Текст книги "Американский пирог"

Автор книги: Майкл Уэст

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 22 страниц)

ФРЕДДИ

Золотая рыбка издохла и колыхалась вверх брюшком у грязного бортика аквариума. Я подцепила бедняжку одним из гребешков Джо-Нелл и спустила ее в унитаз. Остановившись посреди коридора, я загляделась на телефон, а затем, поддавшись внезапному порыву, позвонила в кафе «Магдалена» и в отель «Мирабель», оставив и там, и там по сообщению для сеньора Эспая. Мой испанский страшно беспокоил меня – что, если я сказала: «Не звони мне никогда» – вместо: «Звони когда угодно»? Перед нашей первой поездкой в Мексику Сэм дал мне урок обиходного испанского. В случае если мы наткнемся на местных партизан, он велел мне говорить: No disparen! Somos los Beatles!

– Что-что? – переспросила я.

– «Не стреляйте! Мы рок-музыканты!» – рассмеялся он. – А вот эту фразу затверди крепко-накрепко: Yo tengo un amigo importante en la et-bajada de los Estados Unidos.

– «У меня есть важный друг…» – Я остановилась и покачала головой.

– «У меня есть влиятельный друг в посольстве Соединенных Штатов», – закончил он.

Потом я написала ему письмо, где рассказывала, что Джо-Нелл поправляется и, возможно, через неделю или две я смогу вернуться. При этом постоянно думала о Нине. Ведь она там, наверное, по-прежнему расхаживает в своих сомнительных бикини. А что если она постучится к нему в номер в три ночи и, держа под мышкой бутылочку текилы, скажет: «Мне что-то не спится, может, пропустим по стопочке?»

Иногда мне представлялось, как Сэм прогоняет ее, а иногда он открывал дверь пошире и приглашал ее войти. Окажись я рядом с влюбленным в меня парнем, я, может быть, тоже не устояла бы. Поэтому мне было очень неприятно, что он остался там наедине с ней. Правда, не совсем «наедине», в лагуне были и другие ученые: морские археологи, наши коллеги из Скриппса, изучавшие китовых паразитов, чета биологов из Сан-Диего, вживлявшие меченные радием датчики в китовый жир, чтобы вести потом наблюдение со спутника, исследователи из «Ю Си Дэвис», метившие бурых пеликанов, и океанологи из Ванкувера, которые следовали за миграцией косаток от пролива Джонстона. Я надеялась, что при таком-то наплыве народа в лагуну Нина найдет себе собственного искателя приключений, а моего оставит в покое.

Ведь она явно хотела кого-то найти; однажды она забыла свою сумочку в надувной резиновой лодке, и я бесстыдно заглянула в нее. Там обнаружились кожаный кошелек, солнцезащитный крем, испанско-английский словарь, тампон, презервативы, темные очки и бутылка ломотила. «Презервативы?!» – подумала я с ужасом и запихала их в свою кроссовку на случай, если она охотится на Сэма. Хотя вряд ли это могло ей помешать.

До сих пор Нина проявляла лишь глубокое презрение ко всем холостым ученым в Герреро-Негро и Сан-Игнасио, а то и во всей Нижней Калифорнии. Я возлагала огромные надежды на ее знакомство с голубоглазым орнитологом из Кус-Бей в штате Орегон, но Нина быстро дала ему понять, что ее интересуют только киты. «Но сюда мигрируют и другие интересные виды», – сказал орнитолог. Он занимался казарками, подвидом морского гуся, который гнездуется на огромной территории от Сибири до северо-западного побережья Канады. Каждую осень казарки собираются на полуострове Аляска и к началу ноября уже готовы совершить перелет к заливам и лагунам Нижней Калифорнии. Они дожидаются нужного ветра, всей стаей поднимаются в темное небо и начинают свое трехтысячемильное путешествие.

– Да что вы! – Нина подняла брови и с укором поглядела на меня, словно говоря: «Ну кого ты мне подсунула?!» Как только орнитолог ушел, она презрительно наморщила губы и сказала:

– Черт возьми, ну и зануда! Да еще и кривоногий вдобавок!

– У Сэма тоже кривые ноги, – напомнила я.

– Правда? – Она пожала плечами. – Но егоэто ничуть не портит.

И она ушла, оставив меня в раздумьях над законами любви. Что влечет китов в Мексику от самого Берингова моря, а затем заставляет плыть обратно? Зачем казарки взлетают в этот холодный мрак, разлитый в осеннем небе? Отчего мужчина целует женщину, прижимается к ее телу и так неудержимо стремится войти в него, словно стараясь от чего-то спастись? Сэм говорит, что это сродни животному инстинкту самосохранения. Пожалуй, я с ним согласна: ведь все влюбленные существа выбирают красивые и пустынные места. И, окончившись, поход любви начинается заново.

Настоящую любовь я испытала дважды в своей жизни: после встречи с Сэмом и на последнем курсе таллульского колледжа. Моей первой любовью был Джексон Маннинг, с которым я познакомилась на занятиях по зоологии. Я сказала «познакомилась», но это не совсем так: мы вместе учились и в средней школе, хотя, думаю, там он меня не замечал. Я не вышла ростом, страдала близорукостью и вообще была тишайшей девчонкой, о которой вспомнили только во время объявления оценок и выдачи аттестатов. Мне тогда поручили произнести прощальную речь, но я так и не явилась на церемонию. Сильнейшие ожоги ядовитого плюща помешали мне воспользоваться этой привилегией.

Джексон оказался моим напарником на лабораторных работах по зоологии. Я боялась, как бы его общество не отвлекло меня: у него были вьющиеся темные волосы, глаза цвета индиго и ямочки, так и просящие поцелуя. Однако его отец, Чили Маннинг, наш семейный врач, должно быть, поведал ему в подробностях всю историю моей злополучной семьи: и как электрический разряд убил моего дедушку, и что отец разбился в автокатастрофе, и что отчим бросил нас, а затем помер, и что мама покончила с собой. Но при всей моей нелюбви к легкомысленным жителям Таллулы я была уверена, что Джексон не скажет никакой грубости, ведь он и сам знал, что такое горе. В 1968 году его шестилетняя сестренка Келли утонула в бассейне загородного клуба во время обычной детской игры «кто дольше просидит под водой». Лет десять спустя его мать, мисс Марта, умерла от рака груди.

Джексон не узнавал меня до тех пор, пока профессор не провел перекличку. Затем я почувствовала на себе его взгляд, но старалась не смотреть в его сторону, упорно не сводя глаз с профессора, который раздавал нам программу курса. Джексон заерзал на стуле, а затем открыл упаковку жвачек и протянул ее мне. Я решила, что это своего рода уловка: возьмешь жвачку – глянешь на того, кто угощает.

– Нет, спасибо, – ответила я. Через минуту до меня донесся аромат зеленого яблока.

Я твердила себе, что партнера по лабораторным работам видишь куда реже, чем соседку по комнате, и что ему просто не под силу отвлечь меня от моей мечты – сосудистой хирургии. Да и вообще беспокоиться не из-за чего: он же еще в школе начал встречаться с длинноногой блондинкой по имени Мэри Элизабет, которую, однако, все называли Пышкой. Она носила заколки для волос с камнями в двадцать четыре карата, а ее отец работал проктологом в Куквилле.

Весь сентябрь мы с Джексоном сидели за одним микроскопом, изучая дрозофил, зараженных сифилисом. Как-то раз я одолжила ему свой конспект, и в благодарность он подарил мне букетик крошечных полевых цветов. Их неоново-желтые лепестки были чуть изогнуты, словно ресницы. Он сразу признался, что выкрал их с ботанической выставки в находившемся по соседству биологическом корпусе, но я все равно была очарована. После занятия он засунул букет в мой учебник, между пятой и шестой главами.

– На удачу, – сказал он и заглянул мне прямо в глаза.

– Она никогда не помешает, – согласилась я. И хотя мой средний балл был где-то около пяти, я вдруг испугалась, что скачусь на двойки. Вернувшись домой, я поставила букетик в вазе на стол. Копить вещи – не в моих правилах: и потому, что я не люблю беспорядок, и потому, что не хочу к ним привязываться. Слишком больно их потом терять. В тот вечер ко мне заглянула малышка Джо-Нелл с учебником химии в руках. Пока я решала ей уравнения, она уселась на стол и красила ногти на ногах кричаще-фиолетовым лаком. С ее уходом цветы исчезли. Решив, что они просто упали на пол, я все исползала на четвереньках, но нашла лишь пару помятых лепестков.

На следующий день я шла к зоологическому корпусу, изо всех сил надеясь, что мой сосед прогуляет самоподготовку. Но Джексон уже сидел за партой и рассматривал препараты. Я хотела шмыгнуть обратно в коридор, однако тут он поднял глаза. За его спиной было залитое солнцем окно, и золотистые потоки света озаряли его с ног до головы.

– Что-то я побаиваюсь зимней сессии, – признался он, – если не поступлю в медицинский, папаша просто убьет меня.

– Да ладно тебе, – ответила я, подходя к нашей парте. Взяв один из препаратов, я посмотрела на него против света. – Твой отец – добрейший человек. Ты в курсе, что он лечит мою бабку?

Джексон встал из-за парты, обошел ее кругом и обнял меня за талию. А потом погладил по щеке.

– В чем дело? – спросила я, прикинувшись дурочкой.

– Фредди, ты мне нравишься, – ответил он и потерся носом о мой подбородок. – Очень нравишься. По правде говоря, я просто без ума от тебя.

– От меня? Мне казалось, ты без ума от Пышки!

– Мы с ней расстались.

– Но почему?

– Потому что я хочу быть с тобой.

Начав целоваться, остановиться мы уже не могли. Нас мотнуло назад, и мы опрокинули пару стульев, а затем нырнули прямо на кафельный пол, подняв целое облако мела.

Тут зазвонил телефон, и я сразу же поняла, что это Сэм.

– Здравствуй, солнышко, – проворковала я в трубку.

– Прости, я тебя, наверное, разочарую, – ответил мне женский голос. – Позови, пожалуйста, Фредди Мак-Брум.

– Это я.

– О, привет! Это Сисси Олсап, в далеком прошлом Сисси Браунинг. В школьные годы мы вместе ходили в «Гли клаб»!

– Чему обязана? – Я надеялась, что мне удалось произнести это крайне неприветливо. Тогда, в школе, Сисси Браунинг даже не посмотрела бы в мою сторону. Она пользовалась оглушительной популярностью, но, несмотря на давно утраченную девственность, каким-то образом сохраняла безупречную репутацию. Я же была синим чулком и к тому же не могла себе позволить модный костюм «юбка-джемпер», как у Бобби Брукс.

– Я узнала, что ты в городе, – сюсюкала Сисси. – Мэри Джун сказала мне, что встретила тебя в больнице. У меня там, кстати, работает муж, доктор Билл Олсап. Вот я и сказала себе: «Сисси, ты просто обязана ей позвонить!» Да, я слышала о том, как не повезло твоей сестре! Билл сказал, что она в реанимации.

– А мне казалось, ты вышла за Джимбо Шримплетта, – пробормотала я, а про себя добавила: «Всего через месяц после окончания школы. Роскошное было венчание в Первой пресвитерианской церкви».

– Ой, мы с Джимбо уже семь лет как развелись. Хотя, может, и шесть… Но это неважно! Звоню-то я, чтоб пригласить тебя на свою вечеринку в субботу. Знаю, никто еще не отошел после Нового года, но в последние дни так холодно, что мне захотелось повеселиться. Народу будет немного, тем более что у меня пока что полный бардак. Даже рождественские гирлянды еще не убраны. Это такая морока, а мою домработницу как раз положили на удаление матки. Короче говоря, я хочу, чтоб ты пришла. Джексон Маннинг тоже заглянет.

– Кто, прости?

– Джексон Маннинг, педиатр. Я слышала, вы с ним встречались. Теперь он в разводе.

– Я и не знала…

– Он был женат на одной обалденной красотке из Мемфиса, Изабелле Фамилию-не-помню. Не слыхала про нее? Кажется, она работала фотомоделью. Ну а потом прошел слушок, что у Джексона шуры-муры с какой-то медсестрой. Может, ничего там и не было, но Изабелла тут же собрала шмотки и удрала. С тех пор Джексон обращается с бабами как мартышка с бананами: чуть попробует и сразу же бросит.

– И он больше не женился? – сказав это, я невольно поморщилась.

– Нет, но перепробовал уйму бананов. Его последней подружкой была агент по недвижимости, обладательница миллионного состояния, Джулианна Хауэлл. Она в разводе и с ребенком на руках, кажется мальчиком. При этом чуток нагловата – ну, ты понимаешь, как все риелторы. Да и по происхождению она, прямо скажем, не из сливок здешнего общества: ее отец работал на бензоколонке. Короче, не чета Маннингам. И все же надо отдать Джулианне должное: миллион долларов есть миллион долларов. Я была уверена, что он на ней женится, но Джексон из тех мужиков, которых мне просто не понять. Хотя я все равно пытаюсь. Уверяю тебя.

Я все думала, как бы от нее избавиться, но тут она изрекла:

– Ну, а теперь выкладывай: ты-то как живешь?

– Я? Да так, потихоньку…

– То есть сестра в автокатастрофе – это «потихоньку»?! – захохотала Сисси. – Все мы слышали, что ты изучаешь китов и живешь в Калифорнии. Это же просто восхитительно! Потому-то я тебе и звоню. Хочу, чтоб ты пришла на вечеринку и рассказала всем о своих приключениях. Ты же знаешь, какая в Таллуле тоска; все занимаются тем же, что и раньше, и изо всех сил стараются обойти своих же знакомых.

Я молчала, задумавшись о Сэме и Нине и стараясь подсчитать, который час теперь в Нижней Калифорнии. Прямо сейчас звонить, наверное, не стоило – они, скорее всего, еще в лагуне.

– Ну так что, ты придешь? – спросила она, и я очнулась.

– Куда?

– На мою вечеринку! К семи часам по адресу Аппоматокс, дом 502. Если надо, я за тобой заеду.

– Знаешь, я вряд ли…

– Нет! Отказа я не приму! Ты должна прийти – должна, и точка!

– Я постараюсь, – соврала я. Моя рука уже легла на рычаг, и мне безумно хотелось надавить на него. – Слушай, спасибо за приглашение, но, видишь ли, я жду звонка из Мексики.

– От своего таинственного «солнышка»? – захихикала она.

– Да, от моего мужа, – ответила я и приготовилась к очередному залпу вопросов.

– Ой, как мило! Но смотри, не забудь про вечеринку!

– Не забуду, – кивнула я и, не дав ей прибавить ни слова, повесила трубку. У меня не было ни малейшего желания идти ни на ее, ни на чью-либо еще вечеринку в Таллуле. Не такой я человек.

ДЖО-НЕЛЛ

Подошло время обеда, и по коридорам загремели тележки с едой. Их колеса противно скрипели, а сама пища воняла подгорелой говядиной и дешевым покупным соусом, из тех, что подают в школьных столовых.

– Эй, – крикнула я Дуэйну, стоявшему у моей палаты, – а чем-нибудь приличным здесь кормят?

– Только неприличным, куколка. – Дуэйн появился на пороге.

– Это чем, интересно?! – спросила я, наморщив лоб.

– То есть вас интересуетнеприличное угощение? Надо записать в вашей карточке – доктор будет просто счастлив.

– С чего вдруг? – Я снова принюхалась, и на этот раз из дверей пахнуло яблочной запеканкой, одним из любимых блюд Минервы. Мне стало любопытно, как ее тут украшают: поливают карамелью или просто посыпают сахаром.

– С того, прелестная фея, – ответил Дуэйн, – что интерес к еде – это очень хороший признак.

– Ты-то почем знаешь? – огрызнулась я на него.

– Ну, я же поумнее некоторых.

– Да пошел ты в задницу, Дуэйн!

– Милая, не искушайте меня!

– Катись уже в свою вонючую столовую и подавись там этой гадостью!

– Сейчас-сейчас. Мне и правда пора в кафе, и там действительно кормят всякой гадостью. – Он всадил шприц в мою капельницу. – Но сначала – ваш полуденный коктейль! Приятных сновидений!

– На черта он мне нужен?

– Вам надо много спать, красавица, – подмигнул он мне, – быть может, я приснюсь вам.

– Тогда это будет кошмар!

– Представьте, что вам в вену вливают пиво, скажем «Бадлайт». Ой-ой, да там же пузырек! – воскликнул он вдруг и начал стучать по трубке.

– Отвали, пока ты меня не угробил! – заорала я. Сама я не видела никаких пузырьков, но, с другой стороны, я не училась уходу за больными. (Хотя, кто знает, может, и он не учился.)

– О черт, я опоздал: он уже на полпути к вашему мозгу. Примерно через минуту вы услышите взрыв.

Я уже приготовилась завизжать, но тут он заржал.

– Шучу-шучу, – хохотнул он, а затем подошел к занавеске и отдернул ее. На миг показался сестринский пост и целая стена мониторов.

– Пока, трусишка! – и он помахал мне двумя пальцами.

– От такого слышу! – отозвалась я.

– Когда вы проснетесь, – прошептал он, – меня уже не будет рядом.

– Ну и слава богу, – сказала я, или мне показалась, что я так сказала. То, что он впрыснул мне в капельницу, было явно посильнее «Бадлайта», разве что этот «Бадлайт» хорошенько разбавили валиумом. Я словно опьянела; мне казалось, что я лежу на дне Мексиканского залива, в неглубокой зеленой заводи. Я протягивала руки, а надо мной пробегали волны и пенились вокруг моих пальцев. Течение носило меня туда-сюда, и мои волосы колыхались, как щупальца медузы. Зажмурившись от палящего солнца, я покорно отдалась волнам.

С берега меня звал какой-то мужчина: «Джо-Нелл? Эй, детка, ты слышишь меня?»

Я попыталась открыть глаза, но от этого бадлайта веки словно налились свинцом. И все же постепенно я выплыла из океана и очутилась у городской больницы. Сперва до меня донесся скрип сестринских туфель, а затем визгливый голос закричал: «Вам помочь, сэр?» По тембру я узнала одну из медсестер, стриженую брюнетку с усиками, родом откуда-то с далекого севера, кажется из Детройта. Судя по ее мине, жизнь в Теннесси сводила ее с ума.

– Я хотел проведать Джо-Нелл Мак-Брум, – ответил мужчина. – Джо-Нелл, крошка! Ты слышишь меня? Я притащил тебе цветов! Смотри, какие клевые розочки продают у нас в «Винн-Дикси»!

– Сэр, часы приема окончены, – рявкнула мисс Детройт.

– Но я лишь на минуточку, – ответил парень. – На одну-единственную.

– Вы ей родственник?

– Ну, не совсем…

– Тогда, боюсь, вам придется уйти, сэр.

– Ну пожалуйста. Я только погляжу на нее. Мне очень нужно.

– Простите, но ей нужно отдыхать.

– А она поправится?

– Простите, об этом надо говорить с ее врачом.

– Но вы ей скажете, что я приходил? И отдадите цветочки?

Послышался глубокий вздох, а затем унылое шарканье. Потом кто-то гулко зашагал по кафелю. «Сэр? – подумала я. – Давай, ныряй ко мне, малыш! Ныряй, водичка теплая, как в ванне». Невероятным усилием я открыла глаза и, клянусь господом, на миг увидела затылок моего ковбоя, малыша Джесси из «Старлайта». Он уходил от меня прямо по воде, навстречу закату.

Затем медсестра закрыла двери, и он исчез. А эта мегера подошла к мусорному ведру и швырнула в него мои розы.

– Эй, ты! – заорала я. – Янки-медсестра!

Мисс Детройт обернулась, удивленно подняв брови.

– Что? – спросила она.

– Кто это был? – крикнула я.

– Он не представился.

– Отдай мои цветы. Я видела, что ты с ними сотворила!

– Простите, но это запрещено больничным уставом, – отрезала она и задернула мою занавеску по самую стену. Железные кольца при этом противно скрипнули о карниз. Не будь я такой одуревшей, я бы засунула в задницу этой мымре и ее чертов устав, и даже мои «клевые розочки». Богом клянусь!

ФРЕДДИ

В субботу мы с Минервой возились на кухне и налепили бездну пирожков с тушеной курятиной. Мои джинсы основательно перепачкались мукой, а под ногтями скопились белые полумесяцы куриного жира. Элинор сидела на высокой табуретке и обжимала края пирожков. Минерва затеяла выпекать каждый из них в миниатюрной алюминиевой формочке, из тех, в каких продают выпечку в «Винн-Дикси». Потом она собиралась раздать их всем затворницам Таллулы и округа, а остатки снабдить ярлычками и заморозить в одной из своих многочисленных морозилок – «похоронных морозилок», как мы их называем.

– Многие считают, что пирожки с курятиной – не лучшая еда для похорон, – поведала она мне, – но в промозглый-то вечер они так чудесно согревают и сердце, и душу.

Я согласилась. Сдобное тесто получалось у нее таким пышным, какого мне никогда не удавалось приготовить (кулинар из меня, сами понимаете, не бог весть какой). Курицу она отваривала в бульоне вместе со свежим луком, петрушкой, сельдереем, перцем и одним-единственным лавровым листком. Когда я пыталась выжать из нее точный рецепт, она только пожимала плечами: «Ой, даже и не знаю, сколько туда идет чеснока – где-то с пол-ложечки, чайной. Хотя иногда я кладу и столовую ложку. Все зависит оттого, что готовишь: ведь куриные похлебки не люди и вовсе не созданы равными. Одни – для простуженных и больных гриппом, другие – для скорбящих страдальцев. Так что сама смотри, куда сколько чеснока».

Тут раздались две короткие трели дверного звонка, и Элинор протяжно вздохнула.

– Иду, – крикнула она, ковыляя по коридору.

Спустя минуту послышалось женское хихиканье; оно неслось по коридору и приближалось к кухне. Обернувшись, я увидела возникшую в дверях приземистую блондинку в красной плиссированной юбке, едва натянутой на объемистый зад. Ее огромная голова напоминала надутый до отказа воздушный шар. Двухдюймовый слой туши на ресницах, тяжелые золотые серьги и пышно начесанная шевелюра, усиливающая эффект начальной стадии гидроцефалии.

– Привет, подруга! – прокричала она мне, просияв. За ее спиной Элинор только развела руками, словно желая сказать: «Я пыталась остановить ее».

– Привет, – холодно ответила я и попыталась понять, кто передо мной. Но у меня ничего не вышло.

– Это я, – крикнула она, протягивая мне руку с ярко-красными накладными ногтями, – Сисси!

– Ах, ну конечно, – ответила я. По правде говоря, я не узнала бы ее ни за что на свете. Опасаясь ее объятий, я показала свои заляпанные руки. – Я бы пожала тебе руку, но вся в тесте.

– Привет, Сисси, – сказала Минерва, поправляя очки белой от муки рукой, – какая ты нарядная!

– Ах, ты моя красавица! – Сисси развернулась и принялась тискать ее. – Что, как всегда стряпаешь?

– Именно так.

– Никак кто-то помер? – Сисси наморщила лоб.

– Да ничего подобного! – удивилась Минерва.

– Мой муж говорит, что ты днюешь и ночуешь в больнице. – Сисси отпустила Минерву и обернулась ко мне: – Ах, ну какая же ты негодница! Занялась готовкой и даже думать забыла о моей вечеринке.

– Вечеринке? – У меня руки опустились.

– Как не стыдно, подруга! Ведь ты приглашена, – и она погрозила мне пальчиком. – Ну да ничего страшного. Накинь какое-нибудь платьице, причешись и поехали.

– Поехали? – спросила Элинор, наклоняя голову. – Но куда?

– Да на мою рождественскую вечеринку! – Сисси даже захлопала в ладоши. – А зачем, по-твоему, я приперлась в вашу кондитерскую и накупила столько печенья, сырных палочек и фруктовых пирожных?

– Я никуда не поеду, – отрезала Элинор. На ее щеках запылали два красных пятна.

Сисси поглядела на меня:

– Не хочу тебя торопить, но не могла бы ты собраться за пять минут? Или мне лучше докупить пока всякой всячины и заехать попозже? Скажем, часов в пять или в полшестого?

– Сисси, я не могу к тебе прийти, – сказала я.

– Но почему? – Ее глаза округлились от изумления. Сжав руки, она приложила их к подбородку.

– Просто не могу.

– Но ты же обещала!

– У меня сегодня куча дел, – ответила я, чувствуя, что сейчас начнутся угрозы.

– Что ж, я без тебя не уеду. – Она забралась на табурет и положила ногу на ногу. Ее колено прошелестело под тафтой. – Отказ не принимается. Ты ведь почетная гостья. И если не поедешь ко мне, я проведу вечеринку прямо здесь, у тебя.

– Только не это! – взвыла Элинор.

– Выбор за Фредди. – Глаза Сисси победно сверкали. – Так что, подруга? У тебя или у меня?

– Это шантаж, – возмутилась я.

– Ага! Я в нем спец не хуже старины Зорге, – радовалась Сисси, – хотя нет, его-то конек – шпионаж. Вечно я все на свете путаю.

Когда Сисси умчалась в спальню, я стала бродить по ее дому, то и дело уворачиваясь от собачки породы чихуахуа, которая кидалась на меня из-под стульев и диванов. Комнаты были оформлены в причудливом стиле, напоминавшем барокко. Повсюду стояли столы, отделанные шпоном под вишневое дерево, а окна были убраны тюлем и тафтой. Здесь все еще царил рождественский дух: я насчитала шесть искусственных елок в «тематических» украшениях: елка на кухне была увешана лимонными и апельсинными цукатами, тянучками и песочным печеньем. Ту, что стояла посреди комнаты во флоридском стиле, украсили морскими ракушками; елка в гостиной пестрела магнолиями и гирляндами из всевозможных цветов. Кроме того, тут было по отдельной елке для каждого из детей и даже крошечное деревце для чихуахуа (на нем болтался фигурный корм, кусочки которого были подвешены так, чтобы маленький воришка не мог до них допрыгнуть).

Дом так и звенел от обилия хрустальных ангелочков и многофигурных композиций, изображающих Рождество. Неудивительно, что все великолепие до сих пор не убрали: на это уйдет не меньше полугода. Поскольку мы с Сэмом проводим этот праздник в Нижней Калифорнии, все связанные с ним хлопоты обходят нас стороной: Мексика спасает нас от целого месяца угрызений совести. Мистер Эспай, по которому мы очень скучаем, последний из ковбоев северного побережья и проводит рождественское утро, сгоняя своих овец. Он постоянно твердит, что мы удираем в Мексику, чтобы не маяться с покупкой елки. И по правде говоря, битком набитые магазины Сан-Франциско и Петалумы действительно наводят на мысли о побеге. В Нижней Калифорнии мы работаем по четырнадцать часов в сутки: фотографируем, ведем записи и сравниваем свои результаты с данными последних десяти лет. Иногда во время ужина в Герреро-Негро мы вдруг слышим, что по радио твердят: Feliz Natividad! [17]17
  Счастливого Рождества! (исп.)


[Закрыть]– и с ужасом вскрикиваем: «Господи, да ведь уже Рождество!» А затем заказываем Enscdada de Noche Buena [18]18
  Салат «Сочельник» (исп.).


[Закрыть]и мексиканский шоколад. Мы очень далеки от религии, но от души восхищаемся неподдельно веселыми торжествами в Герреро-Негро, где всю неделю перед Рождеством ребятишки устраивают шествия– посадас,одеваются Марией и Иосифом и разыгрывают их странствие в Вифлеем. А уж как хороши полные леденцов пиньятас [19]19
  Пиньятас – емкости из папье-маше, глины и других материалов, которые начиняют сладостями, а потом, на праздник, разбивают палкой.


[Закрыть]и красно-зеленая сальса,которую подают в это время в кафе!

К семи часам Сисси все еще не появилась, зато ее муж, доктор Боб, затащил меня в уголок на кухне. Он припер меня к стойке с крапчатой гранитной столешницей и, крикув: «С тебя поцелуй!», помахал над моей головой веткой омелы.

Я прошмыгнула у него под рукой и умчалась в столовую. Упитанный распорядитель расставлял там по столу серебряные подносы, а официант разливал шампанское в фужеры. Подхватив один из фужеров, я кинулась в мраморный холл, сквозь стеклянные двери которого уже показались гости, подходившие к крыльцу. Но тут меня настиг доктор Боб, ввалившийся в дверь с победным кличем. Радостно подмигивая, он пророкотал: «А все-таки я добьюсь твоего поцелуя!»

Но я бы скорее поцеловала чихуахуа. Юркнув в просторную, отделанную в зеленоватых и абрикосовых тонах комнату, заставленную книгами, я спряталась в укромный уголок. Стоявшие на каминной полке часы показывали без пяти семь. У меня было чувство, что я в ловушке, и я отдала бы все на свете за наш старый фургон. В итоге решила потерпеть полчаса, а потом сразу же вызвать Элинор; но до тех пор мне предстояло уныло кружить по комнатам, как это бывает на банкетах и презентациях. Дом наполнялся женскими голосами, запахом духов и хлопками вылетающих пробок. Крошка чихуахуа носился зигзагами вокруг столов, взвизгивая, когда кто-то из гостей наступал ему на лапку.

Проходя через библиотеку, я услышала, как трое женщин обсуждают отделку.

– Еще бы не красиво, – хмыкнула брюнетка с массивными бедрами и мясистыми икрами, – она же нанимала дизайнера.

– Какое там нанимала! – возразила ей блондинка с бордовыми ногтями. – Мебельный магазин «Итан Аллен» предоставляет их бесплатно.

– Сисси делает покупки в Нашвилле, – заявила дама с коронками на зубах. – Я постоянно натыкаюсь на нее в «Грин хиллс».

– Что бы вы ни говорили, – продолжала толстозадая брюнетка, ощупывая зеленые портьеры, – но эта ткань не из «Итан Аллен», а из «Каутэн и Таут» и стоит по двести долларов за ярд. Такую раздобудет не всякий дизайнер.

– Двести баксов за ярд! – ужаснулась блондинка. – Она просто сумасшедшая.

– Да нет, обычная сумасбродка, как все докторские жены.

– Да ладно, я вот замужем за дерматологом, – возмутилась блондинка, – но отнюдь не сумасбродка.

– Твой муж не из тех докторов, – вздохнула толстозадая. – Сисси-то вышла за ухо-горло-носа, перелечившего всех в Таллуле. Теперь он богаче Рикки Скэггса.

– А ты слышала, что этот самый муженек спит с двадцатипятилетней реанимационной сестрой?

– Да кто об этом не слышал?!

– Разве что Сисси.

– Не будь она такой стервой, ее было бы просто жаль.

– Ты только посмотри на эту картину! Она же продавалась в «Грин хиллс» и стоила полторы тысячи долларов.

Я вышмыгнула из библиотеки, не желая им мешать, и отправилась на кухню.

Там, на гранитной поверхности стойки, восседала Сисси и потягивала коньяк со взбитыми желтками. Круто развернувшись, я решила взять курс на столовую и вдруг заметила Джексона Маннинга. Он стоял среди гостей и любезничал с какой-то рыжеволосой особой в декольтированном зеленом платье. Его глаза сохранили оттенок индиго, но лицо возмужало. Я ощутила, как краска заливает мне шею и постепенно переходит на щеки. Поспешно отвернувшись, я направилась к столовой, но было уже поздно.

– Фредди! – крикнул он, расталкивая гостей и пробираясь ко мне. – Простите пожалуйста! Ой, ради бога, извините.

Я остановилась и оперлась о кухонный стол.

– Привет, Джексон.

– И это все?! – рассмеялся он. – «Привет, Джексон»?

– Что ж, можно прибавить: Buenos noches. Сóто está listed? [20]20
  Добрый вечер. Как поживаете? (исп.)


[Закрыть]

Мимо нас прошел официант с подносом шампанского. Взяв у него еще один фужер, я сделала глоток и улыбнулась Джексону.

–  Миу bien, gracias [21]21
  Очень хорошо, спасибо (исп.).


[Закрыть], – ответил он, – а как по-испански: «А где же поцелуй?»

– Не знаю, – сказала я, – зато могу научить тебя, что говорить мексиканским врачам.

Я продолжала налегать на шампанское, держа фужер обеими руками, чтоб не начать теребить волосы. Разумеется, я выглядела страшно нелепо, причем не только из-за стрижки. На мне был один из туалетов Джо-Нелл: черное и чересчур короткое платье, расшитое спереди крошечными золотыми пуговками. Все прочие дамы явились в длинных бархатных юбках и вычурных блузах.

– Что ж, – ответил он с улыбкой, – я весь внимание.

Я снова отхлебнула шампанского и выпалила: Al demonio con sujura mento! Tengo bichos adentro que necesitan ser mutados.

– А что это значит? – он поднял брови.

– «К черту вашу врачебную клятву! А может, часть моих внутренностей должнаотмереть?!»

Он рассмеялся.

– И надолго ты в Таллуле?

– Это зависит от Джо-Нелл.

– Господи, ну разумеется. Я слышал об аварии. Как она?

– Жива. Ей размозжило сустав и селезенку.

– И все?!

– Да, но она еще в реанимации.

– Еще бы! Боже мой, попасть под поезд! Даже стыдно, что я к ней так и не зашел. Почти не выбираюсь с педиатрического отделения, так что до меня доходит минимум сплетен. – Он оглядел свои туфли и снова поднял глаза на меня, закусив губу. Казалось, он не знал, что прибавить, но наконец нашелся: – Н-да, давненько мы не виделись! Отлично выглядишь. Стало быть, в Калифорнии тебе понравилось?

– Стало быть, да. – Я была слегка разочарована: все так сухо, никаких разговоров о прошедших восьми годах, никаких расспросов. Когда я звоню сюда из Дьюи, мои сестры даже не упоминают о нем. Это из преданности: они понимают, что тема больная. Но вот что он знает о моей жизни, я и понятия не имела.