Текст книги "Земля будет вам прахом"

Автор книги: Майкл Маршалл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 22 страниц)

Кэрол вздрогнула, но выстрел предназначался Биллу, который пытался дотянуться до дробовика. На этот раз пуля попала в левое бедро.

Кори снова повернулся к Кэрол.

Весь лес, казалось, выдохнул.

Тепло, которое я чувствовал раньше, ушло, стало очень холодно. Билл издавал звуки, на которые человек способен, когда хочет одного: чтобы прилетел ангел и забрал его.

Все остальные не двигались, лишь усилившийся ветер трепал их одежду и волосы. Только Мэри казалась настоящей – она да еще нечеткая фигура, что теперь стояла рядом с ней.

Кэрол уже одолела половину пути по пристани. За ее спиной над поверхностью озера поднималась слабая дымка. Она шла с прямой спиной и неотрывно смотрела в глаза Брук, смотрела холодным взглядом, и я гордился ею.

У меня возникло ощущение, что в миг, до которого оставались минуты, а может, секунды, наступит полная чернота. Будто эта темень всегда присутствовала в моей жизни, а все, что я когда-либо делал, все, о чем мечтал, было ложью. Мой отец никогда меня не любил, не любила мать, не любил Скотт и никто другой на земле. Так какое имело значение, что произойдет теперь?

Кэрол почти дошла до конца пристани. Теперь Брук потребует, чтобы туда же явился и я. После этого она, судя по всему, оставит нас втроем, чтобы Кори закончил дело – сбросил три тела, остатки семьи, в озеро Мурдо.

Тут на мгновение Брук потеряла меня из вида, потому что между нами оказалась Кэрол. На это я и рассчитывал.

Я услышал голос за спиной, голос, которого давно не слышал.

– Беги, папа, – сказал он. – Беги.

Глава 46

Я бросился вперед с максимальной скоростью, на какую был способен. Добежав до ступенек и запрыгнув на них, я услышал выстрел. Оказавшись на пристани, я метнулся влево, хотя понимал, что все зависит не от меня, а от того, на какой риск готов пойти наш снайпер Кори – ведь за мной его сестра.

Кэрол услышала или почувствовала мое приближение, обернулась, попыталась освободить мне дорогу, оступилась и упала.

Раздался сухой треск еще одного выстрела. Пуля прошла в футе от меня, отщепив кусок от перил пристани. Я метнулся вправо, набирая скорость.

Брук увидела меня и крепче ухватила Тайлера. Кори выстрелил еще раз, но поторопился и опять промазал.

Все, что вы делаете в жизни, связано с риском.

Я кинулся на Брук.

Я врезался в нее на полной скорости, отбросив на перила в конце пристани. Они сломались, и мы начали падать – Тайлер между нами, а мое лицо так близко к лицу Брук, что мы могли бы поцеловаться.

Я ударил ее изо всех сил, и мы рухнули в воду.

Ощущение было, словно я получил удар одновременно по сердцу и вискам: меня пронзило таким холодом, что по всему телу прошла судорога, и я оказался отброшенным от Брук.

Нащупав руку Тайлера, я потащил мальчика к себе, притянул его голову к своей. Глаза сына были полны ужаса. Я даже не знал, умеет ли он плавать.

Я увидел ногу Брук, нацелившуюся в голову Тайлера. Она явно умела быстро соображать и уже, видимо, составила аварийный план.

Я, крепко держа запястье Тайлера, с помощью свободной руки и обеих ног ушел на большую глубину – подальше от Брук, в темноту. Когда лицо Тайлера оказалось передо мной, я увидел, что обе его щеки надулись. У него есть запас воздуха, с надеждой подумал я.

Брук умудрилась лягнуть меня в переносицу перед тем, как мы оказались за пределами ее досягаемости. Я почувствовал, как кровь заливает лицо, внезапное тепло и металлический привкус.

Я притянул Тайлера поближе и взял его под мышку, продолжая отталкиваться ногами, чтобы как можно дальше уйти от пристани.

Внезапно моя голова вынырнула на поверхность, вместе со мной выскочил и Тайлер, и я крикнул ему, чтобы он дышал. Он вдохнул, и я снова ушел вниз, потому что его вес тащил меня на дно.

Кровь, хлеставшая из носа, мешала видеть, но когда я посмотрел снизу на поверхность воды, мне показалось, что все эти светлые и темные блики не могут быть вызваны только моим барахтаньем. Такого холода я никогда в жизни не испытывал. Холод и отчаяние охватили меня, холод, отяжеленный покорностью тех, кто уже ушел. Мне казалось, нас затягивает в центр Земли. По мере того как мы уплывали вглубь, возникало впечатление, что вместе с нами погружаются и другие. Но я не хотел быть вместе с ними. Ни теперь, ни когда-либо. Я оттолкнулся обеими ногами, чувствуя себя так, будто борюсь со сном. Будто чьи-то руки хватают и тянут меня за голову, их ногти оставляют царапины на моих щеках. Я продолжал отталкиваться, подгребая свободной рукой и поднимаясь к поверхности.

Наконец мы снова оказались наверху. Теперь я был готов к этому и сразу принялся подгребать к пристани. Брук намного опередила меня, она выбралась на берег и кричала Кори, который уже целился мне в голову.

Я снова быстро ушел вниз, подался в сторону и вынырнул.

Кэрол, казалось, замерла на пристани.

– Кори, сейчас же!

Брук тыкала пальцем в моем направлении, ее голос был едва слышен за ветром, швырявшим хлопья снега так, словно началась метель. Если бы не опасность близкой смерти и не запах, преследовавший меня последние два дня, я бы полюбовался, пожалуй, этой игрой природы. Это был не коричный запах, не запах пряностей, а вонь, такая резкая, что мозг оказался не способен определить ее.

Я отчаянно оттолкнулся обеими ногами и ринулся к пристани, чтобы между нами и ружьем появился барьер. А Кори тем временем вел ствол за целью, пытаясь нащупать просвет в падающем снеге, чтобы выстрел был точным.

Брук продолжала кричать, приказывать ему сделать это, сделать сейчас же.

Тайлер цеплялся за меня, его голова лежала на моем плече, и я почувствовал, как он напрягся в тот самый момент, когда раздался приглушенный звук выстрела.

Кэрол вскрикнула.

Я продолжал отталкиваться ногами, не зная, что еще делать, и наконец ухватился за ступеньку пристани. Тайлер лягался и кричал, и я был уверен в одном: пуля не попала ему в голову, потому что держал он ее прямо, кровь не текла и все на ней выглядело целым, по крайней мере, насколько я мог судить.

Я попытался нащупать опору для стопы, но почти перестал чувствовать ноги. Похоже, опоры не было. Я закинул Тайлера на плечо и левой рукой ухватился за следующую ступеньку, чувствуя, как застонали мышцы обеих рук: я все свои силы вложил в то, чтобы вытащить нас из воды.

Тайлер кричал, но, похоже, это были не крики боли. Его пальцы впились в мою спину, и я, повернув голову, увидел, что он уставился на что-то за моим плечом.

Я подтянул нас еще на одну ступеньку и попытался выкинуть из головы все, кроме одного: нам нужно преодолеть следующую ступень. Я старался не слушать звуки ветра и шелест деревьев, а самое главное, не замечать этот запах. Я уже не знал, исходит ли он от озера, или от деревьев, или от земли, или от меня самого. Такой запах обволакивает вашу душу, когда вы лежите в могиле, запах вашего собственного гниющего тела. Такой запах остался бы, убей вы все живое, кроме того единственного, что обитает между деревьями в этих горах, плавает в этих озерах и недоступно взору.

Еще ступенька, и наконец моя нога нащупала опору. Теперь я смог преодолеть последние ступени.

Когда моя голова появилась над уровнем пристани, я увидел Кори – он лежал лицом на заснеженной земле в нескольких ярдах от места, где стоял. Перед ним сидела Брук, издавая звуки, который я не возьмусь описать. За ними стояла Мэри, яростно крича что-то новому персонажу нашей пьесы.

Это была Кристина с дробовиком Билла в руках.

Упав на доски пристани, я увидел, как подалась назад, к берегу, Кэрол. Поначалу я подумал, что она смотрит на меня, но потом понял, что она уставилась на то, что несколько мгновений назад напугало Тайлера, на что-то, все еще находящееся за мной.

Я осторожно отцепил пальцы Тайлера от своей шеи и поставил его на ноги.

– Беги к мамочке, – сказал я.

Он смотрел на меня – он был слишком испуган. Я вспомнил, как нужно улыбаться маленьким.

– Ну, беги, – повторил я, переполняясь наконец любовью к нему. – Беги к ней. Скорее.

Он помедлил, сделал шажок назад, потом повернулся и побежал по пристани, как исчезающее воспоминание.

Когда он добрался до Кэрол, мимо них в мою сторону пошла Кристина. Выглядела она изможденной, и тут я понял – слишком поздно. Да, она была гораздо более худощавой и высокой, да, она красила волосы, чтобы скрыть рыжину, но она страшно напоминала мне Мэри. Еще я понял, что она смотрится такой же усталой, как хозяйка мотеля в день моего приезда.

– Не оглядывайтесь, – сказала Кристина, подходя ближе. – Пока еще нельзя.

Моя спина горела, а лицу было так холодно, что оно ничего не чувствовало. С другой стороны, появилось ощущение, что я нахожусь в нескольких дюймах от солнца.

Кристина остановилась, не дойдя пары футов. Она протянула руку и провела ногтем по всем царапинам, которые, как я начал чувствовать, загорались у меня на лице.

– Это максимум моих возможностей, – сказала она исполненным печали голосом. – Простите. Я с таким не сталкивалась.

Она пошла назад, и ее тоже, казалось, утягивало куда-то в сторону, в сон, которому я больше не принадлежал.

– Теперь можете смотреть, – разрешила она наконец.

Я повернулся.

Я почувствовал нечто, обитавшее здесь с давних пор. Это место было ему и телом, и домом. Нечто, присутствовавшее в каждом дереве, в ветре, в слякоти, звучало в каждом эхе, падало с каждой снежинкой, сообщало о любом законченном деле, о любой сокрытой тайне, о любом несовершенном поступке и слове, сказанном под этими небесами.

Я знал, что слышал его голос – в самое глухое время худших моих ночей он нашептывал мне на ухо. Я знал, что много лет назад он помогал моему пальцу нажимать на курок, двигал моим языком но вечерам, когда я говорил «да», хотя должен был сказать «нет»… А может, делая все это, я тем самым подпитывал его. Теперь он пах моей кровью, и я узнал этот запах. Я понял, что воспринимал его как запах только потому, что мои органы чувств не представляли, что делать с осознанием присутствия этого существа. Это было нечто, что нельзя увидеть или потрогать, невозможно ударить, победить или оттолкнуть. Поэтому я не пытался.

Я позволил ему пройти через рот и нос, глубоко вдохнул его, зная, что это единственный способ не дать ему добраться до тех, кто стоит позади меня. Все под солнцем следует путем наименьшего сопротивления. Вода течет вниз. Люди совершают грешки. И это существо выбрало человека, который оказался ближе других в пространстве. И этим человеком был я.

На мгновение стало темно, будто исчезли любые различия и все, что было сотворено, сошлось в точку. Я понял, что события, ожидавшиеся сотню лет назад, по-прежнему возможны, а еще – что сегодняшняя ночь останется здесь навечно, на расстоянии мгновения от любой другой ночи. Если кто-то однажды в будущем остановится на этой пристани, я буду здесь, рядом с ним, и он отвернется от меня в тревоге. Я слышал рев медведей, горных львов и существ, которые жили в этих лесах гораздо раньше и чьи кости все еще не обнаружены. Я слышал звук копыт, топоров, слышал, как поселенцы сколачивают хижины, которые теперь давно сгнили. Я снова видел фигуры, являвшиеся мне предыдущим вечером в лесу, но теперь они, казалось, стояли на краю пристани спиной ко мне. Фигуры взрослого и троих детей, с которых капала вода.

У себя за спиной, в том, что называется «здесь и сейчас», я смутно ощущал скорбные крики Брук Робертсон и испытал горькое чувство победы. Остались только лес под ногами и запах, глубоко впитавшийся в мои кости.

Потом фигуры в конце пристани пропали.

Казалось, озеро растворяется за занавесом падающего снега, перестает быть стеной и возвращается в горизонтальное положение. Я почувствовал, что могу отвернуться, что оно больше не притягивает меня, и посмотрел вдоль пристани в сторону берега.

Люди, стоявшие на опушке, исчезли – целиком и полностью, так что у меня возникли сомнения: а приходили ли они вообще или же были всего лишь душами, порабощенными Робертсонами и той силой, которую Робертсоны почему-то представляли от имени города. Кэрол держала на руках Тайлера, и они так прижимались друг к другу, что, казалось, слились в одно.

Мэри исчезла. Кристина сидела на берегу, поддерживая голову руками. Ее рвало, и впечатление было такое, будто у нее сломана спина.

Единственный, кто смотрел на меня, – это Брук.

Она оторвалась от тела брата и выпрямилась. В руке у нее был пистолет. Держала она его с такой легкостью, что я понял: по искусству стрельбы она превосходит Кори.

Она пошла по пристани, быстро преодолев половину расстояния между нами. Шаг ее был тверд, голова – высоко поднята. Я читал в лице Брук все те замечательные сильные качества, благодаря которым люди преодолевали тысячи миль, чтобы поселиться в местах вроде этого. Еще я увидел в ее лице все, что впоследствии было отброшено, потеряно, пожертвовано ради того, чтобы продолжать жить перед лицом этого холода, гор и дождя, увидел пагубу, желавшую одного – остаться здесь в одиночестве и погрузиться в долгие тягучие сны о том, как она стирает нас с лика земли.

Брук начала поднимать пистолет, но тут я услышал голос:

– Хватит, Брук.

Мы одновременно повернулись и увидели шерифа Пирса, который в одиночестве выходил из леса. Его ружье было направлено на нее.

– Хватит, – повторил он. – Больше этого не повторится.

Она медленно опустила пистолет. Скользнула взглядом по Кэрол, а может, и не по ней, а по ребенку, которого та держала на руках.

Потом снова повернулась ко мне и искренне улыбнулась. На мгновение она превратилась в маленькую девчонку, у которой все еще впереди, вся ее счастливая жизнь, осененная благодатью Божьей.

Потом она уперла ствол пистолета себе в подбородок и спустила курок.

Глава 47

Год назад, еще до всех этих происшествий, я вспомнил кое-что из детства. Мне было четырнадцать, мать занималась чем-то на кухне, как всегда, по своим строгим правилам и заведенному порядку, а я сидел за столом и мучил домашнее задание. Отец мастерил что-то во дворе. Радио наигрывало то одну, то другую песню, наконец пошла какая-то незнакомая и не в моем вкусе, и я протянул руку, чтобы перенастроить станцию.

Я замер, обратив внимание на мать. Она стояла у раковины, уставившись невидящим взором во двор. Она повернулась, но совсем немного, словно противясь силе, готовой обратить ее в камень. Вены выступили у нее на висках. Она каждые две секунды сглатывала и постоянно моргала, пытаясь сдержать чувства.

Глядя на нее в недоумении, я понял, что она слушает радио. Песня дошла до последнего куплета, и мне стало ясно: она не должна знать, что я наблюдал за ней. Я перевел взгляд на тетрадку и выждал какое-то время.

Я не поднимал глаз, и когда песня кончилась, мать вышла в коридор. Я услышал, как она откашлялась, как рукав ее блузки скользнул по лицу, по мокрым глазам.

Потом она вернулась в кухню и продолжила заниматься тем, чем занималась до этого. Когда я все же поднял глаза, она вела себя так, будто ничего не произошло, хотя, когда наши взгляды встретились, на ее лице было самое безжизненное и пустое выражение, какое я у нее видел. Оно походило на улыбку мертвеца.

Я был еще мальчишкой и на следующий день забыл обо всем. Я никогда ее не спрашивал, что случилось тогда, и уверен, она все равно бы не ответила, но… что-то похожее произошло со мной в прошлом году, когда я сидел в баре в Портленде, восемь лет спустя после ее смерти. Из музыкального автомата полилась песня, которую я слушал с Дженни Рейнз, и внезапно у меня словно открылись глаза: я стал догадываться, что чувствовал отец, когда закончились наши прогулки, а это невольно стало причиной моего охлаждения к нему и в конечном счете привело к тому, что я связался с плохими ребятами, поступил в армию, и, возможно, завершилось всем тем, что случилось в моей жизни после.

Я увидел тогда тень собственной жизни. Думаю, в тот день песня пронзила мать в самое сердце и вернула ее в те годы, о которых она не позволяла себе вспоминать, к чувствам, от которых она отгородилась, но не избавилась… эта песня увела ее на ту парковку, что существует на задворках нашего сознания, оглушила ее.

Когда это случилось со мной, я поступил ровно так же, как она. Я откашлялся, протер глаза и сделал вид, что ничего не произошло.

Я живу в Нью-Йорке, в небольшой квартире в одном из кварталов Ист-Виллиджа, упорно сопротивляющихся модным веяниям и остающихся прибежищем для стариков и людей, плохо говорящих по-английски… а часть из них, насколько мне известно, не имеет даже iPod!. Я работаю в десяти минутах ходьбы от дома в баре под названием «Адриатике», в нескольких кварталах от Макдугал-стрит. Получаю я даже меньше, чем в Марион-Бич, но тут я, по крайней мере, главный специалист по пицце, так что не позволяйте никому морочить вам голову и говорить, будто надежды на прогресс в мире не существует.

Когда бар закрывается, я некоторое время чешу языком с другими работниками, а потом иду домой по улицам, на которых еще продолжается жизнь, и невозможно поверить, что это место, как и все остальные, было когда-то лесной чащобой – столько мы производим света, шума и болтовни.

Я посижу на крылечке, выкурю последнюю сигарету, наслаждаясь ощущением холодного камня и доносящимся издалека гулом машин, а потом поднимусь к себе.

К моему нескончаемому удивлению, живу я не один.

Насколько мне известно, ресторан в Марион-Бич стал теперь очень тихим местом. Я знаю, что Тед прикидывает, не закрыться ли совсем с окончанием сезона, но стоимость печки для пиццы не дает ему покоя, и он продолжает работать зимой.

Я вернулся в Орегон с Беки и Кайлом, когда ресторан переживал кризис. В ту ночь, когда завершилась история на озере Мурдо, в «Пеликан» приезжала полиция ловить человека, который пытался поджечь ресторан. В ходе расследования Теду стало известно о делишках Кайла, и он, по примеру библейских патриархов, просто-напросто запретил Кайлу видеться с Беки. Я думал, Беки взъерепенится, но она тоже наелась Кайлом. Как выяснилось, когда Билл оставил их у дома Робертсонов, а сам поспешил за мной, Кайл просто убежал, бросив ее одну.

Она дала ему от ворот поворот, но он не понял. Он, казалось, вообще перестал что-либо понимать. Никак не мог взять в толк, что Беки больше не его девушка, а он больше не работает в ресторане. Он снова попытался заняться наркобизнесом и быстро нашел свое место – потребителя.

Ситуация с тех пор переменилась. Ресторан работает потихоньку в мертвый сезон, и Тед позволяет Эдуардо экспериментировать с новыми блюдами. Беки обзавелась другим бойфрендом и теперь пишет мне по электронке проникновенные письма, сообщая, что хочет вернуться в колледж, получить диплом менеджера, потом приехать назад и выжать из «Пеликана» все возможное.

Произошли вещи и более странные.

Я регулярно переписывался с Кэрол по электронке и один раз говорил по телефону. По моей просьбе она дала трубку Тайлеру. Нам нечего было сказать друг другу, но я пытался и попыток не оставлю. Я понятия не имею, стану ли когда-нибудь для него настоящим отцом. Делай, что считаешь нужным, и будь что будет – и ты выполнишь свой долг.

Кэрол продолжает клясться, что посреднические услуги, за которые она заплатила Брук, не включали никаких действий против меня, и я ей верю. Она хотела всего лишь наслать тоску на Дженни, но стоит выпустить в мир пагубу, как ты теряешь над ней контроль. У пагубы свои требования, и они куда серьезнее, чем может представить человек. И уж точно Кэрол не хотела причинить вред Скотту, но он был самой большой ценностью в жизни мужчины, с которым другая женщина совершила наказуемый грех.

И потому на этом дело не кончилось.

Мы пытаемся винить в своих неудачах других, ищем оправдания собственным действиям в поступках, убеждениях или цвете кожи чужаков, но два плюс два никогда не равно пяти. Иногда даже четырем не равно. Часто у вас есть два предмета одной формы и два – другой, и их не соединить между собой так, чтобы получилось что-то осмысленное.

Я не могу объяснить всего произошедшего за время моего пребывания в Блэк-Ридже, но знаю, что все это было на самом деле. И было из-за меня.

Расчеты показывают, что грехи Кэрол легче, а мои – тяжелее. И это справедливо.

Теперь кое-что я понимаю лучше. По крайней мере, я смог связать воедино части истории, переговорив с Кэрол и кое с кем еще.

Я думаю, Брук напустила порчу на отца, когда он признался, что собирается уступить желаниям Эллен и обзавестись ребенком. Я уверен, она убедила себя, что делает это для сохранения чистоты крови Робертсонов и что ею движут претензии к Эллен, но я подозреваю, что истинные причины гораздо более личные. Мне рассказали историю Брук, не искаженную школьными легендами: как-то вечером она пришла к этому учителю, переполненная девической пылкой любовью, а он взял ее против воли. Последовал тайный и неумело сделанный аборт, лишивший ее всяких надежд на материнство. Она была на пороге смерти, и спасло ее только вмешательство Мэри Хейес.

Кори был последним шансом Робертсонов продолжить род, но к исходу ночи у озера Мурдо этот шанс обратился в прах. Род прервался бы вне зависимости оттого, что сделала с собой его сестра. Так завершилась судьба семьи, начатая смертями отца и матери. Брук знала, что делает, она обладала сильной волей. То, что она испытывала к Блэк-Риджу, являлось, я думаю, максимальным приближением к любви, на какое она была способна, и ради него она пролила немало крови.

Так или иначе, могущественное семейство Робертсонов теперь исчезло.

Каждый раз, когда я думаю о названии Мурдо, я виню себя в том, что не понял раньше, откуда оно взялось. Они хорошо скрывали историю его происхождения.

Вскоре после приезда в Нью-Йорк мне удалось найти короткую справку о женщине по имени Бриджет Хейес в книге Форта и Резникоффа «История колдовства в Новой Англии». Я приобрел ее в отделе раритетов книжного магазина «Стрэнд».

Бриджет судили в Муррейтауне, штат Массачусетс, в 1693 году и оправдали на основании характеристик, данных влиятельными местными жителями, включая кланы Эвансов и Келли. В судебных протоколах нет имени Робертсонов, хотя, согласно архивным данным, в городе в то время проживала влиятельная семья, носившая эту фамилию. Согласно тем же архивам, четыре этих семейства почти двести лет спустя вместе отправились на Запад. Это событие отмечено в небольшом томике истории Муррейтауна, который я впоследствии разыскал через Интернет. Впрочем, автор не объясняет, зачем процветающим семействам понадобилось уезжать в неизведанные края, прихватив с собой скромного владельца молочной фермы и его рыжеволосую жену, носивших фамилию Хейес.

В остальном книга вызывала доверие подробностями – автор указал даже количество детей в каждой семье. У Келли, когда они уезжали из Массачусетса, детей было двое. Возможно, в дороге родился еще один, но вряд ли он успел бы вырасти до размеров третьего ребенка, которого, как мне кажется, я видел с ними.

Я надеюсь, это был Скотт.

Мне не хочется думать, что ему одиноко. И если выкладывать прутики и веточки в лесу могла Эллен, то отметины на стене мотеля, я думаю, оставила не она. Я верю, что призрак Скотта пытался так оградить меня от сил, обитающих в этих лесах. Рисунок царапин, как я понял, копирует планировку улиц в Блэк-Ридже. Я впоследствии видел этот (или очень похожий) рисунок и в других местах, включая найденные в Интернете фотографии наскальных изображений из Европы. Я спрашивал себя: может, эти доисторические каракули – попытки отвадить существ, которых наши предки чувствовали, но не видели? Или, наоборот, оказать им почтение? Подпитаться их силой?

Еще я думал, что, возможно, Брук однажды сказала правду и вовсе не звонила мне в мотель ночью после того, как я нашел отметины на стене. Теперь, когда я вспоминаю об этом, мне представляется, что звуки, которые я слышал в трубке, мог издавать ребенок, пытавшийся докричаться до меня издалека.

Естественно, у меня нет объяснения, но как-то утром я взял стоявшую на полке небольшую керамическую урну и пошел в Ист-Ривер-парк. Дождавшись момента, когда меня никто не видел, я высыпал прах Скотта в воду. В урне – или озере – вы можете оказаться в ловушке. Я надеялся, что вода унесет его прах в океан.

Свитч выжил. Он отказался взять деньги, причитавшиеся его коллеге, но двадцать пять тысяч принял.

За две недели до отъезда из Марион-Бич я как-то вечером поехал в Портленд. На пассажирском сиденье расположился Кайл. Я нашел его в Астории – он вырубленный лежал на диване у одного из оставшихся приятелей. В предыдущие недели он не прекращал попыток встретиться с Беки, приставал к ней на улицах, с каждым днем становился все агрессивнее. Он не оставлял Беки в покое, словно уверовал, что, если сможет подчинить ее своей воле, все в мире станет как прежде.

И я заключил с ним сделку. Я сказал, что он поедет со мной в Портленд. Там я решу его проблемы; если понадобится, потрачу еще денег, после чего отвезу в аэропорт и куплю билет в любой город Соединенных Штатов. А он, сучий потрох, навсегда забудет о дочери Теда.

Он сидел, нахохлившись, на диване, шмыгал носом, но все-таки согласился. Видимо, чувствовал, что сделка, которую я предлагаю, – это наилучший выход.

Когда мы приехали в Портленд, я оставил его в баре попивать «Бакарди», а сам прошел два квартала до места, где мы договорились встретиться с представителями банды, у которой он изначально приобрел товар. Их телефон дал мне Свитч. Меня ждали трое. Я сказал, что прошу больше не трогать Теда, его бизнес и его дочь, и расписал в общих чертах, что предлагаю.

Они отошли в сторону обсудить мое предложение, а потом самый хлипкий из них – они всегда почему-то такие – вернулся ко мне.

– О'кей, – сказал он.

– И на этом все кончено?

– Я же говорю – о'кей. Не дави.

Я улыбнулся. Он впился в меня взглядом, но потом моргнул и отвернулся, словно уловил слабый, но запоминающийся запах, который появился в воздухе или которым пахнуло от человека, стоявшего перед ним.

Сладковатый запах.

– Да, – добавил он спокойнее. – Мы ребята надежные.

И тогда я сказал ему, в каком баре сидит Кайл, а сам вернулся в машину и поехал домой.

Билл тоже выжил (хотя какое-то время балансировал между жизнью и смертью), и теперь он здоров как бык, чем всегда и отличался. Блэк-Ридж в последнее время явно испытал экономический подъем – за несколько месяцев открылось три новых производства. Билл заглянул ко мне несколько месяцев назад – летел куда-то через Нью-Йорк, – и мы за счет его клиента напились до бесчувствия. Он привез известие, что снова разговаривал с Дженни и ей вроде бы стало лучше. Он даже ссудил ей денег, чтобы она открыла собственный ювелирный бизнес в Колорадо.

Способность некоторых людей к доброте не перестает меня удивлять, хотя, надеюсь, когда-нибудь это все же случится – перестанет.

Несколько месяцев спустя меня посетил другой гость.

Предполагалось, что мы ограничимся обедом. Она больше не могла оставаться в родном городе и уже взяла билет в Европу. Закончилось тем, что она сдала билет и теперь хозяйничает в баре в «Адриатике». После того как она там обосновалась, драки между клиентами прекратились, и владелец считает, что она – его лучшее приобретение за все время. Вероятно, он прав.

Иногда ночами я лежу рядом с ней и жду, когда придет сон, пытаясь подобрать отсутствующие части головоломки. Прежде всего я хочу понять, подговорила ли Брук Эллен связаться со мной, пообещав взамен предотвратить ее рок и похоронить прошлое, а потом нарушила слово. Кое-что из сказанного Эллен в последний раз, когда я видел ее живой (замечание о том, что она совершала нехорошие поступки), наводит меня на подозрения, что так оно и есть. Если да, я не осуждаю ее. Мы готовы на все, лишь бы защитить тех, кого любим, включая самих себя.

Также я пытаюсь понять, в какой момент Брук решила принести в жертву еще одно семейство на берегу злополучного озера. Промежуток времени между смертью Скотта и тем, что случилось пять месяцев назад, вселяет в меня надежду, что хотя бы гибель сына была случайностью и Брук недавно замыслила завершить то, что началось с его смерти, чтобы снова зарядить город энергией, внедренной в него жертвоприношением семейства Келли более ста лет назад.

Кристина говорит, что ей это неизвестно, а мне – не стоит брать в голову. Мы каждый день немножко умираем, это одна из форм жертвоприношения, хотя зачастую требуется большее. Отчасти это объясняет, почему я поступил так с Кайлом, но истина в том, что время течет только в одном направлении. Вы не вернетесь в прошлое, чтобы отменить какой-то шаг или забрать назад собственные слова. Лучшее, что вы можете сделать, – это попытаться в будущем противиться тому, чтобы пагуба подвигала вас на предосудительные поступки.

А если не получится, просто идти дальше.

Вот какое последнее воспоминание осталось у меня о Скотте. Ему было года три, и он пытался забраться на кухонный стол, хотя ему говорили, что нельзя. Стол был высокий, и упади Скотт на кафельный пол, это могло плохо кончиться. Мы с Кэрол к тому же иногда оставляли ножи в раковине, а добраться до них со стола не составляло труда.

Поэтому кухонный стол был запретной территорией, но Скотт находился в том возрасте, когда запретов не существует, в особенности если бесстрашных и отважных ожидает вазочка с печеньем. Я был чем-то занят, скорее всего, готовил кофе, и хотя смутно осознавал, что Скотт уже забрался на стул, проделав полпути к цели, я еще не успел сосредоточиться и сказать ему, чтобы он прекратил.

Я услышал звук бьющегося стекла, повернулся и увидел на полу стакан, разлетевшийся на множество осколков. Я знал, что стакан стоял на столе, где только что была рука Скотта. Скотт тоже знал это, но сделал то, что делаем все мы.

– Папа, – серьезно сказал он, – это не я.

Неделю назад я вернулся днем после похода по книжным магазинам и столкнулся с Кристиной на тротуаре в нескольких домах от нашего. Она несла пакет и явно шла из магазина, но зацепилась языком с пожилой соседкой. Это случается время от времени на нашей улице – такая положительная сторона местной жизни, если, конечно, у вас уши не вянут от одних и тех же историй.

Но, подойдя ближе, я понял: речь идет не о том, насколько лучше/хуже/так же текла жизнь в прежние времена. Женщина была седая, маленькая, худенькая, и мы, встречаясь на улице, обменивались вежливыми кивками. Она, кажется, приехала из Польши. Многие пожилые обитатели квартала довольно настороженно относились к Кристине, но не эта старушка. Она стояла вплотную к ней и что-то говорила тихим быстрым голосом.

Увидев меня, она резко замолчала.