Текст книги "Американский пирог"

Автор книги: Майкл Уэст

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц)

Думать о пришельцах было неприятно. Я включила радио. На канале ретро передавали «Душу в поднебесье». Если бы не аранжировка в стиле шестидесятых, я бы ударилась в панику. А так стала подпевать, постукивая ногтем по рулю. Вообще-то я не из пугливых – все называют меня бой-бабой, – но тут что-то перетрусила. Шоссе казалось пустынным, а до города было еще ехать и ехать. И чего не позвала с собой зеленоглазого ковбоя? Я вспомнила его поцелуй, и по спине побежали мурашки. Да, позвать-то его стоило, вот только пригласить мне его некуда.

Я живу в отчем доме вместе с бабулей и сестрой Элинор, перезрелой старой девой. Моя вторая сестра, Фредди, сбежала в Калифорнию уже восемь лет назад. И ее можно понять! Она первой из Мак-Брумов получила образование – степень бакалавра по химии, плюс два года медицинского института, плюс две степени магистра по океанологии. Она присылала нам фотографии огромного залива и дома из красного дерева, где она живет со своим гениальным мужем. Его полное имя – доктор Сэм Эспай. При этом он не из тех докторов, что имеют право выписать валиум, – это я выяснила очень быстро. Он – ДН. Возможно, это расшифровывается как Дивный-и-Начитанный.

Элинор, как и я, окончила только среднюю школу. Она старше меня на восемь лет, но кажется сверстницей Минервы из-за любви к клубу пенсионеров и прочим стариковским развлечениям. Вечно устраивает у нас дома вечеринки для своих старушенций, когда же я решаю развлечься и приглашаю парней, Элинор жутко расстраивается. (Боится, что они нас обворуют.) Этот юнец из «Старлайта», Джесси, напугал бы ее до смерти, несмотря на то что он явно не бедствует. Ведь сапоги у него из натуральной змеиной кожи, со вставками телячьей, а такие стоят по двести долларов за пару в магазине «Вестерн аутлет», на Большом шоссе, дом двести тридцать один.

Я размышляла о его сапогах и неслась по дороге, зажав «Текиловый рассвет» между ног. Когда машина наскочила на кочку, коктейль пролился мне на джинсы. Прохладные ручейки вмиг добежали до промежности. «Вот ведь черт», – подумала я. Если пятно не высохнет до дома, Элинор объявит, что оно не от выпивки. Хотя ей-то откуда знать про другие варианты – ха! «Не подходи ко мне! – завопит она, тряся руками. – Почем я знаю, что ты подцепила! И даже не ври, что заразилась, сев на общественный стульчак! И что ты все пьянствуешь?! Могла б уже наконец остепениться!»

Черт побери, как будто я не пыталась! Я всегда хотела выйти замуж и нарожать детей. Уютный кирпичный домик с флюгером в виде херувима да небольшой садик с грядками лука и кервеля. А иногда я представляю себе небольшое поместье с чугунными воротами и зелеными теннисными кортами – поверьте, я бы вмиг привыкла к этой роскоши. Сама по себе я не бог весть кто, но при богатом муже тут же приосанилась бы. Стала бы как звезда всей Таллулы Марта Стюарт. Из любви к кулинарии я читаю ее журнал, издеваясь над диковинными изысками. Естественно, будь у меня богатый муж, я бы фаршировала рождественскую индейку высушенными на солнце томатами, трюфелями и свежим розмарином, а может быть, даже кукурузным хлебом и труднопроизносимой просциутто.Приятно представить, как я заказываю этоу мясника. С такой-то кучей денег я могла бы устраивать новогодние вечеринки с шампанским и четырьмя видами икры. На Хэллоуин я бы выставляла тыквы, вырезанные в виде старушечьих физиономий и лиц инопланетян. И ни одно Рождество не обходилось бы без елок, как те, что в отеле «Оприленд», а также без иллюминации из крошечных белых фонариков. Ей-богу, все было бы так стильно, что Марта просто свихнулась бы от зависти.

Но пока что из меня вышла лишь обычная шалава. Мои «биологические часы» тикают пока не так зловеще, как у той же Элинор, но тем не менее заарканивать ковбоев становится все труднее. Шансы обзавестись не то что приличным мужем, но даже ребенком стремительно уменьшаются. Все мужчины в моей жизни либо умирают, либо бросают меня в этой чертовой кондитерской, бок о бок с Элинор. И ведь это даже не кондитерская в полном смысле слова – выведенная огромными красными буквами вывеска гласит: «Булочки Фреда». Так назвал ее мой папаша, Фред Мак-Брум, но, когда я была еще совсем малявкой, он умер – и этим перевернул нашу жизнь вверх дном. Я его совершенно не помню, но Минерва утверждает, что в старые добрые времена кафе «Булочки Фреда» было излюбленным заведением дельцов и адвокатов. Теперь же оно превратилось в занюханную забегаловку, куда разнорабочие и торговцы автозапчастями приходят по утрам за чашкой кофе и булкой с повидлом. У нас нет даже капуччино! Я как-то предлагала ввести ряд инноваций, вроде доски с написанным мелом меню и живых маргариток на столах. Или лихо разрисованной вывески с новым названием: «Американские пирожные: кондитерская и кафе». Я убеждала Элинор, что это привлечет студентов и преподавателей из местного колледжа, не говоря уже о новичках, недавно переехавших в наш город.

– Если это такая замечательная идея, – ответила она, – почему никто другой ее не опробовал?

– Опробовали, – не унималась я, – но в других городах. Мы будем первым заведением в Таллуле, где подают фокаччу.

– Что за неприличное слово… ох уж эти итальяшки!

– Это сорт лепешек, – разозлилась я. – Мы подадим его со свежим базиликом и морской солью. А горгонцолуприготовим в медовом соусе.

– Горгон… что?

– Да сыр такой, итальянский.

– Ехала бы в Италию, раз уж так обожаешь все тамошнее. Конечно же, заморские яства – как раз то, что нужно этому городишке. – Элинор закатила свои светло-желтые глаза. – Да тут и козьего сыра никто не пробовал! А пармезан, все уверены, выпускают исключительно в зеленой упаковке фирмы «Крафт».

– Мы станем просветителями.

– Мы станем банкротами.

– Да нет же. Будем закупаться крупным оптом и останемся в плюсе.

– Тут плохо идут даже самые обычные булочки.

– И как раз потому, что они такие обычные. Господи, Элинор, неужто у тебя совсем нет фантазии?

– Нет, почему же. Вот тебе одна из таких фантазий. – Элинор раскинула свои полные веснушчатые руки. – Вижу пол в виде шахматной доски. Слышна какая-то классическая мелодия. Ах да! Это твой любимец, как его там? Равель.

– Ну-ну, – кивнула я. – Продолжай.

– Вижу меню, длинные и запутанные, как история твоей семейной жизни.

– Понятия не имею, о чем ты, – процедила я, сощурившись. По правде говоря, я столько раз была замужем, что мое полное имя звучит как название адвокатской конторы: Джо-Нелл Мак-Брум Хилл Бейли Джонсон. Во время последнего развода я снова взяла свою девичью фамилию, Мак-Брум, но это не спасло меня от бремени тяжких воспоминаний. Мой первый муж, Бобби Хилл, погиб от несчастного случая: грузовик с арбузами случайно опрокинул все свое содержимое на его красный «мустанг» с откидным верхом. Муж номер два, Эд Бейли, бил меня смертным боем, а номер три, Джорди Джонсон, оказался неисправимым бабником. Теперь же я прошу лишь о крупице внимания! Я мечтаю не о любви, а всего лишь о нормальном парне. Если такие еще существуют, пусть черкнут мне письмецо: Джо-Нелл Мак-Брум, магазин «Булочки Фреда», Таллула, Теннесси. 38502.

«Фольксваген» пыхтел на четвертой скорости, подскакивая на плохо заасфальтированной дороге. Я включила радио, и послышалась глуповатое бормотание «Крэш Тест Даммиз». В свете фар промелькнула ярко-белая надпись «Ж-Д П». Но я слишком много выпила, чтобы понять, что это значит, и продолжила потягивать свой коктейль. Холодная жидкость приятно освежала горло. От моего дыхания в тот момент, наверное, можно было прикурить. Голова снова закружилась, и это напомнило мне о ковбое. На секунду я почувствовала себя счастливой и вообразила, что мое время пришло. При этом я в упор не замечала приближавшихся железнодорожных путей – чудовищная ошибка.

На паровозный гудок я ответила таким же пронзительным визгом. Оба звука завибрировали в воздухе, словно аккорды церковного органа, а затем я увидела поезд. Он был так близко, что я подробно разглядела машиниста: его глаза, огромные, как два сваренных вкрутую яйца, и смятую сигарету в зубах. «Боже мой, – пронеслось у меня в голове. – Он же собьет меня!» Я уронила пластиковый стакан, залив текилой весь перед блузки, а затем что было сил надавила на газ. На миг мне показалось, что я обгоню поезд, но время словно потекло в обратную сторону. С той минуты, как я вышла из бара, мои часы как будто двинулись назад, и теперь время приближалось к нулю. Я схватилась за руль, стараясь свернуть в канаву, но поезд зацепил мое заднее крыло. Вновь послышался гудок. А затем раздался ужасающий скрежет – то ли металла, то ли моих изнемогших от крика голосовых связок. Машина резко опрокинулась, меня припечатало к дверце, и я распласталась по стеклу, словно рыбка по стенке аквариума. Я глянула вниз и увидела насыпь, шпалы и рельсы. Взметнувшееся облако искр мгновенно превратилось в пепел, а визгливый гудок сверлил мне череп, точно электродрель. И я поняла, что сейчас умру.

Вероятно, все случилось в долю секунды, но мне казалось, что это тянется несколько часов. Передние колеса «фольксвагена» соскочили с рельсов и завязли в щебенке, а затем машина перевернулась и кубарем покатилась вниз. Переднюю дверцу тут же сорвало с петель. Я попыталась держаться за руль, но мое тело оказалось слишком тяжелым, и вместе с оторвавшимся рулем я вылетела в холодную тьму. Мне не раз говорили, что при падении с большой высоты, например с небоскреба, сердце останавливается за несколько секунд до удара о землю. Но я падала с железнодорожной насыпи, а не со здания страховой компании в центре Нашвилла. Я ожидала узреть райскую картину: Иисуса, ангелов и огромный сноп света. Но видимо, все это выдумки; смерть и вознесение на небеса ничуть не напоминали выигрыш кругосветного круиза, а вся моя жизнь и не подумала промелькнуть у меня перед глазами. Я увидала лишь ее последние тридцать минут – парня, который остался в «Старлайте». его ладонь на моей ноге, сапог, придерживающий дверь, и стакан коктейля, воздетый к ночному небу, точно жертва богам.

МИНЕРВА ПРЭЙ

Двенадцатичасовой поезд прогремел на всю Таллулу и помешал мне досмотреть очаровательный сон: я подстригала травку в моем садике у Церковного ручья. Во сне я принарядилась в расклешенное платье без рукавов, все бирюзовое и с белыми оборками, самого модного в сорок девятом году фасона. Мои плечи согревало солнышко, нежное, как солоноватые сливки, что подают со свежей кукурузой. Когда газонокосилка стукалась о камень, жирок у меня над локтями колыхался, как индюшачья бородка. Выходит, в начале сна я была старухой, но чем дальше он снился, тем больше я молодела.

Тут паровоз снова загудел, и я проснулась. Шевелиться, конечно, не стала, а лежала себе под пуховым одеялом да ждала, пока снова заслышится стрекот газонокосилки и повеет свежескошенной травой. Но слышалось только мое старое сердце да грохотанье поезда. Вообще-то я частенько вижу сны, но половина из них к утру забывается. Их обрывки потом нет-нет да и выплывут из памяти, но тут же шмыг обратно, точь-в-точь как форель в речке Кейни-Форк. Я все пытаюсь выманить их назад, но, милые мои, память – река глубокая, и дна ее не видывал никто.

Смолоду, бывало, я часто не могла уснуть и все считала товарные вагоны, как прочие люди считают овец. И так-то мне нравилось, что паровозы гудят на каждом переезде, а груженые вагоны подпрыгивают легко, будто и не груженые вовсе. Я представляла себе, что еду в поезде, что несусь в нем мимо улицы Кленового Холма, мимо Пастушьих ручьев и Южного разворота. Вокруг округа Пеннингтон течет река Камберленд и две речки: Лаймстоун и Кейни-Форк. Через них уже много лет как протянули мосты для поездов. А до того в Таллулу было ой как трудно попасть: дорога крутая и извилистая. Добирались обычно паромом. Теперь-то есть этот громадный мост, весь выкрашенный зеленой краской; мы, местные, зовем его «Прыжком любви». Его построил инженерный корпус в сорок шестом году, через шесть лет после того, как мы с Амосом сюда переехали. По утрам мост казался совсем ненадежным – тонюсенькая зеленая паутинка, вся в тумане, – и мы не сомневались, что он вот-вот обвалится. Мост ведет в самый центр Таллулы, городка, который вырос среди скал и расцвел, точно камнеломка. Неподалеку от площади журчит Церковный ручей, на берегу которого я разбила садик. В ту пору я жила в белом домике на холме, а на нашем парадном крыльце стояли два деревянных кресла-качалки. В них-то я и баюкала свою маленькую Руфи, когда мы приехали из Техаса. Она, малютка, все время хворала. Помню, как я молила Господа, чтоб хоть одна из моих деточек осталась в живых. Двоих я тогда уже схоронила в Техасе, в городке Маунт-Олив, что на берегу реки Гуадалупе. Амос сказал мне, что в Таллуле, в штате Теннесси, нам непременно повезет, ведь у городишки то же имя, что у его любимой актрисы Таллулы Бэнкхед. Он не сомневался, что нас ждет удача, но, будь ты даже трижды уверен, удача все же может подвести.

Если у меня когда-нибудь появятся правнуки, – хотя в это уже почти не верится, – я расскажу им про Техас и про двух сестер, которые вышли замуж за двух братьев. Сестрами были мы с Хэтти, а братьями – Амос и Берл. Мне тогда было семнадцать, а Хэтти – восемнадцать с половиной. В Первой баптистской церкви на Лаймстоун-стрит мы устроили двойное венчание, и маленькая белая церквушка была так переполнена друзьями женихов и невест, что часть толпы разместили на улице. Это было пятнадцатого ноября тридцать второго года, то есть в тот же год, когда в Маунт-Олив провели электричество. Будь мой Амос еще жив, мы бы теперь справляли шестьдесят третью годовщину. А это, что ни говори, немалый срок, мои милые! Но я и по сей день не гляжу на других мужчин: сердце говорит мне, что я по-прежнему замужем. На той неделе, в среду, один бородатый бесстыдник надумал заигрывать со мной прямо в почтовом отделении (я-то как раз шла от парикмахера). Но я молча стояла в очереди, притворяясь глухой.

И вот едва только сон стал возвращаться, а я – подстригать траву и выдирать сорняки, как в моей спальне снова раздался шум. Кто-то стоял на крыльце и стучал в нашу дверь. В голове у меня все как-то спуталось. Никак не могла сообразить, где я: в доме у Церковного ручья или в том, что был прежде, на Петти-Гэп-стрит, в Маунт-Олив. Да нет же! Я у Элинор и Джо-Нелл, на Ривер-стрит, в их обшитом вагонкой домике с темно-зелеными ставнями, с которых краска облезала, как шелуха с хорошей луковицы. Этот дом начал разваливаться двадцать девять лет назад, после той ужасной череды смертей.

Когда случается горе, с домами такое бывает – они рассыпаются прямо на глазах и напоминают нас, стариков: и фундамент-то их не держит, и крыша уже не та, что раньше, и провода искрят, и трубы забиваются. Не успеваешь починить одно, как тут же ломается что-то другое.

Но у входа стучали все громче. Кто бы там ни был, он, наверное, страшно продрог. Если это вор, то он скоро примется бить наши окна, а если это кто-то из ухажеров Джо-Нелл, то пусть уж уходит подобру-поздорову. Но стук упорно продолжался. И тут я подумала: «Господи, да они же выломают дверь». Я прямо увидела, как она срывается с петель.

– Элинор, – сонно захрипела я, – Джо-Нелл! Милые, кто-нибудь, откройте дверь!

Никто не отвечал. Только паровозный гудок завывал, как привидение, и мой сон словно ветром сдуло. Я выбралась из кровати, поскорей нацепила свой розовый халат и прислушалась. Стук прекратился. Я затаила дыхание и снова прислушалась. Какой-то мужчина выругался и зашагал по дорожке. Послышалось, как скрипнула, а потом резко захлопнулась дверца. Через секунду мотор зашумел и автомобиль тронулся. Все еще в халате, я присела на кровать, а потом откинулась на пуховые подушки – те самые набитые гусиным пухом подушки, что привезла с собой из Техаса. Я глубоко вздохнула, надеясь учуять запах травы из садика у Церковного ручья. Иногда там попахивало луком, словно это был огород, а не сад.

«Дайте же мне отдохнуть, – подумала я. – Дайте хоть минутку покоя».

Когда-то мне снились вещие сны – сны о том, как кто-то умирает. Однажды мне привиделось, что я одеваюсь на мамины похороны, и я проснулась в слезах. Моя сестра Хэтти уверяла, что надо лишь пересказать свой сон в то же утро, и он не сбудется. Только пересказывать нужно сразу после завтрака.

– Мне снилось, что мама умерла, – сказала я, съев колбаски и яйца, – и что я роюсь в своем шифоньере, разыскивая траурное платье.

Через четыре дня после этого мама наклонилась, чтобы вытащить из печи персиковые пирожные, и вдруг упала замертво. Крем от пирожных разбрызгался по всей кухне. Потом, когда я подошла к шифоньеру и вытащила траурное платье, мои руки дрожали так же сильно, как во сне, и я никак не могла справиться с пуговицами. И Хэтти сказала мне:

– Вот что, Минерва, постарайся не видеть снов обо мне.

А в ночь перед гибелью мужа Джо-Нелл мне приснились арбузы. Расколотые, они валялись на дороге, а я собирала корки в свой фартук, чтобы наделать из них варенья.

Тут мои веки стали слипаться, и перед глазами поплыло. Вот и слава богу, мои милые! Меня уносило к Церковному ручью, где трава уже выросла по колено. Она была такая высокая, что щекотала мне ноги, и до того густая, что газонокосилка не брала ее. Кузнечики в зарослях сорняков задорно стрекотали, а в воздухе носилась стайка соек. Где-то очень далеко паровозный гудок наигрывал «Вяжем снопы», один из моих любимых гимнов. Я закатала юбку и заткнула подол за пояс. Солнышко все пригревало, и я принялась негромко напевать.

ДЖО-НЕЛЛ

Я падала ужасающе долго. Минуты, часы, годы… Понятия не имею, как долго это тянулось. Меня ведь сбил поезд, так что я, само собой, была чуток не в себе. Хорошо хоть белье на мне было свежее – ярко-розовые трусики-бикини с кружевными вставками и крошечными белыми бантиками. Что удачно, то удачно! Раз я умерла (в этом я почти не сомневалась), то пусть уж те, кто разденут меня в морге, видят, что я была достойной девушкой.

Но с другой стороны, быть может, я и не умерла. Дорис Дэй тоже сбило поездом, но она выжила – а я-то чем хуже? Но это явно было знамение.Я всегда увлекалась знамениями. По гороскопу я Весы, так что, по мнению Патрика Уокера из телевизионной программки, из меня мог выйти отличный адвокат.

Когда я наконец приземлилась, падение оказалось невероятно мягким, а от земли почему-то пахло сеном. Лишь через пару минут до меня дошло, в чем дело: я упала прямо на здоровенный стог. Что ж, замечательно, ведь меня могло бы зашвырнуть на дерево или раскатать по асфальту шоссе. О таких случаях то и дело читаешь в газетах и в альбоме Элинор (о нем я расскажу чуть позже). Еще минута ушла на оценку понесенного ущерба – я проверила, нет ли смертельных ран. Левые рука и нога дрожали так сильно, что было страшно ими пошевельнуть. А если там что-то оторвалось?

Я разлепила один глаз, а затем – другой. Вокруг меня было лишь сено и холодное ночное небо. Я глянула на ноги – и, слава богу, все пальцы были на месте, все прекрасные десять пальчиков, покрытых лаком гранатового оттенка. Низвергаясь с ночного неба, я потеряла каблуки, – если только я действительно оттуда упала, а не увидела все это во сне. (Хотя больше всего это напоминало именно кошмарный сон.) А что, если этот сон – предостережение? Может, он советует мне остановиться и подумать о собственной жизни, предупреждает о надвигающемся личном (а то и финансовом) крахе? Мне ведь то и дело снится что-то странное.

Боль была просто дикая, словно мне начисто оторвало левую ногу. Но, несмотря на жуткую боль, я была жива-живехонька. Это было настоящим чудом, ей-богу, почище серебряных башмачков Элли, чудесного спасения Джимми Стюарта на мосту и даже новорожденного на охапке сена – младенца Иисуса в яслях. Библия кишмя кишит чудесами и притчами, хотя лично я в них не верю. Почти так же много их в старых черно-белых фильмах на образовательных каналах.

Где-то в темноте раздался ужасный скрип, и ветки закачались от сильнейшего порыва ветра. Это останавливался поезд. Звук был отвратительный, прямо как в «Терминаторе», когда Линда Гамильтон расколола Арни голову и его красный глазок постепенно угасал. Господи, как это было гадко! В кинотеатре аплодировали все до единого, кроме меня. А меня аж в дрожь бросило; моему хахалю пришлось тащить меня в свой трейлер, отпаивать пивом и откармливать чипсами. Богом клянусь! Ну так вот, в детстве я верила и в привидения, и в фей, и в Санту. Много лет подряд не снимала с шеи распятие на случай, если Бела Лугоши попробует высосать мою кровь. Теперь-то я плюю на суеверия – пусть ими тешатся Минерва с Элинор, – но при этом признаю: мир полон неразгаданных тайн. Не верите – включите кабельное телевидение! На каком-нибудь канале обязательно появится Роберт Стэк, выходящий из тумана в своей шинели и рассказывающий о похищениях, домах с призраками и прочих ужасах. Причем они случаются не только в Америке, но и в Англии, где тоже хватает всякой жути. На обложке моей коллекции «Лед зеппелин» красуется поле овса, на котором ясно видны круги. Конечно, это могло быть подстроено, но я все же считаю, что эти круги – от летающих тарелок. Я читала о таком в «Нэшнл инкуайрер», который Элинор покупает для своего альбома. Она коллекционирует статьи про всякие страшилки, вроде убийств топором, электропоездов, сошедших с рельс, и лилипутов, которых засосало в эскалаторы больших универмагов. Эти купленные в магазине трагедии каким-то образом успокаивают Элинор, бог ее знает почему. Она целыми вечерами вырезает и наклеивает в свой альбом статьи с заголовками вроде: «Человек решил, что он птица, и проснулся на телеграфном столбе». Представляете, что будет за потеха, если она купит «Нэшнл инкуайрер» и обнаружит статью об автокатастрофе сами-знаете-где при непосредственном участии сами-знаете-кого!

Я приподняла голову. Где-то высоко, среди деревьев, замаячили огни. Этот свет шел либо из потустороннего мира, либо от фонарей железнодорожников, прочесывавших туман. Поезд Луисвилл – Нашвилл ходит через Таллулу каждую ночь, и, видно, он-то меня и сбил. Н-да, где поезда, там, как правило, и мужчины, а вид у меня был самый неподходящий. Я попыталась оправить свитер, который задрался к самым подмышкам. При этом, потянувшись, я случайно шевельнула ногой, и от боли у меня брызнули слезы. Уж лучше ею не двигать! Обычно без свежего педикюра я свои ноги вообще никому не показываю. Мой девиз: «Если ты не при параде, мужчина не должен тебя видеть» или «Встречай их во всеоружии». Не могу, правда, сказать, что от девиза есть толк. Мужчины все равно появляются и уносятся прочь, словно ночные поезда, а я остаюсь в полной прострации, старясь осознать, что же со мной произошло.

Огни сновали туда-сюда на фоне ночного неба. Я не понимала, кто включил эту иллюминацию, но искренне надеялась, что не зеленые человечки из летающих тарелок, готовые уволочь меня куда глаза глядят, хоть на планету Плутон. (Потом бы я каламбурила: «Плут он,этот ваш Плутон».) Но за огнями послышались мужские голоса, такие родные и грубые, что я чуть не расплакалась. И разыскивали они именно меня: было слышно, как один из них твердит, что жертвагде-то здесь.

Где-то вдали завыла сирена, и я поняла, что это за мной. Давно пора: у меня уже дрожало все тело, и, будь здесь радиоприемник, я бы отлично отбивала ритм для «Айрон баттерфлай». Я знала, что служба спасения привозит на места аварий черные мешки для мусора, чтобы спрятать в них оторванные конечности и не доводить до рвоты ни в чем неповинных свидетелей. Теперь эти спасатели, наверное, думали: «Черт побери, автокатастрофа. Да, зря я съел эту свиную котлетку». «Эй, ребята, – ответила бы я им, – сами виноваты! В субботний вечер куда разумнее работать натощак, и дурак бы догадался!» По выходным в Таллуле ох как беспокойно: пьют, курят травку и несутся на поиски любви в самые неподходящие места. Черт, я ж, наверное, знакома с половиной спасательной бригады. (По правде говоря, девяносто процентов этой службы уже побывало у меня в постели.) А теперь эти спасатели рыщут в темноте, чтобы упаковать мои останки в мусорный мешок и отвезти их на чинные похороны, что устроит для меня Элинор.

Должно быть, на какое-то время я вырубилась. А очухавшись, решила, что парю в воздухе, двигаясь по длинному белому тоннелю. Надо мной был потолок со звукоизоляцией: в таких на квадратный дюйм поверхности приходится по пятьдесят закрытых металлической решеткой дырочек. Да, космический корабль могли бы отделать и получше, но не мне им это объяснять. В конце концов я очутилась в какой-то комнате, где меня окружили несколько человек. Вроде бы не зеленых. Попадались самые разные цвета – светлые волосы, темные волосы, розовые щеки, серые глаза. Двое были бородатые. Еще двое походили на мужеподобных лесбиянок, хотя, может быть, мне просто показалось. В ушах у еще двоих были сережки. И все они были в белом. Поэтому я сказала себе: «Вот что, подруга, этому должно быть рациональное объяснение. Либо они – медработники, либо ангелы». Правда, в недавней серии «Секретных материалов» пришельцы-людоеды носили именно белые шелковые комбинезоны и по ним-то и узнавали друг друга. В целом вся эта история напомнила мне тот момент в «Волшебнике изумрудного города», когда домик Элли падает на старуху Гингему. (Надо сказать, это весьма болезненный фокус!) Только меня после приземления окружили не жевуны, а какие-то призраки в саванах.

Что за несправедливость!

– Только не надо волноваться, мисс, – сказал один из призраков и принялся поправлять простыню у меня на ноге.

Обычно так говорят, поигрывая пистолетом и одновременно отбирая у вас кошелек; но это привидение казалось вполне безобидным. Я догадалась, что им, видимо, придется разрезать мои джинсы; а это были фирменные «Ливайс», купленные на распродаже у Сисси Олсап. Теперь, когда она перестала быть шлюхой и вышла замуж за доктора, денег у нее навалом и ее распродажи стали лучшими в городе.

Знай я наперед, что угожу в больницу, непременно надела бы свое коротенькое ярко-синее платье, то самое, что купила в «Гудвилле» за пять долларов. Да, оно просто вызывающе короткое, но ведь я уже так давно страдаю от дефицита внимания – день или два (зеленоглазый ковбой в «Старлайте» не в счет). Подумав о нем, я тут же вспомнила, что мне необходим собственный дом. Или хотя бы просторный автоприцеп. Мне просто осточертело жить среди маминых столов с откидными досками, стульев розового дерева и кружевных салфеток, которые периодически приходится утюжить. Элинор зовет все это антиквариатом. Если у меня когда-нибудь будет собственный угол, я наконец-то обставлю его по-своему. Съезжу в Нашвилл, в лучший магазин импортной мебели, и накуплю там плетеных стульев. Еще я раздобуду пуфик, а на все окна повешу деревянные жалюзи. По ночам у меня будут гореть крохотные белые свечки, и я, включив магнитофон, буду слушать песни Брюса Спрингстина о любви и тоннелях. Бог весть когда на все это у меня будут деньги.

Еще один призрак начал выжимать жидкость из прозрачного пластикового пакета, похожего на те, что показывают по ТВ. О врачебной халатности я знаю очень много, спасибо сериалам «Скорая помощь» и «Надежда Чикаго». Жаль только, что никто из присутствующих и в подметки не годился Джорджу Клуни.

– Подключите ее к монитору, – закричал кто-то из них. Лица я не видела, так что это мог быть кто угодно, хоть Господь Бог. При этой мысли я слегка оторопела. Если он читал мои мысли, со мной покончено раз и навсегда, баста. Он отошлет меня прямо в ад или заставит впасть в кому.

– Кровь на общий анализ и на биохимию, компьютерный мониторинг, – распоряжался он, – УЗИ почек и общую рентгенограмму позвоночника.

Я понятия не имела, что это значило; просто бессмысленный набор слов. Ребята в саванах нависли надо мной и попросили держаться. Я решила попробовать, хотя было бы куда приятнее закрыть глаза и прикорнуть. Мои мысли неслись со скоростью метеоров или ночных поездов. От всего этого я порядком обалдела. Да и кто бы не обалдел?! Ведь, если я все-таки на небесах, почему мужчины-ангелы так похожи на трансвеститов? А может, это все же инопланетяне? Незеленые инопланетяне, уносящие меня в своем скоростном НЛО на межгалактическую групповуху. Вот это был бы номер – просто умора! Но что бы это ни было – жизнь, смерть или фантастика, мне было мягко, боль ушла, а на туго накрахмаленных простынях виднелся штамп; ТМС. Означать этот штамп мог все что угодно, от «Таллульская медицинская служба» до «Ты мертва, сучка!».

Я очень надеялась, что скоро проснусь. Будет прохладное солнечное утро. За скромным завтраком с колбасками, яичницей и посыпанным сорго печеньем я расскажу Минерве и Элинор о своем сне: как меня сбил поезд Луисвилл – Нашвилл, а потом спасала целая орава призраков в белых саванах. «Причем сон был таким реальным, – скажу им я, – честное слово!»