Текст книги "Американский пирог"

Автор книги: Майкл Уэст

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц)

– Положим, отнюдь не всегда, – возразила я.

– Возможно. – Она рассмеялась. – Но мне этого не хватает. Мне нужны и подруги, и любовники и совершенно не нужна дурная слава, летящая впереди меня. Господи, вот бы переселиться сюда! В Таллуле я для всех прожженная вертихвостка, а здесь – внучатая племянница Хэтти. У меня бы появился второй шанс.

– Что ж, это ранчо будет ждать тебя, – ответила я, но в глубине души понадеялась, что она не станет переезжать. Родня должна держаться вместе или, по крайней мере, не слишком далеко друг от друга. Калифорния уже украла у меня Фредди. Говорят, этот штат рассечен каким-то разломом, который все ширится, но я-то считаю, что главная беда тех мест – перенаселенность. В конце концов земля провалится под тяжестью тамошних толп. Мне понятно, почему людям нравятся жить в такой тесноте: надеются, что так легче избежать невзгод. Но я-то знаю: куда бы ты ни спрятался, прошлое все равно тебя настигнет. И как ни старайся, от судьбы не убежать.

ДЖО-НЕЛЛ

Валяться в больнице оказалось сущей пыткой. Медсестер там было настолько больше, чем врачей, что сами понимаете, кто мной командовал. Уж конечно не врач-ортопед! Нет, всем заправляла его треклятая медсестра, которая целыми днями мечтала удрать домой, сунуть свои больные ножки в таз с водой и смотреть «Доктор Куинн, женщина-врач». У меня же телевизора не было, и оставалось лишь думать; от этих постоянных раздумий у меня уже крыша поехала.

Очнувшись, я и понятия не имела, на каком я свете, и мечтала лишь поглазеть на пациентов в домашних халатиках. Но доктор сказал, что у меня сломаны сустав и нога. Кроме шуток, богом клянусь! Вдобавок здешние умники взрезали меня, точно спелый арбуз, выскребли часть потрохов, напихали в брюхо ниток и всяких железок да еще впаяли искусственный сустав, сварганенный из материала для сковородных покрытий. В общем, сделали из меня монстриху вроде миссис Франкенштейн.

– А шрам на бедре так и останется? – спросила я доктора.

–  Шрам? – он заморгал своими бледно-карими глазами с малюсенькими, как у наркоманов, зрачками. – Хорошо, если вы не будете хромать. Но при вашем-то обаянии шрамик не проблема.

–  Обонянии? – ослышалась я. – То есть эти чертовы швы еще и воняют?!

Он откинул голову и рассмеялся.

– Что ж, настроение у вас боевое, – заключил он. – И это чудесно – тем быстрее вы поправитесь!

– А какие-нибудь развлечения здесь есть? – заулыбалась я. Надо сказать, что, когда я улыбаюсь, на щеках у меня появляются совершенно неотразимые ямочки – такие глубокие, что в них помещаются пальцы моих кавалеров.

– Есть кое-что, – его рука задержалась на моем плече. – В прошлом году я был заведующим и позаботился об этом.

– Нельзя ли тогда принести мне телевизор? Видите ли, тут малость скучновато, и я бы с радостью посмотрела «Телемагазин». Или скажем, кабельное телевидение.

– Надо чуток подождать, – ответил он, убирая руку. – Чуть-чуть.

Я не поняла, о чем он: о телевизоре или кое о чем другом. Выходя из комнаты, он старательно втягивал живот. Но условия были хуже некуда: реанимация – это вам не любовное гнездышко. Вокруг меня понаставили каких-то кретинских аппаратов, без ведома которых я и пукнуть не могла. Ко мне подключили кардиомонитор, который показывал работу сердца или, как выражались сестры, «желудочковый комплекс». Вот бестолочи, желудок-то тут причем?! В мои вены постоянно лилась какая-то бесцветная жидкость, а между ног мне засунули катетер, который высасывал горячую мочу прямо из пузыря и перегонял ее янтарные струи в прозрачный пластиковый мешок. Мешок же был вывешен для всеобщего обозрения на моей железной кровати. Рядом с палатой стоял ярко-красный шкафчик, в котором держали «реанимационный набор»: шприцы, адреналин и похожие на утюги электроды, которыми в случае чего сердце можно подзарядить, как севшую батарейку. Каждое дежурство сестры пересчитывали склянки и проверяли напряжение, внося все результаты в журнал. По их словам, так заведено, чтоб не крали морфий.

Медсестры бесцеремонно вламывались в мою палату и то и дело требовали, чтобы я ворочалась, кашляла и делала глубокий вдох. Они даже заставили меня встать.

– Но у меня же сломан сустав, – верещала я. – Да отцепитесь вы от меня, пиявки!

– Что ж, долежитесь до болезни вен, – усмехнулся медбрат по имени Дуэйн, тощий, женоподобный юнец. Такие меня не заводят.

– Ты, кажется, что-то вякнул про венболезни?! – я сжала кулак и смерила его взглядом.

– Держите-ка, – он сунул мне в руки какую-то пластмассовую штуковину, – это стимулирующий спирометр. Дышите в него, стараясь, чтобы шарик долетал до самого верха.

– Да на фига мне это? – огрызнулась я, оттолкнув его приборчик.

– Что ж, допрыгаетесь до спадения легкого, – квохча, словно курица, он прогуливался вокруг моей кровати и оглядывал блестящие приспособления, словно это были медовые пряники.

– Поцелуй меня в задницу!

– Только если дунете в спирометр. – И он, виляя задом, вышел из палаты.

Я тут же пожалела о его уходе. Делать мне было абсолютно нечего: я целыми сутками лежала, как бревно, и, лишь когда медсестры приносили судно, слегка приподнималась, держась за спинку кровати. Они называли меня «неконтактной пациенткой», потому что на их просьбы поупражнять больную ногу я начинала орать как резаная. Я умоляла их оставить меня в покое, дать отдохнуть и собраться с мыслями.

– Было бы с чем собираться! – хмыкнула одна язва.

Дуэйн сказал, что, будь я котлетой, подрумянилась бы лишь с одного бочка, а будь я булочкой – и вовсе бы обуглилась. Самой же себе я казалась говядиной в маринаде, и от этого мне хотелось плакать. Я старалась даже не думать о том, как выгляжу. Медсестры говорили, что это поза «на груди с супинированной конечностью», то есть ногой – кверху, лицом – в подушку. В общем, раскорячка гаже некуда.

Все это меня просто доконало, и я вовсе не радовалась, что прикована к постели, а стало быть, попала в ту единственную ситуацию, когда можно устроить старомодный «прием у парадной постели». Минерва мне рассказывала, что в стародавние времена дамы такое устраивали. Теперь мне было до слез обидно: всю жизнь я надеялась, что если уж будет у меня такой прием, то я проведу его с настоящим шиком. Желательно в большой кровати с балдахином на четырех столбах, тюлевой сеткой от москитов и горами кружевных подушек. На мой взгляд, как для секса, так и для бурной истерики лучше всего подходят именно старинные кровати. Антикварную мебель делали настоящие мужики, стремившиеся соблазнять женщин. И по-моему, это просто изумительно. Когда мужик вбухал столько сил, чтобы вырезать на твоей кровати сердечки или побеги риса, не ублажить его по полной программе просто преступление!

Но вместо подобающего ложа подо мной была скрипучая железяка, управляемая моторчиками. Любой желающий мог скрутить меня в бараний рог да так и оставить, словно жемчужину в тесной ракушке. С больничной жизнью меня примиряли только симпатичные доктора и, главное, сплетни. Больница – настоящий инкубатор скандалов, извращений и правонарушений. Просто удивительно, сколько всего там узнаешь, если даешь себе труд прислушаться. Все последние сорок восемь часов, несмотря на «критическое состояние», я держала ушки на макушке и узнала о своих целителях даже больше, чем хотелось бы. У моего ортопеда, доктора Грэнстеда, была куча степеней, жена, две дочери и кондоминиум в Хилтон-Хед. Он ходил в пресвитерианскую церковь и играл в гольф каждый четверг – по две партии со своей женой. Моя дневная сиделка, Дженис, была влюблена в доктора Грэнстеда: и по нему же, к моему огорчению, страдал Дуэйн.

У самого Дуэйна была пятнистая собачка по кличке Тефтелька, которая, как уверял ее хозяин, умеет делать обратное сальто. Другой медбрат, Ронни, был разведен, но совершенно не привлекателен. «Зануда натурал», называл его Дуэйн. Каждые выходные он ездил за город и делал ставки на футбольных матчах в колледже (его брат был неудачливым букмекером). Он встречался с разведенной пульмонологиней по имени Джуди Сью Дженкинс, тридцатидвухлетней женщиной с ребенком.

Когда сестры не отвлекали меня, я могла вволю слушать операторов, выкликавших докторов, администраторов и уборщиц. Их голоса неслись из-под потолка с завидной регулярностью. И стоило мне раскусить шифры, как все заведение оказалось как на ладони. «Экстренный вызов» означал «беги со всех ног!», а «синий сигнал» сообщал, что кто-то помер. Если же вызывали на «уборку», это, как правило, подразумевало, что кто-то блеванул прямо на пол.

Так же регулярно возникали голоса Минервы и Элинор. Почти каждый час они заявлялись в мою холодную белую палату и становились у постели. Минерва мне фактически как мать. Иногда мне снилось, что она умерла, а раз привиделось, что она превратилась в репку, и я проснулась в истерике. Я так ревела, что потом пришлось прикладывать к опухшим векам ломтики огурца.

– Джо-Нелл, может, принести тебе покушать? – У нее, разумеется, просто руки чесались притащить мне пирог или, может быть, пирожное со сливками, но это было бы против правил.

– В закусочной все в порядке, – рассказывала Элинор. – Я плачу одной старушке, чтоб она присматривала за кассой. Эрлин Уофорд, помнишь ее? Она еще работала в «Кей-Марте»? Вдова Билли Уофорда?

– Про цветы, про цветы расскажи! – торопила Минерва.

– Да, цветы шикарные. – Элинор аж руками всплеснула. – И их так много!

– Прям хоть магазин открывай! – кивала Минерва.

– Сестры запрещают их сюда приносить, так что мы все отсылаем домой, – пояснила Элинор.

– Но от кого они? – спросила я у нее.

– От всех твоих прежних ухажеров.

– Даже из ресторана «Старлайт» прислали корзину хризантем, – объявила Минерва.

– Ага, вос-хи-ти-тельную. Она утыкана такими изогнутыми леденцами. – Элинор согнула палец. – А на ленте золотыми блестками выведено «Пососи нас». Ну правда ведь здорово?

– Потрясающе, – ответила я и на минутку прикрыла глаза.

– А про Фредди слыхала? – спросила Элинор. – Она уже едет в Теннесси.

– То есть ради меня она бросила своих китов?! – заржала я. – Видать, я все же при смерти.

– Недавно мы так и думали, – хмыкнула Элинор.

Я уставилась в потолок. Сейчас она снова затянет про региональную преступность, постепенно переходя к национальной и мировой. Преступность – ее увлечение, наравне с телесериалами. Она смотрит канал «Дискавери» в надежде стать образованней, но вместо этого становится лишь более нервной. Все твердит, что ледники тают, река Колорадо мелеет, а африканских слонов безжалостно истребляют ради их собственной кости. Короче говоря, планета вот-вот покатится ко всем чертям. Я посоветовала ей не смотреть «Дискавери», раз уж ее это так сильно трогает. «Но там великолепные передачи, – обиделась она, – как „Первые поцелуи“, но только про животных. Кто за кем охотится, кто бесится, кто на грани вымирания, а кто хорош как никогда».

– Что-то спать хочется, – простонала я, заводя глаза и складывая руки на груди, словно меня укусил какой-то таинственный ядовитый паук и жить мне остается лишь считанные часы. С огромным облегчением я услышала, как Дуэйн объявил, что время посещения истекло.

– Как, уже? – огорчилась Минерва, складывая свое вязание.

– Ну можно еще пару минут? – просила Элинор.

– Извините, – отрезал Дуэйн, – правила для всех одинаковы.

– Пока, сестренка, – вздохнула Элинор, – сладких тебе снов. А если твой кардиомонитор вдруг перестанет пикать, срочно зови сестер.

– Так она и сделает, – кивал Дуэйн, выставляя их за двери.

– Кажется, скоро обход того симпатичного доктора, – бросила я.

– Которого? – Дуэйн удивленно поднял брови. – Доктора Грэнстеда или доктора Ламберта?

– Ламберта, – ответила я.

– Ах, этого, – хмыкнул Дуэйн. – Забудьте о нем. Он всего год как женился.

– Отлично, – усмехнулась я. – Объезженная лошадка.

– Но он обожает свою жену.

– Тем лучше. К чему мне легкая добыча?

– Милая, думайте о себе, а не о женатых врачах. – Он суетился вокруг моей кровати, подтыкая одеяло и поправляя аппаратуру. Затем он сунул мне в рот градусник. – Слышал, вам прислали интересную корзинку, красавица.

– Не будь я по уши в бинтах, – пробубнила я, стараясь не выронить градусник и потрясая кулаком, – так бы тебе заехала этой самой корзинкой!

– Да, милая, – улыбнулся он, – по самые уши – и не только в бинтах! А то бы я и правда напугался.

ФРЕДДИ

Мой самолет прибыл в Нашвилл в воскресенье утром. Закинув свой полотняный мешок на плечо, я уныло побрела по холодному тоннелю. Я ехала почти налегке: у меня не особенно много вещей, и все они совершенно не подходят для Теннесси – шорты, купальники, обрезанные джинсы. Правда, я брала в Тихуану батиковую шаль на случай холодных и ветреных ночей в пустыне, но шаль так и осталась на стуле в отеле.

Выйдя в терминал, я поежилась. Тусклый зимний свет словно нехотя струился на ряды пустых кресел, выкрашенных синей краской. Терминал был почти пуст. «Что за странное слово, – подумала я, – „терминал“. И совершенно неподходящее: сразу напоминает о смертельно больных. Но ведь не все же спешат на похороны, кто-то просто собирается в путешествие. Почему бы не назвать этот огромный стеклянный холл просто вестибюлем?»

Указатели вывели меня к эскалатору, и неподалеку от выдачи багажа я отыскала справочное бюро. Девушка у окошка объяснила мне, как пройти к «такси-лимузинам» – заурядной транспортной конторе, укомплектованной микроавтобусами «крайслер». Я купила билет и потащилась вдоль вереницы припаркованных на стоянке автобусов, разыскивая тот, что идет к Таллуле. Машин там было около сотни, а моя оказалась предпоследней. Не говоря ни слова, водитель взял мой мешок и запихнул его в невероятно маленький багажный отсек. Я залезла внутрь и пробралась в третий ряд мимо двух потрепанных бизнесменов, уткнувшихся в «Уолл-стрит джорнал», и двух загорелых женщин, блондинки и брюнетки. Эти были увешаны золотыми побрякушками – серьгами, браслетами и ажурными ожерельями. Они обсуждали игорные дома во Фрипорте и их отвратительных завсегдатаев. Блондинка обернулась ко мне и просияла. Ярко-белые тени на ее веках напоминали оправу очков фасона «кошачий глаз».

– Привет, – бодро начала она, откидывая челку. Вокруг ее темных глаз виднелась черная подводка. – Возвращаетесь из отпуска?

«Из отпуска?» – подумала я. Строго говоря, я не была в отпуске ни разу в жизни; но на сей раз моя нормальная жизнь словно сама собой отправилась в отпуск. Отпуск получили и мой муж, и моя работа, и бог его знает, чем это кончится. Я понимала, что выгляжу просто дико из-за своей уродливой стрижки, кожаных сандалий, драных джинсов и футболки с надписью «Спасите китов». Словно только что вернулась из дешевенького тура в Панама-Сити, где скоротала неделю в третьесортном мотеле на берегу залива. «Да и не по сезону прикид», – сказала бы Джо-Нелл. Судя по тому, что у всех машин на парковке заиндевели стекла, на улице было по меньшей мере ноль градусов.

– Нет, не из отпуска, – ответила я блондинке и уставилась на свои джинсы. Я всегда умудрялась одеться как-то не к случаю – просто Королева Неуместного Наряда. Если мужчины выряжались в смокинги, я заявлялась в тапочках и хлопковом платьице. Когда меня приглашали на вечеринку у бассейна, я приходила в купальнике, а потом силилась скрыть смущение при виде платьев, шортов, слаксов и полного отсутствия купающихся. Хозяйка начинала суетиться, рассыпаться в извинениях, соглашаться, что употребила неудачное выражение в пригласительном билете. «В смысле „рядомс бассейном“. Но раз уж ты в купальнике, – тараторила она, – обязательно окунись. Не смущайся: никто на тебя не смотрит».

– Дело в том, что я сама из отпуска и подумала, что вы, возможно, тоже. – Блондинка улыбнулась мне, обнажив чуть кривоватые зубы. Она села поудобнее, и в воздухе повеяло ароматом жонкалий и ванили. – Так откуда вы едете?

– С западного побережья. – Я немного поколебалась, не зная, стоит ли выкладывать всю правду. Если эта блондинка, как и многие южанки, обожает трагедии, она будет засыпать меня вопросами до самой Таллулы.

– Правда? – протянула блондинка, поднимая брови. При этом белые ободки на ее веках вытянулись. Она глянула на свою спутницу, пухленькую брюнетку, которая, сощурившись, рассматривала меня. Эта вторая показалась мне чуть более толковой.

– То есть из Калифорнии? – спросила брюнетка.

– Из Нижней Калифорнии, – пояснила я.

– Это такой пляж в Лос-Анджелесе или где-то рядом, верно? – влезла блондинка.

– Нижняя Калифорния в Мексике, – отозвалась я, пытаясь пригладить волосы.

– Ой, вечно я все напутаю, – захихикала блондинка. – А вы случайно не из этих… как их теперь называют?.. Не миссионеры, а как-то… – Она обернулась к подруге: – Как их называют. Бренда?

– Не знаю, – ответила Бренда. – В моей церкви их называют «свидетелями», и они проповедуют аборигенам Ямайки.

Я прекратила теребить волосы и ошарашенно заморгала.

– Кому?! – вырвалось у меня.

– Аборигенам, – повторила Бренда. – Они там, знаете ли, поклоняются черным петухам. Дикари да и только. – Она важно посмотрела на блондинку, а затем снова обернулась ко мне: – Так вы тоже из свидетелей?

– М-м-м, – промычала я. Это слово ассоциировалось у меня лишь с судом и федеральной программой защиты свидетелей. Но потом меня осенило: это же название одной старомодной секты – «свидетели Иеговы». Да, давненько я не была на Юге, стала забывать здешний язык. Живя в Калифорнии, как-то проникаешься чувством, что земли южнее линии Мейсона-Диксона – что-то вроде мифической страны, которая существует лишь в сознании ученых, торговцев сувенирами и древних старух, что до сих пор верят рассказанным им в детстве небылицам. Боже мой, я, видно, совсем сошла с ума.

Я улыбнулась обеим подругам и ответила:

– Нет, я не проповедница. Я собирала фрукты. – Тут я невольно поморщилась. Бизнесмены во втором ряду опустили газеты и уставились на меня. Один из них, обладатель густых усов и пронзительно-голубых глаз, был редкостно красив.

– Фрукты? – переспросила блондинка, чуть наклоняя голову, словно не веря своим ушам.

– О, это так интересно, – сказала брюнетка быстро, с натянутой улыбкой. – Я постоянно покупаю фрукты в «Винн-Дикси», но мне и в голову не приходило, что я когда-нибудь встречусь с настоящим сборщиком.

– И мне не приходило, – пролепетала блондинка, кивая подруге. – Но я всегда говорила: сбор фруктов – достойнейшее занятие. И чрезвычайно нужное. Вот здорово, правда. Бренда?

– О да! Еще бы.

– А какие именно фрукты вы собирали?

– Плоды страстоцвета, – брякнула я.

Бизнесмены в первых рядах заерзали и зашуршали газетами.

– Господи Иисусе, какая диковинка! – выдохнула блондинка, подталкивая локтем соседку. – В «Винн-Дикси» такого не сыщешь, правда, Бренда?

– Да уж, там и петрушка-то не всегда бывает.

– И даже обычная редиска!

– Я вам прямо завидую, – сказала Бренда, поджимая губки, – ведь вам достался самый страстныйфрукт.

– Точно-точно! – закивала блондинка и одарила меня сладчайшей улыбкой. – И, видать, во время сбора отлично загораешь. У вас вот, душечка, просто загляденье, а не загар.

– Профессиональная вредность. – Я глянула на свои голые руки и пожала плечами.

– Восхитительный загар, – твердила Бренда, усиленно кивая, а затем приподняла свою обгоревшую руку. – А я вот обгораю да облезаю, как сухая луковица.

– И я, и я, – вздыхала блондинка. – Зато онався шоколадная, как в рекламе «отпуска на Гавайях».

– Надеюсь только, что это не приведет к раку кожи, – сказала Бренда.

Я знала, что мне следует поблагодарить попутчиц, дать им понять, что я из того же круга и ценю их комплименты. Эту южную особенность я тоже успела забыть: неподготовленному человеку здешняя любезность кажется просто убийственной.

Мое молчание, похоже, обидело подруг. Они раскрыли свои сумочки и сделали вид, будто что-то в них разыскивают. Пока водитель перестраивался в нужный ряд, колеса противно скрипели. За окнами поплыл серый индустриальный пейзаж. Мне казалось, что мы движемся сквозь время, но вперед или назад, я не могла понять. Микроавтобус проехал внутри известняковой гряды, по пещере, с шершавых стен которой свисали прозрачные сосульки. Когда мы подъехали к дамбе Перси-Прист, мне вспомнился наш калифорнийский Дьюи и домик на берегу залива Томалес. Летом он сверкает, словно отполированный металл. С его третьего этажа шаткая лесенка ведет в купол, откуда в ясный день виден мерцающий вдали океан. С расположенного неподалеку побережья Пойнт-Рейс можно наблюдать за китами с середины декабря по конец марта – в то самое время, когда мы бываем в отъезде. По возвращении мы первым делом идем в обсерваторию, спускаясь с горы на несколько сотен ступеней. Порой мы видим китов, мигрирующих на север, а однажды Сэм заметил анчоусов и планктон, двигавшихся в огромном водяном облаке. В течение пяти часов мы наблюдали за тремя китами, которые кормились, снуя вверх и вниз в синих водах.

Внезапно я так затосковала по дому, что едва не расплакалась. В Дьюи сейчас можно ходить в легком свитере: ведь этот городок, считай, антипод юго-восточной части штата Мэн. Я соскучилась по овчаркам, носящимся кругами вокруг ягнят мистера Эспая, по пастбищам, полным сочной травы, и по холмам, похожим на зеленых китов. Мне вспоминались кипарисовые рощицы и перелески из дубов и платанов. Каждый год я обещаю себе вернуться в Дьюи как можно скорее. Сэм скучает по дому не меньше меня. Дважды в неделю мы ездим на Пойнт-Рейс, делая остановку в станционной кофейне, где я съедаю кусок шоколадного торта, он – салат из тофу, а официантка все время разогревает и подливает нам кофе. В этот раз лето обещало быть туманным, с резкими ветрами с Дрейкс-Бич и громким звяканьем буйков. Значит, мы будем нырять за моллюсками, ходить под парусом по заливу, подбирать выброшенную волнами рыбу, перебираться вброд через заполняемые приливами водоемы в Даксберри-Риф, собирать после бури сверкающие агаты и нефриты и устраивать на Лиматур-Бич вегетарианские пикники: пить минеральную воду с черничным соком, есть бутерброды с огурцом, семечками подсолнуха, рубленым цуккини и спаржей и также салат из помидоров под божественной приправой из пряностей, уксуса и оливкового масла.

Я уверена, что характер города определяется местной пищей. Поэтому мне страшно нравится городок, где существуют специальные магазины сыров и рыбы, где прямо на улицах торгуют грушами, брусникой, луком валла-валла, лисичками и яблоками пепин оранж, где в булочных продают слойки и шоколадные круассаны, где в меню кофеен значатся «омлеты с любыми начинками: халапеньо, икрой, авокадо, помидорами и грибами шитаки». Универсам «Ханидью» может похвастаться лакомствами для истинных гурманов: заморскими сырами, всевозможными крекерами, одиннадцатью сортами горчицы, французским хлебом. И все это в городишке с населением чуть более тысячи человек, который примостился на скалистом утесе над самым океаном!

План Дьюи напоминает решетку: пронумерованные улицы идут с севера на юг, параллельно побережью, а те, что обозначены буквами, тянутся с запада на восток. Многие годы это был типичный маленький городок, где не имелось практически ничего, кроме продуктового магазина в здании почты плюс автозаправочной станции и нескольких ранчо. Но в семидесятые здесь зародился туристический бизнес. В городке вдруг выросли гостиница, яхт-клуб, несколько баров и ресторанов. Его близостью к Сан-Франциско прельстилось несколько безрассудно смелых писателей и художников, и вскоре газеты уже окрестили Дьюи «левым берегом Калифорнии». Теперь его засаженный зеленью центр пестреет открытыми кафе и бутиками, торгующими глиняными безделушками, медными флюгерами и акварельными рисунками. Если вы вздумаете сходить в ресторан, вас ждут заведения со всего мира. В «Ше Мадлен» хозяин играет на флейте, «Манкас» славится чешской кухней и камином, в котором потрескивают пахучие сосновые поленья, в гриле «Стинсон-Бич» предлагают блюда пониженной калорийности, а вместо музыки ставят запись лая морских львов.

Мистер Эспай сказал во время нашей первой встречи, что в Дьюи средиземноморский климат. В то время я еще ни разу не бывала в Европе, но и полной невеждой тоже не была – всемирную географию изучала в колледже. Поэтому я спросила, с чем именно он сравнивает: с Испанией, югом Франции, Италией, Грецией, Святой землей или Северной Африкой? Мистер Эспай улыбнулся и сказал, что когда как. После Теннесси Северная Калифорния казалась экзотичным и диковинным краем: слепящее солнце, низкая влажность и каменистые мысы, врезающиеся прямо в море. Вода казалась даже слишком синей, словно небо опрокинулось вниз и заполнило океан до краев. Если не считать городка, обсерватории в Пойнт-Рейс и дороги, петлявшей между ними, это совершенно пустынная местность. Устье залива Томалес считается излюбленным местом нереста большой белой акулы. Еще эти края славятся частыми туманами и ветрами. Сам залив длинный и узкий, а разлом Сан-Андреас врезается в него прямо посередине. Мистер Эспай утверждает, что землю раскалывают суровый климат и землетрясения. Но как бы там ни было, я страшно не люблю покидать наше ранчо – его высокие, поросшие травой холмы, на которых пасутся стада овец, и гладкий как зеркало залив. Я знаю, что болтаю обо всем этом уже слишком долго, но я просто без ума от Запада. Пускай я родилась и выросла в Теннесси, все равно считаю себя калифорнийкой до мозга костей.

Я открыла глаза и снова увидела унылый индустриальный пейзаж. Микроавтобус пронесся мимо вереницы кирпичных домиков, защищенных от шоссе высокой металлической сеткой. Я стала разглядывать затылки своих спутниц. Обе они были вкрадчиво-вежливы, а я просто ненавижу фальшь. Блондинка, видимо, почувствовала мой взгляд: она слегка обернулась и снова заулыбалась, от чего в уголках ее глаз появились морщинки.

– Ваше лицо мне как будто знакомо. Может быть, мы где-то встречались?

– Нет, – отрезала я и закрыла глаза. По здешним понятиям, я вела себя просто грубо, но слишком устала для любезностей. Понятия не имею, зачем я наврала им про фрукты, вероятно, просто чтобы не рассказывать часами про китов, Джо-Нелл и ее автокатастрофу. К тому же я твердо считала, что моя сестра уже мертва. На мой взгляд, «фольксваген», должно быть, здорово искорежило при столкновении с поездом.

Когда мы проехали поворот на Хермитидж, я свернулась клубочком и притворилась спящей, положив голову на руку, как на подушку. Мои соседки принялись болтать о своей обгоревшей коже, деньгах, проигранных в казино, и сувенирах, которые они, к сожалению, не успели накупить. Водитель, повозившись с радиоприемником, поймал волну центрального радио Теннесси.

– Никто не возражает против ток-шоу? – спросил он, глянув в зеркало заднего вида.

– Что вы, что вы! – замахала рукой Бренда. – Включайте, разумеется.

– Мы с радостью послушаем, – поддакнула блондинка.

Бизнесмены переглянулись и только пожали плечами. Из приемника раздался мягкий мужской голос.

– Я, ведущий Эдди Дагган, с нетерпением жду ваших звонков. Сегодняшняя тема – землетрясения вообще и в частности разлом в Нью-Мадриде.

Вскоре позвонила какая-то шепелявая старушка и тут же стала жаловаться.

– Офточертели уже эти предфказания, – шамкала она, – целыми днями только и флышу, што о разных нефчафтиях да катафтрофах. На профлой неделе ты ффе твердил про круги на полях и про прифельцев, а до того – про озон. Я от этого профто ффя издергалафь. Пофлушай фам фебя, Эдди. То ты говоришь, что на юго-вофтоке вот-вот приключитфя землетряфение, то – еще какую-то чепуху.

– Но, мэм, я только хотел сказать…

– Не фмей перебивать меня, юноша! Я лишь желаю знать, нагрянет ли землетряфение в Нашвилл на моем веку. Вот и ффе. Потому что мне уже офточертело упаковывать и рафпаковывать чемоданы. Надоело пить «Прозак» и залафать питьевую воду при моих-то фкудных фредфтвах. А твои ток-шоу меня профто замучили. Ну что ты не раффкажешь о фаранче? Нет, тебе бы только болтать про землетряфения, чтоб в разгар рождефтвенфких рафпродаж я и нофу из дома не выфунула. Надоели мне ффе эти бредни, ффе эти полтергейфты и вампиры в центре Нашвилла.

– Мэм! – вставил Эдди Дагган. – Вы закончили?

– Нет! – пожилая дама начинала рыдать, и ее голосок становился все тоньше и тоньше. – И это ффе твоя вина! Ты флышишь меня, Эдди Дагган? Терпеть не моту этих твоих гофтей, которые фулят то одну беду, то другую. Да лучше б я обо ффем этом не знала! Тебе это интерефно, а мне – нет. Из-за тебя мое давление так и фкачет; день за днем ты мучаешь меня, как глаф из Преифподней. Зато теперь моя очередь кое-что тебе фказать: ефли флучитфя землетряфение и мой дом разлетитфя на куфки, то то же фамое будет и ф твоим домом. Я знаю, где ты живешь. И вообще ты профто-напрофто жалкий…

Эдди Дагган отключил ее, и по радиоволнам понеслись долгожданные короткие гудки. После краткой паузы зазвучала реклама пива «Бадвайзер». Водитель на переднем сиденье фыркнул и наклонился к радиоприемнику.

– Вот что, мисс Как-Вас-Там, – сказал он, – раз уж современные передачи вам не по зубам, не слушайте их вовсе!

Я поняла, что заснуть мне не удастся, и стала рассматривать расплывчатые очертания гор, издали напоминавших уходящие в облака ступени. Это были предгорья Аппалачей. Я знала, что Сэм ни за что не сможет жить в таком безводном месте, как Теннесси, даже несмотря на присутствие озера Сентер-Хилл и речки Кейни-Форк. Пресные воды ему не по вкусу. Совсем другое дело океан: соль словно запускает химическую реакцию и делает этого человека дерзким и непредсказуемым. У меня есть фотография, на которой он едет верхом на плавнике шестидесятифутовой китовой акулы. Сэм там кажется кусочком водорослей, прилипшим к хвосту огромного рыбины: размерами акулы почти не уступают рифам, у которых нерестятся. Ему нравится плавать среди хищников. Да и для меня океан – родная стихия, и на мгновение я было разозлилась на Джо-Нелл за то, что она врезалась в этот чертов поезд – за то, что моя привязанность к ней пересилила даже потребность быть в Нижней Калифорнии и присматривать за Сэмом и китами. Что за безрассудство – любить кого-то так сильно?! Похоже, семейные узы – сила помогущественней земного притяжения.