Текст книги "Земля будет вам прахом"
Автор книги: Майкл Маршалл
Жанр:
Триллеры
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)
Глава 12
Я повернулся, чтобы она, войдя, могла увидеть мое лицо:
– Эллен?
Она не ответила, даже не посмотрела в мою сторону, подошла к соседнему табурету, потом передумала и направилась к столику в середине зала. Я глубоко вздохнул и пересел за ее столик.
– Это неподходящее место, – сказала женщина.
Она даже не расстегнула плащ. Голос ее звучал точно так же, как по телефону, – отрывисто и четко. У нее было среднее сложение, светлые волосы, карие глаза и точеные симметричные черты – такой тип внешности любят использовать косметические компании для рекламы своих товаров. Мне бросился в глаза ее прекрасный макияж – либо в Блэк-Ридже появился салон красоты, своим уровнем превосходящий все остальное в городке, либо она откуда-то приехала. На вид ей было лет тридцать.
– А по мне так ничего, – заметил я. – «Хилтон» я тут не обнаружил, иначе бы…
– Неподходящее для меня, – раздраженно прервала она мою болтовню.
– Тогда пойдемте куда-нибудь.
Она покачала головой:
– У меня слишком мало времени.
В этот момент прибыла Кристина с пивом.
– Что вам? – спросила она с мимолетной улыбкой.
Эллен отрицательно тряхнула головой.
– Что ж, начнем, – сказал я, когда мы остались вдвоем. – Начнем с «Я не могу говорить» и «У меня мало времени», с места подальше от окна, чтобы вас не увидел случайный прохожий. Что все это значит? Ведь это вы просили меня о встрече, помните?
Прежде чем ответить, она протянула руку и схватила мое пиво, отхлебнула и поставила кружку обратно. Мне это не понравилось.
– Я в сложном положении, – сказала она.
– Само собой.
– Мой муж умер четыре месяца назад, – продолжила она, словно не заметив моей иронии.
– Мне очень жаль.
На ее лице мелькнула улыбка – так улыбаются, слыша соболезнования, вежливые, но слишком формальные, чтобы задеть за живое.
– Он не был беден.
– И что дальше?
– У него здесь семья.
Каждая дополнительная минута, проведенная в обществе этой женщины, убеждала меня: она не знает ничего, что могло бы меня заинтересовать. Но я понимал, что, вероятно, она не из корыстных побуждений выдает информацию по крохам. Она сплела пальцы так, что побелели костяшки. Я отхлебнул пива и поставил кружку посредине стола. Она заметила мой жест, но не стала тут же ее хватать.
– И насколько же был не беден ваш муж?
– Восемнадцать миллионов долларов, – сказала она буднично. – И это не считая дома. Так что он далеко не Билл Гейтс. У нас был брачный договор. Никто не возражает против раздела наследства, кроме одного пункта: они не хотят, чтобы я получила хоть что-то. Но так решил Джерри, и они ничего не могли поделать, ведь мы с ним прожили четыре года.
– А вы откуда? – спросил я.
Она недоуменно посмотрела на меня:
– Из Бостона. А что?
– И как вы познакомились с мистером Робертсоном?
– В отпуске. А какое вам дело?
– Понятия не имею, – сказал я. – Пока мне кажется, что мне ни до чего не должно быть дела. Значит, если вопрос не в деньгах, то в чем тогда?
– Я думаю, мне грозит опасность.
– Вы это уже сказали. Еще вы приплели смерть моего сына, что заставило меня сесть на самолет и прилететь сюда. Не хотелось бы думать, что я выбросил на ветер несколько сотен долларов и массу времени, но пока у меня складывается именно такое впечатление.
– Что-то случилось. С Джерри, – сказала она.
– Он умер.
– Да, умер, – заявила она так, будто я пытался это оспорить.
– И как же это случилось?
– Он отправился на пробежку. Он каждый день пробегал по шесть миль – выходил из дома около четырех. Минут в двадцать шестого я подумала: «Странно, обычно к этому времени он уже возвращается». И вот я вышла на крыльцо и… увидела его на стуле, куда он часто садился после пробежки. Но обычно он меня звал, сообщал, что вернулся. Я подумала: ну, мало ли – и пошла назад, но потом мне показалось странным, что он ничего не сказал, хотя должен был слышать, как я выходила. Мы перед этим… поссорились. Ничего серьезного, но я хотела убедиться, что все забыто. Поэтому я вернулась. Он пил воду. Он был весь мокрый, запыхавшийся, словно пробежал больше, чем обычно. Но он повернулся, увидел меня и начал улыбаться. А потом…
Она воздела руки – похожим жестом Тед пытался оценить степень ущерба, причиненного ресторану. Какой ущерб? Достаточный. Слишком большой.
– Инфаркт?
Она кивнула.
– Мне очень жаль, – сказал я.
Мне действительно было жаль. Может, проблемы этой женщины не имели ко мне никакого отношения, но есть люди, потерявшие кого-то дорогого, а есть те, у кого все близкие живы. Если вы хоронили кого-то, то понимаете, что умершие тянут нас за собой, словно мы привязаны к катафалку. Спросите у человека, потерявшего мать, что он чувствует в День благодарения. Но в какой-то момент вы осознаете, что все еще живы и поливаете чьей-нибудь подливкой индейку, радуясь, что можете это делать. Если, конечно, хотите сохранить рассудок.
– Вам нехорошо?
Я понял, что уставился на собственные руки, поднял глаза и увидел на себе пристальный взгляд Эллен. Она казалась чуть менее напряженной, чем прежде.
– Я в порядке. Итак…
– Не все думают, что это был инфаркт.
– Почему?
– Не знаю, – сказала она. – Я любила Джерри. Мы были счастливы.
– Сколько вы получили?
Этот вопрос, похоже, не понравился ей.
– Два миллиона. Этого достаточно?
Я пожал плечами. Достаточно, чтобы убить? Вполне. Некоторые люди готовы крушить черепа ради кроссовок или iPod, но для большинства сумма с множеством нулей не очень веский аргумент. Деньги не есть достаточное условие для убийства, а два миллиона – не так много, как может показаться.
– Эллен, – твердо сказал я.
Пиво мое почти закончилось, равно как и терпение.
– Я прилетел сюда, потому что…
– Речь идет о доме, – сказала она.
– О доме? – недоуменно переспросил я.
Часть моего сознания все еще пребывала в брошенном мной доме, и на мгновение я подумал, что именно о нем идет речь.
– О вашем доме? Что с ним?
– Он стоит на берегу озера вместе с двумя другими домами, – сказала она. – Они старенькие, но их перестроил известный архитектор – забыла его имя. Находятся они неподалеку от дороги между Рослином и Шеффером. Мы с Джерри жили в среднем по размеру доме. Прислуга – в самом маленьком, а в большом – дети Джерри. Он до меня был женат. Она умерла десять лет назад. По завещанию я не получила дом, потому что он всегда принадлежал семье, но мне позволено оставаться в нем столько, сколько я пожелаю. Джерри ясно выразил свою волю на этот счет. Черным по белому.
– Зачем вам это?
– Мне там нравится, – пояснила она. – И… у меня в жизни были сложные периоды. Я не хочу, чтобы они повторялись. Но Джерри умер, и моя жизнь изменилась.
– Что вы имеете в виду?
– Знаете, я бы все же выпила.
Я поднял голову, но не заметил Кристину. Когда я встал, у меня в кармане зазвонил телефон. Я вытащил его, ожидая увидеть на экране имя Беки. Но звонивший уже отключился, а его номера в моей записной книжке не было.
– Кто это звонил?
Эллен смотрела на меня. Я рассмеялся, хотя ее дерзость привела меня в замешательство.
– Понятия не имею.
Телефон зазвонил снова. Высветился тот же номер. Я собирался ответить, но тут Эллен схватила меня за руку и вывернула ее так, чтобы разглядеть экран.
Я никогда не видел, чтобы человек так бледнел. Может, «бледнел» не в буквальном смысле, но с ней произошло именно то, что люди вкладывают в это понятие. Она с трудом поднялась на ноги, начала что-то лепетать и опрометью бросилась прочь.
Она исчезла из бара, прежде чем я успел понять, что происходит, а когда я выскочил на улицу, она уже скрылась бог знает за каким углом.
Когда я вернулся в бар, люди продолжали разговаривать между собой и посасывать пиво. Кристина стояла за стойкой.
– Вы что-то сказали?
Я сердито взглянул на нее:
– Что, шутка такая?
Она уставилась на меня, и я впервые заметил цвет ее глаз: светло-зеленые с сероватым оттенком, словно под мхом просвечивали камни.
– Вы похожи на человека, который водил дружбу с барменами, – ответила она. – Вам же известно: наш запас шуток ограничен. Желаете расплатиться?
– Сожалею, – сказал я, хотя ничуть не сожалел. – У меня был длинный день, я устал и злюсь. Естественно, это мои проблемы.
– Премного благодарна, – бросила она чуть менее холодно. – Будете еще пиво?
Я кивнул – она налила мне кружку.
– И что – Эллен просто вскочила и ушла?
– Вы знакомы?
– Да нет. Заглядывала сюда когда-то. С Джерри Робертсоном.
– Ее мужем.
– Ну да.
– А еще с кем-нибудь?
– Нет. Определенно нет. Они любили друг друга, несмотря на неравный брак. Считайте, май с декабрем. Ну, может, с октябрем. Ему перевалило за шестьдесят, но они неплохо уживались. Джерри был парень не промах.
Тон у нее был искренний, но она явно чего-то недоговаривала.
– И? Но?
– А вы что – частный детектив?
– Нет, официант.
Она рассмеялась:
– Правда?
– Правда. Если у вас есть тарелки с едой, я с удовольствием разнесу их по столикам в доказательство.
– Мы больше не готовим еду. После двух-трех недавних смертей.
Я рассмеялся, и на мгновение возникло ощущение, что мы говорим на одном языке, хотя такое нередко случается, когда переберешь пива.
– Так о чем вы умалчиваете?
– О том, о чем вы говорили прежде. Что встречаетесь со старым другом.
– А что, не похоже?
– У меня создалось впечатление, что у нее нет старых друзей. И вообще, где она там была до Блэк-Риджа – это ее личное дело. Если вы меня понимаете.
Я понимал, хотя и не знал, есть ли мне до этого дело. Допив пиво, я вышел на темную холодную улицу. Чувствовалось, скоро зарядит дождь.
Я заметил сообщение на экране телефона, только когда ставил его на зарядку в номере. Послание по голосовой почте.
Из «Горного вида» я шел быстро и вполне (поскольку телефон лежал в кармане плаща) мог пропустить звонок от Эллен. Да я и не хотел слушать ее. Пятнадцать минут я потратил на дорогу до мотеля – достаточно, чтобы решить: завтра я сяду в самолет и полечу в Портленд или за горы – в Рентой. Если Кэрол согласится меня увидеть. Мне хотелось сделать что-то, чтобы путешествие сюда не казалось совсем уж бессмысленным.
В любом случае представлялось маловероятным, что Эллен сумеет убедить меня переменить решение и остаться. Так почему не выслушать, что она там наговорила?
Я открыл сообщение, держа палец на клавише «удалить». Послание было не от Эллен, хотя голос принадлежал женщине.
– Не верьте ей. Она лжет, – проговорил он.
Глава 13
Живя в определенном месте, вы сами создаете его, и со временем оно становится вам кем-то вроде ребенка – ваша ответственность и судьба, ваша радость и ваш крест. Чем старше делалась Брук, тем яснее это понимала. Вот и сейчас она задумалась об этом в который раз, стоя в углу гостиной и глядя из окна на черный бархат леса.
Покидать насиженное место тяжело, в особенности если эта земля уже видела потрясения, тяжкий труд и такую жестокую решимость, на какую большинство семей в течение одного поколения (не говоря уже о нескольких поколениях подряд) даже не отваживаются рассчитывать. Чтобы создать что-то новое, вдохнуть жизнь, нужна сильная кровь.
Только по прошествии многих поколений появляется тот, кто способен на это.
Дед научил этому внучку еще в старые добрые времена ее детства, когда она знать не знала про пагубу и не заглядывала во взрослую жизнь. Он пользовался словом «омфалос» – от греческого «пупок». Или в другом значении – «Сеть». Дед дожил до тех времен, когда Интернет только делал первые шаги, но, опережая время, он понимал принципы действия Сети гораздо лучше, чем те, кто теперь заманивает по Интернету людей, которые не проводили бы столько времени перед монитором, если бы реальное общение с ними хоть что-нибудь стоило.
Истина мира, учил дедушка, состоит в том, что все взаимосвязано и может пройти через одну точку. Через тебя. Через меня.
Чтобы проиллюстрировать это, он брал первый попавшийся предмет – что угодно, хоть спичечный коробок, хоть пончик. Он отмечал, что коробок сделан из картонки, которая, в свою очередь, сделана из дерева. Он принимался рассуждать о деревьях как таковых, о производстве бумаги и ее предшественниц, о важности лесозаготовок вокруг поселений на северо-западе тихоокеанского побережья вообще и Блэк-Риджа в частности – бизнеса, в основании которого немалое участие принял его собственный отец Дэниел. Потом он переходил к тому, что было написано на коробке, к цветам и их традиционному использованию – красного на Рождество, черного для траура. Он рассуждал о типографском деле, рассуждал обо всем – от использования отходов в коммерческих организациях до развития печатного дела и предыстории печатного слова.
Проходил целый час, прежде чем он приступал к рассказу о предназначении спичек, о важности табака в начальный период колонизации Америки и его ритуальном использовании местными племенами… но тут в комнату входил кто-нибудь – и чары развеивались.
Брук поднимала голову, недоуменно моргая: она так глубоко погружалась в предмет, располагаясь в центре запутанной паутины взаимосвязей, что забывала, кто она такая.
Это можно было проделать с чем угодно. Пончики вели к сахару (выращивание, переработка, важность для развития Африки и Карибского бассейна, химическая природа и сходные химические соединения) и хлебопечению (ключевое положение пшеницы на мировых рынках, генетически модифицированной или нет, культурная обусловленность бездрожжевого хлеба), к истории корпорации «Криспи крим» (и сохранении корпорацией изящного, в стиле 1950-х годов логотипа, в отличие от компаний вроде «Холидей инн», которая в конечном счете утратила свой фирменный знак «Кул-эйд» и согнулась под тяжестью прямоугольника…).
В этот момент дедушка вставал и направлялся к комоду; покопавшись в нем немного, извлекал старый спичечный коробок, показывал один из логотипов прежней «Холидей инн» в Массачусетсе, неподалеку от города, где жила семья Робертсонов, прежде чем совершить пионерский бросок на запад.
Круги на мгновение смыкались, а потом паутина снова начинала быстро расплетаться – паук опутал все творение.
Когда она немного повзрослела, дед стал поощрять изыскания внучки, изредка подталкивая ее, когда она ненадолго выдыхалась. Если ты поймешь, что связан со всем сущим, тебе станет ясно, что в мире все на своих местах.
И что в конечном счете все это в тебе.
И все те долгие-долгие часы, что они проводили за игрой, он ни разу не прикоснулся к ней. Она знала, что ему хочется, и ее растущая уверенность в этом и тот факт, что он ни разу не пошел на поводу у своих желаний, все сильнее укрепляли ее любовь к нему.
Невозможно заставить себя не чувствовать. Чувства – они как кошки (это тоже его мысль). Ты можешь их любить, обожать, можешь на них злиться, но поделать с ними не можешь ничего. Кошки и чувства действуют вне той сферы, на которую способен влиять человек. Но непрерывным напряжением воли ты тем не менее можешь (или не можешь) сделать в мире все, что угодно. Это она тоже узнала от него, задолго до знакомства с шарлатанами типа Алистера Кроули [4]4
Алистер Кроули (1875–1947) – один из наиболее известных оккультистов, автор множества оккультных произведений.
[Закрыть]и их инфантильными оправданиями того, что они потакают низменным человеческим инстинктам, с худосочными детьми, которые настойчиво играют с собственным дерьмом, чтобы шокировать предвечного родителя.
Назначение человека – быть хребтом, а не кровью. Быть сильным, быть железом, деревом в лесу, вокруг которого растет все остальное. Некоторые люди выполняют эти роли, другие им помогают. Одни наделены властью (грубой, почти избыточной), другие знают, куда ее направить, как получить выгоду от ее использования.
Кузнец кует меч.
Рыцарь орудует им.
Дед был сильным человеком. И его отец тоже. Отец Брук… Не в такой степени. Он, конечно, был мил, но этого мало, чтобы построить стены, которые простоят двести лет. Ночами Брук больше всего волновала проблема продолжения рода. Она приняла меры, чтобы сохранить чистоту крови, но этого было недостаточно.
Сейчас она ничего не могла поделать, а потому просто стояла и дольше обычного смотрела на лес, пока разница между ним и ею не исчезла. Ты живешь в определенном месте. И если ты проживешь там достаточно долго, оно начнет жить в тебе.
Внизу раздался звонок, и она услышала, как Кларисса спускается, чтобы открыть дверь. Потом донесся тихий мужской голос, смолкший, когда человек прошел в гостиную. Пора заниматься делами.
Брук на ходу бросила взгляд в зеркало, и то, что она увидела, не вызвало у нее отторжения. Высокая, стройная, холеная, с густыми каштановыми волосами, ясными голубыми глазами и фигурой, которая может не бояться возраста. Такая женщина обычно не вылезает из бутиков, не пропускает вернисажей и заседает в совете директоров местного теннисного клуба (как оно и было на самом деле). Восприятие большинства людей ограниченно. Они знают только то, что видят, а потому предлагать одну картинку, а действовать иначе – самое страшное волшебство из всех известных.
Она спустилась по главной лестнице – ее дома, их дома, ДОМА – и прошла по коридору в гостиную. Там на краешке стула сидел мужчина. На нем были очки и дорогой на вид плащ.
– Ричард?
Он быстро кивнул:
– Рик. Ричард, лучше Рик. Да. Я друг…
Брук оборвала его:
– Я знаю о вас все, что нужно, иначе вас бы здесь не было.
Мужчина моргнул – он явно не привык, чтобы женщины разговаривали с ним подобным тоном, кроме, возможно, жены. С виду это был ловкий, уверенный в себе самец, позволявший время от времени спутнице жизни припечатать его грубоватым словечком.
– О'кей. Хорошо. Конечно.
– Что я могу сделать для вас, Рик?
– Мне говорили, – сказал он, подбирая слова, – что вы можете способствовать тому, чтобы случались всякие вещи.
– Случались?
– Ну, чтобы люди делали то или иное. Меняли свои решения.
– Иногда – могу.
Он глубоко вздохнул и на секунду отвел глаза. Большинство делали что-то в этом роде при первой встрече, в последний раз взвешивая, действительно ли хочется пересечь черту.
– У меня проблема, – скороговоркой произнес он.
Глава 14
Следующее утро было ясным, в отличие от моей головы после долгой ночи в постели, напоминавшей стиральную доску – с жесткими ребрами и мягкими впадинами. Свистел ветер, и ветви деревьев скребли по дранке на крыше. В начале четвертого звук стал таким громким, что я хотел уже выйти и обломать их. Я неподвижно лежал в холоде и темноте, собираясь с силами, чтобы выползти из кровати, но в конечном счете погрузился в пограничное состояние между сном и бодрствованием, а потом стены комнаты начали понемногу светлеть.
После душа лучше мне не стало, как и после долгого изучения себя в зеркале. Казалось странным, что я не могу выйти из двери прямо на берег, и тут я впервые понял, насколько привык к своей новой жизни. Наверное, нужно вернуться домой, чтобы понять, что дом теперь находится в другом месте. С другой стороны, в любой точке Северо-Запада легко найти чашечку приличного кофе, и я решил, что смогу обойтись этим животворящим напитком вместо шума прибоя.
В пяти минутах ходьбы я обнаружил парковку, на которой с фургона продавался кофе. Я остановился поболтать с хозяином, удивительно тучным парнем. Узнать от него я ничего не узнал, кроме, может, того, что мое мнение о человечестве, хоть и далекое от идеала, все же слишком благоприятно. В конечном счете его высказывания о местной политике, геях и коренных американцах так надоели мне, что я поспешил назад.
По дороге я вытащил телефон и еще раз прослушал голосовую почту. Мне не нравятся люди, оставляющие такие сообщения, кто бы они ни были, черт их раздери, и я уже сомневался, что покину городок сегодня утром. Я нажал кнопку обратного вызова, услышал гудок.
Наконец мне ответили.
– Дом Робертсонов. – Голос был женский, почтительный – не тот, что я слышал раньше.
– Извините, ошибся номером, – сказал я.
Я повесил трубку. Меня это вовсе не удивило. После того как Эллен узнала высветившийся на экране номер, я ждал чего-нибудь в таком духе. Получается, что кто-то заглядывал в ее сотовый, а она об этом даже не подозревала. Иначе откуда им известен мой номер?
Возможно, Эллен Робертсон лгала, возможно, говорила правду, но в ней приходилось сомневаться. Кто-то ею манипулирует. Моя ли это проблема? Не совсем.
Но…
На парковке мотеля я увидел женщину, идущую мне навстречу. Я не сразу узнал в ней хозяйку.
– Доброе утро, – сказала она, широко улыбаясь. – Хорошо спали?
– Отлично, – в замешательстве произнес я.
Волосы у нее сегодня были вымыты и свободно ниспадали на плечи, и если вчера она носила старые джинсы и футболку, то теперь – хлопчатобумажное платье. Глядя на нее, я не узнавал ее вчерашнюю. Даже кожа выглядела иначе – не белой и сухой, а смугловатой и теплой, переносицу усеивали веснушки, свойственные всем рыжим.
– Вы уверены, что я вас не знаю? – спросила она, наклонив голову. – То есть вы, конечно, остановились в моем мотеле…
Мы весело рассмеялись.
– …но прежде мы нигде не встречались?
– Не думаю, – признался я.
– Тогда это в моем стиле. – Она улыбнулась. – Вечно все путаю. Так что вы решили – задержитесь еще на ночь?
– Не знаю, – сказал я. – Как сложится. Мне необходимо определиться прямо сейчас?
– Вовсе нет, – весело ответила она. – У меня одновременно съезжает пять клиентов, так что поступайте, как вам удобно. Если решите в середине дня – сообщите, чтобы Кортни успела прибрать комнату. Вы ведь из девятого номера?
– Верно. Позволите спросить вас кое о чем?
– Прошу.
– Меня интересуют старые постройки. Я слышал, Робертсоны владеют каким-то необычным домом.
– Ну да, необычным, – сказала она. – Для его реставрации Хейзел пригласила этого архитектора… черт, забыла имя. Но он был очень знаменит. Откуда-то с востока. Из Висконсина, что ли.
– Хейзел?
– Первая жена Джерри Робертсона.
– Так вы их знаете? Робертсонов?
– Их все тут знают. Генри Робертсон первым застолбил участок в Блэк-Ридже, еще в семидесятых годах девятнадцатого века.
– Я думал, не съездить ли туда, может, мне позволят осмотреть дом? Как вы считаете?
Она задумалась.
– По правде говоря, не думаю, что у вас получится. Джерри бы вас пустил. Хейзел – наверняка. Она очень гордилась своим домом – много лет потратила, чтобы привести его в порядок. И кучу денег. Его закончили за пять месяцев до ее смерти. Печальная история.
– А что с ней случилось?
– Автокатастрофа. На перевале Снокалми. За две недели до Рождества девяносто восьмого года. Съехала с дороги и полетела вниз с откоса. Машину два дня не могли найти. Считается, что она и погибла-то не сразу.
На мгновение что-то вспыхнуло в ее глазах, но потом она снова улыбнулась:
– Но попытка не пытка. Знаете, как туда добраться?
– Хотел у вас спросить.
Она в подробностях стала объяснять мне маршрут – еще одна неувязка с ее вчерашним образом. Наверное, прошлый день был явно неудачным. От ее рассказа меня отвлекло животное, появившееся из-за мотеля и неторопливо затрусившее к нам.
– Ничего себе собачка, – пробормотал я.
Мэри повернула голову и рассмеялась:
– Вы правы. Наполовину волк, как мне сказали. Но я уверена, что это не так. Нашла его щенком, и он всегда был ну просто чистое золото.
Пес подбежал и посмотрел на меня. Рядом с хозяйкой он казался еще крупнее – большой, серый и спокойный, как грозовое облако.
– Эй, – позвал я.
Я никогда особо не разбирался в собаках. Глаза у пса были темно-карими, почти черными. Он на секунду задержал их на мне, потом отвел. Мне показалось, будто меня измерили.
Мэри ласково потрепала пса по холке.
– Одинокой женщине ведь нужен защитник?
– Безусловно, – сказал я. – Ну, спасибо.
– Если потребуется что-нибудь еще, обращайтесь. И дайте знать, когда решите, останетесь или нет.
Она снова погладила пса, и они вместе двинулись к дороге.
Пятнадцать минут спустя я остановился у железных ворот чуть в стороне от шоссе 903, на полпути между Блэк-Риджем и поворотом к нашему старому дому. Не было еще и девяти часов. Кофе и свежий воздух взбодрили меня немного, но я все равно чувствовал себя проснувшимся на две трети. Я вылез из машины и нажал кнопку звонка слева от ворот. Прошло какое-то время, и мне ответил мужской голос:
– Кто там?
– Меня зовут Тед Уилсон, – ответил я. – Я…
– Что вам надо?
Я повторил ту же ложь, что и Мэри. Последовала долгая пауза, и ворота начали с жужжанием открываться.
– Входите, – сказал голос.
Машину я оставил и пошел пешком по дорожке к декоративному пруду, у которого стояли два симпатичных приземистых белых домика в английском стиле и еще один – более внушительный. В пруду не было палых листьев, а траву явно скосили совсем недавно. Даже камушки на подъездной дорожке выглядели так, словно их выбирали и раскладывали с учетом размера и цвета.
Я направился к большому дому, поднялся на крыльцо и позвонил. Дверь сразу же открылась, и я увидел худенькую женщину пятидесяти лет в фартуке.
Я последовал за ней в широкий коридор, где она оставила меня, едва заметно улыбнувшись. Я простоял в ожидании минут десять, разглядывая картины на стенах.
Когда на лестнице у меня за спиной прозвучали шаги, я стоял перед деревянной панелью, на которой ровным каллиграфическим почерком был начертан отрывок стихотворения.
Я повернулся и увидел мужчину приблизительно моего возраста, может, на два-три года моложе и фунтов на шестьдесят тяжелее. На нем были дорогие брюки, белая рубашка и серовато-зеленый свитер с открытой шеей. Выглядел он так, словно ему посоветовали наилучшим образом соответствовать интерьеру дома.
Он смерил меня взглядом и, похоже, остался недоволен моим внешним видом.
– Кори Робертсон, – представился он, протягивая руку, мягкую и теплую. – Значит, увлекаетесь архитектурой?
– Совершенно верно.
– А откуда вы узнали о нашем доме?
– От хозяйки мотеля, в котором остановился, – сказал я. – Я обмолвился, что меня интересуют старые дома, а она спросила, слышал ли я о доме Робертсонов. Или о домах, кажется. И вот я решил приехать и посмотреть, если вы не возражаете.
– Это профессиональный интерес?
– Нет-нет, – отмахнулся я. – Статья в «Дайджесте» в девяносто седьмом была довольно обстоятельной. Мой интерес сугубо личного свойства.
Он устроил мне короткую экскурсию по большому ухоженному дому и удобным неброским пристройкам к нему. За пять минут в интернет-кафе я почерпнул достаточно сведений о доме, чтобы говорить с видом знатока, вдобавок приплел имя архитектора.
Верхний этаж был разбит на два отдельных крыла. Эллен говорила, что здесь живут дети Джерри. Предположительно, у Кори есть брат или сестра, живущие на половине, которую мне не показали. Половина Кори оказалась аккуратной и прибранной. Кроме фотографий в рамочках, изображавших его с такого же патрицианского вида друзьями в плотных куртках и оранжевых охотничьих шапочках, я не увидел никаких личных вещей. На физиономиях друзей гуляли посткоитальные улыбки. Один из них показался мне знакомым.
Мы вернулись на место, с которого начался обход. Из окна виднелся крытый бассейн и теннисный корт, а поодаль – лес. Было заметно также, что опущены жалюзи в доме напротив.
– Другой дом тоже перестраивался?
– Да, – сказал Кори. – И посерьезнее, чем этот, – с тыльной стороны был сооружен целый флигель.
– Замечательно. Могу я посмотреть?
– К сожалению, это невозможно, – ровным голосом ответил он. – В данный момент там постоялица. Сейчас ее нет дома, но мне не хотелось бы вторгаться на ее территорию.
– Конечно, – согласился я. – Значит, вы его сдаете?
– Что-то вроде того. Но скоро она съедет.
– Удивительно, – сказал я. – Если бы мне повезло поселиться здесь, черта с два меня заставили бы съехать.
Кори только улыбнулся в ответ.
– Вы были очень добры, – сказал я, когда мы спускались по лестнице.
– Не стоит благодарностей. Если ты счастлив, почему бы не поделиться этим с другими?
– Благородная философия, – заметил я, зная, что его благородство явно не распространяется на мачеху.
Когда мы спустились в холл, я снова обратил внимание на панель со стихами. Кори, глядя на меня, прочел эти строки вслух:
– «Бремя белого человека», – сказал я.
– Превосходные стихи. Дед любил.
– Что любил – Редьярда Киплинга или империализм в целом?
– Киплинга. – На его лице мелькнула едва заметная улыбка. – Но когда прадед явился сюда с женой и четырьмя детьми, можете мне поверить, местных обитателей еще только предстояло сделать цивилизованными.
Я шел по дорожке, а он смотрел на меня с крыльца. Но когда я оглянулся, выяснилось, что смотрит он не на меня, а на соседний дом. Мне показалось, что в одном из верхних окон дрогнула занавеска, но по небу бежали облака, и я вполне мог обмануться.
Я вернулся в машину, переваривая полученную информацию, и сведения о Кори Робертсоне в том числе. Конечно, он был исполнен высокомерия (следствие богатства и семейной репутации), но не лишен благовоспитанной вежливости, и трудно было представить, что он способен нагнать на кого-то страху. Если не брать в расчет, пожалуй, тех мгновений, когда он говорил об ожидаемом отъезде постоялицы и декламировал строки, которые (оставим в стороне благородные намерения автора и тот факт, что любовь к отечеству отнюдь не равна расизму) могли послужить оправданием тому, кто считал себя «цивилизованным» в противовес остальным.
Еще я задавался вопросом: отдает ли Кори себе отчет, что эти строки можно обратить и к его матери? Она ведь ушла из жизни в одиночестве, зажатая железными клещами в овраге под дорогой, проложенной в этих горах людьми вроде его деда и прадеда.
«…И ляг в землей чужой».
Что-то подсказывало мне, что отдает.
