Текст книги "Американский пирог"

Автор книги: Майкл Уэст

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц)

МИНЕРВА ПРЭЙ

Не прошло и шести часов после первой операции, как Джо-Нелл уже покатили на вторую – удалять селезенку. Доктора сказали, что это большой риск. Я сидела в холле и, глядя в узкое окошко, обращала к небу свои молитвы. Элинор все на свете проворонила: она уснула прямо в темно-бордовом пластиковом кресле. Голова у бедняжки запрокинулась, и она сразу стала похожа на своего отца и всех прочих Мак-Брумов. Подбородки у них были крутые, но носы и скулы выдавали слабину. Вот и у Элинор характер не без слабостей. Она и всегда-то была нервной девчушкой, а после смерти Руфи и вовсе расклеилась, словно все время ждала какой-то новой напасти. Недавно я подметила, что она никуда не ездит одна. Я, конечно, ни словом об этом не обмолвилась, а просто стала наблюдать. По-моему, если б не закусочная, то она бы день-деньской сидела дома, на Ривер-стрит. По выходным она все смотрит телевизор: передачи для кулинарок по каналу «Дискавери», «Стиль жизни от Марты Стюарт» и сериал «Дерзкие и красивые». Потом она прерывается на обед, перехватывает сэндвич с майонезом и бежит смотреть «Живем только раз». А там уже до самого вечера что-то стряпает и вклеивает вырезки в свой альбом. И все это время – нет, вы только подумайте! – она расхаживает в ночной рубашке. Ног она по выходным не бреет, так что они зарастают густой-прегустой щетиной.

Уж как я за нее переживаю! Однажды, в программе «Доброе утро, Америка!», какая-то докторша рассказала, что есть такая болезнь – ангорафобия.Я-то сперва решило, что это когда боишься шерстяных фуфаек, но докторша пояснила, что это хворь, при которой боязно выйти из дому. Вначале больные еще нет-нет да выходят, но потом становятся сущими затворниками. Некоторые не ступят за порог, даже если начнется пожар!

Я тогда так перепугалась за Элинор, что выдумала целый план: упросила ее отвезти меня в клуб пенсионеров и заставила поиграть с нами в «угадайку» и «холодно-горячо». А после игр взяла да и объявила старушкам, что мы с Элинор едем на распродажу в универмаг «Биг лоте». «Кто с нами?» – спросила я их. Элинор – добрая девочка и не стала огорчать бедных старух. Вот так-то все и началось. Теперь она повсюду таскает за собой пару-тройку вдовиц. По вечерам в воскресенье, закрыв закусочную, мы садимся в наш фургон, и Элинор везет нас со старушками куда угодно, лишь бы в черте города. Выехать за город она никогда не соглашается.

Прошло уже немало времени, когда один из докторов – фамилию я не разобрала – отвел меня в палату. На нем была зеленая шапочка, из-под которой топорщились рыжие волосы, а на груди болталась бумажная маска. Я старалась прочесть что-нибудь по его лицу. Уголки рта у него были опущены, а лоб – весь в морщинах: такое выражение лица бывает у водопроводчика, когда он говорит вам, что корни деревьев вросли в водопроводные трубы и спиливать их уже поздно.

– Ей удалили селезенку, – произнес доктор. – Но в остальном все в полном порядке.

– Она жива? – Я ухватила его за локоть.

– Да. – Он похлопал меня по руке. – Она сильная девушка.

– Когда я смогу ее видеть?

– Да хоть сейчас. – Он указал мне на двери, над которыми было написано «Реанимация». И я пошла одна, решив, что Элинор будить ни к чему. Я постучалась, и какой-то медбрат отвел меня в крошечную комнатку со стеклянными стенами. Джо-Нелл спала, утыканная со всех сторон какими-то трубочками. На животе у нее была широкая, но очень тонкая повязка в буровато-красных пятнах. Сама Джо-Нелл была белее простыни, словно вместо крови ей в жилы напустили отбеливатель. Даже не верилось, что живая девочка может быть такой белой.

– Простите, она еще не отошла от наркоза, – сказал мне медбрат.

– Не извиняйся, миленький, это не твоя вина, – ответила я ему, а про себя подумала, что вина-то моя и ничья больше.

ФРЕДДИ

На восходе я вылетела в Ла-Пас с пилотом, проводившим перепись китов. Самолет оказался крохотной двухмоторной развалюхой, которая скорее походила на москита, чем на аэроплан. Одно крыло было залатано чем-то подозрительно похожим на фольгу. Хотя мне и самой периодически приходилось проводить переписи, я терпеть не могла летать на маленьких самолетах. Вместе с тем время на панику вышло: этот был самый быстрый способ выбраться из Нижней Калифорнии. Вообще, из всех неприятностей я выбираюсь так же быстро, как из неудачных отелей. В свое время я удрала в Калифорнию, чтобы оправиться от двойного краха – карьеры и помолвки; теперь же, на пути домой, мне стало казаться, что я убегала тогда от чего-то другого – от своего странного и несчастливого детства на Юге.

Подойдя к грязной взлетной полосе, я стала на цыпочки и обняла Сэма. Мы едва не столкнулись носами. Он высунул язык и слизнул слезинку с моей щеки.

– Я буду скучать, – сказал он.

– Тогда поезжай со мной, – ответила я, хотя знала, что уговаривать бесполезно: он не бросит китов. Мысль, что он останется с Ниной, наполняла меня первобытным ужасом.

– Не могу. – Сэм пожал плечами.

– Даже на пару дней? – спросила я и про себя прибавила: «Даже если случилась беда?»

– Не могу.

– Да, знаю. – Я приподнялась и поцеловала его на прощание. – Береги себя.

– Постараюсь.

Я побежала к самолету и невольно задумалась, за кого из нас боюсь – за себя, за Сэма или, может быть, за обоих сразу? Мою сестру только что сбил поезд, а у меня не было ни единого дурного предчувствия. И видимо, у Элинор тоже. Неужели семейное проклятие снова начинает действовать? Минерва всегда уверяла, что наш род проклят…

Забравшись в самолет, я глянула на пилота, пытаясь оценить его стаж. Он зажал в зубах малюсенький фонарик и светил им на панель управления. Бормоча экспрессивные испанские ругательства, он все жал на какие-то кнопки и переключатели. А когда вздохнул, меня обдало густым запахом перегара (по крайней мере, я надеялась, что это перегар, а не запах свежего виски). Прожекторы самолета вспыхнули и озарили двух койотов, притаившихся за кустом. В их глазах полыхнули красные огоньки, а затем они развернулись и ускакали в пустыню. Перед нами лежала мощеная взлетная полоса, со всех сторон окруженная вязкой грязью. Пропеллеры фыркнули и начали вращаться.

– Готовы? – спросил пилот, и я кивнула.

На нем была белая рубашка с короткими рукавами и черная с золотом безрукавка. По виду он скорее напоминал метрдотеля: «Подождите, сеньорита, сейчас подойдет ваш официант. Что пожелаете: „Маргариту“, сангрию, текилу или наш фирменный напиток – „Крушение в пустыне“?» Нет, все было бы ничего, не боли у меня так голова. Прямо перед пилотом мигал огонек, а на табло бешено вращалась какая-то стрелка. Пропеллеры снова фыркнули и завертелись, как бобины на старом «Зингере». Я представила, как пилот выжимает педаль, запуская стрелку все быстрее и быстрее. Когда самолет тронулся с места, я невольно откинулась назад. Машина поскакала по полосе на своих видавших виды колесах, постепенно набирая скорость, причем каждый камешек или выбоина отзывались неприятным дребезжанием во всем корпусе. Пилот чертыхался то по-английски, то по-испански и дергал переключатели. В конце грязной полосы гремящий и подрагивающий самолет оторвался-таки от земли, прибив к ней слои креозота.

Едва мы поднялись в воздух, как пилот перестал ругаться. Лицо его стало серьезным, и он принялся за какие-то хитрые маневры с инструментами. Я прижалась к своему окну, и на толстом стекле образовалось влажное пятнышко. Глянув вниз, я увидела Сэма, взятый напрокат джип и бескрайние просторы пустыни. Небо затянулось лиловыми тучами, а гряды дюн приобрели оттенок сырого цемента. Я с ужасом подумала, что солнце вот-вот взойдет и для Сэма наступит долгий и одинокий мексиканский день. Самолет накренился, и я увидела голубую гладь лагуны Маньюала, незаметно переходившей в Тихий океан. Затем самолет качнуло в другую сторону, к востоку, в сторону соляных равнин. Пока мы петляли над пустыней, из-за облаков стали пробиваться первые лучи. Где-то к северу от нас Америка уже просыпалась и приступала к утреннему кофе и к чтению воскресных газет. В самых разных временных зонах люди уплетали круассаны и печенье, а кое-кто готовился нежиться в постели до полудня, в то время как я летела навстречу полному хаосу. У меня было мрачное чувство, что я уже никогда не увижу этих мест, что я навеки теряю Сэма, полуостров Нижная Калифорния и китов и что для семейства ясновидящих я просто позор. За всю жизнь ни разу не почувствовала приближения беды.

– Может, пропустим по стаканчику в Ла-Пасе? – Пилот с трудом перекрикивал рев мотора и, щурясь, поглядывал на меня.

– Что-что? – откликнулась я, притворяясь, что не расслышала.

Нет, с этим человеком я ничего не хотела «пропускать», мне бы добраться живой до Ла-Паса. Я задумалась, как бы ответить, чтобы он не обиделся. Если я соглашусь, он, вероятно, неправильно поймет и решит, что понравился мне. А после наверняка не обратит внимания на индикатор горючего или на какой-нибудь сигнальный огонек. С другой стороны, если я откажу ему, он расстроится и погубит нас обоих с горя. Мне представлялось, как он в любом случае забывает про кнопки и индикаторы, самолет пролетает мимо аэродрома и тонет где-то на границе моря Кортеса и Тихого океана.

– Наверное, не стоит, – прокричала я, старясь выглядеть как можно невиннее.

– Нет? – Он приподнял брови. – А по мне, вам отнюдь не повредит. Вы ведь такая бледная, сеньорита.

– Неудивительно. Моя сестра сейчас при смерти, – закричала я и через пару секунд прибавила: – Ее сбило поездом.

–  Tren? – Он захлопал глазами и наскоро перекрестился.

– Возможно, я спешу на ее похороны, – пробормотала я.

Тут он энергично затряс головой, словно требуя, чтоб я замолчала. Хотя мы летели на юг, я думала о краях, остававшихся за спиной, о Калифорнии. На севере, у самого устья реки Колорадо, начинался разлом Сан-Андреас, дно которого лежало ниже уровня моря Кортеса. Изломанные очертания этого разлома знакомы любому обитателю западного побережья. Залив Томалес, ставший мне таким родным, возник, вероятно, в результате землетрясения. Элинор называет Калифорнию родиной катастроф, но я-то считаю, что это Теннесси – «страна несчастий». На мою долю там выпало немало бед.

На западном берегу мне как-то легче. Наш Дьюи – провинциальный, но вовсе не глухой городок. В некотором смысле он напоминает мой родной город в Теннесси, только тут океан, а там – старомодные суеверия. Мое любимое место в Дьюи – белоснежный продовольственный магазин «Ханидью», что в одном здании с автозаправкой. На скамеечке перед ним вечно дремлет унылый блохастый пес. В «Ханидью» можно найти такие божественные лакомства, как паштет из куриной печени, каперсы, уксус на малине и тимьяне и свежий ржаной хлеб.

А в Таллуле не сыскать даже фигурного печенья, если, конечно, там не произошло каких-то радикальных перемен. Я всегда говорила, что жизнь в тамошней глуши подготовила меня к Нижней Калифорнии и атмосфере третьего мира. Каждый год, когда мы приезжаем в Мексику, Сэм ставит нашу лодку в док для промысловых судов. На каждом шагу тут мешают ограничения правительства, и к тому же на лодке крайне трудно проплыть в лагуну, так как вход туда блокирует огромная песчаная насыпь. Все вылазки должны быть четко приурочены к ветрам и приливам. Сэм – один из немногих ученых, которых пускают в этот док, и то благодаря его таланту механика. Однажды он починил мотор рыболовного катера при помощи скрепки для бумаг, чем снискал глубокое уважение его хозяина; в другой раз нашел сломанный шарикоподшипник в распределителе зажигания. Он настрогал щепок перочинным ножиком и с помощью лески как-то прикрепил их к подшипнику, чтобы тот передавал давление во все стороны.

Я попыталась жить на лодке, но мне тут же стало не хватать вещей, о которых обычно я и не вспоминаю, например водопровода и романов восемнадцатого века. В доке воняло креветками и бензином. На огромном крюке возле помпы фирмы «Пемекс» висели вниз головами туши песчаных акул, а их алые кишки поблескивали на полу. Как-то раз, побежав за Сэмом через док, я поскользнулась на их крови, упала и заработала кучу синяков. В тот же вечер Сэм подыскал нам убогую комнатушку в мотеле на Маларримо-Бич. По ее кафельному полу скользили водяные клопы, а стены были выкрашены высохшей зеленой краской, ошметки которой осыпались на нас всю ночь. Проснулась я вся в зеленых хлопьях; особенно много их прилипло к волосам, подмышкам и подколенным ямкам. Матрас, на котором мы спали, скрипел всякий раз, как я поворачивалась. Утром на нашем колченогом столике красовались дымящаяся тарелка, чайник, коробка чая и пакетик фисташек – подарок от заботливой администрации. В квадратной стеклянной пепельнице кто-то забыл розовые скорлупки.

К несчастью, наш матрас оказался настоящим рассадником вшей. Проснувшись, мы стали исступленно чесаться обо все подряд: в ход шли зубочистки, скорлупки от фисташек и даже бугристые зеленые стены. Сэм порылся в рюкзаке и выудил оттуда бутылку лекарственного лосьона «Квелл». Мы принялись натираться этой жемчужной жидкостью, а Сэм убеждал меня, что могло бы быть и похуже. Живи мы в прошлом веке, до изобретения «Квелла», исчесали бы себя до полусмерти. А будь у нас другая специальность, скажем орнитология, нас бы либо пожрали каннибалы, либо скосила тропическая лихорадка, что свирепствует в Новой Гвинее – излюбленном месте гнездовья больших и малых райских птиц. Педикулез, уверял он, это всего лишь милое приключение.

Тут самолет попал в воздушную яму и нырнул на несколько футов вниз. Я взвизгнула, а пилот покосился на меня, приподняв мохнатые брови.

– Я не боюсь, – крикнула я, но при этом так ухватилась за рваную виниловую обивку сиденья, что он рассмеялся.

Теперь мы летели над пустыней, и даже в сумеречном освещении самолет отбрасывал тень на пересохшие речные русла, поросшие болотной травой и усеянные валунами. Если мы упадем и не разобьемся насмерть (что маловероятно), нам будет даже негде укрыться. Я представила себе самолет, весь искореженный и дымящийся, и пилота, бегающего вокруг него кругами, как койот. Прикрыв глаза, я стала думать об отце Сэма, мистере Эспае, о том, как он считает овец; как Дейзи, его австралийская овчарка, носится вокруг стада широкими кругами и кусает овец за ноги. Затем я подумала об Элинор, которая уже, наверное, готовится к самому худшему и собирает для похорон серебряные сережки Джо-Нелл, ее черное платье и белые кружевные перчатки. И наконец, промелькнула мысль о Сэме, который мчится в отель «Мирабель», где поджидает Нина с бутылкой текилы в руках и развратных бикини на бедрах.

Самолет угодил еще в одну воздушную яму, и глаза мои невольно открылись. Я так сильно вцепилась в сиденье, что продырявила ногтями старенький винил. Трудно сказать, за что я больше ненавидела этот самолет: за хлипкость или за то, что он нес меня в постылое место. Уехав из Теннесси, я постоянно обещала себе никогда не возвращаться туда. Когда сестры и Минерва зазывали меня на Рождество, я отговаривалась работой, уверяя их, что обязана каждую зиму ехать в Нижнюю Калифорнию из-за китов. Отчасти так оно и есть. Но все самое темное и уродливое в моей душе радовалось такому предлогу – экзотичному и загадочному с их точки зрения. Себя же я уверяла, что сотни, а то и тысячи людей уезжают от своих близких и даже не вспоминают о них.

Мне очень хотелось обвинить в своих горестях пилота, но он был ни при чем. В моей разлуке с Сэмом и китами виноват не он, а треклятая авария, в которую угодила моя сестра. Подобные неожиданные повороты происходили в моей жизни не раз; можно сказать, они-то ее и направляли; ведь с Сэмом я встретилась после того, как выкрала злополучные органы из лаборатории.

В тот день, когда меня вышвырнули из медицинского колледжа, я села на поезд и к ужину вернулась в Таллулу. Несмотря на постигший меня позор, родные были в полном восторге от моего приезда. Минерва раскрыла холодильник и извлекла оттуда куриный бульон и шоколадные пирожные с орехами. Джо-Нелл вытащила серебряные приборы с вензелями в виде буквы «П», которые мама унаследовала от своего второго мужа. Элинор приготовила мне мою старую кушетку, застелив ее накрахмаленными кружевными простынями, пахшими лимоном (бабушка перекладывала их саше).

– Не волнуйся. Будешь работать в закусочной, вместе с нами, – утешала Джо-Нелл.

– Я научу тебя печь булочки с повидлом, – вторила ей Элинор.

– Говорят, в телефонной компании набирают работниц, – старалась ободрить меня Минерва.

Я даже не знала, как сказать им о своем отъезде. Начать с того, что я и понятия не имела, куда поеду, а просто точно решила, что здесь мне делать нечего. Я отучилась два года в медицинском колледже, и у меня была степень по химии. Но, поскольку в свое время я твердо решила, что буду врачом, сертификат преподавателя химии я получать не стала. Так что на тот момент, выражаясь языком малышки Джо-Нелл, мои дипломы годились лишь на оклейку сортиров. В тот же вечер я достала атлас мира и открыла карту Соединенных Штатов. Зажмурившись, я ткнула в нее наугад и увидела, что жребий пал на побережье Мендосино, которое обнаружилось в нескольких дюймах над Сан-Франциско. И я решила, что это судьба. Дикий Запад – праотец всех наших легенд, великая американская мечта.

На следующее утро Минерва и сестры толпились на крыльце и наблюдали, как я складываю пожитки в старенький отцовский «фольксваген-валиант».

– Минерва, не отпускай ее! – ревела Джо-Нелл, обливаясь слезами.

– Она и не уедет, – цедила Элинор, глядя, как я запихиваю в багажник охапку линялых джинсов, – не тут-то было. Она не решится ехать в одиночку через всю страну.

– А вот и решусь. – Я нагнулась за новой порцией джинсов.

– Хватит набивать эту чертову тачку! Посмотри на меня! – кричала Джо-Нелл.

– Ну что? – повернулась я к ней.

– Совсем еще дитятко, – промолвила Минерва. При этом она обнимала Джо-Нелл, но я-то знала, что слова адресованы мне.

– На дорогах очень опасно, – стращала Элинор. – Что, если машина сломается? Она и так-то на ладан дышит.

– Я не могу здесь остаться.

– Но почему?

Я не ответила, а только нагнулась за кучей поношенных блузок.

– Трусиха! – завопила Элинор.

– Вовсе нет! Ей просто грустно, – огрызнулась Джо-Нелл. Она пулей слетела с крыльца и бросилась мне на шею. – Ну останься! Ну, пожалуйста, останься!

Я высвободилась из ее объятий и мягко отстранилась.

– Да не реви. – Я провела пальцем по ее щеке. – Гляди, уже тушь потекла!

Она рассмеялась и отерла лицо.

– Но я серьезно. Останься!

– Послушай, ну чего вы разгалделись? – Я пожала плечами. – Ведь я вернусь.

– Правда?

– Еще бы.

– Поклянись.

– Клянусь.

Выполнять эту клятву я, естественно, не собиралась. Я планировала ехать и ехать, пока не доберусь до Мендосино или пока не сломается моя машина. И очень скоро я убедилась, насколько Запад не похож на Юг. У тамошних жителей, видимо, даже вкусовые рецепторы устроены иначе. Мне все казалось, что я попала в какую-то другую страну. В обычные сэндвичи с беконом, салатом и томатами там добавляют авокадо, а уху варят густой и невероятно вязкой. В одном из попавшихся мне по пути заведений предлагали салат из лапши и грибов шитаки под соусом васаби с лимоном. В другом кафе на вывеске значилось: «Сосиски под соусом чили – шикарнее вас не кормили!» В «Фог-Сити дайнер» я заказала омлет с халапеньо, авокадо, беконом, сыром «Монтеррей Джек» и сметаной. Мне сразу вспомнилась наша закусочная, где подают лишь булочки с глазурью и повидлом. Иногда, правда, в порыве кулинарного вдохновения сестры добавляют в глазурь шоколада и карамели. В 1979-м в нашем городском кафе появились омлеты, плоские, как камбала, а из добавок в них был лишь сыр чеддер фирмы «Крафт». Если кто-то в Таллуле и догадывался, что это ненастоящие омлеты, то помалкивал об этом. По-видимому, все радовались хотя бы экзотическому названию блюда. И в этом, и во многих других отношениях мне казалось, что я убежала от местечковой ограниченности и собственных глупых ошибок. Если бы побережье Мендосино оказалось похожим на Таллулу, я бы пустилась дальше на север, хоть на Аляску, хоть за Полярный круг.

Переехав мост Золотые Ворота, я свернула на серпантинную дорогу через гору Тамалпайс, с которой долго любовалась заливом. По радио все время крутили «Дикий мир» Кэта Стивенса. День был нежаркий и туманный. Время от времени сквозь просветы в тумане я видела океан. Казалось, что у горизонта вода перегибается и течет на небосвод, отражаясь сама в себе. Ничего подобного я в жизни не видала. Я молила судьбу, чтоб машина сломалась здесь, в округе Марин, но она продолжала упрямо пыхтеть. Пару раз я чуть не разбилась, подъезжая поближе к обочине, чтобы как следует рассмотреть залив и зеленые холмы, сбегающие к самой воде. Сан-Франциско отсюда казался грудой старых обувных коробок с торчащими посреди них небоскребами. Я даже вылезла из «валианта» и попинала его шины, мечтая, чтоб хоть одна из них спустила. Просто так остановиться или вернуться в Сан-Франциско мне даже в голову не приходило. Но машина, упрямо жужжа, преодолевала крутые повороты и юрко проскакивала мимо груженых лесовозов. Я была готова поклясться, что мы дотянем до Спокана, а то и до самой Аляски.

Коробка передач сломалась лишь у национального побережья Пойнт-Рейс. Когда она перестала дымить, я вышла из машины и очутилась в облаке тумана. Сперва я думала, что это просто остатки дыма, но оказалось, что туман пахнет морем. Из-за белой пелены доносилось щебетание птиц и сигналы буйков. Я вскарабкалась на крышу «валианта». С обеих сторон дорога резко исчезала в густой дымке. Я не знала, где нахожусь, но надеялась, что не рядом с каким-нибудь маленьким городком. Ведь в этом случае пришлось бы починить машину и ехать дальше. Городишки вроде Таллулы есть повсюду, но я не собиралась застрять в таком болоте еще раз. Мне просто опротивело жить в крохотном мирке, где твои самые сокровенные тайны становятся известны окружающим чуть ли не раньше, чем тебе самой.

Рядом со мной остановился черный джип, и какой-то парень с рыжеватой гривой, собранной в хвостик, опустил стекло. На бампере джипа красовалась наклейка: «Люблю китов». Я соскользнула с крыши и подошла к машине.

– Любуетесь видом, или вас куда-то подвозят? – спросил он, глянув на мою машину.

– У меня сломалась машина.

– Может, подкинуть куда-нибудь? – Он перегнулся через пассажирское место и открыл мне дверцу.

Я молча уставилась на него, покусывая губу. Хотя Элинор предупреждала меня о калифорнийских психопатах, этот парень казался вполне вменяемым, но, с другой стороны, как знать.

– А тут есть какой-нибудь город? – спросила я, стыдясь своего южного акцента.

– Ага, мы в трех милях от Дьюи. И кстати, я там живу.

Туман рассеивался. Я оглянулась вокруг и увидела зеленую долину, поросшую калифорнийскими лаврами и черничником, среди которого паслись коровы. Высокий утес вдали был все еще окутан облаками. Проследив за моим взглядом, парень пояснил:

– Это гора Виттенберг.

– С горой-то понятно, а вот ты кто такой? – Я прикинулась грубиянкой, чтоб отпугнуть его, если он все-таки псих.

– О, простите. Мое имя – Сэм Эспай. – Он перегнулся через сиденье и протянул мне руку.

– Фредди Мак-Брум. – Мы обменялись рукопожатием. Я села в машину, стараясь не свалить на пол его блокноты и бинокли. Подняв одну из книг, я прочла: «Практическое руководство по океанологии». Так, на скалистом побережье, под которым бурлит кишащий акулами океан и таинственно дремлет разлом Сан-Андреас, я встретила свою судьбу.

Долгое время после переезда в Калифорнию мне было стыдно, словно я бросила Минерву и сестер на произвол судьбы. Я представляла их за домашней работой: как они заполняют квитанции, откладывают куриные косточки для бульона и задыхаются в этом тесном мирке, будто пирожки в полиэтилене. Меня мучало раскаяние, словно мой долг был пластаться вместе с ними в закусочной, а я вместо этого фотографировала китов, плавала на байдарках, ловила форель в Рашен-Ривер, летала в Японию протестовать против истребления китов и ездила в круиз на Галапагосские острова, где на кашалотов не охотятся со времен Чарльза Дарвина. Я не желала жить в Теннесси, но меня очень пугало, что Минерва может упасть на нашей узкой и кривой лестнице, а никто даже не услышит ее криков. Меня тревожило, что Элинор и Джо-Нелл и не думают страховать закусочную и что, сгори она вдруг, останутся без гроша.

Мне все представлялось, как поезд врезается в машину Джо-Нелл. Отделаться одной лишь сломанной ногой было бы просто невероятно. Быть может, доктора еще чего-то не обнаружили: смещений позвонков, переломов черепа и таза, повреждений аорты. Элинор ни о чем таком не упомянула, но, и не будучи патологоанатомом, я хорошо представляла, во что поезд может превратить человеческое тело. В детстве мы с Джо-Нелл клали монетки на рельсы и, спрятавшись в кустах, ждали, пока поезд их расплющит. Меня не покидало чувство, что я еду на похороны, но при этом мне казалось, что это я умерла, а не она. Я не слышала биения собственного сердца; оно казалось холодным, неподвижным и усохшим до размера перечного зерна.