Текст книги "Беглец. Трюкач"

Автор книги: Майкл Диллард

Соавторы: Пол Бродер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 27 страниц)

Перейдя мост, он больше не оглядывался. Через пять минут он дошел до конца дамбы, а еще через десять выкарабкался из кабины грузовика с бельем (от водителя всю дорогу старательно отворачивался) в окрестностях города, уютно расположившегося возле моря.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Камерон. оказался в канат улицы, плавно спускавшейся к самому морю, куда врезался длинный пирс и вцеплялось, как огромный краб, казино, стоящее на сложном переплетении хилых опор. По обеим сторонам широкой, без единого дерева, улицы расположились магазины, бары и рестораны, чьи обветшалые фасады придавали ей (возможно, это автомобили, припаркованные носами к бордюру, выглядели привязанными к метрам обочин) вид главной в джентльменском, наборе ковбойского кино… Поблизости стояла церковь, увешанная фальшивым маяком вместо колокольни, и нарядное, все в позолоте, здание полицейского участка с зубчатыми украшениями и голубым глобусом над входом, откуда только, что вышел патрульный в белой рубашке с короткими рукавам и в шляпе, больше подходящей торговцу мороженого. Камерон свернул в сторону, чтобы не попадаться на глаза полицейскому, и пошел вниз по улице и луна-парку, где чертово колесо, комната смеха, карусель и американские горки вращались, мелькали, качались полным ходом для толп туристов. Атмосфера здесь была пропитана гомогенизированным ароматом жарящихся моллюсков, франкфуртеров на гриле и пекущейся пиццы, которые выносились с явными задержками и плыли в жирном смоге из эфирных масел для приготовления конфет из жженого сахара, и все это пульсировало над округой ударными волнами электронного рок-н-ролла соревнующихся в реве компашек, обосновавшихся в многочисленных аркадах.

Камерон направился к пирсу сквозь строй бильярдных автоматов и чуть не наткнулся на другого городского полицейского, у которого был, впрочем, довольно безобидный вид. Ему удалось ускользнуть от него в последний момент, сделав вираж к входу в магазин, где продавались смешные открытки, соломенные пляжные шляпы, бутылочки с лосьонами для загара и надувные, невероятных форм, пластмассовые морские животные, быстро испускавшие дух и присоединявшиеся к веселому хламу ненужных вещей. Притворившись, что рассматривает открытки, он наткнулся на карикатуру блондинки с задумчивым взором и, очевидно, выпившей, одетой в трусики и лифчик, по-видимому, только вставшей с постели, которая рассматривала себя в зеркало и говорила под аккомпанемент потока шипящих пузырьков, что, предполагалось, давало эффект утреннего пробуждения после сильной пьянки, «хи, я, кажется, неплохо провела вчера вечер». Камерон едва не пропустил уход полицейского, уставившись на идиотскую открытку, пузыри на которой, в соответствии с надписью, означали алкогольный вечер и, кто знает, что еще? Кто знает, что означают те или иные пузыри, подумал он мрачно и двинулся дальше к пирсу.

На полпути к казино он остановился, решив отдохнуть на одной из деревянных скамеек, стоявших вдоль ограды. Пирс нежно покачивало от волн, разбивающихся о сваи, и ему вдруг захотелось свернуться в клубок и уснуть. Вместо этого он широко открытыми, глазами осматривал пляж – песчаный, имеющий: форму полумесяца берег, простирающийся на мили до горизонта, подернутого дымкой. К югу, вдоль берега, стояли коттеджи, а к северу ряд деревянных отелей, похожих на прогулочные лодки, вытащенные на песок. Подавив зевок, Камерон прочитал надпись у себя перед носом, которая призывала прохожих выкинуть сигареты за борт, а другая надпись убеждала их посмотреть на муреновых угрей и прочих обитателей местных глубин. В аквариуме на последнем этаже казино. САМЫЙ БОЛЬШОЙ МОРСКОЙ АКВАРИУМ НОВОЙ АНГЛИИ – УВЛЕКАТЕЛЬНЫЙ И ПОУЧИТЕЛЬНЫЙ, – гласила по-французски третья надпись в честь французско-канадских посетителей. 250 РЫБЬИХ ВАРЬЕТЕ, СПЕШИТЕ ВИДЕТЬ СОБСТВЕННЫМИ ГЛАЗАМИ! СМОТРИТЕ СЕГОДНЯ ЗАГАДОЧНУЮ ЖИЗНЬ МОРСКИХ ГЛУБИН было написано тоже по-французски. Аквариум в самом конце пирса, подумал Камерон. Неправдоподобное место для укрытая! Но в этом выдуманном городе с его карнавальными ароматами, вихляющими переулками и юмористически одетыми полисменами он еще острее. почувствовал себя беглецом. Никто не будет меня здесь искать, сказал он себе.

«…загадочная жизнь морских глубин», – эта фраза еще несколько раз возвращалась к нему. Как успокаивает, когда тебе напоминают чью-то самую сокровенную тайну на незнакомом тебе языке! И убеждает в близости границы, по другую сторону которой ты можешь найти небеса обетованные. Камерон закрыл глаза и прислушался, как плещется о пирс вода. Затем он задремал.

Его разбудил звук вертолета, летящего низко над берегом, и, поспешно вскочив на ноги, он с ужасом посмотрел на пирс. Но вертолета уже. не было и в помине, если не считать тени, промелькнувшей над крышей казино, задевшей край воды и материализовавшейся на песке в виде работающих винтов машины, севшей в полумиле отсюда. Не может быть, чтобы это был тот же самый, подумал Камерон, стараясь отнести, дезориентацию на счет дурного сна. У него болела голова, а плечо, смягчившее падение, начало ныть. И вот он вставил десятицентовик, про который сборщик дорожного налога сказал, что он никуда не годится, в разрез бинокля для обозрения, оказавшегося у противоположного парапета, и, пристроив линзы к глазам, направил его на вертолет и увидел вышедшего из него человека идущего по песку к одному из отелей. Вертолет туг же поднялся в воздух и полетел над водой. Камерон следил, пока человек не скрылся в отеле. Затем раздался легкий щелчок в бинокле, и все почернело.

Долгое время он стоял у парапета, раздираемый на части осторожностью и любопытством. Возможно, это местный вертолет, курсирующий между пляжем и аэропортом, подумал он про себя. Это было хоть каким-то объяснением. Каким-то рациональным объяснением, но у него было не то настроение, чтобы все принимать на веру. Слишком много загадок для одного дня. Так что надо быть осторожным. Что ж, это достаточно просто. Он прикинется, что ищет работу.

Отель был похож на кривобокий слоеный торт. Вокруг всего первого этажа шла широкая веранда; второй тоже когда-то был опоясан балконами, о чем свидетельствовали окна величиной с дверь и соединительная линия, идущая через весь крашеный фасад, как ватерлиния; а третий этаж был подобием мансарды в виде башенок и островерхих крыш, откуда выглядывали многочисленные слуховые окна. Камерон прошел через веранду, толкнул дверь и вошел в оштукатуренный вестибюль с кондиционированным воздухом и закрытыми ставнями. Он немного постоял, дрожа от холода и вглядываясь в темноту; затем пошел по направлению к стойке, вызывая эхо стуком своих каблуков, гулко раздававшееся в холодной тишине, как будто он шел через неф некой пронизывающе-сырой церкви, за полукругом которой скрывалась самая мрачная часть помещения, и взял маленький серебряный колокольчик рядом с аккуратно написанным объявлением: «позвоните в случае надобности.

Камерон извлек из колокольчика звук, похожий на приглашение к мессе, но когда нежный звук совсем растаял, он ощутил, что не один. Через секунду он стал вглядываться в очертания человека, сидящего за столом позади стойки, чья голова, казалось, материализовалась из ниоткуда, бесплотная, как бы висящая в воздухе голова некоего шедевра религиозного искусства, представляющего собой одновременно точку в перспективе и фокус концентрации. Понемногу привыкнув к темноте, он разглядел худощавое вытянутое лицо мужчины лет шестидесяти, чьи глаза рассеянно блуждали не в силах сосредоточиться, как будто видели впереди себя перспективу бесконечности.

– Извините, – сказал Камерон, кладя колокольчик на место. – Я вас не видел.

– Что вам угодно? – спросил мужчина мягко.

– Я ищу работу.

Туг мужчина надеж темные очки и стаж чиркать по столу спичками, одна из которых осветила потолок над головой Камерона, другая – верхнюю часть стены, а третья неожиданно возникла прямо перед его лицом.

– Очень хорошо, – сказал он. – Рассказывай.

Камерон стал озираться по сторонам, смутившись.

От этих глаз, изучающих его сквозь стекла очков неправдоподобной толщины, усугублявшей и без того испытующий взгляд. У него что-то не в порядке с глазами, подумал он.

– Меня зовут Артур Коулмэн, – сказал он твердо. – Я только что пришел в город и ищу работу.

– Ну говори, говори. Какие у тебя заслуги?

– Заслуги?

– Телевидение, развлекательный репертуар, хохмы., фокусы…

– Здесь, должно быть, какая-то ошибка, – ответил Камерон. – Я просто ищу работу.

– Актеры всегда ищут работу.

– Но я не актер, – сказал Камерон, тряся головой. – Мне нужна просто какая-нибудь работа – клерка, официанта, посудомойщика – даже если она будет только временная.

Из темноты послышался мягкий смех.

– Кажется, мы оба неправильно поняли друг друга. Ты не актер, а я не администратор отеля. Я режиссер.

– Режиссер?

– Кино. Моя фамилия Готтшалк. Ты слышал?

– Нет, простите. А…

– Хорошо. Это доказывает, что ты не актер, хотя бы, клянусь…

– …администратор есть?

– …просто потому, что в отличие от многих перспективных молодых актеров, предстающих передо мной, поворачиваясь, как они думают, своей самой фотогеничной стороной, ты прячешь свое лицо, почти совсем отвернувшись от меня.

– Я попал в аварию, – объяснил. Камерон, потирая опухшую скулу. – Мог бы я поговорить с администратором?

– Но здесь нет администратора! Здесь сейчас размещается съемочная группа. А теперь о несчастном случае…

– Это длинная история, – сказал Камерон, беря с пола свою спортивную сумку. – Не буду больше отнимать у вас время.

– Истории, – заметил Готтшалк, – моя профессия. Ты ищешь работу? Так у тебя есть шанс получить ее у меня. Ну, давай, продолжай. Несчастный случай, например. Где это было?

– На дамбе, – сказал Камерон.

– На дамбе, – эхом отозвался режиссер, гася свет. – Говори медленно и отчетливо. Расскажи мне, что случилось.

Камерон на секунду онемел, всем своим существом сопротивляясь командирскому тону спокойного волевого голоса, как у священника, ждущего исповеди. Он совершенно забыл о вертолете.

– Чертовски паршивое дело, – пробурчал он. – Вы не поверите.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Режиссер не шевельнулся, когда Камерон закончил свой рассказ, сидя лицом к окну, чья бамбуковая тень лежала в полосе послеполуденного света, разогнавшего мрак, царивший раньше в вестибюле. Камерон тоже стоял лицом к свету, облокотившись о стойку, и размышлял: если солнце садится за мысом у западного края болота, то оно, наверное, похожим образом освещает темное очертание моста. Его успокаивала мысль, что участок воды со стороны моря – очень глубокий даже во время отлива, как бы созданный, чтобы хранить самые сокровенные тайны – был окутан тенью. Камерон мысленно повернулся на запад, и все подробности этого дня прошли перед его воображаемым взором чередой теней – будка сборщика налога, мост, пирс и этот, похожий на ковчег отель – в потоке, направляющемся к морю, чье необъятное присутствие и беспредельное молчание он чувствовал спиной. Время идет, радостно думал Камерон, и интересовался, как человек с плохим зрением может представить себе это сияние, которое обрушило солнце на весь антураж вокруг

повествования. Но если от режиссера нельзя было ожидать, что он вообразит себе весь ужас такого ослепительного сияния, какой смысл утруждать его лопающимися и переливающимися всеми цветами радуги пузырями, которым не предшествовал всплеск, но который услыхал бы и слепой? Совсем никакого смысла, решил Камерон. Таким образом, он оставил их за пределами своей истории, точно так же, как не упомянул о своем побеге из автобуса, о камне, который он бросил в автомобиль, и вертолете, вовремя выпущенном их этой сказки. Сейчас, глядя на Готтшалка, он думал, должен ли именно он нарушить молчание.

Но режиссер, выслушавший эту историю, не прерывая, вдруг заметил, что она содержит ряд аспектов для дальнейшего обсуждения. После он добавил, что события можно было бы рассмотреть в том порядке, в котором они происходили, подоит что так легче разложить их по полочкам.

– Да, начнем сначала, – сказал он. – Давай вернемся к запоздалой попытке сборщика дорожного налога попробовать вернуть тебя.

– О’кей, – ответил Камерон, удивляясь и чувствуя облегчение в этом малопривлекательном пункте ухода. – Но я бы хотел пояснить, что упомянул сборщика налога просто для затравки.

– Моя собственная работа свободна от таких рамок, – заметил Готтшалк. – Лично я избегаю историй с началом, серединой и концом. Мне интересны фрагменты и порядок, в котором я их располагаю.

– Может быть, мне стоит нарушить последовательность и начать сначала, – сказал Камерон со смехом.

Режиссер улыбнулся и покачал головой:

– Нет, пролог в таком виде интригует, а поскольку в твоей истории есть целый ряд темных мест, требующих прояснения, давай начнем с этой детали, кажущейся самой незначительной.

Камерон пожал плечами и ответил, что действия сборщика налога скорее всего можно списать на жару.

– Ты уже многое отнес на счет жары, – сказал Готтшалк. – Давай, по возможности, освободим погоду от ответственности и сосредоточимся на другом.

Камерон кивнул, ничего не ответив, но от его внимания не ускользнула правоведческая лексика режиссера. Он что-то подозревает, сказал он себе грустно, немного не туда и ты можешь себя выдать…

– Так, если я тебя правильно понял, сборщик налога пытался отговорить тебя идти, выйдя из будки и закричав «Воа!»

– Верно, – сказал Камерон. – И что еще, как не расплавленные мозги, могли быть причиной, что он спутал меня с лошадью?

– Если вообще можно обвинять жару, то, может быть, она подействовала на твою способность слышать, а не на его способность соображать.

– Насколько я знаю, у меня все в порядке со слухом.

– Однако, я мог бы смело утверждать, что сборщик налога, выйдя из будки, кричал не «Воа», а что-то фонетически похожее.

– Почему вы так уверены?

– Потому что все радиостанции передавали одни и те же новости.

Камерон сделал, глубокий вдох, но обнаружил, что не может сдерживать дрожь в коленях. Он вспомнил, что упоминал радио сборщика налога, но был уверен, что ни словом не обмолвился о своей боязни, что пилот вертолета воспользуется своим передатчиком и доложит о несчастном случае на дамбе. Больше того, он был совершенно в этом уверен, разве не намеренно он исключил упоминание о вертолете из своей истории?

– Вы сказали – все приемники? – спросил он.

– Да, но особенно имея в виду мой я сборщика налога.

– Приемник сборщика налога был неисправен.

– Дело в спутавшихся проводах или неисправной проводке. Эти старые приемники все одинаковы. Когда ты ушел, сборщик налога, должно быть, вернулся в свою будку, нетерпеливо ударил по своему приемнику и был вознагражден последними новостями.

– Я что-то не улавливаю смысл, – сказал Камерон.

– В дневных новостях сообщалось, что переговоры прерваны, и находящиеся на передовой соединения двух дивизий вошли в демилитаризованную зону и начали наступление на Север. Короче, разразилась полномасштабная война.

Камерон чуть было не сказал, что все еще не понимает, как на него нахлынули воспоминания: сборщик налога звал его сквозь жаркое марево снова и снова, тщетно повторяя абсурдные звуки, действительно фонетически похожие на то слово, которое, как Готтшалк предположил, он слышал. Да, режиссер, должно быть, прав; он кричал другое слово – его значение было искажено той же жарой, приглушившей всплеск, который должен был быть единственным логическим следствием глухого удара, камнем… Наконец-то ставший четким смысл случившегося неожиданно “поймал” в ловушку ход мыслей Камерона, отдаваясь в его мозгу неким звуковым эффектом, эхом сопровождающим самые кошмарные и невероятные сны.

Режиссер надел свои толстые очки и пристально посмотрел на него.

– Не стоит тревожиться, – сказал он. – Сообщение было вскоре опровергнуто официально и названо тщательно продуманным враньем. Так что никакой войны нет, по крайней мере, полномасштабной. Просто легкий испуг,'вызванный чьей-то глупой шуткой. Легкий испуг, которого ты избежал благодаря своей ошибке. Так или иначе, ты же сам видишь, что сборщик налога кричал совсем другое.

– Другое, – пробурчал Камерон. Голова кружилась, словно его мозг, разобранный на части, был помещен в калейдоскоп, в который он сейчас смотрел.

– Что с тобой? спросил режиссер.

– Устал, – ответил Камерон.

– Неудивительно после всего, что ты пережил. Почему бы тебе не пройти за эту стойку и не присесть? Да… Ну и, распутав один секрет, давай перейдем к другому, кроющемуся за заграждением, через которое ты прошел и вышел на дамбу, не так ли?

– Да, – ответил Камерон с готовностью свидетеля, дающего заранее подготовленные адвокатом показания.

– Или точнее, на мост.

– Да.

– Теперь водитель автомобиля – человек, которого ты так сразу заподозрил в желании тебя убить, он выехал с другой стороны?

– Да.

– А в конце дамбы были заграждения?

– Я забыл.

– Попытайся вспомнить.

– Кажется, были.

– Значит, водитель остановился, вылез из машины и отставил козлы для пилки бревен, чтобы проехать по дамбе.

– Какое это имеет значение? – сказал Камерон, считая, что режиссер имеет склонность к окольным путям. – Чего вы добиваетесь?

– Мотива, – ответил Готтшалк. – Ты описал все эти события, закончив попыткой покушения на твою жизнь, но где объяснение?

– У меня его нет.

– Ты хочешь сказать, что оно тебя не интересует.

– Возможно, объяснения просто нет.

– Скептицизм – это всегда удобная маска.

– Почему не расположить детали подходящим образом?

– У вас, молодых людей, нет любопытства, – заметил режиссер'. – Это от отсутствия надежды. Вы просто зрители.

Вместо ответа Камерон поднял руку, как бы защищаясь, на что Готтшалк ответил смехом, означающим, что им надо вернуться к теме.

– В данном, случае на дамбу через болото. – продолжал он. – Но давай сделаем предположение, относительно водителя. Давай предположим, в порядке бреда, что он знал, что делает, когда отодвигал козлы.

– Вы думаете, что у него был мотив убить меня?

– Нет, просто у него была причина проехать через дамбу.

– Все возможно,

– Boт именно:

– Но кто станет действовать, как он, кроме?..

– Сумасшедшего? – сказал Готтшалк, подсовывая слово с такой же легкостью, с какой предлагал бы прикурить.

– Разве такой вывод не напрашивается сам собой?

– В данном случае, нет. Если этот; такт называемый сумасшедший, действительно хотел тебя убить, какого черта он исчез когда ты, беззащитный, валялся на дороге?

– Кто знает?

– Если, конечно…

– Если что? – спросил Камерон с надеждой, что режиссер не начнет высказывать догадку, которая овладела всем его существом.

– Начнем с того, что он не сумасшедший:

Камерон издал вздох облегчения.

– А некто в здравом уме и твердой памяти, кто совершенно легально мог оказался на дамбе.

– Так что из этого?

– Просто ты ошибся я намерениях водителя так же, как ты неправильно понял окрик сборщика налога, – ответил Готтшалк. – Вспомни, это именно ты сказал, что все возможно.

– Да, – сказал Камерон неохотно. – И куда нас это приведет?

– К дальнейшему предположению, – ответил Готтшалк с улыбкой. – Бесконечным предположениям.

– Я уже устал, – оказал Камерон, считая, что режиссер имеет ярко выраженную тенденцию к усложнениям. Но он чувствовал благодарность к Готтшалку, захваченному, как ему показалось, его историей, и взявшему на себя роль актера, читающего неоконченный сценарий, обещающий бесчисленное количество вариантов финала. Да, у этой истории были всевозможные варианты окончания, и он мог помочь режиссеру выбрать один из них, учитывая его склонность соединять фрагменты. – Есть еще одна вещь, – сказал он. – О чем я не упомянул. Пока все это происходило, там находился вертолет…

– Вертолет?

– Прямо над половой.

– Интересно, – пробормотал Готтшалк. – Как ты думаешь, что он там делал?

– Откуда я знаю? – пожал плечами Камерон. – Сначала мне показалось, он гонится за автомобилем. Но мне не удалось рассмотреть. Из-за солнца.

– А, да, солнце! Несомненно, солнце – соучастник атой твоей истории.

– Ладно, давайте не будем играть в кошки-мышки, – сказал Камерон спокойно. – Я случайно видел этот вертолет, когда он здесь приземлился.

– Так ты хочешь выяснить про вертолет, – .сказал Готтшалк с улыбкой. – Это довольно просто. Вертолет мой, проще, я его нанял.

– Наняли! – воскликнул Камерон. – Зачем?

– Ответ объяснит многое. Но прежде давай обсудим самое для меня загадочное, короче, почему, чудом оставшись в живых, ты не заявил в полицию, когда добрался до города?

– Я испугался, что мне не поверят. И еще, что меня обвинят в бродяжничестве и арестуют.

– Но в этих обстоятельства, конечно…

– Не верите, не надо, – огрызнулся Камерон.

– …твой долг пойти и заявить им теперь, – продолжал Готтшалк, хватаясь за трубку телефона, стоящего у него на столе.

– Нет, – сказал Камерон. – Я не могу идти в полицию.

– Не можешь?

– Это уже другая история.

– Длиннее, чем та которую я уже выслушал? – спросил режиссер, снимая трубку с рычага.

– Послушайте, я не могу идти в полицию, потому что…

– Да?

– …я пришел из-за горы. Я в самовольной отлучке. Я собираюсь дезертировать.

– Дезертир, – проворчал Готтшалк. – Отлично! Как я раньше не догадался.

– Послушайте, через несколько недель мне исполнится двадцать шесть лет. Я уже выйду из призывного возраста. Они не имели права меня трогать. Вместо этого, они в последний момент забрали у меня бронь.

– А ты забрал ее обратно.

– Что?

– Свою бронь, – сказал режиссер с улыбкой. – У тебя никогда в жизни не было лучшей брони, чем та, которую ты получил на дамбе? – сказал режиссер, вешая трубку.

У этого человека были гораздо худшие недостатки, чем эта страсть к окольным путям. Она его самый положительный недостаток.

– Так вы не собираетесь меня выдать? – спросил он.

– Конечно, нет. Больше того, я собираюсь взять тебя на работу.

– Что делать?

– Заменить трюкача.

– Не понял.

– Который внезапно исчез.

– Вы имеете в виду?…

– Лег на дно, так сказать.

– О, Боже, – сказал Камерон, – Вы хотите сказать, что вертолет…

– Да, – пробормотал режиссер. – Вертолет снимал сцену, в которой автомобиль должен был упасть с моста прямо в реку.

– Откуда я мог знать?

– Ты не мог знать, – сказал Готтшалк сочувственно. – Я убедился, что в этих обстоятельствах ты сделал естественную и абсолютно честную ошибку.

– Но я этого не заслуживаю, вы, наверное, просто не имеете права поощрять это.

– Я и не поощряю. Трюкач исчез, так что я беру тебя вместо него. Природа не терпит пустоты.

– Но я понятия не имею о трюках!

– Наоборот, мне кажется, что ты продемонстрировал прирожденный талант.

– Вы собираетесь вот так просто предложить мне его работу. Такого рода?

– Такого рода.

– А кто он был?

– Молодой человек, такой, как ты, – сказал режиссер, пожимая плечами. – Кто-то нанял его в спешке на временную работу.

Камерон встряхнул головой.

– Вы забываете, что я беглец, – возразил он. – Через некоторое время они все равно начнут меня искать. Это только вопрос времени.

– К тому времени ты исчезнешь. Ты превратишься в другого человека – трюкача, дублирующего актера, в свою очередь играющего poль беглеца.

Интересно, он на самом деле такой сумасшедший или только прикидывается, размышлял Камерон.

– Я не представляю себе, как мы сможем это устроить, – заявил он.

В ответ режиссер снял трубку телефона, набрал номер и, после небольшой паузы, сказал:

– Шеф Бруссар? Я насчет несчастного случая. Произошла забавная ошибка. Оператора ослепило солнце. – Готтшалк посмотрел на Камерона и улыбнулся. – Да, на самом деле. Только что. В полном порядке. Ощутимый, как доллар. Бедные ребята. Да, да… Очень сожалею… Да, конечно. Как договорились. Завтра вечером на пирсе… Хорошо… Чудесно… Большое спасибо.

Повесив трубку, Готтшалк обернулся к Камерону и пожал плечами.

– Что ж, – сказал он, – теперь у тебя совсем новая бронь. Совершенно новый шанс в жизни.

Камерон с удивлением покачал головой.

– Я просто не знаю, что сказать, – пробормотал он. – Вы слишком добры.

– Не веришь, не надо, – ответа режиссер. – У тебя не очень-то большой выбор.

– Да, конечно.

– Или я не прав? – нежно воскликнул Готтшалк и захихикал. Скачала это был почти беззвучный «смех, затем, достигнув крещендо сдержанной радости, он разразился гоготом, и, наконец, режиссер просто откинулся назад и дал волю буре заразительного веселья, наполнившего вестибюль.

– Что вас так развеселило? – спросил Камерон.

– Ха, ха… какая нелепая ошибка!

– Вы имеете в виду, что трюкач настоящий?

– Нет! – крикнул режиссер, почти оглушая ого. – Я имею в виду сборщика дорожного налога, сообщившего тебе, что началась война. А ты принял ею за ненормального из-за крика «Boa!» Ха, ха, ха… Ах, ха, ха!

Камерон тоже начал смеяться, затем под влиянием режиссера, как приведенный в действие спусковой механизм какого-то взрывного устройства, он зашелся в пароксизме хохота. Откинувшись в кресле, он думал о сборщике налога, вбегающем и выбегающем из своего куба, как кукушка из часов с боем, и смеялся до упаду. Наконец, когда Готтшалк унял свое бурное веселье, чтобы дать ему ключ от комнаты на верхнем этаже, он помчался, хохоча, через вестибюль по лестнице на третий этаж. Но даже когда он вошел в свою комнату и кинулся на кровать ничком, ему не удалось подавить свою безмерную радость. Он старался не засмеяться, когда через пятнадцать минут крался за горничной, шедшей по коридору с ворохом грязного белья, чтобы дать ей постирать свою спортивную сумку.