Текст книги "Американский пирог"

Автор книги: Майкл Уэст

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 22 страниц)

МИНЕРВА ПРЭЙ

Моя палата была в самом конце небольшого коридорчика, который тут все зовут «малой кардиологией». Медсестры посиживали за своим столом, щебетали как птички, ели попкорн и чипсы и притворялись, что страшно заняты. Я была очень рада, когда Фредди привезла ко мне Джо-Нелл и мы все вместе посмотрели «Живем только раз». На гипсе Джо-Нелл расписались уже все медсестры, и потому он походил на грязную тряпку.

– А где же Элинор? – спросила я.

– Тс-с-с, – зашипела Джо-Нелл, – дурачка помянешь, он и появится!

– Она в закусочной, – сказала Фредди.

– Ни за что не угадаешь, какие у нас тут новости, – объявила Джо-Нелл. – Фредди подумывает остаться в Таллуле!

– Вовсе нет, – завопила Фредди, а ее щеки залились краской.

– А вот и подумываешь.

– С чего это вдруг? – спросила я ее.

– Я сказала лишь, что, может быть,останусь.

Вот оно и вышло наружу. Правда сидела в ней все это время, словно застрявшее зернышко в зобу у цыпленка.

– Известно, «с чего это вдруг», – продолжала Джо-Нелл, – все из-за Джексона. К тому же она позвонила Сэму, а трубку подняла его помощница.

– Заткнись, – твердила Фредди, а ее глаза буквально прожигали сестру насквозь.

– Фредди уже взрослая женщина, – сказала я, – и сама все решит.

– Да у нее же соображения как у клопа!

– Может, и так, – буркнула Фредди.

– Сколько ты тут вытерпишь, а? Шесть месяцев? Год? Три года?! И все это время кругом будут виться гиены вроде Сисси. А как тебе Клуб христианок, Общество добровольных медсестер или Союз таллульских жен? Да ты помрешь с тоски на их заседаниях!

Честно говоря, я думала то же самое: ей все это не понравится.

– Говорю тебе, сестренка, в Таллуле только этим и занимаются, – говорила Джо-Нелл, – ходят по клубам да сплетничают. А в перерывах трахаются до потери пульса.

– Джо-Нелл! – вскрикнула я и попыталась сесть, от чего мое сердце так и подскочило. На мониторе вспыхнул красный огонек. – Попридержи язык!

– Посмотрим, скоро ли объявятся медсестры, – сказала Фредди, взглянув на свои часы с простым черным циферблатом.

– Медсестры сюда и не заглядывают, – пожаловалась я, – они позабыли, что я тут. Такие странные!

– По-моему, это просто несправедливо! – стенала Джо-Нелл. – Фредди возвращается ровно в тот момент, когда я решила уехать.

– Да кто тебе сказал, что я возвращаюсь? – возмутилась Фредди.

Я не промолвила ни слова, но страшно обеспокоилась. Быть снова рядом с Фредди было бы огромной радостью, но Таллула и вправду будет ей в тягость.

– Однажды ты уже сбежала из этого паршивого городишки, причем именно из-за Джексона, – наступала Джо-Нелл. – Не забывай об этом!

– Но он был ни в чем не виноват. Это я наломала дров, а потом сама же устыдилась.

– Но ведь вся твоя жизнь в Калифорнии.

– По крайней мере, так мне казалось. – Она уставилась на свои руки, пальцы которых были нервно сцеплены. – А к Таллуле ты несправедлива: не такая уж она и паршивая.

– Ты же так расхваливала тот прекрасный городок – как там он называется?

– Дьюи.

– Точно. Где на автозаправках продают всякие деликатесы.

– Быть может, я просто придиралась к Таллуле, – продолжала Фредди, – а на все надо смотреть непредвзято. Иначе можно один раз наткнуться на букашку в пудинге и на всю жизнь отказаться от выпечки.

– Элинор именно так бы и сделала, – заметила я.

Мы все рассмеялись, но вскоре умолкли.

– Нет, я тебя просто не понимаю, – снова прицепилась Джо-Нелл к Фредди. – Вот я уже по горло сыта этим городом и его жителями. Моя подноготная известна всем и каждому, причем, уверяю тебя, в Таллуле гораздо чаще врут, чем говорят правду.

– Как и везде, – обронила Фредди.

– Это точно, – кивнула я и подумала, что, несмотря на разный выговор и разные вкусы, где-то внутри мы все очень схожи меж собой. – Люди-то – они повсюду одинаковы. – Я оправила простыни и глянула на монитор: мое сердце постукивало мерно, как капли воды, которые срываются с подтекающего водопроводного крана.

– Надеюсь, что нет. Ведь все местные просто жалкие сплетники, – фыркнула Джо-Нелл. – Надоела эта крысиная нора: как только встану на ноги, меня отсюда как ветром сдует.

– И куда же ты поедешь, лапушка? – ласково спросила я.

– Не знаю. Подумываю про Техас.

– Маунт-Олив еще меньше Таллулы, – сказала Фредди, – к тому же ты будешь новенькой, да еще и внучатой племянницей Хэтти. Это привлечет внимание.

– Я справлюсь, – заявила Джо-Нелл, – думай лучше о себе.

– Но ты не готова к переезду, – возразила Фредди.

– Слушай, мы смотрим на мир с разных колоколен. Ты вот видишь Таллулу и думаешь: «Хм, а может, я ошибалась? Может, тут не так уж и плохо!» Тут Джексон, тут Минерва… И вот ты готова попробовать еще разок. Ну а я намерена рвать отсюда когти.

– Всякое место хорошо своими жителями, Джо-Нелл, – осторожно сказала я, – а сорная трава найдется в любом саду.

– Да знаю я, – проворчала она, – но здешние сорняки мне уже известны наперечет. Пора мне вырваться на свободу: ведь я никогда еще не уезжала из дома. К тому же наш истинный дом не здесь, а в Техасе!

– Только не мой, – мрачно хмыкнула Фредди.

– Ну, мой-то там, – проговорила я, подумав, – на нашем общем ранчо. Может, Джо-Нелл и правда стоит съездить туда. А то после Хэтти там никто не живет, и дом скоро начнет разваливаться. Отсюда я не могу за ним приглядывать.

– Если я и правда отправлюсь в Техас, – вдруг сказала Джо-Нелл, – круг семейных скитаний замкнется.

– Ну не уезжай хоть какое-то время, поживи в Таллуле. – Фредди потянула ее за рукав. – Помнишь, как мы бегали по распродажам?

– Да ты там в жизни ничего не покупала.

– А теперь, может, и куплю, – улыбнулась Фредди.

Я-то понимала, о чем она. Хотела попытаться еще разок дать Таллуле последний шанс, прежде чем окончательно списать ее со счетов. Бог свидетель, я никогда не собиралась остаться тут навсегда. Но не успела оглянуться, как пролетело целых двадцать пять лет. А потом и тридцать. А потом я состарилась и поняла, что порядком обжилась на этом месте. Жизнь тут как лоскутное одеяльце, за которое я принялась в сорок первом году и которое теперь стало таким большим, что мне под ним тепло и уютно. Я укрываюсь им каждую ночь, и в каждом из его лоскутков спрятано какое-то воспоминание. Вот – кусочек распашонки с узором в виде арбузов. А вот – теплые мужские кальсоны и халатик для беременных, затканный виноградными листьями. Оно сшито моими руками, лоскут за лоскутом, стежок за стежком. Многое я пристрочила вкривь и вкось, но от неровных строчек одеяло греет ничуть не хуже. Будь оно идеальным, я бы вечно боялась за него: вдруг испачкается? Или помнется? Что, если на него залезет кошка? Такие неидеальные вещи просто необходимы, если хочешь радоваться жизни, а не влачить унылое существование через силу.

– О, не волнуйся: тебя на них сводит Сисси, – издевалась Джо-Нелл, – она так развлекается. Такими «делами» заполнен весь ее ежедневник.

– Да не собираюсь я тратить на нее время. Здесь есть и нормальные женщины, те, что сами выращивают помидоры и ирисы. Ну, как ты, Минерва.

– Я? – удивилась я и замахала рукой.

– Ты умеешь быть счастливой даже в самых диких местах.

– Да уж, более дикого места, чем Таллула, наверное, и не сыщешь, – снова зафыркала Джо-Нелл. – Может, вы с Минервой поедете со мной в Маунт-Олив?

– Я – нет, – покачала я головой, – у меня тут, лапушка, куча дел.

– У меня тоже, – кивнула Фредди.

– Черт, если он настолько хорош в постели, – рассмеялась Джо-Нелл, – привози его с собой. Просто посади в машину и приезжай с ним.

Когда девочки ушли, на отделении снова стало тихо. Я сидела одна-одинешенька перед телевизором и думала о внучках. Бедняжки совсем запутались. Одна возвращается, другая уезжает, а третья снова остается одна. Джо-Нелл хочется начать все сначала, она смотрит в будущее, а Фредди возвращается к прошлому и пытается в нем разобраться. Ну а бедняга Элинор, оставшись наедине со мной, просто с ума сойдет от страха. Я ей частенько говорю: «Делать нечего: надо просто набраться храбрости и перестать стучать зубами, отправляясь в магазин». Ей ужас как не нравятся эти слова про стучащие зубы, но, бог свидетель, я не преувеличиваю.

Уж поверьте мне, простые радости – вот что помогает нам жить. Растущий салат. Прополотые фиалки. Виноградный джем, который варишь в августе. Петрушка и тимьян с собственных грядок. Влажные простыни на веревке, которые хлопают тебя по ногам, словно твой собственный домашний ветерок. Рассказы мамы о ее детстве, а потом – о детстве ее мамы, и так про всех предков до самой Евы и запретного плода. Когда-то я не раз повторяла Руфи: «Пока ты пишешь списки покупок и составляешь себе расписание, настоящая жизнь проходит мимо». И знаете что? Именно так оно и случилось.

Это непростой урок, и многим не дано его выучить. Я знала одну даму, которая построила дом, а потом просто обезумела из-за дверных ручек. Она выбрала ручки в форме яиц, и я еще решила: «Какие миленькие». Но она так и умерла, думая, что надо было выбрать другие, с узорчиками. Знавала я и таких приверед, что просто с ног сбивались, подбирая оттенок краски для потолка. Казалось, вся их жизнь зависит от того, гармонируют ли ягодки на диване с яблочками на диванных подушках. А по мне, так фрукты – это просто фрукты. Многие из них – красные. Конечно, я не слепая и вижу, что все они разных оттенков. Есть розоватые, есть коричневатые, есть рыженькие. Но, родные мои, разве можно так волноваться из-за них? Цвета не сделают тебя счастливей ни на йоту. Уж лучше посадить себе куртинку нарциссов и азалии. Просто встать на коленки и покопаться в мягкой и прохладной землице, благодаря Господа, что на это еще хватает сил.

ЭЛИНОР

В газете говорилось: «Воришка из „Кей-Марта“ украл еще одну сумочку: пострадавшая была госпитализирована с легкой травмой». Я прочитала это, когда мы с Фредди ели салат из курицы и пшеничного зерна. Схватив ножницы, я немедленно вырезала статью, а Фредди захохотала.

– Волна преступлений докатилась до американской провинции, – провозгласила она.

– И в этом нет ничего смешного.

– Элинор, но нельзя же всю жизнь дрожать от страха, ожидая, что тебя ограбит какой-то бандит.

– Я и не дрожу, – разозлилась я, – но надо иметь в виду, что в Таллуле орудует вор.

– Просто ходи без сумки. – И она надкусила бутерброд, аппетитно похрустывая салатом.

– Да я скорее умру, – сказала я, и это было чистой правдой. В этой сумке – вся моя жизнь. Мои очки, мои водительские права, фотографии нашей семьи, таблетки от несварения, просроченные счета, купоны, деньги, ключи, лосьон для рук, список необходимых дел, список покупок, рецепты, жевательная резинка, таймер в форме яйца, градусник и экседрин (ведь наперед-то не знаешь, когда поднимется давление и разболится голова).

– Да выбрось ты этот альбом. – Фредди отложила бутерброд. Ее глаза вдруг сузились.

– Зачем? Это мое хобби.

– Найди себе другое.

– Ха, легко сказать.

– Слушай, я не придираюсь к тебе. – Она вытерла рот салфеткой. Последнее время она постоянно пользовалась помадой, а также гардеробом Джо-Нелл и ее муссом для волос. А если женщина наводит марафет, тут явно замешан мужчина.

– Тебе так кажется?!

– Я просто говорю, что тебе нужно стать более уверенной в себе. Может, пройдешь курс самообороны?

– Мне он не нужен.

– А я вот прошла такой в Сан-Франциско. Зал был рядом с Хейт-Эшбери, и по ночам там было страшновато.

– Ну ты же любишь искать приключения себе на голову, – пробурчала я.

– Наш тренер велел нам носить в сумочках камни. Тогда при нападении у нас было бы оружие.

– И много ты платила за такой совет?

– Нет, курс был бесплатный.

– Вот и прекрасно, потому что этот совет не стоит и ломаного гроша.

Когда она, насквозь пропахшая духами от Эсте Лаудер, ушла миловаться с Джексоном, я прокралась на задний двор и уставилась на груду кирпичей. Минерва берегла их, чтобы выстроить ограду для огорода с травами. Я выбрала крупный красный кирпич, вполне увесистый и солидный. По виду было трудно сказать, влезет ли он в мою сумку. И тем более сгодится ли для самообороны. Если кто-нибудь спросит, зачем он мне, отвечу, что растираю им чеснок. Когда я прошмыгнула обратно в дом, мне показалось, что я стала чуть сильнее. Хотелось бы верить, что женщину с таким оружием грабители будут обходить стороной. Но честно говоря, кто их знает.

Прошло два дня, а Минерве, как будто, делалось только хуже. Стоило ей подняться, чтоб пойти в туалет, как ее уже мучала одышка. Она хваталась за зеленую трубку с кислородом, словно жить без нее не могла. Ее кожа стала сухой и горячей, словно у нее был жар, а цвет лица сделался просто ужасным – как грязная вода из посудомойки. Подловив в коридоре доктора Старбака, мы приперли его к стенке.

– Я хочу знать, что происходит с моей бабушкой, – заявила Фредди. – Вы сделали ей что угодно, но только не артериограмму.

– Мне так не хочется мучить ее зря, – ответил он. – Эхо отличное, ферменты в норме, а к холтер-монитору я ее подключил. Сердце работает исправно. Ни загрудинных болей, ни аритмии. И тем не менее температура по-прежнему субфебрильная.

– Но из-за чего? – спросила я.

– Возможно, какая-то инфекция, – сказал мне доктор.

– А отчего тогда одышка? – не унималась я.

– Я распорядился просканировать ей легкие: быть может, туда попал эмбол.

– Кто? – Я аж подалась вперед.

– Кровяной сгусток, – пояснила Фредди.

– Но это маловероятно, – он пожал плечами. – А вот туберкулиновая проба может оказаться полезной.

– Что-что? – рассмеялась Фредди, но смотрела на доктора очень внимательно.

– Туберкулиновая…

– Но это же просто смешно!

– В общем-то, нет. Вы не поверите, сколько туберкулезников вначале жалуются на диспноэ. – Доктор поглядел на меня и, по-видимому приняв за тугую, пояснил: – Диспноэ – это одышка.

– Я знаю, – рявкнула я и, вцепившись в сумку, ощупала острые края кирпича. Если доктор разозлит меня, он быстро об этом пожалеет.

МИНЕРВА ПРЭЙ

Весть, что я угодила в больницу, вмиг облетела всю Таллулу. Посетителей набежало столько, что моя соседка по палате постоянно жаловалась медсестрам: «Так нечестно: и окно ей, и гости – тоже ей!»

– Все будет в порядке, – говорила ей медсестра и задергивала ее занавеску, – просто отдохните и успокойтесь.

– Я вот тоже страшно устала, – сказала я, чувствуя себя так, словно только что подвязывала фасоль и выпалывала дикий папоротник. Эти злокачественные обмороки, или как их там, оказались утомительной штукой. Они высосали из меня все соки.

Медсестра подошла и вставила трубочку с кислородом мне в нос. Я так и вцепилась в этот зеленый проводок.

– Так лучше? – спросила она.

Лучше было намного, но через некоторое время у меня так забился нос, что дышать снова стало трудно. Я решила, что простудилась, но Фредди сказала, это из-за кислорода, который высушил все мои пазухи. И она заставила медсестер подсоединить какую-то склянку с водой. Через пару минут я дышала совершенно свободно. Из этой девочки вышел бы отличный врач. Ну а из меня самой – отличная лодка, тихо и спокойно плывущая вдаль по речной глади.

Когда я снова открыла глаза, Фредди сидела у окна. Небо у нее за спиной уже стало розоватым с желтыми крапинками. Элинор устроилась на стуле и разгадывала какой-то кроссворд. Прежде чем она заметила мой взгляд, я снова закрыла глаза: не из грубости, а просто потому, что устала. Фредди и Джо-Нелл могут просто посидеть рядом, но Элинор – никогда. У этой девочки язычок без костей, а я, мои милые, свое уже отговорила.

Мне бы только отдышаться, и я тут же поправлюсь.

Не знаю, сколько времени прошло: может, секунда, а может, целый день.

– Миссис Прэй? – сказал чей-то голос (кажется, кардиолога, но точно я не разобрала). – Похоже, у вас ЖНП.

– ЖНП? – воскликнула Элинор (на сей раз я не сомневалась: этот-то голос я узнаю везде и всегда). – Послушайте, у нас тут не сериал «Звездный путь», так что нечего нести тарабарщину!

– Элинор! – ахнула Фредди.

– Ах, простите, – сказал доктор. – ЖНП – жар неизвестного происхождения.

– Так бы сразу и сказали, – рявкнула Элинор.

Я стала уговаривать ее, чтоб не грубила доктору, но, когда наконец открыла глаза, оказалось, что уже вечер и внучки давно ушли. (Я-то знаю, что Элинор терпеть не может ездить по ночам, даже если за рулем кто-то другой.) Медсестра принесла мне поднос с ужином, но я даже не сняла с него крышку. От запахов мне становилось не по себе. Река уносила меня, а вокруг хлопали мутные белые занавеси, хотя, может быть, это были и простыни. Когда ты сильно устаешь, тебе уже просто не разобраться.

Джексон Маннинг, прежний любимый нашей Фредди, вошел в палату и присел на мою постель. Я проснулась и увидела, что он принес мне букетик папоротника, перевязанный красной ленточкой. Он потянулся и поставил букет на залитое солнцем окно.

– Мисс Минерва, что мне для вас сделать?

– Для меня? – Я задумалась над вопросом, но он был слишком трудным. Я и сама его не раз задавала, стараясь выяснить, чего именно не хватает больному. Графина воды со льдом, еще одной подушки, соленых крекеров или жирного молока – все это и многое другое можно без труда раздобыть в больнице, если ты поладила с медсестрами. Но я и понятия не имела, чего бы хотелось мне. Меня мучила боль в груди, глубоко под ребрами, почти у самого хребта. Но я уже жаловалась на нее доктору, и он ничуть не обеспокоился.

– Должно быть, вы поломали ребро, когда упали на днях, – сказал доктор Старбак, – мы отвезем вас на сканирование легких.

Милые мои, меня уж просканировали вдоль и поперек и при этом ничего не обнаружили. Но жаловаться мне не хотелось. Они и так скоро сделают все известные им анализы и успокоятся. А еще мне порой кажется, что они попросту считают меня выдумщицей.

Я открыла глаза пошире и поглядела на этого мальчика: на чудные голубые глазки (совсем такие же, как у его отца) и на раздвоенный подбородок.

– Просто будь добр к моей Фредди, – сказала я, – это все, что мне нужно. Она у меня отличная девочка.

– Да, мэм. Я знаю, – сказал он и похлопал меня по руке. За его спиной виднелась залитая солнцем палата. И тут он нагнулся поближе ко мне: – Я ведь всегда ее любил, вы же знаете.

– Знаю.

– Сегодня вечером я к ней зайду.

– Обязательно зайди. – Голос у меня стал совсем слабым и как-то попискивал, а в горле слегка щекотало. – И будь добр, скажи ей, чтоб она захватила мне свежую ночнушку.

– Да, мэм. – Он встал со стула. – До завтра.

– До свидания, – сказала я.

ФРЕДДИ

Всю свою жизнь я поступала как черепаха: все, что не могла унести на себе, бросала как ненужное. Я не хранила ни поваренных книг, ни стеклянных зверюшек, ни модных тряпок. Теперь мне стало понятно почему: я ведь и так волочила за собой непосильный груз: Джексона, Минерву, Джо-Нелл, Сэма, свою неудавшуюся карьеру. Но самой тяжелой ношей была моя безудержная тревога: я не могла ни расслабиться, ни довериться, ни смириться с этой постоянной нервозностью. Порой мне казалось, что я живу в разгар военных действий, на которых мне ни за что не добыть ни пленников, ни трофеев. Я видела, что Элинор тоже бьется на передовой, уже вконец измученная схваткой. Она – крайний случай безотчетной тревоги. Должно быть, это передалось нам по наследству, как ямочки на щеках. Только склонность к панике была вмятиной в наших душах.

Не знаю почему, но я вдруг позвонила в Дьюи. Мистер Эспай ответил на четвертый по счету звонок. Он рассказал, что на заливе Томалес разыгрался шторм и все побережье усеяно ракушками. Я буквально видела, как он сидит в гостиной, а рядом с ним – окна с частыми переплетами, в которые вставлены крошечные квадратики старинного стекла, оплывшего и деформированного.

– Сэм рассказывает мне о твоих делах, – сказал он, – говорит, твоя сестра поправляется.

– Да, но теперь в больницу попала моя бабушка. Помните, я рассказывала вам про Минерву?

– Ну разумеется. Грустно слышать, что она заболела. Позавчера я разговаривал с Сэмом, но он об этом умолчал.

– Он просто не знает, мы с ним еще не говорили. – Я закусила палец. – Там, в Мексике, просто ужасная связь.

– О да, – согласился он, – это точно.

– Что ж, надеюсь, шторм скоро утихнет.

– Что-то не так? – спросил он. – У тебя какой-то странный голос, моя милая.

– Да нет, все в порядке. – Я прижала два пальца к переносице, но слезы все равно полились и намочили мне пальцы. Когда я повесила трубку, мне вспомнился рассказ о том, как миссис Эспай ненавидела Дьюи. По словам Сэма, она считала, что живет словно в ссылке. Ближайшим «большим» городом была Петалума, а дорогу в Сан-Франциско постоянно закрывали из-за оползней. Она родилась в Фениксе, где дождей почти не бывает и цветы можно сажать даже в феврале. Климат Дьюи ее, по-видимому, не устраивал. Лишь в конце августа – начале сентября туман там рассеивается и устанавливается теплая и ясная погода. Но это лишь короткая передышка. Вскоре заряжают зимние дожди, словно побережью просто необходим хороший душ, что-то вроде сезонного Крещения.

Пока Элинор принимала ванну, я услыхала, как к дому подъезжает машина. Глядя сквозь планки венецианских жалюзи, я видела, как Джексон едет по мощеной дорожке к самому крыльцу. Он постучал, но я все стояла и думала: стоит ли открыть ему или лучше подождать, пока он уедет? Во мне кипела злоба. Старый коричневый фургон стоял в гараже, и его присутствие выдавало меня с головой (Джексон знал, что Элинор никуда не ездит после наступления темноты). Мне и хотелось его увидеть, и в то же время не хотелось. С Сэмом мы не говорили уже несколько дней. Внезапно я поняла, почему женщины заводят себе любовников. Разочарования копятся, как вода на продавленной крыше, и не успеешь оглянуться, как твой брак превращается в скопище обид.

– Иду-иду, – крикнула я так устало, словно пробежала сквозь длинную галерею комнат. Я открыла дверь, и холодный ветер раздул мою ночную рубашку. Точнее говоря, рубашку Элинор, скроенную из светло-желтой фланели и с вышитыми цыплятами на груди.

– Да ты уже в ночной сорочке. – Он оглядел меня и улыбнулся.

– Самого модного фасона, – ответила я и проделала пируэт. Закончив кружиться, я объявила: – Элинор принимает ванну.

– Так я не вовремя? – огорчился он.

– Смотря для чего. – Я втащила его в коридор и захлопнула дверь ногой.