Флосс и Астон опять начали выходить в свет – похоже, их куда-то приглашали и явиться нужно было вовремя. Теперь они не могли позволить себе заставлять других ждать.

Однажды утром Флосс впорхнула в комнату Орлы, словно они и не ссорились. Она вскинула руку над головой и села на корточки, изгибаясь, как стриптизерша у невидимого шеста.

– Угадай, с кем ты нонче обедаешь, – сказала она.

– Нынче, – поправила Орла. – И я ни с кем не обедаю.

– А вот и неправда. – Флосс вскочила и покрутила бедрами. – С Полли Каммингс.

Орла выпрямилась.

– Ты не знаешь Полли Каммингс.

– Ну как же, это агентша. Крупная женщина, блондинка, с парижским флером. – Флосс качалась с ноги на ногу. – Я встретила ее вчера в одном месте. Рассказала ей о твоей книге. Собственно, я все о тебе рассказала, кроме того, что ты облизываешь ее визитку с детских лет.

У Орлы громко застучало сердце.

– Да иди ты, – отмахнулась она. – Я тебе не верю.

– Извини, я знакома с людьми из книжного мира, – ответила Флосс. – Тоже кое-что почитываю.

Орла знала, что у Флосс было ровно три книги, которые лежали на подоконнике в ее комнате. Все их написала дочка богатого папочки, носившая обтягивающие платья и раздававшая советы о том, как получить все и сразу. Однажды Орла заглянула в одну из них, и переплет издал треск, поскольку книгу ни разу не открывали.

– Что я тебе говорила? – сказала Флосс. – Агент сам найдет тебя. Так что вставай. Обед в час. Нужно подобрать наряд.

* * *

В конце концов Орла оделась так же, как и на встречу с Марией Хасинто. Нельзя сказать, что наряд был идеальным. Чтобы застежка черных брюк не расходилась, Флосс пришлось продеть в нее шнурки, блузка с совами сидела так тесно, что через ткань проступал пупок. Туфли на плоской подошве с каждым шагом крякали, сопротивляясь опухшим ногам. Увидев миссис Сальгадо, дремавшую около подъезда на складном стуле, Орла прокралась мимо на цыпочках, чтобы скрипящая обувь ее не выдала.

Полли Каммингс Орла заметила, как только ступила в ресторан – она сидела спиной ко входу в конце освещенной стыдливым светом гостиной, расположенной чуть ниже основного зала, и изучала меню. Кончики густых светлых волос, подстриженных в каре, загибались вперед. Мощные, как у полузащитника, плечи были обернуты шарфом оливкового цвета. Орла чуть помедлила, вытирая пот со лба и шеи, и метрдотель встал, вопросительно уставившись на нее. По выражению его лица девушка догадалась, что он решил, будто она зашла попроситься в туалет. Орла высоко подняла голову и проследовала мимо него.

Она остановилась у столика Полли, глядя на женщину, которую видела только в журналах и на фотографиях с вечеринок. Агентша подняла глаза и захлопнула меню.

– Орла Кадден, – констатировала она. – Садитесь.

Под меню лежала стопка бумаг с приклеенным сверху стикером, на котором было написано имя Орлы. Девушка посмотрела на текст под клейким листком, и у нее закружилась голова. Это была ее книга. Видимо, Флосс влезла в ее ноутбук и отправила Полли рукопись, не спросив разрешения и ни слова ей не сказав.

Орла тяжело опустилась на стул напротив агента. Полли, казалось, пересчитала каждую вставшую торчком прядь на голове Орлы, каждый катышек на ее блузке. Когда ее глаза опустились на живот, девушка выпалила, в основном чтобы отвлечь внимание от своей беременности:

– Это большая честь – познакомиться с вами, но, основываясь на опыте, я сразу хочу кое-что объяснить.

Полли поморгала и дотронулась до очков в очень тяжелой, словно вырезанной из камня, зеленой оправе.

– Валяйте, – согласилась она.

Помощник официанта налил им воды, элегантно придерживая галстук.

– Я не хочу писать о Флосс, – сказала Орла. – Натуцци, – покраснев, добавила она на случай, если Полли не смотрит телевизор.

Полли кивнула.

– Спасибо, Даррелл, – поблагодарила она юношу и обратилась к Орле: – Ничего. Меня не это в вас интересует. – Агентша постучала по стопке бумаг. – Многообещающе, – проговорила она, и Орла чуть не засмеялась: тем же самым словом помощница Полли охарактеризовала ее рукопись много лет назад, когда Орле было семнадцать. Когда она еще умела доводить дела до конца.

– Мне нравится первая глава, – продолжала Полли. – И здесь определенно есть смелые решения. Элемент эксперимента – рисунки, лирика. Ортодоксальный еврейский персонаж, который метафорически остается непрописанным, – я нахожу это довольно любопытным, хотя нужно подумать, как достичь той же цели по-другому. «На перспективу» – это канцелярит, вам не кажется?

Сердце у Орлы упало почти до пола. «Элемент эксперимента». Видимо, Флосс отправила старую версию, дикую, написанную еще при Дэнни и наполненную текстом-«рыбой», ошибками, пропусками и, кроме прочего, вспомнила Орла, опасаясь упасть в обморок, с парусником из букв «г».

– Ой, – слабо проговорила она. – Позвольте вам объяснить…

– Думаю, это будет яркий дебют, – перебила Полли. – Мне не нравится выражение «новое слово в литературе», мне оно кажется пошлым, но… – Она подняла брови. – Вероятно, чтобы оценить масштаб, можно сказать и так.

– Вы шутите? – Орла удивленно уставилась на нее.

Полли покачала головой и опустила глаза на салат, который поставил перед ней официант. Он даже не взглянул на Орлу и не поинтересовался, будет ли она есть. Полли покосилась на руколу и со вздохом взяла вилку.

– Хотя я полагаю, – произнесла она, прокалывая помидор, – что у вас могут возникнуть проблемы организационного характера. – И снова скользнула взглядом вниз.

Орла разложила на животе салфетку.

– Вы имеете в виду беременность? – запинаясь, спросила она. – Извините. Я не…

Полли вытерла рот.

– Ну, я просто хочу знать, – проговорила она, – насколько серьезно вы настроены стать писательницей. Готовы ли вы тратить на это время.

Орла взвесила свои варианты. Интересно, как отреагирует Полли, если выложить ей всю правду как на духу. «Я отношусь к перспективе стать писателем не менее серьезно, чем к самой жизни, – хотелось ей сказать. – Вот почему я застряла здесь на многие годы. Вот почему я заставила себя вести блог о шортах длиной выше ягодичной складки. Раньше, после школы, я писала, пока ноги не затекали. В последнее время я действительно обленилась, отвлеклась, стала упиваться одиночеством да еще и забеременела. Но это очень короткий период в моей жизни. А вообще я никогда не переставала быть той увлеченной писательством девочкой».