Текст книги "Земля будет вам прахом"

Автор книги: Майкл Маршалл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)

Глава 21

Я, не спрашивая мнения Эллен, сказал дежурной сестре, что больная просила никого к ней сегодня не пускать. Женщина согласилась с уверенностью человека, знающего, что эта задача ей по плечу и справится она с ней не без удовольствия.

По пути к лифту я прошел мимо приоткрытой двери, за которой увидел девушку, сидящую на краю кровати. Девушку с голубыми волосами – официантку из «Сестер Райт». У нее было мокрое лицо, и она смотрела в пол. Я помедлил, решив, что это не мое дело. А потом все же шагнул к двери:

– Что с вами?

Она либо не услышала меня, либо тоже решила, что ее проблемы не имеют ко мне отношения.

Машины Кори и Брук на парковке не оказалось. Мне очень хотелось отправиться прямо к ним, чтобы продолжить разговор. Но я понимал, что делать этого не следует, а иногда соображения такого рода меня останавливают.

В одном ряду со мной стояла полицейская машина, и, подойдя, я увидел в ней помощника шерифа Грина – того полицейского, которого я встретил в управлении. Он опустил окно.

– Что вы здесь делаете, сэр?

– Навещал друга.

– Я думаю, шерифу не понравится, что вы вмешиваетесь в чужие дела.

Я подошел к его машине:

– Это ваше мнение или он просил передать?

– Какое это имеет значение? – Он посмотрел на меня спокойными вежливыми глазами, входившими в противоречие с бледной полнотой лица. – Я бы на вашем месте просто принял это к сведению.

Он завел машину и медленно выехал с парковки, вероятно даже не понимая, что я выкинул его из головы еще до того, как он успел добраться до дороги.

Снова включив телефон, я увидел послание на голосовой почте. Я прослушал его и невольно улыбнулся: я-то считал, что в рамках английского языка такая комбинация благодарности, изумления и брани невозможна.

В ответ я послал эсэмэску:

О вознаграждении поговорим потом. А пока проконтролируй, чтобы деньги попали кому нужно. СЕГОДНЯ. И держи своего сраного бойфренда на коротком поводке, пока я не вернусь.

Я отправил послание Беки, сел в машину и двинулся обратно в Блэк-Ридж. Выворачивая на дорогу, я увидел знакомую машину, которая выруливала на больничную парковку, – темно-зеленый внедорожник, притормозивший рядом со мной, когда я ездил в свой старый дом. За рулем сидел тот же человек.

Но мысли мои были далеко.

Была середина дня, когда я понял, что проголодался. Точнее, мне казалось, что проголодался, и я начал искать, где бы поесть, но не нашел ничего, отвечающего моим потребностям. В конечном счете я выбрал место напротив мотеля, где когда-то провел несколько недель, затворившись от мира и пытаясь алкоголем заглушить боль и несчастье. Сегодня после двух бессонных ночей мои глаза и мозг высохли, и полчаса я не делал ничего – только сидел.

А люди тем временем появлялись из мотеля, исчезали в нем, проходили мимо по улице. Проезжали машины. Наверху плыли облака. Начал моросить дождь, потом перестал, потом пошел снова. Постепенно стало холодать. Наконец я понял, что это ощущение у меня в животе – предвестие зарождающейся паники. Только я не был уверен, в связи с чем. Я поймал себя на том, что разглядываю дверь в четвертый номер мотеля; прошло какое-то время – и мне стало казаться, что я заперт внутри, что мир за пределами этой комнаты сам стал огромной комнатой и я не могу найти выход. Я знал, что означает это чувство, хотя оно уже давно не посещало меня. Я знал, каково это, когда кажется, будто ты заперт в помещении без дверей, будто тебя похоронили заживо. А еще знал, что таверна «Горный вид» – приятное заведение и у них есть бочковое пиво, какое мне нравится.

Но я поехал в кофейню на Келли-стрит и сел там, уставился в окно, пытаясь сообразить, что еще можно почерпнуть из рассказа Эллен. Я не сомневался, что ее зубная щетка где-то в доме, а рассеянный ум мог и не уследить, как быстро расходуется мыло. Другие вещи, вероятно, были взяты Робертсонами, как она и считала вначале, или просто потерялись в подводных течениях домашнего быта.

Ей нужно было утешение, нужно было уехать и начать все заново. Найти свой собственный Марион-Бич.

А она вместо этого бодалась с Кори и Брук, и это злило меня. Я начал видеть в ней тень того типа, который (после смерти любимого человека) торчал в номере мотеля и предпринимал отчаянные попытки пробить лбом стену. Она отрицала это, но я подозревал, что происшествие на дороге неслучайно и Эллен готова шагнуть со своего собственного утеса в пропасть. Если бы в свое время рядом оказался кто-то, кто подтолкнул бы меня, я был бы уже на том свете.

Раздался тихий стук. Я поднял глаза и увидел Кристину, которая стояла на улице и барабанила костяшками пальцев по стеклу. Ее волосы, все такие же черные и неухоженные, казалось, необъяснимым образом подросли.

Она подмигнула, одним движением поздоровавшись и простившись, и двинулась по улице в сторону работы. Я как мог растягивал чашку кофе, но наконец допил, расплатился, вышел на улицу и направился следом.

В баре было довольно людно, и меня обслуживал какой-то парень, которого я не видел прежде. Лишь полчаса спустя Кристина подошла к моему месту у окна, чтобы вытряхнуть пепельницу. Вываливая окурки в ведерко, она скорчила гримасу.

– Вы не курите?

Она отрицательно покачала головой.

– Странно. У вас вид настоящей курильщицы. Я говорю это как комплимент.

– Курила когда-то, – сказала она. – Когда жила здесь раньше. А когда уехала – бросила. И не только это.

– Наркотики? Алкоголь? Вежливые манеры?

– Все вместе. Слышала про Эллен. Как она?

– Понаставила себе синяков. А с чего вы взяли, будто мне это известно?

– Просто слышала, что вы были неподалеку – только и всего. Я не…

– Вы видели нас вместе вчера вечером, – не отставал я. – Мы что, походили на пару?

– Да нет.

– И тем не менее сорок восемь часов спустя мы достаем фарфоровый сервиз и заказываем струнный квартет?

– Слушайте, как вам угодно. Меня это не касается. Хотите еще пива?

Я сказал, что хочу, и смотрел в окно, пока она не вернулась с кружкой. Она собиралась тут же уйти, но я поднял руку.

– Прошу прощения, – сказал я. – Но мне хотелось бы знать, с чего вы взяли, будто я причастен к этой истории.

– Да ни с чего я не взяла, – отмахнулась она. – Откровенно говоря, мне это до лампочки. Правда-правда. Но мне сегодня наращивали волосы в парикмахерской напротив, и я слышала, кто-то говорил, что Эллен, слава богу, идет на поправку. Нашла кого-то нового. Ну, что-то в этом роде. Хотя, мол, всего четыре месяца прошло. Бла-бла-бла.

Я постарался говорить ровным голосом:

– Это была Брук Робертсон?

– Не хочу я лезть в чужие дела. Городок маленький, языки у людей длинные. Кое у кого вдобавок большие уши.

– В любом случае нужно слушать, что говорят женщины, – сказал я, – но не верить этому. Я думаю, с Эллен не все в порядке.

– Возможно. Но я не считаю, что наш разговор может к чему-то привести.

– Прошу прощения.

– Принято. Но сейчас я ухожу. Найдите себе кого-нибудь более куртуазного.

– Ну, это несложно. Даже здесь. – Я дождался, когда она начнет поворачиваться и добавил: – Вы и в самом деле платите кому-то, чтобы ваши волосы выглядели таким образом?

Она хотела было съязвить, но прикусила язык и ушла.

Четыре кружки пива спустя мне пришла в голову мысль (такое начало предложения обычно не приводит к хорошему концу), и я вышел из бара позвонить. Я узнал номер в справочной и попросил, чтобы меня соединили.

– Пирс, – услышал я после короткой паузы.

– Это Джон Хендерсон.

– Вы в баре?

– Нет, уже вышел. У вас хороший слух.

– Да, хороший. Я говорил с помощником шерифа Корлиссом, если вы по этому поводу. Больше такого не повторится. Еще он обязательно попросит сестру не трепать языком.

– Спасибо. Но я по другому поводу. Хотел попросить вас об услуге.

– Ну.

– Женщина, о которой я говорил, – вдова Джерри Робертсона. Она вчера попала в автокатастрофу.

– Я слышал.

– Я был у нее в больнице. Похоже, Брук и Кори Робертсон портят ей жизнь. Я подумал, может, кто-то из полиции поговорит с ними – выразит надежду, что женщина, перенесшая такую утрату, получает необходимую в трудное время поддержку.

– Думаю, это не входит в нашу компетенцию, – сказал Пирс. – Мне очень жаль.

– Мне тоже. А если бы Робертсоны не были такими влиятельными ребятами, этот вопрос решался бы проще?

– Мне не нравятся ваши намеки.

– Тогда приношу извинения. Значит, поговорить с ними придется мне.

– Не думаю, что это благоразумное решение.

– Вежливый разговор между ответственными взрослыми людьми – это, к счастью, не входит в вашу компетенцию.

– Мистер Хендерсон… – Он вздохнул. – Слушайте, я говорил со свидетелем катастрофы. У него язык без костей, а я попросил его держать рот на замке.

– Люди здесь, похоже, так и горят желанием делиться информацией, – сказал я. – Прямо на месте усидеть не могут.

– Потому что наш город – живой. Если хотите холодного молчания и наплевательского отношения, езжайте по другую сторону гор. Этот старик – я давно его знаю, он дружил с моим отцом и не склонен преувеличивать – ехал в противоположном направлении и видел все своими глазами. Она сказал, что машина Эллен, поднимаясь в гору, вихляла из стороны в сторону. Он даже притормозил и остановился на обочине. А встречная машина продолжала движение – не быстро, но по-прежнему петляя туда-сюда. Он увидел за рулем миссис Робертсон – она держалась за баранку и трясла головой. Словно обкуренная, как он сказал.

– Наверняка в больнице ей сделали анализы, и вы без труда можете получить результаты…

– Да знаю я, – брюзгливо ответил Пирс. – Я туда уже звонил – ничего у нее не нашли. Химического. Но с точки зрения психики? Вам это кажется нормальным? Ехать по мокрой горной дороге и трясти головой как сумасшедшая?

– Нет, – согласился я.

– Потом она вдруг устремила взгляд перед собой, машина съехала с дороги и врезалась в склон.

Я промолчал. Через окно бара я видел, как появилась Кристина, заметила, что меня нет, но пиво в моей кружке еще оставалось, и снова удалилась.

– Так что да, возможно, вашей подружке и в самом деле требуется помощь…

– Бога ради, никакая она мне не подружка. Тут другое…

Он перебил меня:

– Я не думаю, что ее настоящая проблема – Робертсоны, и любой, кто попытается устроить с ними разборку или учинить скандал, попадет под мою юрисдикцию. Это называется административное нарушение. Вы понимаете?

– Вполне.

– Отлично. Спокойной ночи и счастливого полета.

Я захлопнул телефон и сунул его в карман. Еще некоторое время я провел на улице, понимая, что холодает и день клонится к вечеру, а я так ничего и не ел.

Войдя внутрь, я заказал еще пива. Пил я медленно, видя, что бар начинает пустеть, сидел у стойки, время от времени перекидываясь словами с Кристиной.

Невероятным образом мы не ввязались ни в какой спор.

Глава 22

Я оставил машину на Келли-стрит и отправился в мотель пешком. Я бы в любом случае не сел за руль, но уже по дороге понял настоящую причину своей пешей прогулки. Я задумался, видел ли меня кто-нибудь в баре, и если да, то мог ли он сосчитать, сколько пива я выпил, а когда я сел бы в машину, позвонить Пирсу? И кто, интересно? Я понятия не имел. Робертсон не отирался рядом, ведя счет выпитым мной бокалам. Я не думал также, что Робертсоны подмяли под себя персонал бара. И уж конечно, не стоило подозревать Кристину. Она не производила впечатление человека, которым легко управлять. Вся эта идея никуда не годилась, и я разозлился, что уделил ей столько времени. И все равно я отправился в мотель своим ходом.

На улицах царила тишина, и хотя время едва перевалило за десять, почти во всех домах не горел свет, словно там обитали мертвецы. Дождь, слава богу, не шел, небо было иссиня-черным, но ветер набирал силу.

Открыв дверь номера, я обнаружил, что под нее что-то подсунуто. Тоненький коричневый конверт.

Я поднял его, оглядел парковку, но никого не увидел. Впрочем, чтобы удостовериться, что я получил послание, не требовалось наблюдать за мотелем.

Я вошел в номер и вскрыл конверт. Внутри обнаружился единственный листок, на двух третях которого был печатный текст, а внизу – низкого качества фотография. В тексте шла речь об убийстве в Берлине в 1995 году человека по имени Питер Риденхауэр. Его обнаружили в собственной квартире мертвым с многочисленными ножевыми ранениями. Риденхауэр долго находился под следствием по обвинению в сутенерстве. Он завлекал женщин обещаниями высокооплачиваемой работы в западноевропейских странах, потом завладевал их паспортами, после чего заставлял заниматься проституцией. Обычно при этом он облегчал себе задачу, подсаживая их на героин. Некоторые из этих женщин по прошествии нескольких лет возвращались домой, многие становились наркоманками или пропадали без следа. Они должны были обслуживать за день по дюжине клиентов, многие из которых имели такие вкусы, что обычные проститутки не пожелали бы их удовлетворять. Главная подозреваемая в убийстве – девушка, которую видели вместе с Риденхауэром заходящей в его квартиру, – вскоре исчезла из Германии, и хотя дело оставалось открытым, никто, казалось, не торопился его расследовать.

Подозреваемую звали Илена Зайтук. На фотографии, без сомнения, была та женщина, которую я утром навещал в больнице, только моложе.

Когда я открыл дверь и вышел на парковку, руки у меня дрожали. Я встал посередине и поднял повыше клочок бумаги.

– Это недоразумение, – сказал я, доставая зажигалку.

Я не кричал, но говорил громко и четко, и хотя голос звучал хрипловато, я знал, что он разносится далеко.

– Если вы хотели опорочить ее в моих глазах, то просчитались.

Я поднес зажигалку к бумаге, и та занялась огнем. Я отпустил листок, и его подхватил ветер. Пламя металось и дрожало, словно крохотный, но свирепый дух.

И тогда мне показалось, что я услышал звук в лесу на другой стороне дороги. Может, смех, может, птичий крик, а может, просто треснула ветка. Я сделал несколько шагов в том направлении и раскинул руки:

– Ну, давай, чего же ты ждешь?

Голос у меня был какой-то чужой. Ответа я не дождался.

Я прикинул, не позвонить ли Пирсу, но решил, что ничего хорошего из этого не получится. Подумал, не нанести ли визит Робертсонам, но слишком уж неподходящее было время (да и я не успел протрезветь). Кто знает, как долго будут они хранить эту информацию об Эллен. Если бы им хотелось избавиться от нее, то все сведения были бы выложены полиции. Но они, вероятно, хотят чего-то другого, не ищут кратчайшего пути. Эллен права. Речь идет о наказании, приходящем мучительно медленно и только в то время, которое палачи сочтут подходящим. Иным словом, издевательство. Капание на мозги. Получение максимального удовольствия от того, что лишаешь человека опор в жизни – одной за другой. Мне казалось, что им нужно ответить тем же.

Я сообразил, о чем размышляю все это время, и попытался остановиться – как пьяница пытается отказаться от следующей рюмки. Я пересилил себя и остался в мотеле, сидел при выключенном свете и пил чашку за чашкой плохой кофе, чтобы перебить завтрашнее похмелье. Но наконец я уснул.

Я проснулся три или четыре часа спустя.

В комнате стояла кромешная темнота. Голова у меня трещала от кофеина и алкоголя, во рту была Сахара. Я словно слился со стулом, превратился в дерево или камень и не мог пошевелиться.

Наконец я дотащился до кровати, но из-за шума не получалось уснуть. Снаружи завывал ветер, дождь молотил по крыше. Усталое сознание со временем перестало бы воспринимать эти звуки, но царапанье ветвей о стены мотеля бесило меня страшно.

Я встал и поплелся к двери, отпер ее и распахнул, но порыв ветра так толкнул дверь назад, что чуть не вывернул мне запястье, и я едва не вскрикнул от боли.

Я вышел наружу, добрался до конца длинного дома и завернул за угол, стараясь держаться под крышей, но все равно чувствуя, как быстро намокает одежда. Я знал, что моя иррациональная ярость не имеет отношения к раскачивающимся веткам, но я просто не мог больше выносить этот звук – сволочные деревья достали меня так, что дальше некуда.

Я, сутулясь, брел вдоль здания, пока не оказался с тыльной стороны моего номера. Я думал разобраться только со здешними ветками. Пусть другие постояльцы сами занимаются принудительным садоводством, если приспичит.

Одной ногой я стоял на бетонной дорожке, тянущейся вдоль дома, другой – на мокрой траве. Впереди, слева от меня, виднелась задняя стена мотеля. Справа начинался лес.

Расстояние от мотеля до леса было футов пять.

Я смотрел на это, пока не исполнился уверенности, что не страдаю галлюцинациями. Ветер был силен как никогда за все время моего пребывания в Блэк-Ридже, но ветки деревьев никак не могли стучать по дому. Они не доставали до него.

Ни в эту ночь, ни в какую другую.

И тем не менее, подойдя ближе, я увидел подтверждение тому, что по дранке все же что-то скребло. На ее поверхности виднелись отметины, явно свежие, потому что дерево было светлым. Царапины. Одни короткие, другие длиной около фута, но все разнонаправленные. Они не имели четко выраженной формы, которая позволила бы определить их источник, но напомнили мне о разбросанных на земле веточках, что я видел днем ранее.

Я развернулся и посмотрел на лес. Тускловатый свет едва проникал за первый ряд деревьев, и лес представлялся чем-то вроде черного зеркала.

Потом сквозь стену мотеля я услышал звонок. Звонил телефон в моем номере.

Я помедлил, потом поспешил к себе, поскальзываясь и чуть не падая в лужи. Телефон перестал звонить, как только я вошел в комнату.

Две минуты спустя он зазвонил снова. Я схватил трубку.

– Брук, – сказал я хрипло. – Вы за это поплатитесь.

На том конце ничего не было слышно. Телефон звонил всю ночь с интервалом в час, и в трубке неизменно стояла странная тишина. Возникало ощущение, что на линии поломка и только издалека доносятся неразборчивые слова.

Глава 23

Шестьдесят два раза. Шестьдесят три.

Шестьдесят четыре.

Она, дрожа, стояла в холодном коридоре в трусиках и бюстгальтере. Ноги ее делали маленькие шажки взад-вперед. Кэрол точно знала, где видела подобное прежде. В далеких 1970-х, в нищем зоопарке Гуантанамо. Там жил одинокий медведь со спутанной шерстью, жил в клетке, которая была слишком мала и выглядела так, словно в ней давным-давно не убирали. На обратном пути отец негодовал. Он устроил скандал персоналу у входа. Сказал, что, наверное, напишет жалобу… а он обычно сдерживал обещания. Но было слишком поздно. Кэрол уже увидела медведя. Она прилипла к сетке ограждения и смотрела, как он перемещается по клетке короткими шажками, словно старичок. Медведь, потерявшийся во внутренней темноте, медведь, охваченный бесконечным приступом паники, выражавшимся в этих скомканных движениях.

Она смотрела на него, цепляясь за руку отца и понимая, что видит что-то неправильное: животные не должны так выглядеть.

Ни одно животное не должно.

Даже она.

Почти тридцать лет спустя, вновь чувствуя себя маленькой девочкой, она с трудом отошла от дверного замка. Было около двух часов ночи. Она провела здесь полтора часа.

Потому что уже не первый раз вставала и выходила в коридор.

После появления того человека в библиотеке ничего не произошло. Никто больше не звонил. Не присылал записок. Но она не думала, что ее оставят в покое. В полицию она не сообщила. Телефонный звонок, не содержавший никаких угроз, и фотография, которую, возможно, она сама и сделала, не добавят ей репутации в глазах полицейских, не вызовут ничего, кроме презрения или, еще хуже, жалости. Если вы думаете, что первая реакция на родителя-одиночку – сочувствие, это не всегда так. В особенности если речь идет о матери-одиночке.

Все удивляются, почему женщина, которой едва за тридцать, живет одна, – наверняка с ней что-то не так. Наверняка мужчины находят ее неуживчивой.

Надпись на доске ничего бы не изменила, даже если бы она не стерла ее со всей яростью, на какую была способна, прежде чем поняла, что делает невероятную глупость.

Как только у нее появится что-нибудь конкретное, она, безусловно, обратится в полицию. А пока ей оставалось только держаться. Не паниковать. Не пускать хаос в свою жизнь, что удавалось ей уже почти три года. Не поддаваться страху и ни у кого ничего не просить – только у себя самой. Иногда помощь стоит слишком дорого.

Уж она-то это прекрасно знала.

Она заставила себя пройти назад по коридору. Она смогла это сделать, только заверив богов, что не притворяется, а в самом деле убеждена: да, дверь заперта. После небольшой передышки все началось заново. Она принялась проверять замок с удвоенной энергией. Ей показалось, что лампа мигнула, когда она проходила под ней, но это была просто усталость. Просто головная боль, протянувшаяся от уха до уха. Просто…

…Господи, да кого же она обманывает.

Треклятая лампа и в самом деле мигает.

Даже Тайлер обратил на это внимание, когда шел спать несколько часов назад. Она сказала: значит, лампа скоро перегорит. Это вызвало недоумение: Тайлер думал, что сгорают только свечи. Перед сном она рассказала ему сказку про счастливую лампочку по имени Лерой, которая жила в красивом доме с мамочкой и сыночком, у сыночка как раз был день рождения, и он задул все свечи на торте, но они не сгорели – и все такое.

Тайлер пока спал, но, судя по последним дням, он проснется рано. Мальчонка, которого обычно было не поднять, вставал ни свет ни заря. А это могло означать только…

Лампа мигала. Ящики кухонного стола стали непослушными – никак не выдвинуть. Под стульями оказалось неожиданно темно.

Что это – реальность или только ее фантазия? Она сомневалась во всем. Кроме лампы. Уж лампа-то точно мигала, если только и Тайлер не был игрой ее воображения, но падать в эту пропасть она не собиралась – ни сейчас, ни сегодня, никогда.

Конечно, возможно, что лампа готова испустить дух. Вполне.

Но это ничего не меняло. В последние дни она словно падала в колодец, бесконечная (тем лучше лететь, дорогая) глубина которого не мешала тому, что его дно ощетинилось острыми кольями. Единственный способ остановить падение – вцепиться в стенку. Любым способом, каким угодно.

Кэрол стояла на кухне и знала, что все еще переступает с ноги на ногу, но не знала, как это прекратить. Движение стало естественным, так сердце не знает ничего, кроме как биться. Если, конечно, его не остановить, но все ножи были плотно завернуты в полотенце и убраны от греха подальше еще вчера. Потому что в свое время она… но теперь все изменилось. Кэрол пережила тот период, и теперь это повторялось не по ее вине. Она сделала все, что могла, построила свои стены, но тут Джон все переломал. Позвонив ей? Или вернувшись?

Она не знала. Разумом она верила в первое. Можно сесть и начать пережевывать все с психотерапевтом (если ты готова себе это позволить), и он будет кивать с умным видом, делать записи, а потом скажет, что ему все ясно: проблема в бесконечном горе, которое она не в силах окончательно пережить, и возьмет сотню зеленых, довольный, что сумел помочь.

Но кое в чем она не сомневалась. В том, что подсказывала ей вера. В конечном счете все началось до звонка Джона. Когда продукты исчезли с привычных мест в супермаркете, когда она проснулась, чувствуя себя так, будто ее душили ночью… до его звонка. Когда он уже приехал, но она еще не знала об этом.

Потому что был и другой звонок – от женщины, которую Кэрол знала еще девочкой. Она могла обвинять Джона во всех смертных грехах, но этой игре сто лет. Она могла ненавидеть его за то, что случилось тогда, но не за то, что происходит теперь.

Так или иначе, это нужно остановить.

Остановить раз и навсегда. Хватит бегать, прятаться и, конечно, делать то, что хотят от нее другие люди. А этот вонючий замок пусть идет в жопу. Если она не ляжет спать, его можно и не запирать.

Ха!

Десять минут спустя, закутавшись в теплый халат и прихватив большой кофейник крепкого кофе, она уселась за кухонный стол с большой книгой трудных судоку. Ей нужно было дождаться восхода и выглядеть нормально, когда Рона придет за Тайлером, а дальше она сообразит, что делать. Все становится легче при свете дня. Солнечные лучи – это прутья клетки, которая защищает нас от того, что снаружи. Ну хотя бы чуточку защищает. Какую-то часть времени.

Что еще ей нужно?

Ах да – не свихнуться.

Она наполовину решила третью судоку, когда услышала тихий звон бьющегося окна в дальней части дома.