Текст книги "Подписчики"

Автор книги: Меган Анджело

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)

После ужина Орла поднялась в свою детскую комнату, и там ее вырвало в мусорное ведро с изображением птенца Твити. Вытирая рот, она разогнулась и со слезами на глазах посмотрела на дверь. За последние десять лет Гейл постепенно поменяла обстановку – убрала подростковые вещи, сложила принадлежавшие Орле коллажи и негативы фотографий в обтянутые тканью коробки, сняла постельное белье с детским рисунком. Но дверь не трогала. К ней все еще были приклеены пожелтевшим скотчем школьные фотографии знакомых, с которыми Орла больше не общалась: Иэна, в чьем доме устраивались вечеринки; Джей-Си Крауса, симпатичного защитника из футбольной команды, учившегося на год старше, – однажды он подбросил в воздух стопку своих снимков и стал наблюдать, как девушки дрались за них. А на карточке покрупнее – ее размер говорил о близкой дружбе – была Кэтрин с распущенными ради снимка светлыми волосами, аккуратно разложенными по плечам. Нехарактерная для нее улыбка выглядела нарочитой, но Орла помнила, что в тот год Кэтрин хотелось похвастаться своими зубами. Брекеты, в которых Орла до сих пор представляла подругу, ей сняли тем летом.

Что же рассказала о ней Кэтрин по телевизору в то утро, когда умерла Анна? При виде бывшей подруги, кивающей в камеру, Орла так растерялась, что чуть не упала в обморок. «Так что, она уже в школьные годы была сомнительной личностью?» – влезла в бессвязное выступление потерявшая терпение ведущая. «Точно, – ответила Кэтрин. – Всегда вела себя как невинная овечка, но… – Она заложила пряди волос за уши и, прищурившись, взглянула на ведущую. – Она считала себя лучше остальных, думала, что заслуживает большего. По-своему она была жестокой».

Под фото Кэтрин на двери был снимок Дэнни в голубой футболке с абстрактным рисунком и широкой красной полосой на груди. Орла улыбнулась, вспоминая, как юный Дэнни указывал на эту полосу и говорил: «Да, крутая футболка».

Конечно, легко сходить по кому-то с ума, когда твое главное занятие – поддерживать имидж, а удачной подколки, или футболки с изображением группы, или книги, которая нравится обоим, достаточно, чтобы влюбиться. Теперь она видела, что выстроила свою жизнь на основе ошибочного предположения. Она верила: в ту ночь Дэнни коснулся в машине ее руки, потому что в глубине души считал, будто они предназначены друг для друга. Но на самом деле, в реальности, причина могла быть какой угодно: скука, подростковая сексуальная озабоченность, опьянение, даже простая случайность.

Поняла она также, почему не искала с ним встреч десять лет, хотя и думала, будто страдает по нему: потому что ей нужен был только вот этот Дэнни-старшеклассник. Зачем она следила за ним, хотела знать, как складывалась его жизнь? Назад дороги нет.

Орла перевернула снимок. Она была уверена, что он подписал фотографию, намекнув на какую-нибудь понятную только им двоим шутку. Но кроме водяных знаков, на обороте ничего не обнаружилось.

* * *

Орла вернулась в Нью-Йорк утром перед назначенным визитом к врачу. Когда автобус за спиной у родителей отрыгнул выхлопной газ, Гейл и Джерри крепко обняли ее.

– Запомни, мы всегда готовы тебе помочь, – не уставала повторять Гейл.

Пустой складной стул миссис Сальгадо нес караул у дверей дома Орлы. Девушка ринулась внутрь. Мать Анны, скорее всего, ушла за газировкой в магазин через дорогу. Как-то раз Орла уже видела ее там – женщина оживленно болтала с кассиром и смеялась.

В квартире она обнаружила вернувшуюся с Бали Флосс, которая растянулась на диване в гостиной. Как только Орла вошла, подруга вскочила, рассыпав по полу целый пакет чипсов, и бросилась ей на шею.

– Я так по тебе скучала, – сказала она. Флосс была в похожем на саван платье цвета моха из какой-то холстины. – С ума сойти, да? – спросила она, заметив удивленный взгляд Орлы. – Как будто его шили сорок слепых монахинь.

– Ух ты, – отозвалась Орла. – На Бали, судя по всему, неплохо?

– Я просто ожила. – Флосс покружилась по комнате и снова хлопнулась на диван. – Тебе тоже надо съездить. У тебя будет повод, потому что я почти уже решила туда переехать.

Орла поставила пакет с едой от матери на кухонный стол. Всю дорогу от метро его пришлось нести прижимая к себе, поскольку полиэтиленовые ручки вытянулись и порвались.

– Сняли что-нибудь интересное? – поинтересовалась она.

Флосс пожала плечами.

– Ну, типа того. Я притворялась, будто потеряла на пляже кулон. Мейсон заставил меня заплакать. Но когда это попало в эфир, никто не поверил, потому что выглядело все очень меркантильно, и после этой поездки, говорю тебе, я презираю всяческий вещизм. – Тут Флосс широко распахнула глаза и удивленно раскрыла рот. – Фигасе, что случилось?

Орла вдруг поняла, что плачет, – слезы быстро падали на футболку с логотипом футбольного клуба Миффлина. Она прижала ладони к глазам, а когда отвела их, увидела, что Флосс, замерев на месте, смотрит на нее.

– Я беременна, – объяснила ей Орла. – Черт бы все это подрал.

Флосс без колебаний обняла Орлу за талию и позволила выплакаться в произведение сорока слепых монахинь.

– Что-нибудь придумаем, – пообещала она. – Как всегда.

* * *

Орла представляла, что на приеме у врача ей намажут живот гелем и покажут на экране что-то вроде мерцающего головастика. Но не было ни геля, ни головастика – не было даже врача. Только медсестра с шершавым голосом заставила ее подписать дюжину бланков и, когда Орла закончила, сложила их ровной стопкой. Потом она вручила Орле папку с плохими ксерокопиями страниц, изображающих задумчивых женщин и аистов, попросила назвать дату начала последних месячных и покрутила маленькое картонное колесо; с помощью подобного приспособления школьный психолог определял, кем Орле следует стать, когда она вырастет. («Что-то имеющее отношение к лесничеству, распространению или к другому роду занятий, предполагающему показатели и всякое такое», – сказала тогда психолог. «Всякое какое?» – переспросила Орла.)

Медсестра поднесла колесо к очкам и произнесла:

– Одиннадцать недель. Уже почти три месяца. Родите к Рождеству!

Орла подняла руку, как ученица, и спросила:

– А еще не поздно…

Сестра взглянула на нее, сняла очки и протерла их подолом медицинского халата.

– Нет, – ответила она. – Время еще есть. Я могу… – Она покопалась в ящике, нашла еще какую-то черно-белую распечатку и передвинула ее по столу к Орле: – Вот. Тут указано, как это сделать.

Орла кивнула и встала, собирая все бумаги.

– Если вы приняли такое решение, то остальное вам не нужно, – сказала сестра.

Орла положила бумаги на стол.

На обратном пути миссис Сальгадо, сидевшая в другом конце вагона метро, явно недоумевала, где они сейчас были. Одна за другой они подошли к дому. Орла, ошеломленная визитом в клинику, забыла об осторожности и, подойдя к двери, встретилась с преследовательницей глазами.

– До встречи, – пробормотала она.

Миссис Сальгадо кивнула и впервые заговорила с ней с характерным акцентом Статен-Айленда.

– До свидания, Орла, – произнесла она.

* * *

Вечером накануне аборта, как только село солнце, в комнату Орлы ворвалась Флосс, громко постучав по перегородке.

– Полюбуйся. Вот дерьмо! – Она показала свой телефон.

Усевшись вместе на кровати Орлы, они стали смотреть, как Астон плачет в прямом эфире на глазах у миллионной аудитории. Он сидел где-то на коврике и смотрел в высоко расположенную камеру.

«Я вложил сюда все свои деньги до последнего пенса, – говорил он. – В память об Анне. Ну, мне и правда нужно где-то пожить в ближайшее время. Наши с отелем „Бауэри“ пути действительно разошлись. Но я не собираюсь задерживаться здесь надолго. Я намерен отдать эту квартиру семье Анны. Хотят – пусть живут здесь, а нет – могут продать, или проводить тут отпуск и что там еще, не знаю. – Астон пожевал губу. – Я не получил от них ответа. Подозреваю, что сейчас они меня смертельно ненавидят».

Астон встал и пропал из кадра. Камера дрогнула, затем обвела квартиру. Орла поднесла экран ближе к глазам. Квартира была пуста, если не считать десятков – нет, сотен – зажженных свечей, стоящих прямо на полу; воск стекал по ним и собирался лужицами вокруг. Позади пламенеющих фитилей Орла увидела вид на Мидтаун с его зубчатым силуэтом, от которого захватывало дух.

– Он купил квартиру на Сто пятьдесят седьмой улице, – сухо произнесла Флосс, словно прочитав мысли Орлы. – Совсем спятил.

Орла знала это здание – недавняя постройка из стекла у Центрального парка, дерзко взмывающая на головокружительную высоту.

Астон снова сел перед камерой и уставился в нее.

«Видите? – сказал он. – По одной свече на каждого из вас, мерзавцы, кому понравился комментарий по поводу самоубийства Анны. – Голос у него задрожал. – Всего двести восемь штук. Монстры». – Он сорвал с себя рубашку и, отшвырнув ее за кадр, прижал колени к груди и зарыдал.

Флосс резко бросила телефон на покрывало.

– Не могу здесь находиться, – проговорила она.

И Орла, мучившая себя вопросом, не порожден ли трепет в ее животе отчаявшимся зародышем, посылающим сигнал бедствия, почувствовала то же самое. Когда Флосс направилась к двери, не объясняя, куда идет, Орла встала и пошла вместе с ней.

* * *

В итоге они завернули в бар на крыше, куда раньше ходили на второй завтрак, пока не стали посещать более престижные заведения, и сели за свой прежний столик. Обе надели новые бейсболки с логотипом «Янкис» – оказалось, что у Флосс тоже была такая кепка, хотя она и не натягивала ее на глаза, как велела Мелисса. Девушки заказали напитки у официанта, который кипел праведным гневом в тот день, когда они просидели здесь целую вечность, а потом сбежали, не заплатив.

– Он не помнит нас, – заметила Орла, когда молодой человек с улыбкой принял заказ.

– И не узнаёт, – добавила Флосс. – Но вот они узнают. Эти кепки ни хрена не защищают. – Она кивнула на компанию привлекательных парней со Среднего Востока. Самый высокий из них указывал на Флосс и Орлу группе светловолосых девушек-южанок. Голос одной из них донесся до ушей Орлы:

– Никогда бы не подумала, что они появляются на людях. Они ведь теперь, типа, злодейки, да?

Официант вернулся с напитками, и Флосс подняла свою рюмку текилы.

– Что ж, за злодеек, – без выражения произнесла она.

Орла чокнулась с Флосс, но не могла собраться с силами отхлебнуть джин с тоником и наблюдала, как восточные мужчины флиртовали с блондинками. Одна из них, в перевязи с надписью «#ПодружкиНевесты», возбужденно указывала куда-то на улицу, и все остальные девушки сгрудились вокруг нее, желая увидеть, что привлекло ее внимание. Парни последовали их примеру, прижимаясь к красоткам.

– Это девичник, – сказала Орла Флосс. – Кто из них выходит замуж?

Флосс не ответила. Она окаменела, чуть приоткрыв рот, и следила за направлением взглядов девушек и парней, покупавших им напитки. Она повернулась. Все в баре теперь смотрели туда, куда указывал палец девицы с перевязью, – на расположенное далеко к северу здание. Тонкая стеклянная башня почти сливалась с сумеречным небом. Большинство этажей были темными, так что небо просвечивало сквозь комнаты и кухни, придавая голубовато-серый оттенок всему зданию сверху донизу – почти всему. Прямо под пентхаусом в башне зияла рана – ярко-оранжевое окно. Внутри бушевал, то затихая, то снова разгораясь, огонь.

Флосс вдруг встала, ударив своим стулом стул за спиной.

– Это же… – Она диким взглядом посмотрела на Орлу и простерла руку в сторону горящего здания.

– Что? – Орла тоже встала. Вид размахивающей руками Флосс напугал ее. Вскочив, она и сама все поняла.

– Там Астон, – произнесла Флосс. – Свечи.

Орла схватила со стола телефон Флосс и снова открыла то окно, где они оставили Астона плачущим на полу. «Прямая трансляция закончилась». Орла постучала по экрану, попыталась позвонить Астону. Сразу же включился автоответчик.

– Астон, это Орла, – сказала она в телефон, повышая голос, чтобы перекричать внезапный хор сирен внизу. – Астон, мы волнуемся.

На другом конце крыши подружка невесты обхватила себя руками и громко завопила, потом повернулась и принялась рыдать в пиджак одного из парней.

– Это очень похоже на одиннадцатое сентября, – заливалась она. Потом подняла лицо, шмыгнула носом и уставилась на мужчину. – Без обид.

Девушка, которая выходила замуж, подняла с глаз дешевую вуаль.

– Народ, я знаю, что это пипец, – тихо сказала она, – но какой красивый вид.

Глава шестнадцатая

Марлоу

Нью-Йорк, Нью-Йорк

2051

В половине девятого Хани постучала в дверь гостевой комнаты и вошла, не дожидаясь ответа. Марлоу, которая до этого дремала, приподнялась на локте и взглянула на нее. Хани была в белом комбинезоне из джерси и без лямок, волосы выпрямлены и зализаны назад. Она осторожно поставила на кровать золотой поднос, на котором уместились бокал с прозрачным напитком, пара белых кожаных полусапожек, сложенный белый шелк – платье, как предположила Марлоу, – штук пять серебристых тюбиков помады, покачнувшихся, когда поднос опустился на одеяло, и белая маска, закрывающая только верхнюю половину лица, с расправленными крыльями по краям.

Марлоу села и осторожно коснулась бокала; внутри медленно перемещались кубики льда, от напитка поднимался запах мяты и лайма.

– Я бы лучше выпила красного вина, если есть, – попросила она.

Хани фыркнула.

– Рискуя разлить? – спросила она. – Тебе не по карману заменить обивку на моем диване. – Она кивнула на губную помаду. – И если будешь краситься, делай это, пожалуйста, над раковиной.

Марлоу осмотрела предложенную косметику – красивые цвета: красно-коричневый, красновато-лиловый, оловянный и даже старомодный алый.

– Я не крашу губы, – ответила она. – Не люблю.

– Да? – подняла брови. – И это ты так решила?

Марлоу закатила глаза.

– Да, Хани, это я так решила.

Какое правдоподобное утверждение: я решаю, что люблю или не люблю, – и все же у нее было чувство, что Хани понимает: это неправда.

Много лет назад Марлоу раздумывала, нравится ей губная помада или нет, и как раз в то время встретила Эллиса. На одном из первых свиданий он как бы невзначай упомянул, что терпеть не может, когда девушки пользуются помадой, – это напоминает ему о вечной клоунессе Стелле из детства. Его мнение и определило решение Марлоу. Однако подписчики выражали сомнение.

«Вся эта речуга про помаду, – написала одна из них в комментариях после свидания, – полная брехня. Его последняя девушка даже спала при полном макияже. Чувак просто играет по правилам компании. Сама подумай: ребята из „Истерила“ не хотят привлекать ни малейшего внимания к твоим губам – это навевает воспоминания, БАЛДА! Почему, по-твоему, ты до сих пор не пользовалась помадой? Одна только Флосс пыталась всучить ее тебе 128 913 291 003 раза!!!!!!!»

«Потому что она мне не нравится», – подумала Марлоу, но потом ей в голову пришла другая мысль: от помады ее отвращало то, что она постоянно ее теряла. Позже она снова вернулась к этим рассуждениям, после свадьбы, когда Эллис жаловался, что она мажет губы бесцветным блеском. В ту ночь она улизнула из дома во время перерыва в съемках, пробралась в дом родителей, в свою бывшую комнату и перевернула ящики комода с приставшими к ним блестками. Она нашла множество других вещей, которые считала пропавшими, но ни одного тюбика помады.

Теперь Марлоу, чувствуя неловкость, взяла бокал и попробовала напиток. Ледяной, со слабым мятным привкусом, крепкий, даже десны свело. Может быть, стоит выпить бокальчик, чтобы расслабиться, перевести дух после всех приключений. Она осушила половину одним глотком.

Хани одобрительно кивнула. Судя по доносившимся из коридора звукам – шепоту, смеху, восторженным приветственным возгласам, – квартира начала заполняться людьми. Хани встала и разгладила комбинезон.

– Увидимся на вечеринке, – почти зловеще произнесла она и пошагала к двери походкой женщины, выполняющей важную миссию, звонко топая шпильками по темному полу.

Марлоу оделась, втиснула ноги в сапожки и осторожно застегнула урчащую молнию платья. Маска оказалась эластичной и теплой. Через аккуратные прорези для глаз можно было следить за Хани. Нос и рот маска не прикрывала. Марлоу в прямом смысле слова могла дышать спокойно.

* * *

Дэвид перехватил Марлоу в конце коридора, перед самым входом в гостиную. Он протянул ей планшет с серым экраном, на котором было что-то набрано крошечным шрифтом – как оказалось, контракт, – и попросил скрепить его, приложив палец.

– Обычная подписка о неразглашении, – объяснил он. – Ничто не должно выйти за пределы этой квартиры. На вечеринках у Хани не разрешается делать съемку, посылать сообщения, отмечать на карте свое местоположение. Собственно, нельзя пользоваться девайсами. Гости хранят в секрете, что они здесь. – Он одобрительно кивнул, когда Марлоу показала запястье с запекшейся кровью.

– И никто меня не выдаст? – спросила она.

Дэвид покачал головой.

– Нет, иначе юристы Хани сломают этому человеку жизнь. – Он деликатно поднял руку Марлоу к планшету и указал на пустую строку.

В комнате находилось не меньше пятидесяти человек в белых одеждах и в масках. Они чего-то ждали, крутя в руках бокалы и беспокойно вертясь. Марлоу не сразу поняла, чего не хватает. Все гости до единого – она вспомнила усмешку Эльзы – были белокожие. Когда Марлоу появилась на пороге, все повернулись к ней, внезапно прервав разговоры. Марлоу испугалась, что ее узнают в этой маске, лишь частично скрывающей лицо, что соблазн получить награду за удачную охоту пересилит чей-нибудь страх перед адвокатами Хани. Но она увидела лишь разочарование – ждали явно не ее. Похоже, подумала расслабленная выпивкой Марлоу, здесь для нее действительно безопасно. Лучшее место, чтобы спрятаться в Нью-Йорке, – толпа, интересующаяся только Хани.

И вот она появилась под всеобщий рев, ступив в луч света, упавший на нее неизвестно откуда. Все зааплодировали. Марлоу отошла к стене и стала наблюдать за присутствующими. Мужчины смотрели туманными взглядами. Женщины подпрыгивали на своих каблуках. Хани поприветствовала всех, подняв бокал.

– Здравствуйте, друзья, – произнесла она. – Рада вас видеть.

Все головы опустились, словно началась молитва.

– Я еще помню времена, когда частная жизнь оставалась частной, – сказала Хани. Она сунула свободную руку в карман комбинезона и стала чуть раскачиваться. – Я родилась перед самой Утечкой. Федеральный интернет был запущен, когда мне было пять лет, в две тысячи двадцать первом году. Да, я немолода. – Она сделала жест рукой с бокалом в сторону кучки молоденьких, слегка за двадцать, девушек, и те захихикали. – Мои родители, как и большинство людей, не доверяли ему, – продолжала Хани. – Хотя им нравилась возможность следить за моим местоположением по карте. – Она улыбнулась с хорошо отработанным выражением озорства. – Около дома моего дяди рос высокий платан, и мама никогда не разрешала мне на него забираться. Но я всегда проскальзывала мимо нее и все равно влезала на чертово дерево. Это дерево придало мне смелости. Это дерево сделало меня сильной. Но после того, как ввели в действие новый интернет, правительство получило возможность всегда знать, кто где находится. И моя мама стала знать, где я. Больше я никогда не забиралась на дерево.

Марлоу оглядела толпу, чтобы понять, заметил ли кто-нибудь еще, что Хани начала говорить с сильным южным акцентом. Но люди горестно качали головами, словно история с деревом была самым грустным событием, о котором они слышали в жизни.

– А потом, когда мне было четырнадцать лет, – продолжила Хани, – я поехала в Созвездие. Вы все помните, что там произошло, правда?

Марлоу оторопела. Вокруг нее все сочувственно зашептались. Одна женщина приложила все десять пальцев к губам и послала Хани проникновенный воздушный поцелуй.

– Меня спасли, – заявила Хани, сверкая глазами. – Спасли от той жизни, к которой я тогда ошибочно стремилась. Куда бы я ни смотрела, я видела ту старую рекламу, помните? «Американцы, поделитесь своими историями». А я была девочкой с оформляющимися симпатичными сиськами и думала – к чему скрывать – то же, что думают многие девушки: пусть на меня смотрит как можно больше народу. Я размышляла: «Почему не я? Почему я не могу стать знаменитой?» – Хани засмеялась и потерла шрам на лице. – Но в ту ночь на берегу, на глазах у всех вас, я понесла, несомненно, заслуженное наказание. И поняла, что правительство неправо. Я осознала, что делиться своей жизнью с другими совсем не нужно и что мое настоящее призвание – вернуть американцам личное пространство. И вот почему вы сегодня здесь, верно?

Толпа разразилась воплями. Тела слегка затрепетали, поощряя Хани усилить накал.

– Всю жизнь вам лгали, – тихо произнесла Хани. – Лгали, когда говорили, что единственный способ предотвратить очередную Утечку – это отдать управление Сетью в руки правительства и вести публичный образ жизни. Лгали, когда утверждали, что смартфоны разрушали мозг, а девайс, который доносит информацию непосредственно в мозг, безопасен. Никто не акцентировал внимание на том, что он может наблюдать за вами. И говорить совсем как вы! «Я должна сделать пять шагов на восток – мне нужно увлажнить кожу». Это не ваши мысли. – Хани открыла рот, словно только что подумала об этом и пришла в ужас. Потом она продолжила: – И как выглядит ваша жизнь теперь? Посмотрим. – Она выставила вбок бедро. – Начнем с того, что по цвету вашего публичного профиля все знают, какой у вас доход. Хотя конкретно данное обстоятельство меня не слишком беспокоит. У меня – приятный оттенок платины.

Громовой смех. Хани, облизывая губы, подождала, пока раскаты стихнут.

– Но у меня тоже есть свои причины для недовольства. Мой девайс постоянно сообщал моему врачу: «Ах, Хани снова объелась ньокками! С двойной порцией пармезана!» Мой девайс постоянно докладывал моему бойфренду: «А знаешь, Хани сымитировала оргазм». Послушайте, я занятая женщина. – Хани в притворном возмущении вскинула руки. – Если я хочу притвориться удовлетворенной и вернуться к своим занятиям, это мое дело!

Конфузливые взгляды мужчин. Экзальтированный визг женщин, такой громкий, что Марлоу захотелось прикрыть уши.

– Вот почему я отказалась от девайса, – объявила Хани. – Перестала выставлять свою жизнь напоказ много лет назад.

Марлоу глянула в сторону кухни, на ящик шкафа, куда Дэвид сунул девайс Хани, спрятав его за стопкой белых столовых полотенец. Она допила свой бокал и схватила с подноса проходящего мимо официанта другой.

– Вот почему я выбрала приватность, – добавила Хани. Она подняла кулак и стала выбрасывать его вверх, подчеркивая каждое слово: – Вы. Тоже. Можете.

Аплодисменты – такие бурные, словно люди готовили их весь вечер, всю жизнь.

– Жить только тогда, когда за вами наблюдает бабушка, – разве это похоже на землю свободных? На родину храбрых? – выкрикивала Хани.

– Нет!

– Хотите узнать, что такое настоящая свобода?

– Да!

– Готовы почувствовать приватность?

– Да!

– Хорошо, тогда… – Хани постучала по губе пальцем, словно о чем-то раздумывала. – Посмотрим. Вы сняли свои девайсы. Мы вывели из строя всю технику в этой квартире, вплоть до датчиков безопасности. – Она поднесла руку ко рту, театральным шепотом выдавая секрет: – Мне хотелось бы вырвать чертовы штуки из стен. Но, увы, я всего лишь квартиросъемщик. Иногда меня так и тянет налить на датчики текилы – вы же знаете, что так их можно повредить, правда? По крайней мере, мне так сказали. Хотя текила, которую я держу дома, слишком хороша, чтобы тратить ее на такие шалости. – Она хлопнула в ладоши. – О чем я забыла?

Все вместе без колебаний ответили:

– О шторах!

Марлоу вздрогнула.

Хани кивнула и подняла палец:

– Именно!

На каждом окне стали спускаться бархатные занавески цвета слоновой кости. Марлоу сделала шаг вперед – одна из занавесок, как призрак, задела ее, устремляясь к полу. Марлоу взглянула на свой бокал. Он тоже уже был пуст. Сеть установила для актеров лимит – два бокала, если только опьянение не прописано в сценарии. Когда кто-то пробовал обратиться за третьим – а Жаклин предпринимала такие попытки постоянно, – подсобные рабочие на корточках подкрадывались к актеру в его собственном доме и похищали бокал в тот момент, когда его ставили на стол.

Так что дома Марлоу пришлось бы остановиться.

Но она не дома, подумала Марлоу, поймав взгляд направлявшейся к ней официантки. И останавливаться ей не нужно.

* * *

Следующим утром она проснулась в своей пижаме, так чинно лежа в гостевой кровати, словно задремала над книгой. Но волосы надо лбом взмокли, а желудок так пульсировал, словно туда переместилось сердце. Что же касается сознания, то вспомнить события вчерашнего вечера не удавалось. Все часы между речью Хани и рассветом, который пришел на смену неохотно уступающей ему серости за окном, провалились в яму беспамятства.

Марлоу втянула воздух и попыталась собрать кусочки ночи воедино.

Люди начали узнавать ее даже в маске и желали ей удачно скрыться от погони. Рассказывали свои истории, связанные с «Истерилом».

– Я начал принимать его после того, как не получил первый приз на школьном конкурсе красоты, а это было просто смешно, – поделился один парень. – Все подстроил другой чувак, который меня ненавидел. – Он помолчал и допил свое пиво. – Короче, корону надели на другого парня, а мне родители сделали такую же на заказ.

В какой-то момент она оказалась в толпе на кухне рядом двумя мужиками, приземистыми, густобровыми и словно скроенными по одному лекалу.

– Ты что здесь делаешь? – спросил один другого. – Мама тебя убьет.

– Нет, что ты здесь делаешь, Барри? – огрызнулся другой.

Первый придвинулся ближе и зашипел:

– Я тебе не Барри. Меня зовут Шейн.

В углу лицом к закрытому шторами окну сидела женщина и ужасным голосом пела песню – совсем не ту, что грохотала в это время в квартире.

Кто-то обратился к Марлоу:

– По-моему, ты психическая, но все равно тебе надо это попробовать.

Марлоу взяла то, что ей вручили, – тонкий черный предмет в форме ракеты – и втянула воздух из отверстия в нем. Он имел землистый кислый вкус.

В середине комнаты стояла белая картонная модель гипотетического города любителей приватности, где люди перестанут следить друг за другом, откажутся от девайсов и в буквальном смысле сосредоточатся на себе.

– Похоже на захолустный поселок, – с огорчением сказала двадцатилетняя блондинка, и Марлоу засмеялась, сама не зная почему.

Через несколько минут они с блондинкой, взяв друг друга под руки, пили мохито.

– Однако я думаю, что смогла бы полностью уйти в частную жизнь, – сказала блондинка, когда они опустили стаканы.

Ее высокая подруга взбила волосы и фыркнула:

– Не заливай, Дженна. Ты даже адреса своего наизусть не помнишь. Куда тебе полное «четыреста четыре».

– «Четыреста четыре», – рассеянно повторила Марлоу. Где-то она это слышала, но мысли были затуманены содержимым запотевшего стакана. – Что это значит? – спросила она.

Высокая девушка начала отвечать, но тут блондинка Дженна наткнулась на модель будущего города и раздавила рукой целую улицу.

Хани весь вечер бродила между компаниями и повторяла свою речь частями. Размахивая пустым хвостом креветки, она напоминала гостям: если им нравится сегодняшнее самоощущение и они хотят чувствовать себя так всегда, то им следует стать пайщиками в одном из пятидесяти коттеджных поселков, которые строятся в данный момент. Тамошние жители, обещала Хани, полностью выключены из Сети. Больше никаких девайсов. Никакого федерального интернета. Все взаимодействия с правительством – налоги и прочее – проводятся без огласки через главный офис: эта услуга включена в плату за проживание вместе со стрижкой лужаек и уборкой снега.

– Город приватности в каждом штате, – говорила Хани. – «От моря до сияющего моря». Условия и цены можно уточнить у Дэвида.

– Есть и более доступные варианты, – слышала Марлоу объяснения Дэвида. – Вы можете не менять место жительства, но полностью отказаться от привычных средств коммуникации. За тысячу триста девяносто девять долларов вы получите материалы, которые помогут в этом: книги Хани о переходе к частной жизни, диски с ее лекциями и мощную машину для их просмотра.

Чуть позже, когда женщина с жутким голосом все еще пела, Марлоу случайно обнаружила, что танцует. На столе. Увидев ужас на ее лице, один из братьев засмеялся и протянул к ней руки, чтобы помочь спуститься.

– Шейн, – горячо прошептал он Марлоу в ухо и прижал ее к стене. – Тебе никогда не казалось странным, что дети рождаются, когда пожелают, так же как вторник приходит, когда все на работе? – спросил он. – Или как люди могут умирать в солнечный день, когда в соседней квартире играют дети?

Его маска немного съехала набок, и Марлоу не видела его глаз, но он скрипел зубами, словно злился на нее, как будто это она должна была исправить эти несовершенства мира. Марлоу позволила Дженне увести себя в коридор и, уходя, увидела, как Шейн-а-не-Барри осоловело схватил воздух там, где она только что стояла.

В туалете Марлоу пропустила Дженну вперед, подняла маску и посмотрела на себя в зеркало. Волосы выглядели так, словно она спала на шаре. Цвет потной кожи насторожил: он был сероватым, как будто изнутри наружу пробивались тени. Она казалась старухой, пустившейся в развлечения не по возрасту. Внезапно Марлоу осознала, что не может держать глаза открытыми больше секунды. Она сказала Дженне, что подождет за дверью, осторожно забралась в скользкую цементную ванну и откинула голову назад.

Дверь снова открылась. Из тускло освещенного коридора в крахмальный свет ванной шагнул Шейн-а-не-Барри.

– Пытаешься меня отшить? – спросил он. – Не выйдет.

Марлоу помнила, как он тоже забрался в ванну. Она смеялась над тем, что двоим в ванне неудобно, хотя ей было совсем не весело. Шейн издал какое-то мычание и навалился на нее всем телом. Она пробормотала: «Лучше не надо», но не сразу и, видимо, слишком поздно: Шейн-а-не-Барри захихикал и открыл кран у нее над головой, и вода потекла прямо ей в рот.

– Оживи немножко, – сказал он.

Теперь, когда она вспомнила, как все закончилось, сердце у нее похолодело.

Спас ее гнев.

Как странно, подумала она, что заработок стольких людей – самой Марлоу, родителей, Эллиса, его коллег, работников сети – зависит от ее самообладания изо дня в день. Сколько усилий и денег потрачено на то, чтобы она сохраняла спокойствие, в то время как свой истинный характер – вот этот – она должна была подавлять.

Когда Шейн открыл кран, в Марлоу что-то щелкнуло. Дело было не в том, что она стала захлебываться водой, а в том, как резко он повернул барашек – без малейших колебаний, словно нисколько не сомневался, что это сойдет ему с рук.