Текст книги "Беглец. Трюкач"

Автор книги: Майкл Диллард

Соавторы: Пол Бродер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 27 страниц)

Никакого преступления он не совершал, ведь то, что случилось с каскадером, явилось элементарной ошибкой, случайным стечением обстоятельств, и он,

Камерон, не виновен в его гибели. Откуда же тогда появилась мысль убить молодого патрульного? Это было бы уже самым настоящим преступлением. Причем, на том же самом месте, где расстался с жизнью тот трюкач. И на этот вопрос, увы, нет ответа. Стечение обстоятельств преследовало его и потом, в городе, но здесь уже вмещалось нечто сверхъестественное. Вот правильное слово. Всего час назад он именно так охарактеризовал мистический талант предвидения у режиссера. И не сверхъестественным ли было предсказание Готтшалка о том, что беглец должен непременно убить полицейского или того, кого сочтет полицейским?

Итак, круг замыкается. Убив полицейского, он не только совершит преступление, но и навсегда свяжет себя с туманной идеей, которую Готтшалк вкладывает в этот фильм. С другой стороны, подарив жизнь этому парню, он сам себе отрезает путь к спасению. Так или иначе, он загнан в угол, ему надо сделать выбор. Хотя нет, сначала придется проделать трюк, к которому он сам себя приговорил и к которому техники еще не успели приготовиться. Тем самым Готтшалк все же добьется своего – с ним, Камероном, будет покончено.

Он выбрался из машины. Стоя посреди дороги в скрывающей лицо маске и в ластах, сковывающих движения, он вдруг понял, что где-то в глубине сознания знал все это заранее.

– Внимание, мотор! – звучало у него в ушах, как напоминание о прошедшем дне. Неужели он настолько погрузился в свои мысли, что ему уже стали мерещиться голоса? Вот еще какой-то звук возник у него за спиной.

Камерон вздрогнул и оглянулся. Из только что подкатившей машины вылезал начальник полиции Бруссар, с моста навстречу – ему бежал патрульный, но тот взмахом руки велел ему идти к своему автомобилю. Ничего себе, голоса ему мерещатся!

Даже не слышал звука мотора и шуршания шин по гальке. А парень-то счастливчик, Нина спасла ему жизнь. Если бы не выражение ее глаз, кормить ему сейчас рыб.

Подбоченясь, Бруссар уставился на ковыляющего к нему Камерона. Вынув изо рта неизменную сигару, он окинул подошедшего с ног до головы критическим взглядом и укоризненно покачал головой, словно не одобряя проделку проказника-ребенка-,

– Что это вам взбрело в голову, Коулмэн? – пророкотал он. – Какого черта вам здесь надо в такой час?

Камерон глуповато улыбнулся.

– Работа, как всегда, только работа.

– Какая еще работа? Одно валяние дурака. Вам что, делать нечего?

– Я должен проверить силу течения и глубину под мостом, для того и приехал.

– Прямо сейчас? Посреди ночи? Днем времени не нашлось?

– Я ждал, когда начнется прилив.

Бруссар вздохнул и покачался на каблуках.

– Слушайте, Коулмэн, я не нянька и не ночной сторож, у меня и без вас дел хватает. И если вам так приспичило испытать на собственной шкуре предсмертные ощущения утопленника, пожалуйста, на здоровье! Только сделайте милость, поищите подходящую реку где-нибудь в другом городе, а я хочу спать спокойно, – он резко-повернулся к Нине. – А ваша роль в чем заключается, позвольте полюбопытствовать? Послать ему с берега прощальный поцелуй, не так ли, мисс Мэбри?

– Она тут не при чем, – спокойно произнес Камерон. – Идея целиком моя.

– Чудненькая, надо сказать, идея. Ни тебе подстраховочной лодки, ни веревки! Я уж не говорю об элементарном спасательном жилете.

– Вы свое дело сделали, благодарю вас. Об опасности эксперимента я предупрежден.

Начальник полиции воткнул сигару в рот и выпустил густую струю дыма прямо ему в маску.

– Слушайте, вы, чокнутый, я принял решение и хочу довести его до вашего сведения: отныне все ваши дурацкие трюки с риском для жизни будут проходить в моем присутствии и под тщательным моим наблюдением. Готтшалк уже в курсе. Надеюсь, я доступно излагаю?

– Вполне. Так вы говорили с Готтшалком?

– По телефону. Прямо перед тем, как выехать сюда.

Нина повернулась и пошла к машине. Камерон посмотрел ей вслед.

– И о ней упомянули?

Брови полицейского удивленно взметнулись вверх.

– А что, это тайна?

– Да нет, – Камерон неуверенно дернул плечом. – Просто я не поставил его в известность о нашей поездке.

– Я это понял.

– Что он вам сказал?

– Что вы поступили несколько опрометчиво.

– И попросил вас приехать сюда и разобраться на месте, чем мы тут занимаемся?

– Ну, приблизительно.

– А голос? Голос был раздраженный?

– Этого бы я не сказал. По-моему, его не так легко вывести из себя.

– Это точно, – пробормотал Камерон.

В глазах Бруссара промелькнула симпатия.

– Слушай, парень, мне искренне жаль, если я поссорил тебя с твоим шефом. Но поверь, я действовал из лучших побуждений. Если бы я не появился тут вовремя, у тебя были бы куда большие неприятности.

Да уж, вовремя, подумал Камерон, да и неприятности были бы еще те!

– Спасибо вам за все.

Бруссар ткнул сигарой в сторону реки.

– Нужно же соображать! Течение сейчас никак не меньше семи узлов[7]7
  Морской узел равен 1,87 километров в час. – Прим. перев.


[Закрыть]. Представляешь, куда бы тебя отнесло? А ты без страховки!

– Да, вы правы, – проговорил Камерон. – Это была глупая затея.

– Дело не только в силе течения. Там, на дне, полно всякого хлама, так что ты вполне мог и не всплыть.

– Правда? Я и не знал.

– Оно и не мудрено, ты же недавно в наших краях. Когда-то на этом месте ходил паром, потом каждый, кому не лень, начал сбрасывать сюда вышедшие из строя автомобили, так что дно превратилось в настоящее кладбище машин. А при строительстве моста все ненужные причиндалы просто выкидывали в реку. Теперь ясно?

Вот оно что. Значит, к этому кладбищу Готтшалк решил прибавить еще и его машину. Что ж, одной меньше, одной больше, какая разница?

– Еще одна развалюха найдет здесь покой, – улыбнулся он.

Бруссар лукаво подмигнул.

– Я тебя напугал? Рискнешь завтра?

– Конечно, такая уж у меня работа, ничего не поделаешь.

Полицейский снова глянул в бурлящую воду и содрогнулся.

– Лично меня калачом на такую работу не заманишь. И вообще, я не понимаю, к чему такой риск. Неужели нельзя посадить вместо тебя манекен?

– Да можно, конечно, но нашему режиссеру подавай естественность, он на ней помешан.

Бруссар усмехнулся.

– Да уж! Настолько помешан, что даже упросил меня тоже сняться в своем фильме.

– Вот это новость. Это будет роль без слов?

Бруссар неопределенно пожал плечами.

– Сам толком не понял. Вроде я с парой своих ребят должен буду быть поблизости от тебя, когда ты появишься на дороге. Шлагбаум там будет, что ли? Мы его поднимем, пропустим тебя и снова опустим.

– Ага, поднимите и опустите. Проще простого, – Камерон хохотнул. – Не забудьте зарядить свои пушки холостыми патронами.

– Слушай, займись своим делом, а мне предоставь заниматься своим, ладно?

– Обо мне не беспокойтесь, я в своем деле профессионал, – гордо сказал Камерон, а сам подумал: ой ли?

– Странный тип этот Готтшалк, а? Знаешь, мне сдается, что он в фильме хочет повторить историю того парня, за которым мы гоняемся.

– Артистическая натура, что ни говори, – глубокомысленно произнес Камерон. – Черпает вдохновение не только в своем воображении, но и в жизни. Услышит что-нибудь интересное, и тут же в его мозгу все переворачивается.

– Ну-ну… Судя по всему, ты получил неплохое образование, а, Коулмэн?

На секунду Камерон задержал дыхание.

– И тут вы правы. А почему вы об этом спросили?

– Меня тоже посетило вдохновение, – неожиданно сухо отчеканил Бруссар. – А вот скажи-ка, если бы ты был на месте этой неуловимой пташки, как бы ты улизнул из города? Я, конечно, не уверен, что он все еще здесь, но все же.

Ловушка? Или он просто нуждается в совете?

– Ну… если бы я знал, что полицейские силы блокируют дороги, я бы, видимо, попробовал переплыть реку или пошел бы вдоль берега куда-нибудь на север.

– Угу, я тоже так подумал, но теперь имеются другие предположения. Берег в обоих направлениях находится под нашим контролем, а город мы прочесали вплоть до последней помойки: Мне все-таки думается, что парень до сих пор тут, просто у него нашлась надежная крыша и он действует вполне легально прямо у меня под носом. Вот я и не хочу, чтобы он провел Бруссара, как невинную гимназистку. А в фильме получается именно так, а?

Камерон искоса взглянул на начальника полиции, задумчиво обозревающего темнеющие вдали соляные болота.

– Интересная мысль, – .отметил он.

– Мне тоже так кажется, – очнулся Бруссар. Он вынул изо рта давно потухший окурок сигары и швырнул его в бушующий поток.

– Ладно, на сегодня довольно, я свою миссию выполнил. Увидимся завтра на съемках.

– Конечно.

– И – удачи тебе, парень.

– Спасибо.

Завтра? Ну да, конечно. Слишком скоро приклеил он Бруссару ярлык тупицы, а он не так уж глуп, как только что выяснилось. Вот-вот развяжет все узелки на веревочке. А завтра сыграет роль самого себя. Говорят, не плюй в колодец… А вдруг все обернется иначе?

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Они мчались назад по направлению к городу. Как же сломать воцарившееся молчание? На лице Нины застыло выражение холодной отчужденности, появившееся, когда Бруссар при расставании дружески похлопал его по плечу. Как, какими словами объяснить ей всю горечь разочарования, что план не удался? Сейчас она все равно не поймет, слишком ушла в себя.

Орфей и Эвридика[8]8
  Орфей – в древнегреческой мифологии – певец, пение которого завораживало птиц и диких зверей, деревья и скалы. Когда его возлюбленная супруга Эвридика умерла, Орфей спустился в царство мертвых и вырвал ее из рук бога смерти. Тот, однако, поставил условие, что пока они не выйдут на поверхность, Эвридика должна молчать и не смотреть на мужа. Она не выполнила обета и навсегда осталась в царстве тьмы. – Прим. перев.


[Закрыть], вдруг пришло ему на ум, только несколько в другой интерпретации.

Теперь Готпиалк знает об их поездке. Интересно, как в связи с этим изменились его планы, что он там еще задумал. Небось, опять что-нибудь со смертельным исходом. Ну и черт с ним, пусть думает, что хочет. Астронавт погибает в безвоздушном пространстве, а над ним смыкаются сумрачные воды.

Камерон усмехнулся. Он не позволит подчинить себя его дурацкому воображению. Черта с два, не властен ты над моей жизнью, режиссер.

Прошло еще минут двадцать.

Они давно въехали в город и теперь мчались по широкой автостраде к отелю. Вот мимо них пронеслись луна-парк, пирс, дансинг и казино, ярко освещенные прожекторами, уже не нужными, так как на небе появились первые проблески зарождающейся зари.

У Камерона стало легче на душе. Он снова в ставшей уже привычной обстановке, вон чертово колесо, вон мельница, на которой он рисковал башкой, но все-таки уцелел, вот и море, где только сегодня утром, нет, уже вчера, он сражался со штормом и вышел из этой схватки победителем. А там, в глубине отеля, тот самый лифт, в котором он сумел преодолеть чувство клаустрофобии[9]9
  Боязнь замкнутого пространства. – Прим. перев.


[Закрыть] и выбраться наружу. Не сломило его и палящее солнце на крыше, где он медленно поджаривался несколько часов, показавшихся ему тогда вечностью…

Естественно, вынужденное возвращение в город далось ему с трудом, но все же пока что он на воле и свободен. И есть, есть надежда на полное и окончательное освобождение.

Они подъехали к парковочной площадке позади отеля. Нине удалось втиснуть автомобиль в узкое пространство между оградой и огромной неуклюжей машиной черного цвета с выступающим багажником и овальным задним окном – точной копией той самой, с которой он так фатально встретился на мосту. Покусывая губу, Камерон смотрел на этого монстра. Потом перевел взгляд на полный диск луны, отбрасывающий на гладь моря широкую рыжую дорожку.

– Вот мы и дома, – возвестил он. – Посмотри-ка вокруг, все ли в порядке.

Девушка послушно вышла, а он принялся изучать допотопную машину, как посетитель музея древностей разглядывает скелет динозавра. Ну и чудище! Но, как и тот самый динозавр, притягивает к себе, завораживает. Черная краска блестит в лунном свете. Красиво. А как она будет выглядеть в свете яркого дня? Да еще юпитеры прибавят освещения. А, какая разница! Все равно, конец этого драндулета предрешен, и попадет он наутро на кладбище битых машин на дне впадающей в море реки. Если, конечно, режиссеру не втемяшется еще что-нибудь в голову. Что такое эта чёрная машина? Прошлое, настоящее, будущее? Что? И реальна ли она или тоже выдумана режиссером? Да, эта старая модель, которую вряд ли кто теперь и помнит, реальна. Вот она, стоит рядышком, протяни в окно руку и можно до нее дотронуться.

Камерон неторопливо вылез из Нининой машины и огляделся. На стоянке все было спокойно.

Расхаживая вокруг черной махины, он разглядывал ее, словно покупатель, выбирающий лучшую модель. Постучал ногой по шинам, щелкнул пальцем по крыше и остался доволен. Добротная работа. В старые добрые времена вещи срабатывались на славу. Янссен и Беккер из гаагской пожарной охраны были бы в восторге от этого агрегата, если бы им предстояло совершить рискованный трюк именно в нем.

Он подергал дверцу со стороны водителя, и она поддалась. Камерон залез внутрь, пристроился за рулем и захлопнул дверцу, с тихим звуком вошедшую в пазы. Пахнуло приятным запахом добротной кожи. Надо же, даже радиоприемник работает, не говоря уже о встроенных лампочках. Тут же вспомнились хриплые звуки, которые с таким упоением извлекал из своего довоенного приемника отец и, поймав нужную волну, часами ловил кайф…

Итак, все идет своим чередом и пока что как по маслу. Крыша, изнуряющая жара, но ведь потом ливень. Окно Нины, которое. запросто могло быть заперто на задвижку, но оказалось открытым. Дверь лифта. Она тоже могла быть на замке, раз вела в монтажную. Размышляя над этим, Камерон нажимал различные кнопки, открывающие окна, включающие отопление и так далее. Все работало безукоризненно. Крыша над; головой казалась несокрушимой, стекла в полном порядке, без единой трещинки, дверь открывалась без сучка и задоринки.

Так, что еще? Камерон зажег спичку и осмотрел коврики под ногами. Они – также не внушали никаких подозрений.

Через пару минут вернулась Нина. Возникнув перед машиной, она молча уставилась на Камерона.

– Хорошо, как в гробу, – поведал он, сопровождая это нелепое замечание коротким смешком.

– Он ждет тебя в номере, – бесстрастно произнесла девушка.

– Понял. С этой малышкой придется на время расстаться. До утра. А там… Может, и рискну. На моих условиях. Пусть снабдит ее запаской и даст мне время хорошенько подготовиться.

Что еще сказать ей, как объяснить… Ничего умного в голову не приходило, и он добавил:

– Отправляйся к себе, Нина. Обо мне не волнуйся.

Он решил не пользоваться входной дверью, а взобрался на веранду, а с нее на карниз. Это было детскими играми по сравнению с тем, что ему пришлось проделывать раньше. Ну, еще пара заноз. Камерон выкусил их из ладоней и только теперь обратил внимание, что его руки покрылись рубцами и кровоточащими ссадинами. Цепляясь за стену, он подобрался к той стороне, что поближе к морю, и открыл окно. Это был номер режиссера. Отлично, он не ошибся.

Комната освещалась лишь неверным светом свечи.

Камерjн влез на подоконник и оцепенел. Ну и сцена! На узкой односпальной кровати на спине лежал Готтшалк в белом махровом халате, в глубине комнаты неясно виднелась фигура Нины, застывшей, как египетское изображение на древней стеле. На маленьком столике мерцала одинокая свечка, пламя которой время от времени сбивалось под легкими порывами ветерка из раскрытого им окна.

Камерон почувствовал, что является невольным свидетелем прощания с дорогим покойником. Чуть помедлив в замешательстве, он ухватился за оконный переплет. Шорох от этого движения звуком колокола пронесся по погруженной в мертвую тишину комнате. Пламя свечи колыхнулось, по неподвижному лицу режиссера, немигающими глазами уставившегося в потолок, пробежала тень. Странное чувство, как будто он попал на траурную церемонию, усилилось. В эту минуту Готтшалк больше всего смахивал на мумию: та же поза, то же неподвижное восковое лицо. На мгновение Камерона охватило чувство вины, словно он вторгся, в святая святых. Словно умер могущественный фараон, его только что набальзамировали, и вот убитая горем супруга прощается с телом.

Он спрыгнул с подоконника в комнату.

– С чем пожаловал? Хочешь мне что-то сказать? – губы режиссера тронула едва уловимая улыбка.

– Да. Кое о чем надо переговорить, – негромко произнес Камерон.

– Ну-ну, интересно, что может сказать человек, чуть не ослепивший своего коллегу. И как ты себя после этого чувствуешь, друг мой? Как оно – вырубить человека подобным образом? А?

– Так или иначе, я здесь, – сказал Камерон. – Раскройте пошире глаза, если не верите.

– Замечательно, – все та. же улыбка в уголках губ. – Так ты по-прежнему веришь только тому, что видишь собственными глазами?

– Да, привык, знаете ли. Так оно и надежней.

– Ты последjвателен, дорогой. Помнишь, я тебя спрашивал, как мне тебя убедить, что герой в конце концов спасется, а ты ответил, что поверишь только тогда, когда посмотришь фильм?

– Это было так давно! C тех пор много воды утекло.

– Возможно, возможно, – наконец, Готтшалк оторвался от созерцания потолка и перевел взгляд на него. – А теперь веришь, что он выберется из переделки?

– Да.

– Почему?

– Почему? – переспросил Камерон и саданул кулаком по подоконнику. – А почему бы, собственно, и нет?

Он снова вспомнил все перипетии минувшего дня. Вздохнул и посмотрел на хранящую молчание де-вущку. В нее-то хоть можно верить? Хотелось бы. А еще в силу своих рук, в ловкость и выносливость организма.

– Я видел колымагу и осмотрел ее. Этого для меня достаточно.

– Она тебе понравилась?

– По крайней мере, выглядит внушительно. Я решил вернуться и сделать этот трюк.

– В каком смысле? Ты что, не намеревался возвращаться с прогулки?

– Такая мысль приходила мне в голову.

– М-да, с тобой не соскучишься. Почему же все-таки вернулся?

– Вы знаете. Не удалось проскочить мост.

– Какое невезение! – снова улыбнулся режиссер. – По всей вероятности, ты выбрал неправильное время. Или неверное направление. Одно из двух.

– Слушайте, хватит демагогии. Я вернулся, и все тут. У меня не было другого выбора.

– Дело не в выборе, ну да ладно'. Действительно, ты вернулся, и это главное. Поверил в надежность машины или еще во что-то?

Опять дурацкие намеки. Камерон устало вздохнул. Нравится ему напускать таинственность.

– Вам лучше знать.

– Конечно! – воскликнул Готтшалк. – Решение выполнить достаточно рискованный трюк доказывает твою веру в будущее, то есть в то, что герою все-таки удастся спастись и выжить.

– В будущее выдуманного героя может верить только полный идиот.

– Какой же ты все-таки упрямец! Но в одном ты прав. Кино не подвластно общепринятом понятиям, например, понятию времени. У него нет будущего, как такового, есть только то мгновение, которое зафиксировала камера в определенный конкретный момент.

– Сейчас меня главным образом волнует ближайшее будущее, а именно – завтрашний трюк.

– Ты ознакомился с руководством по техническому усовершенствованию голландских пожарников?

– Дошел как раз до того места, где они описывают использование аквалангов.

– Ах да, я о них и забыл. Но это несущественно, акваланги нам вряд ли пригодятся.

– Это почему?

– Сколько можно повторять? Наш фильм должен быть абсолютно достоверен и реален.

– А как насчет реальности моей жизни?

– Твоя профессия связана с риском. Надеюсm, ты понимал это, когда соглашался стать трюкачом?

– Я просто поверил вам, что со мной все будет в порядке, – горько усмехнувшись, сказал Камерон.

– И правильно сделал. Но ты же настаиваешь, что веришь только тому, что видишь своими глазами.

Камерон внимательно посмотрел на бледное, как воск, лицо так и не сменившего позы режиссера.

– Ну, хорошо, – произнес он, наконец. – Вы все время твердите одно и то же, так поведайте же, что случится, если я откажусь от своих убеждений и уверую в ваши?

– Станешь намного счастливей и спокойней, перестанешь дергаться по любому поводу, – ответил тот. – Такова сила кино. Люди не против поплакать и попереживать, глядя на экран, потому что точно знают, что это фильм.

– Иными словами, они охотно плачут только потому, что опасность угрожает не им, а киношному герою?

– Не совсем так, их уверенность может оказаться иллюзорной.

– Вот! – победно воскликнул Камерон. – Я ждал, что вы это скажете!

– Но это же ясно! Если фильм снят качественно, с душой, если режиссер и оператор работают грамотно и профессионально, зритель отождествляет себя с героем, влезает в его шкуру.

– Так-так, – кивнул Камерон. – И что же дальше? Если зритель сопереживает герою и, как вы говорите, влезает в его шкуру, значит, искусство максимально сливается с жизнью. В этом и состоит ваша идея?

Впервые за весь разговор режиссер оторвал голову от подушки и вгляделся в Камерона. Но, как и при первой их встрече, не смог сфокусировать взгляд. Он снова принял прежнюю позу и уставился в потолок. Терракотовая фигура в белом халате.

– Ты начинаешь понимать, – пробормотал он через минуту. – Вопрос, видишь ли, в благосклонном отношении нашего зрителя, в его согласии принять участие в картине и правильном восприятии того, что я вкладываю в контекст фильма. А это уже зависит от меня, мне принадлежит полная власть. И это неважно, кто ты есть на самом деле – трюкач, дезертир или ординарный зритель. Твой случай – самое великолепное доказательство верности моей теории. Двойная экспозиция, так сказать.

– Вы псих, – прошептал Камерон, – самый обыкновенный сумасшедший.

Режиссер улыбнулся,

– Сумасшествие всего-навсего дефект, из которого, как и из потери зрения, можно извлечь великую пользу для искусства.

Камерон оторвался от подоконника и подошел к Нине.

– Теперь тебе понятно, на чем строится его сверхъестественная интуиция? – в упор спросил он девушку. – И почему он предлагает не верить нашим глазам? Да он хочет превратить нас в таких же слепцов, как он сам!

Ее лицо было бледно в свете свечи, на нем отражалось некоторое сомнение. И в то же время, она смотрела на него так, словно его слова были страшным святотатством. Велика же ее вера в этого человека!

– Ты только послушай его! – продолжал Камерон.

– Он хочет сделать нас своими марионетками, послушными его воле. Чтобы зритель поверил его картине окончательно, я должен буду захлебнуться в этой чертовой машине, и это будет считаться несчастным случаем на съемках. А тебя он доведет до полного сходства с Маргарет, ты станешь такой же угнетенной и подавленной, и все в конце концов закончится самоубийством, как он и задумал. Полная достоверность, вот к чему он стремится.

Режиссер издал тихий смешок.

– А как же кукла, которую ты столь отважно спас сегодня утром? Если бы я был таким кровожадным, мне следовало бы утопить живого ребенка. Почему бы тебе не признать, что ты просто видишь то, что видишь, и веришь только этому? Вот тебе результат элементарного неумения и полного нежелания заставить получше работать мозг и научиться делать правильные выводы, о чем я не перестаю тебе говорить.

– Да, с куклой я ошибся, – признал Камерон.

– И там, на дамбе, тоже.

– Как правило, в кино задействованы только два чувства – зрение и слух. Но у моего зрителя вовсю действует еще и воображение, с его помощью он становится пленником моих фантазий и остается таковым надолго после выхода из кинозала.

Понятно, подумал Камерон, зрение, слух и воображение. Что-то вдруг мелькнуло в мозгу, какое-то неясное воспоминание, связанное с дамбой. Что-то там было такое. Он напрягся, но так и не смог уловить ускользающую мысль.

– Как будет называться фильм о жене астронавта?

– «Безысходность», – ответил режиссер.

– Видишь? – Камерон снова обратился к Нине.

– Понимаешь, что это значит для Маргарет и для тебя самой?

Режиссер пожал плечами.

– Но Маргарет непременно должна умереть. Ее иллюзии утрачены, любимый муж растворяется в далеком холодном космосе, веры в Бога тоже нет, раз свершается такая жестокость и погибает ребенок. Она пускается во все тяжкие, оказывается в объятиях молодого ученого, он тут же укладывает ее в кровать, но это не успокаивает ее, не приносит желанного забвения. Она еще больше тоскует по мужу, ле охватывает страшное отчаяние и безысходность. Самоубийство неизбежно, у нее нет иного выхода…

Нина встала и подошла к кровати.

– Но ты же говорил, что основная мысль фильма – тщетность всего, кроме высокой любви, и что фильм должен вселять оптимизм.

– Я немного изменил первоначальный план, дорогая. Мне вдруг открылось, что никакой такой любви не существует, есть только иллюзия любви, ее суррогат и любовные утехи, которым она и предается с этим ученым. В конце концов, Маргарет может стать порномоделыо, каких снимает Бруно в своих короткометражках. Она больше не видит смысла в жизни, чего же ей терять?

– Это, несомненно, придаст твоей картине этакую пикантность и, естественно, сделает ее более коммерческой. Зритель любит клубничку, ему такой ход понравится.

Режиссер отмахнулся от ее слов.

– Тебе что-то не нравится, дорогая? Для постельных сцен можно пригласить дублершу, если ты против.

– Я против другого. Бог с ними, с постельными сценами, – медленно ответила Нина. – Почему ты все так изменил? Ведь замысел был совсем другим. Я перестала тебя понимать, и это смущает меня. Мне кажется, что у Маргарет…

– …жуткий комплекс вины. Она растеряна и подавлена. Не забудь, это самое главное. Но я еще не принял окончательного решения, все может снова измениться. Посмотрим, как пойдет любовная сцена с ученым. Отснимем ее завтра, а там будет видно.

– Слияние реальности и вымысла, – вмешался Камерон. – Такая же гениальная идея, как и решение ввести в фильм настоящего полицейского, нашего уважаемого начальника полиции Бруссара.

– Эта идея принадлежит Бруно.

– А, снова старина Бруно…

– Бруно мне необходим, – тихо произнес режиссер. – Мое зрение все ухудшается, и он становится как бы моими глазами, что возвращает меня к твоему нелепому поступку. Счастье еще, что песок не причинил ему большого вреда. Уж не знаю, огорчит тебяэта новость или обрадует. Твоя выходка, правда, стоила нам потери целого съемочного дня, и теперь мы основательно вышли из графика, так что твой последний трюк действительно снимаем завтра.

– Последний трюк, – подчеркнул Камерон. – А что потом?

– Потом? Странный вопрос. Потом твои услуги уже будут не нужны.

– Прелестный эвфемизм![10]10
  Эвфемизм – более мягкое слово или выражение вместо грубого, нелицеприятного – Прим. перев.


[Закрыть] – вырвалось у Камерона. – Для вас ничего не значит, если завтрашний трюк станет последним не только в вашем фильме, но и в моей жизни.

– Об этом нужно было думать раньше. Рассчитывай на себя и не думай о плохом, вот все и обойдется.

– А как насчет того парня на мосту?

– Иногда все повторяется, дружок, – произнес режиссер таинственным тоном.

– Что меня и волнует больше всего.

– Да не накачивай ты себя! Посмотри с другой стороны: этот трюк – последний шанс на спасение, как и у нашего героя.

Камерон взглянул на девушку.

– Во дает, а? Хочет утопить нас обоих и видит в этом путь к спасению!

– Не обращай на него внимания, дорогая, он безнадежный – пессимист. Ничего с ним не случится, ведь он, ко всему прочему, поразительно отважен, как ты видела утром. Только вот не могу понять, когда он был более храбр – когда спасал воображаемого ребенка или когда швырял песок в глаза несчастного Бруно, чтобы ослепить его.

Камерон хрипло рассмеялся.

– Ослепить Бруно можно только отняв его драгоценную камеру. А вот вы…

– Да, я слепну сам по себе, – спокойно произнес Готтшалк, – но мне уже, в сущности, и не надо видеть.

Камерон жестами старался привлечь к себе внимание Нины. В это время режиссер поднял руку, словно благословляющий паству священник, и продолжил:

– Да, парень смел и отважен… К сожалению, я устал и чувствую себя не лучшим образом…

Камерон не сводил с девушки умоляющих глаз.

– …я вряд ли снова его увижу…

Камерон взял Нину под руку и наклонился к самому ее уху.

– …разве что в готовом фильме.

– Пошли отсюда, – едва слышно шепнул Камерон.

Режиссер стал шарить на туалетном столике, почти сбивая рукой свечу.

– Скорее, пока…

– Нина, где мои капли? Я ничего не вижу.

– …у нас еще есть…

– Где же капли?

– …шанс!

Нина на секунду заколебалась, потом кивнула в знак согласия, высвободила руку и ткнула пальцем в сторону окна. Затем она взяла со столика флакон с каплями, отвернула колпачок, наполнила торчащую из него пипетку и стала закапывать капли в широко распахнутые немигающие глаза Готтшалка.

Камерон, как завороженный, глядел на этот торжественный ритуал. Когда действо закончилось и Нина промокнула остатки капель, оставившие на изможденном лице мокрые следы, он тихонько подкрался к окну, вспрыгнул на подоконник, вылез на карниз и бросил последний взгляд в комнату.

С моря веял приятный ветерок, доносился плеск волн, в светлеющем небе пролетала одинокая чайка.