Текст книги "Земля будет вам прахом"

Автор книги: Майкл Маршалл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)

Глава 28

Я припарковался в тридцати ярдах от дома, на кривой улочке в северной части города. Дома здесь стояли довольно большие, но сам район казался просторным – его породил блэкриджский строительный бум 1970–1980-х, если это можно назвать бумом, конечно. Я выбрал место подальше от фонаря, чтобы не привлекать внимание. Становилось все холоднее, но я оставался в машине.

По прошествии двух часов я увидел автомобиль, который проехал мимо и припарковался чуть впереди. Из салона выбрался крупный мужчина, нагруженный стопкой папок. Он вошел в дом, и я дал ему десять минут.

Потом я позвонил. Минуту спустя дверь открылась.

– Привет, Билл, – сказал я.

– Господи боже мой, кого я вижу! – Он улыбнулся, но улыбка получилась усталой. – Заходи.

Еще через несколько минут у меня и у него оказалось в руке по бутылке пива. Он, как выяснилось, пил уже вторую, а это кое-что. Кухонный стол целиком покрывали канцелярские папки. Раковина была чистой и пустой, если не считать длинной лопаточки. Мешок с мусором у задней двери был переполнен картонными коробками из-под пиццы. Я вспомнил, что за те несколько часов, которые прошли после разговора с Беки, Кайл так и не позвонил, однако и у меня появились более срочные вопросы.

– Занят?

– Как всегда, – ответил он. – Ты же знаешь юриспруденцию – она требовательная любовница. Как это ты говорил? Без любви и работы жди невроза?

– Это Кёстлер, – смутился я, подумав, что люди иногда помнят о тебе удивительные вещи и, как бы ты ни пытался выглядеть крутым, тебя, как назло, судят только по спонтанным поступкам.

Я прошел за Биллом в гостиную. Здесь тоже повсюду валялись папки, даже на пианино у стены. В остальном, впрочем, царил порядок, хотя на полках и виднелась пыль. Мужчины умеют наводить чистоту, но пыли, похоже, просто не замечают.

– Сегодня неподходящий вечер, – извиняющимся тоном сказал Билл. – Если ты хотел потрепаться за пивом. В понедельник у меня серьезное дело, медицинское, показания экспертов – сплошной геморрой. Завтра нужна ясная голова, чтобы подготовиться. И к тому же у меня нет четкого представления, что там на самом деле произошло.

– Да бога ради, – отмахнулся я, глядя, как он делает большой глоток. – Я просто заглянул ненадолго.

– А с чего ты задержался? Я думал, ты тут пролетом.

– Дело оказалось сложнее, чем я предполагал.

– Расскажешь?

– Может быть.

– Какой ты таинственный.

Прежде мы общались главным образом в барах неподалеку от офиса, но я частенько заглядывал и к Биллу домой. Я знал здешние правила. Вытащив пачку сигарет, я показал на балкон.

Он кивнул:

– Конечно. Еще будешь?

Он присоединился ко мне пару минут спустя с двумя бутылками пива. Некоторое время мы потягивали его молча.

– Ты ведь давно здесь живешь?

– Провел несколько лет мальчишкой, – сказал он. – Часто бывал после армии. А что?

– Ты знаешь Робертсонов?

– Ну да, знаю. Несколько раз встречался с Джерри по делам. Мы представляли интересы его фирмы.

– А что насчет молодого поколения?

– И их знаю. Брук и Кори. А что?

– Вторая жена Джерри вчера попала в автокатастрофу, – сказал я.

Он нахмурился:

– Неужели? Как ее зовут – Хелен?

– Эллен.

– И что случилось?

– Не знаю толком.

– А какое это отношение имеет к тебе?

– И этого я тоже толком не знаю.

Окончательно стемнело, и электрический свет оставлял резкие тени на лице Билла, подчеркивая морщины в тех местах, где во времена нашего знакомства (за десять лет до рождения Скотта) была только гладкая кожа. Те же перемены он наверняка видел и во мне.

– Не хочешь нормально объяснить?

– А надо?

Он сделал большой глоток и отвернулся.

– Зависит от того, что ты ждешь от меня, – сказал он. – Если нужен совет, как поступить по закону, тогда валяй.

– Возможно, не по закону, – уточнил я.

– А по чему?

– За последние несколько дней я два-три раза встречался с Эллен. Ее-то я и ждал, когда столкнулся с тобой в Блэк-Ридже.

– Встречался с ней? Зачем?

– Длинная история. Она связалась со мной. Суть в том, что она убеждена, будто ей грозит опасность.

– От кого?

– От Брук. Возможно, и от Кори.

– Кори можно угомонить щелчком по носу. Брук… да, могу представить, что она кого-нибудь довела.

– Она здорово довела Эллен.

– Я потерял ход твоих мыслей, – сказал Билл, допивая пиво. – Почему они выпускают такие маленькие бутылки? Еще по одной?

Он ушел, и я направился в гостиную. Под одним из приставных столиков я увидел пару туфель. На спинке стула висел галстук. Когда-нибудь наступит момент – не скоро, но наступит, – когда папки займут здесь все пространство.

Билл вернулся, неся в одной лапе две бутылки. Он остановился, смерил взглядом папку на столе. Я глубоко вздохнул:

– Джен и правда уехала?

Он поднял на меня глаза:

– Джен и правда уехала.

– Далеко?

– Тебе-то что, Джон?

– В доме у тебя пусто как-то, только и всего.

Он посмотрел в пол:

– В последнее время у нас не все ладилось, если уж ты спрашиваешь. А сейчас у нас период реорганизации отношений.

– Пожалуй, я больше не буду пива, – сказал я. – Я за рулем.

– Смотри-ка, какой ответственный. Когда в следующий раз будешь проезжать мимо, дай знать заранее. Ладно?

– Непременно.

Он вышел вместе со мной в коридор. Не доходя двух ярдов до двери, я обернулся:

– Но с ней все в порядке?

– С кем?

– С Дженни.

– С ней все в порядке, Джон. Спасибо, что спросил. Но с ней все в порядке, спасибо зарядке. Можешь не сомневаться.

– Ну и прекрасно, – выдавил я, не в силах заставить себя улыбнуться его плоской шуточке.

Я посмотрел на него, и что-то в его глазах сказало мне: нет, с Дженни далеко не все в порядке, с ней что-то случилось.

К сожалению, внезапно открывшийся невербальный канал действовал в обоих направлениях. Билл моргнул, в остальном оставаясь неподвижным.

Первый удар чуть не уложил меня на месте. Он бил тяжело и снизу, и хотя я начал отворачиваться, удар был настолько силен, что я отлетел к стене.

Я успел вовремя присесть, уходя от второго удара так, чтобы Билл частично повернулся к двери.

Я отступил в коридор, но не очень далеко – не хотел отходить назад в дом и не хотел, чтобы Билл обошел меня, потому что был уверен: где-то в доме есть пистолет. Поэтому, когда он бросился на меня, я пошел навстречу. Я схватил его за рубашку, а он с такой силой съездил мне в живот, что у меня перехватило дыхание. Он вцепился мне в горло, а я стукнул головой, целясь лбом ему в нос. Послышался треск – мы врезались во что-то, на пол и на нас посыпались фотографии вместе с декоративной полкой, полетели осколки стекла и керамики. У меня возникло ощущение, что Билл сейчас рухнет, но он с еще большей силой шарахнул меня головой о стену, и на мгновение в глазах потемнело.

Он пытался что-то кричать, как и я, но я так и не понял что. Он колотил меня снова и снова – в живот, под ребра слева, орудовал с остервенением, а я не мог увернуться и знал, что долго не протяну. Он пытался свалить меня, чтобы я оказался у его ног, – вот тогда бы он поработал по-настоящему. Понятно, что шансов подняться тогда у меня не будет.

Я вывернулся и отступил, уклоняясь от ударов. Он бросился на меня, и тогда я сделал финт вниз и в сторону, поднырнул под него, тут же развернул и одновременно дернул его плечо, отчего он неловко соскользнул вниз так, что мне удалось ударить его коленом в грудь. Он попытался восстановить равновесие, но его правая нога поскользнулась на осколке стекла, и он ударился головой о нижнюю ступеньку лестницы.

Я немедленно оказался на нем сверху; одна его нога была подогнута, но после падения он не шевелился.

Я замер в ожидании, тяжело дыша.

Он вырубился.

Я перевернул его на спину, убедился, что он дышит, и поднялся по лестнице. Там беспорядок был заметнее, но все же не настолько катастрофический. Мужчины, живущие в одиночестве, могут противостоять хаосу ничуть не хуже женщин.

В спальне было четыре стенных шкафа. Два с рубашками и костюмами. Третий пустовал, в последнем я увидел два-три платья.

Я спустился в кухню, быстро вымыл лицо холодной водой, вытерся полотенцем, от которого пахло плесенью.

А потом вышел из дома, хотя мне и хотелось присесть. Но я понимал: если сяду, то встать уже не смогу.

– Что с вами?

– Ничего, – отозвался я.

Я сидел у окна в «Горном виде», отвернувшись от остальных посетителей. Народу было не так уж много, и хотя я, изучив себя в зеркале, знал, что синяки еще не проступили окончательно, желания подставлять свою физиономию под чужие взгляды у меня не возникало. Я мерз, руки и ребра болели, и только по этой причине я и заглянул в бар: хотелось посидеть где-то под крышей.

По другую сторону улицы находилось кафе «Сестры Райт», разбитое окно было заделано фанерным листом. Быстро сработали.

Кристина принесла мне пива, хотя я и не просил.

– Ваше лицо – это как-то связано с Робертсонами? Или Эллен?

– Нет, – ответил я.

Она вернулась через двадцать минут с новой кружкой. Я поблагодарил ее и демонстративно уставился в окно. Фанера на окне кофейни раздражала взгляд, словно за ней все еще лежало тело.

Кристина не уходила, и в конечном счете я посмотрел на нее.

– Что?

– Я беспокоюсь за вас.

– Я в порядке, – беспечно сказал я. – Просто сложный день.

Она покачала головой:

– Я волновалась еще до того, как вы здесь появились. Вы… я слышала всякое.

Я увидел еще одного официанта – паренька в черной футболке. Он смотрел в нашу сторону.

– От кого слышали?

– Я думаю, вам нельзя здесь оставаться.

– Почему? Пиво прекрасное, обслуживание превосходное. Иногда, – добавил я, пытаясь пошутить.

Она не купилась на это. Нервы у меня шалили, сосредоточиться на чем-то не удавалось, но мои глаза нашли ее лицо и зафиксировали изображение. У нее были серо-зеленые глаза, бледная кожа, черные волосы. Она казалась полной противоположностью всем знакомым мне женщинам.

– И что вы слышали по испорченному телефону?

Я грубил намеренно. Сам не знаю почему. По обеим сторонам ее носа были едва заметные пятнышки, возможно, веснушки. Под ее взглядом я чувствовал себя неуютно.

Я закурил и сосредоточился на сигарете, стараясь унять дрожь в пальцах.

– Вам нужно бросить.

– Да. Но не сегодня.

– Я не о курении. Укуритесь хоть до смерти – это ваше личное дело. Я имею в виду – бросить все и уносить ноги.

Она подала мне счет.

Я стоял на тротуаре перед баром, не зная, что делать. Я не хотел возвращаться в мотель. В определенном настроении лучше смерть, чем такие вот места.

После короткого размышления я пересек улицу и зашел в пиццерию, где без особой нужды вовсю работал кондиционер, а из динамиков доносилась давно забытая музыка 1980-х, словно здесь намеренно разгоняли клиентов. Если так, то это действовало. Заведение было почти пустым, я без труда заказал кофе и сел у окна подальше от чужих глаз.

Устроившись, я понял, во-первых, что один из членов семейства, сидящего в дальнем углу, рассматривает меня, а во-вторых, что это помощник шерифа Грин.

Он расположился за столиком с женщиной приблизительно его лет и бесспорно такого же веса; ее задница была втиснута в синие велюровые брюки и грозила обвалиться с обеих сторон стула. Напротив них сидел кое-кто тоже мне знакомый – Кортни, беспризорного вида девочка-подросток, убиравшая номера в мотеле.

Грин и его жена ели молча, методично запихивая в себя куски пиццы, словно участвовали в соревновании, победителем которого станет самый упорный участник. Девочка, судя по всему их дочь, либо уже доела, либо не хотела есть вовсе.

Я сидел себе и попивал кофе. То, что здесь называлось кофе, оказалось чудовищным пойлом: без пенки и без вкуса, настоящая дрянь. Просто большая чашка чего-то горячего и мокрого. Я сидел, обхватив ее обеими руками, чтобы согреться и чувствовать себя уютнее, смотрел на улицу, где ничего не происходило, и думал, взорвется ли в результате моя голова. Я не был голоден, даже представить себе не мог, что способен проголодаться, но пицца хорошо пахла. Наверное, она просто напоминала мне о времени – недели не прошло, – когда жизнь казалась гораздо проще.

В конечном счете Грин и его спутницы ушли, так и не произнеся ни слова. Когда они проходили по тротуару мимо окна, взгляд Кортни безучастно скользнул по мне, но понять, узнала ли она меня, было невозможно.

Потом у меня в кармане завибрировал телефон, но я не представлял себе ни одного человека, с которым мне хотелось бы поговорить. Я решил, что Беки передала Кайлу мое сообщение, а значит, невозможность дозвониться до меня подействует на него даже сильнее, чем мой голос.

Я не заметил, чтобы кто-либо входил в пиццерию, и услышал шуршание материи, лишь когда кто-то опустился напротив меня.

Я поднял глаза и увидел Кристину. Она сидела очень прямо, сложив руки на груди.

– Расскажите мне, – сказала она.

Глава 29

В какой-то момент Скотт догадался, что, если издавать связные звуки, это поощряется, и он охотно демонстрировал нам, что успешно выполняет программу. Кроме прямых волеизъявлений он иногда радовал нас монологами, в которых сообщал что-нибудь о том или ином предмете или ситуации, произносил «потому что», добавлял еще одно придаточное предложение, потом еще одно «потому что» и продолжал в таком духе, пока не выдавал сюрреалистическую сентенцию протяженностью минуты в две. Он еще не понимал значение «потому что», но сообразил, что им можно связывать другие слова, перекидывать мостики между ситуациями.

После смерти Скотта я пришел к убеждению, что его прозрение касалось не только языка. Он, конечно, со временем забыл бы об этом, как забываем все мы, но не успел.

Короче говоря, у меня был роман.

Началось все как-то случайно, а когда ситуация прояснилась, стало уже поздно. Я пытался сделать То, что подобает. То, что подобает, отправлялось со мной в долгие прогулки, но оказалось слишком уж покладистым. Я хотел, чтобы То, что подобает, было твердым, как гвоздь, настроенным на победу, как тренер олимпийской сборной, и готовым раздавать тумаки. Я хотел, чтобы То, что подобает, было Иисусом, чтобы оно выставило передо мной остерегающую руку, пресекло мои заблуждения и осветило золотым сиянием все, что прекрасно, справедливо и истинно.

А оно вело себя как старый собутыльник, который всякого повидал в жизни и не имел ни малейшего желания прибегать к жестким мерам.

– Ну да, – говорило оно. – Я тебя слышу. Я и есть то, что ты должен делать. Но ты ведь не хочешь?

А я напоминал ему об обязанностях, говорил: то, что у меня в голове, глупо, опасно и бессмысленно. Что Кэрол заслуживала лучшего. Что у меня есть семья. Что я сделался этаким хрестоматийным идиотом: женатым человеком, который завел роман. Что я должен разорвать эту связь, радоваться, что еще не успел разрушить главное в своей жизни, и думать о чем-нибудь другом, пока эта история не станет стародавней байкой, как первая высадка на Луну.

А оно снова пожимало плечами и говорило: «Конечно, я все понимаю. Ты прав. Но… мы толчем воду в ступе, разве нет? Ты никак не можешь забыть запаха ее кожи в том месте, где скула уходит вверх, к уху. Тут я совершенно бессилен. В том, что касается запаха, – тут ты как-нибудь сам».

В конечном счете я перестал приглашать на прогулки То, что подобает. От него было мало проку.

Тем временем я отдалился и отстранился от всего. Я с трудом заставлял себя сосредоточиться, от спазмов в животе потерял интерес к еде, стал раздражительнее, чем следовало.

Я знал, как сильно люблю жену, семью, как повезло мне в жизни. Вероятно, я не понимал это так, как потом, когда лишился всего, но все-таки знал прекрасно. Вы осознаете, что хорошо бы ограничить эмоции каким-то моментом во времени. Вы можете даже вообразить, как беседуете с противоположной стороной, как оба принимаете (с грустью, но с ясным осознанием единственно верного пути) такой план действий, что Бог начинает одобрительно кивать, берет вас в Свою большую теплую руку и перемещает назад, на более приемлемую часть нравственного ландшафта.

Но вы никогда не произнесете последнего слова в мысленном диалоге, потому что на самом деле вся эта игра воображения (если только у вас осталось достаточно здравого смысла, чтобы понять это) имеет одну цель: воссоздать ситуацию, в которой вы снова будете вместе.

Мы несколько раз делали То, что подобает.

Мы говорили – глядя друг другу в глаза, по почте или эсэмэсками, – что все кончено, и вели себя соответствующим образом. Но это тяжело. Прожив несколько лет рука об руку со своим спутником, ты вдруг снова оказываешься предоставлен самому себе. Любовное увлечение дает тебе чувство свободы. Ты выбираешь, когда и как встречаться, врать ли, и если да, то как, какую часть правды открыть, выкраиваешь из жизни короткие часы, в которые можешь получить вожделенное. Имея дело с кем-то новым, ты и сам обновляешься, тебя потрясают простейшие различия. Кэрол, например, редко пользовалась духами. Та, другая, пользовалась. Кэрол почти никогда не носила драгоценностей, тогда как другая женщина время от времени делала даже что-то своими руками (включая серебряный браслет, который подарила мне и который я в итоге где-то потерял).

Опьянеть от адреналина, а потом вернуться в прежнее состояние дремоты означает умереть раньше времени. Внезапно как будто выключают свет, и жизнь становится похожей на ржавый скелет заброшенного парка аттракционов. Здесь больше не раздается веселых криков, не слышно болтовни, воздух не наполнен запахом лосьона для загара и мороженого, нет неоновых огней и сахарной ваты, такой розовой, что режет глаз. Теперь там пусто и тихо. Вы пытаетесь найти выход, обнаружить парковку, где, насколько вам известно, осталась одна-единственная машина – ваша собственная. Вы продолжаете поиски, не поднимая головы, стараетесь не замечать головокружительного плетения конструкций аттракционов, от которых у вас всего два-три дня назад захватывало дух, а теперь они темны, мертвы и поскрипывают на ветру. Вы не хотите уходить, как не хотели, чтобы это место вообще закрывалось, пусть оно и приносило одни убытки и стало опасным. Вы хотите, чтобы оно оставалось живым и ярким, хотите забираться на эти горки и не желаете видеть, как ржавеет все вокруг. Когда вы наконец находите машину, одиноко стоящую под единственным фонарем на огромной пустой парковке, вы хотите уехать в ночь, оставив что-то, куда можно будет возвращаться в снах и грустных долгих дневных бдениях. Хотите слышать биение своего сердца, как тогда, когда оно смеялось и кричало на «русских горках» в летний день.

Вы хотите думать, что если бы прибежали сюда в нужное время, то могли бы найти этого человека – он стоял бы и ждал, улыбаясь той самой улыбкой и держа два билета, чтобы прокатиться еще разок – последний, только теперь катание длилось бы вечно.

Вы проживаете это, стараясь довольствоваться тем фактом, что прошлого уже не отнять. Но это слабое вознаграждение, оно устраивает лишь стареющую душу, более склонную к комфорту, чем к риску ради будущего, которое представляется слишком неопределенным, суровым или просто недолговечным. Такие соображения свойственны людям, прожившим достаточно, чтобы понимать: воспоминания, которые тебе дороги, со временем сотрутся, потускнеют, как сон после пробуждения, обретут сходство с пыльным альбомом старых фотографий и наконец превратятся в слова. В них не останется жизни, разве что краткое воспоминание о ком-то, кто смотрит на тебя с алчным ликованием, смотрит бездонным взглядом человека, который хоть на мгновение не хочет больше ничего, только быть рядом с тобой.

Вот почему, как бы решительно ни клался конец этой истории (и периоды, когда мы не встречались, длились неделями, даже месяцами), рано или поздно один из нас не мог больше противиться желанию добавить к завершенной пьесе маленькую коду. Потом следовала кода к этой коде. Наконец происходила еще одна встреча. Где-нибудь в общественном месте, где двое взрослых могут увидеться чисто по-дружески. Но после двух-трех рюмок мы смотрели друг другу в глаза и понимали, что в этот единственный вечер нам обоим все равно: пусть мир провалится в тартарары, но мы должны взять свое.

Я старался не быть идиотом. Большую часть времени у меня получалось. Иногда – нет.

Мы встречались время от времени на протяжении тринадцати месяцев. Иными словами, это началось, когда Кэрол была на пятом месяце – носила Тайлера. У вас может возникнуть вопрос, как я ввязался в эту историю, но у меня нет ответа. Это все равно что спрашивать у погибшего, почему он шагнул под машину. Потому что не видел ее. Потому что не знал, что произойдет, пока это не случилось, а потом уже ничего нельзя было изменить.

Потому что.

Что-то случается, потом, как следствие, происходит что-то еще. Если вы считаете, что в рай и ад ведут более осмысленные дорожки, значит, вы умнее меня, а это вполне возможно, или, наоборот, вам еще многому нужно научиться.

Так к чему я все это? Я мог бы появиться на веранде нашего с Кэрол дома с бутылкой пива в руке двадцатью минутами раньше и увидеть, что сына нигде нет. Я мог бы найти его до того, как он оказался на пристани, до того, как случилось непоправимое.

Но я не появился, потому что провел эти двадцать минут у себя в кабинете, наслаждаясь телефонным разговором с Дженни Рейнз. Билла не было дома, она скучала и позвонила мне. Мы не разговаривали несколько недель и теперь не торопились заканчивать, а мой мальчик из-за этого умер.

У всего есть свои причины.

Скотт это знал, хотя ему было всего четыре года.

Кристина внимательно выслушала мою версию событий – это заняло минут десять. Поучительно обнаружить, насколько короткой становится ваша история, когда вы рассказываете ее кому-то другому, какими мелкими представляются ваши большие проблемы.

Когда я закончил, она еще некоторое время прихлебывала кофе, словно была где-то не здесь.

– Что именно случилось с вашим сыном? – спросила она наконец.

Пока я только раз упомянул Скотта.

– Он умер.

– Как?

Я в нескольких словах объяснил ей, понимая, что она – первый человек, которому я об этом рассказываю, если не считать отца. Она прикрыла глаза.

– Мне очень, очень жаль, – проговорила она.

Она проигнорировала или не пожелала услышать то, что я рассказал о своем поведении, и перешла прямо к моей нынешней жизни, к тому, с чем я имел дело один на один в течение прошедших трех лет. Я не был уверен, что заслуживаю такого внимания, но испытывал благодарность.

– Спасибо, – сказал я.

Она тряхнула головой, словно я не понял смысла ее слов. Ее руки лежали на стекле, покрывавшем столешницу, и я обратил внимание на длинные бледные пальцы, которые чуть подрагивали.

Зная, что я делаю, но не понимая почему, я накрыл ее руку своей.

Она посмотрела на мою руку, но не шелохнулась. Я чувствовал, что должен что-то сказать, но знал, что моя рука уже сказала все, что нужно. Мой разум еще не успел уловить то, что пыталось передать мое тело. Я ощущал, как бьется сердце, сильно, ровно.

– Нет, – произнесла она и убрала руку.

Я криво ухмыльнулся, не очень обиженный. Или пока не обиженный.

– После всего, что я вам рассказал, меня это не удивляет.

– Это тут ни при чем, – ответила она. – Я не чувствую, что эта женщина по-прежнему что-то значит для вас.

– Не значит. Пожалуй, я хотел бы знать, что она жива, но в остальном… Я не говорил с ней со дня смерти Скотта. Я оглядываюсь назад, и у меня такое ощущение, что все совершенное мной тогда – дело рук сумасшедшего. Или это история о ком-то другом. О каком-то законченном идиоте.

– Вы не единственный человек на свете, совершавший глупости. Перестаньте думать об этом.

Я рассмеялся:

– Вы уловили самую суть.

– Я уже слышала такие слова.

Я заглянул ей в глаза:

– И что?

Резкое движение головой.

– Просто не ввязывайтесь в это, дружище.

– О'кей, – сказал я, хотя видел, что вообще-то она не слишком далеко убрала руку.

Еще я понял, что на моей руке остались царапины после схватки с Биллом, и если для этого разговора когда-нибудь и придет время, то, вероятно, не сейчас.

– Хотите еще кофе?

– Нет, – ответила она и добавила мягче: – Мне пора назад в бар.

– Не похоже, чтобы там было много клиентов.

– Не похоже, – сказала она, и по ее лицу скользнула улыбка. – Но…

Она замолчала, увидев, что я смотрю сквозь стекло на улицу.

– Что?

Я встал. Мимо проехала машина. Небыстро. Мне показалось, я узнал ее.

– Подождите секунду.

Я выбежал на улицу. Машина все еще двигалась к перекрестку, сбрасывая скорость, будто водитель снял ногу с педали газа. Мне потребовалось две-три секунды, чтобы удостовериться: раньше я видел эту машину только с поднятой крышей и орущей музыкой, но все же узнал ее – это была та самая машина. Я побежал по тротуару и догнал ее в тот момент, когда она остановилась.

Я нагнулся и увидел, что за рулем сидит Беки, а Кайл пристегнут на пассажирском сиденье, спит или обкурился, голова свесилась на грудь.

Беки вцепилась в баранку, уставившись вперед.

– Беки?

Она повернулась и посмотрела на меня, словно не веря. Ее левый глаз наполовину заплыл, щека распухла.

– Джон?

– Что ты здесь делаешь?

Но я не услышал ответа.