Текст книги "Беглец. Трюкач"

Автор книги: Майкл Диллард

Соавторы: Пол Бродер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 27 страниц)

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Ее белый, с. откидывающимся верхам автомобиль стоял на улице за мотелем. Она предложила, чтобы за руль сел он, и, держа дверь, пока она усаживалась, он думал, что чары, под действие которых он попал, разрушились. Вдруг сразу все показалось практичным и реальным. Он сел за руль и, следуя ее указаниям, поехал, по дороге, проложенной, параллельно берегу.

– Прямо и до конца, – оказала она ему, – Пока не упрешься в реку.

Глядя по сторонам, он увидел, что она. откинула голову и подставила лицо ветру. Да, неожиданно она предстала, перед его глазами слишком земной, просто женщиной, едущей в открытой, машине летом. В этом настроении он с головой ушел, в свой собственный фильм, где лобовое стекло перед ним стало экраном, на котором он, увидел ее как бы в серии коротких обратных кадров. Теперь, словно через глазок камеры, он видел перед собой чертово колесо, отраженное в ее очках, ее лицо, оцепеневшее от ужаса при виде сломанной доски от серфинга; ее полуобнаженное тело в объятиях Джордана и, наконец, сладострастный танец, в котором, вскидывая свои рыжеватые локоны, она с насмешливой грациозностью снимает с себя одежду и озорно бросает ее в объектив камеры да Фэ. Вдруг он увидел песчаные дюны, окружившие его со всех сторон, и, потеряв ориентировку, не понимая, где он, как человек, только что вышедший из кинотеатра на яркий дневной свет, замотал головой.

– Я хочу, чтобы ты села за руль, – сказал он.

– Я ужасно плохо вожу машину.

– Ты? – засмеялась она. – Трюкач?

– То-то и беда. Я не каждый день останавливаюсь перед реками. Обычно я переезжаю через мосты, пролетаю над отвесными скалами и перед поездами.

Она снова засмеялась.

– Зачем делать людям больно, – продолжал он, – когда бьешь для видимости? Или спускаться вниз, когда ты можешь упасть?

Они доехали до конца дороги, где ряд обветшалых коттеджей и покосившихся хибар образовывали баррикаду вдоль берега реки. Здесь он остановился у придорожной закусочной под вывеской ЖАРЕНЫЕ МОЛЛЮСКИ. По одну сторону закусочной покосившаяся веранда, переходящая в развалины, вела по сваям над водой к маленькому причалу, уставленному корзинами с омарами. По другую– огромный мол, направляющий русло реки в море.

– Это здесь?

Она сдержанно кивнула:

– Они здесь делают чудные сэндвичи с омарами.

– Сколько ты съешь?

– Два, пожалуйста.

Он еще посидел за рулем, глядя на реку. Расслабься, сказал он себе, это всего-навсего река. Разве они все не похожи, эти угрюмые, связанные приливами и отливами, реки? Старые холодильники, пружинные кровати, резиновые покрышки – что еще, включая древние автомобили, не нашло там случайно своего последнего прибежища? А что касается данного автомобиля, существует ли он где-нибудь, кроме как на пленке, которую бесконечно кромсает режиссер? Да, Готтшалк прав. Какая разница? Что есть реальность? И кто сможет отличить автомобиль, сброшенный в реку, от монтажных изысков режиссера?

Он заказал три сэндвича с омарами и две бутылки пива пожилому продавцу с лицом, изборожденным складками, похожими на прибрежные перекаты волн.

– На вынос? – спросил старик. – Или вы будете есть здесь?

Камерон посмотрел на два столика у засиженного мухами окна, выходящего на реку.

– На вынос, – сказал он. И глядя в ту сторону, он видел, что устье реки было прострочено плотинами, которые отбрасывали причудливые тени на поверхность воды. – Что вы здесь ловите? – спросил он.

– Ничего с тех пор, как они построили тут дамбу, – ответил продавец. – Теперь можно не беспокоиться, когда вытягивать сети.

Камерон думал о реке, ежедневно мчавшейся наперегонки с приливом, и поинтересовался, что она может нести в море. Он вообразил, как старик тянет свои сети и обнаруживает – ах, что же в этих сетях может быть, кроме смятой газеты, чей устаревший заголовок уже не таит в себе ни для кого никакой угрозы? В конце концов, к этому времени газета разложилась на составные части и даже война, о которой она так торжественно сообщала, казалась такой размытой и неясной, как приглушенные крики сборщика налога. Надуманный конфликт. Он и думать забыл об этом, перейдя через мост – мост, который снова станет съемочной площадкой…

Продавец отдал ему заказ, сложенный в коробку.

Камерон заплатил и направился к двери.

– Повредил себе как-то руку, – крикнул вдогонку старик.

Нахмурясь, Камерон оглянулся:

– В аварии?

– В собственных сетях, – сказал старик. – Руку и локоть. Поездом, рухнувшим в реку. Но это было много лет назад.

Камерон вышел, глубоко вздохнул и увидел Нину, улыбающуюся ему сквозь лобовое стекло.

Через пятнадцать минут, когда они пробирались по молу, перепрыгивая с одной большой глыбы гранита на другую, он обернулся, протянув ей руку, и увидел, что они прошли почти четверть мили вглубь моря.

– Довольно далеко, – сказал он.

– Мы только на полпути, – ответила она. – Идем до конца.

Камерон посмотрел на небольшой пробел между камнями и услышал, как плещется море о подмытое углубление внутри мола.

– А что, если начнется прилив?

– Мы его перегоним.

– Зачем рисковать?

– Зачем идти по лестнице, если можно упасть?

– Это не кино, – сказал он.

Она стояла на более высоком камне, плоскость которого была наклонена в противоположную от него сторону. Она перешла ближе к нему, дотронулась до его плеча, чтобы удержаться на ногах, и посмотрела снизу вверх сдержанным взглядом. – Не имеет значения, – сказала она. – Мы можем поесть и здесь.

– Нет, мы пойдем до конца, – ответил он. – Я просто разнервничался. Из-за прошлого вечера.

– Но ты ведь прав. Прилив зальет камни.

– Мы его перегоним, – сказал он с улыбкой.

Они ели около маяка, чье треугольное основание было укреплено бетоном, залитым вокруг нескольких гигантских плит на конце мола. Некоторое время он наблюдал, как она жадно накинулась на свой сэндвич с омаром; затем он начал рассматривать камень с ватерлинией, открытый отливом. Когда вода поднимется, мы пойдем назад, сказал он про себя и представил как они торопятся наперегонки с морем.

– Как здесь хорошо, – сказал он. – Далеко от всех.

– Я знаю. Поэтому я и хотела вернуться сюда.

Он подождал, не желая казаться любопытным:

– Ты была здесь раньше?

Она откусила кусок сэндвича и пожала плечами:

– Пролетала однажды. В вертолете. Волны доходили до самого мыса, пенясь в смятении. Дух захватывало.

Камерон ничего не сказал.

– Мы прилетели посмотреть, как это будет выглядеть, – продолжала она. – Он собирался использовать мол для своего фильма.

– Какого фильма?

– Того, который мы сейчас снимаем. Как вариант конца. Беглец исчезает именно отсюда ночью, но из-за прибоя его нельзя поймать. А утром здесь уже никого не будет. Только занимающийся день и море, лижущее камни.

Камерон встал на ноги.

– А что стало бы с беглецом?

Она пожала плечами.

– Это как бы повисает в воздухе, – сказала она. – Своего рода конец без конца.

Без конца… Слова вертелись у него в мозгу, вызывая в воображении водоворот, в котором он крутился, пока, выброшенный из моря и выкинутый на песок, не понял, что остался жив, несмотря на отчаяние, которое тоже вскоре прошло. Только искусство реально. Так сказал Готтшалк. Только искусство повторяет себя. Снова и снова. Бесконечно… Он забыл, что режиссер избегает концовок.

Нина смотрела на него широко открытыми спокойными глазами, и он понял, что если поцелует ее сейчас, покой все равно не будет нарушен. Всепоглощающий покой, океан, приблизившись к которому, он неизбежно погрузится в него с головой. Он колебался, как пловец перед тем, как кинуться в воду. А может быть, потому, что его взгляд снова упал на камень, напоминавший об их возвращении на берег? Не имеет значения. У них еще было время, и они были одни. Но были ли они одни на самом деле на краю этого мола, который с таким же успехом, как и мост, мог оказаться съемочной площадкой? Мысль билась о его мозг, как волна о скалу, и вдруг гранитные глыбы показались ему бутафорскими, сделанными из картона – хрупкий реквизит, приобретающий солидность, только когда свет пройдет через полоску целлулоидной пленки.

В это время большая волна, как бы играя роль, разбилась о камень и покатилась по неровному краю мола к берегу. Море и его звуки производят впечатление настоящих, подумал Камерон.

– Мы одни, – сказал он и представил себе, что ощущает ее дрожь.

– Маргарита тоже одна, – пробормотала она. – Женщина, которая не доверяет науке, не находит успокоения в религии и утешения в любви.

– Это всего лишь фильм, – сказал он ей.

– Но ее ужас постоянен, так что я должна воображать это…

– Мы одни, – повторил он ласково.

– И она тоже.

– Мы реальны. Маргарита – только образ. Образ, который он выдумал. Преувеличение.

– Реальны? – сказала она с улыбкой. – А Маргарита нет? Да, потому что она на самом деле одна.

– Послушай, это только фильм, – сказал он ей снова и взглянул на камень. – Даже не фильм, а всего несколько фрагментов, не связанных друг с другом. Импровизация. Во всяком случае, здесь нет камеры. Мы в перерыве между съемками.

– Между съемками, – пробормотала она. – Ты так думаешь?

– Я работаю в одиночку. Только делаю трюки. Вместо Джордана.

– Так у тебя нет любопытства к фильму?

– Какому фильму? – ответил он со смехом.

– Как удобно быть в стороне. А ты любишь свою работу?

– Я не так много проработал, чтобы ответить.

– Это должно быть тяжело. Тебе нужна практика

– Практика! – воскликнул он. – Ты забываешь, какие у него деспотические методы.

– Помни, это только фильм, – сказала она мягко.

– Только фильм, – повторил он, как бы следя за полетом бумеранга. Она вернула его в состояние возбуждения, и он увидел себя и ее вдвоем в мире грез, под слепящим светом в перерыве между съемками истории, в которой, пойманные в ловушку молов, спасенные из моря и потерянные в космосе, они, казалось, были обречены влачить жалкое существование в одиночестве и, для пущей убедительности, без надежды на спасение. Потом он представил, как цепляется в темноте ночи за ржавые стропила маяка, не желая повиноваться, когда прилив поднялся выше и камера стала невидимой из-за слепящего красного света, зажженного безумным тайным сговором темноты и фотоэлемента. Вдруг он почувствовал себя непобедимым, готовым выполнить любой трюк!

Он встряхнул головой.

– Мы ходим кругами, – сказал он. – Маргарита боится жить, беглец боится умереть. Думаешь, они могут сойтись?

– В следующем фильме, – ответила она со смехом.

– Слишком долго ждать, – прошептал он. – Мы не можем ускорить картину?

– Это может испортить фильм. Одна сцена должна следовать за другой. Иначе мы лишим наших героев удовольствия предвкушения.

– Но могут ли они терять время, эти двое?

– Им надо дать возможность думать, что да…

Некоторое время он пристально вглядывался в нее, затем, глядя под ноги, он увидел, что уровень моря немного поднялся над скалой.

– Возвращается прилив, – сказал он.

– Ты должен идти?

– Пока нет, – ответил он и, взяв ее голову в свои руки, притянул ее лицо к своему.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Когда они подъехали к луна-парку, он прижался к обочине, вышел из машины и посмотрел, как она пересаживается за руль. Как грациозно она делала даже такое простое движение! Прислонившись к двери, он восторженно наблюдал за ней. Впервые с того момента, как он перешел через дамбу, он осознал, что может начать жизнь сначала. Я влюблен в нее, думал он, я влюбился…

– Я буду свободен через час, – сказал он. – Что ты собираешься делать дальше?

Она сняла машину с ручного тормоза.

– Это зависит от Готтшалка – ответила она. – Он может захотеть, чтобы я тоже репетировала.

– Не сегодня, – сказал ей Камерон. – Сегодня он будет монтировать отрывки для специального вечернего просмотра.

Нина сдержанно взглянула на него:

– Что ты говоришь?

– То, что мы не должны волноваться, – ответил он, удивляясь своей храбрости. – Ты будешь в своей комнате?

– Возможно.

Улыбаясь он нагнулся к окну: «Жди меня. Я приду, как только освобожусь».

– Придешь в перерыве между съемками, – сказала она холодно и включила стартер.

Он покачал головой в испуге и начал протестовать, но машина уже отъехала, а он стоял на месте, слегка покачиваясь, как человек, пытающийся схватить сорванную ветром шляпу, балансирующий между импульсом догнать и необходимостью остановиться.

Через несколько минут, когда он шел через луна-парк мимо комнаты смеха и видел свое отражение в ее сияющем входе, он подумал, что она никогда не видела его без киношного лица. Может быть, его собственное ее разочарует? Расстроенный этой мыслью, среди звуков и запахов, доносящихся со всех сторон, он старался удержать в себе ее образ. Но он таял, как волшебный дух, и ему самому уже с трудом верилось, что он когда-либо целовал ее. Как будто он недавно обнимал облако, принявшее ее облик.

Да Фэ ждал его у подножия чертова колеса. Оператор был в красном джерси и жадно уплетал пропитанные медом пончики, купленные в соседнем киоске. Облизывая пальцы, он поднял свое лошадиное лицо и широко улыбнулся:

– Ты застал меня на месте преступления, саго. Я сластена. А разве нельзя иметь тайный порок?

Камерон смотрел, как да Фэ набросился на другой пончик; затем, скрывшись из вида, посмотрел на чертово колесо, с которого сходили последние пассажиры, й проследил глазами за часовой стрелкой вокруг его оси… Но беглого взгляда на канаты соседней ветряной мельницы было достаточно, чтобы понять, что это невозможно. Они слишком короткие, чтобы достать, подумал он.

Оператор заговорил с набитым ртом:

– Что случилось, саго? Боишься высоты?

Никогда не показывай собаке, что ты ее боишься, подумал про себя Камерон.

– Я смотрел, достаточно ли близко мельница к чертову колесу, – сказал он.

– Около пятнадцати футов, – ответил да Фэ. – Это при максимальной скорости, конечно, когда крылья почти распластаны от центробежной силы.

– Кто я, как вы думаете? Летающая белка?

Оператор засмеялся и, не успев проглотить кусок, поперхнулся. Потом, придя в себя, покачал головой со сдержанной радостью.

– Поверь мне, caro, то, что ты смертен, берется в расчет. Иначе говоря, канат подвесной люльки, на которой ты будешь качаться, уже достаточно удлинен, чтобы ты мог за него схватиться.

– Так просто.

– Да, caro, так просто. Все будет подогнано, чтобы обеспечить твою безопасность. Что касается самого полета в космосе, мы можем снять его в любое время и почти в любом месте. Даже перила веранды в отеле прекрасно подходят. Простой пятифутовый шлепок на песок, но с соответствующей гримасой и в правильном ракурсе, и никто не увидит подмены.

– А как вы собираетесь создать иллюзию, что мельница крутится?

– Просто ты несколько раз крутанешься на ней на расстоянии вытянутой руки, а потом я склею куски пленки в определенной последовательности.

К ним подошел Ли Джордан и внимательно слушал.

– Надежная конструкция, сказал он, косясь на Камерона. – Я бы сделал это сам, если бы не боялся высоты. Небольшая лошадь – вот мой предел.

– После нескольких кругов вращение замедлится, и ты сможешь ухватиться за канаты, – продолжал да Фэ. – Это будет единственная трудная вещь. Расслабься, когда ударишься о брезент…

– Эй, я думаю сам делать это! – запротестовал Джордан.

– А кто же еще, саго? Трюкача не будет в кадре, когда беглец спрыгнет с мельницы и окажется в воздухе. Ты появляешься крупным планом, когда он приземлится на батут.

– Безумие, – сказал актер.

– Это как падать с лошади, – сказал ему Камерон. Безумие, думал он, но прекрасное. Кто еще может изобразить фарс крупным планом, кроме Джордана, который, играя главную роль, застрахован дублером-невидимкой, тенью, делающей высотные трюки на его фоне?..

Но через полчаса на чертовом колесе в разгаре солнечного дня он снова задумался над абсурдностью ситуации. Далеко внизу малочисленный полицейский кордон сдерживал нарастающую толпу у залива; прямо над его креслом в корзине на конце пожарной лестницы сидел да Фэ, рассматривая его через глазок камеры. Со своей, слегка покачивающейся, удобной позиции Камерон видел всю излучину берега, необозримое морское пространство. Все остальное – отели, коттеджи и пирс, особенно люди – казалось невероятно миниатюрным. И вот, поглядывая на фортепьянные струны, на которых держались лопасти мельницы, находящейся на расстоянии вытянутой руки, он вдруг сообразил, что делать. Он старался не смотреть вниз, но не мог заставить себя не бросать взгляды украдкой. Terra firma (твердая почва). Эта фраза приобрела новое значение. С тоской он воображал, что бежит по дорожке с препятствиями на стадионе. Детская игра. Что бы он ни отдал в этот момент, чтобы обе его ноги оказались на земле, обутые в спортивные ботинки! Акрофобия, сказал он себе, отрывая глаза от земли, не поддавайся ей… Оператор, с не видимым из-за камеры лицом и огромным торсом, вылезающим из корзины, был похож на бабуина, готового к прыжку с верхушки дерева. Наконец, оторвавшись от глазка, он широко улыбнулся Камерону.

– Ну, саго, до этого момента будет сниматься

Джордан, который, обезумев от страха, прыгает на колесо, ища спасения от преследователей. Но полиция видит его и просит диспетчера освободить колесо от пассажиров. Они надеются, что обессиленный беглец таким образом скоро окажется у них в руках. Кажется, у него нет выхода. Ан нет, вдруг позади него начинают вращаться крылья мельницы. Заманчиво близко. Может, стоит попытать счастья? Нет, невозможно. Но подумай, что тебя ждет внизу! Так почему не рискнуть? В конце концов, терять нечего.

– Вы, должно быть, шутите, – сказал Камерон. – Какой дурак поверит, что кто-нибудь может ухватиться за мельницу? Ведь даже циркач…

– Но он делает это, саго! На пленке. Черно-белой. А потому все возможно. А еще мы хотим, чтобы все это красиво смотрелось. Наш беглец ведь не настоящий акробат. Просто молодой парень, безрассудный, ищущий удачи. Подумай, как он приноравливается, ждет момента совместить свой прыжок с максимально приблизившимися крыльями, чтобы в нужную долю секунды уцепиться пальцами…

Камерон неотрывно смотрел на крылья мельницы в пяти футах от себя, – потом, несмотря ни на что, снова взглянул на землю. О, господи, подумал он, а что, если я не рассчитаю?

– Послушайте, – сказал он, – Какой смысл в репетиции? Это ведь чертовски опасно.

– Повторенье – мать ученья, саго. Во всем – поверь мне… Поверь мне, ты будешь гораздо увереннее вечером, если сделаешь это сейчас. Кроме того, это не так трудно, как кажется. Забудь о высоте. Представь себе, что ты на земле. Просто дотянись и хватайся.

– А потом что?

– Потом пожарные опустят нас вниз, и мы приступим к следующей стадии.

– Когда должен сделать это?

– Когда ты будешь готов, саго.

Камерон встал на подлокотник сидения, проворно перебрался через перекладину и схватился за самый удаленный от центра край чертова колеса, раскаленный на солнце и обжигающий руки В это время, чуть согнув ноги, он перевел глаза на подлокотник кресла. Ну, давай, сказал он про себя, прямо сейчас, до…

– Сейчас. – сказал оператор.

Он потянулся, как бы хватаясь руками за пустоту, и оттолкнулся одной ногой; затем он повис, болтая ногами и вцепившись в перила люльки, спасая свою драгоценную жизнь. Сердце бешено колотилось. Подняв глаза, он пытался определить, где да Фэ, но увидел прямо перед собой только солнце. Ослепленный, он закрыл глаза. Гортанный рокот толпы, пронзенный женским визгом, перешел в гул. Потом с закрытыми глазами и замиранием в животе, он почувствовал, что снижается. Когда его ноги коснулись земли, он открыл глаза, сделал глубокий вздох и, покачиваясь, прислонился к ларьку с пончиками, от сладкого запаха которых к горлу подступила тошнота. Он нагнулся, и его вырвало.

Чавкая пончиком, да Фэ терпеливо ждал, когда ему станет лучше.

– Великолепно, саго. Вечером сделайте же самое, и нам будет достаточно одного дубля. Как ты?

– А вы как думаете? – выпалил Камерон, глядя на него сквозь слезы.

– Все хорошо, – ответил оператор и посмотрел на часы. – Помни, у нас только час на репетицию. Осталось меньше двадцати минут.

Камерон сглотнул и скорчил гримасу, как будто проглотил акриду.

– Пожалуйста, – сказал он. – Этот пончик.

Да Фэ затолкал последний пончик в рот;

– Сладкое успокаивает нервы, саго. Тебе надо попробовать.

Повернув голову, Камерон увидел Ли Джордана, привалившегося к заграждению, которым полиция окружила съемочную площадку. Актер пожимал руки и подписывал автографы. На другой стороне от чертова колеса он увидел сборщика налога, стоящего у входа в комнату смеха и подглядывающего под юбки ничего не подозревающих девушек, поднятые скрытым вентилятором. Недреманное око, подумал Камерон и невольно улыбнулся.

– О’кей, что дальше? – спросил он.

– Немного покрутишься на мельнице, саго. Чтобы создать иллюзию, будто она движется, когда ты прыгаешь с чертова колеса. Как говорит диспетчер, будет легче и безопаснее, если ты сначала повиснешь и дашь себя немного протащить, пока не окажешься в воздухе. Один или два раза вокруг и лопасть наберет самую большую скорость, при которой ты растянешься, как канат. Мы снимем два полных круга вращения. Потом твое падение на батут. Естественно, лопасти в этой части будут вращаться медленнее. Иначе ты улетишь в космос.

– В стиле метания молота, – сказал Камерон.

– Что это, саго?

– Один из видов легкой атлетики.

– А, так ты атлет!

– Запасной юношеской команды, – сказал Камерон. – Дублер выбывающего из-за травмы основного игрока в больших состязаниях.

Оператор нахмурился:

– Шутить изволишь со старым Бруно.

– Это значит, я доволен своей работой. Но как я узнаю, когда отцепиться от лопасти?

Да Фэ указал на ряд батутов, стоящих перед площадкой бампмобилей.

– Просто, саго. Когда ты почувствуешь, что машина замедляет ход, дождись, пока увидишь внизу смешные автомобильчики, и разжимай руку. Помни о расслаблении. Можно сильно удариться о сетку, если мускулы напряжены.

– Какая трогательная забота, – сказал Камерон сухо.

Оператор скорчил гримасу шутливого огорчения.

– Давай все забудем, что прошло, то быльем поросло, саго. Веришь или нет, твоя безопасность – не только моя личная забота, но и профессиональная необходимость. Другими словами, дублеры приходят и уходят.

Приходят и уходят, размышлял Камерон через несколько минут, когда был нежно подхвачен с платформы и перекинут ленивым кругом, пока лопасти ускоряли обороты, вознося его все выше и выше. На втором витке его руки и запястья напряглись от центробежной силы, а тело развевалось, как знамя. Дублеры приходят и уходят, говорил он себе, когда машина достигла высшей скорости, и он представил себе, что если бы сейчас им выстрелили, как камнем из крутящейся рогатки, в космос, то круг за кругом он бы бесконечно метался бессмертной мумией в фильме Готтшалка. Нет, думал он, закрывая глаза… Нет… держись крепче… Нет… силясь вздохнуть против вызывающего слезы ветра… Нет… снова открывая глаза… Нет… когда мельница начала замедлять ход с вызывающим тошноту подрагиванием… Нет… и он начал спуск к… Еще нет… и теперь на одной линии с площадкой для бампмобилей… Да… с ее абсурдными маленькими автомобильчиками… О… падая с открытым ртом, снова думая… Нет… когда высоко подпрыгнув на батуте… вот они… и сделав сальто на ветру… еще… и подпрыгивая снова… трюки… и опять, и снова… пошел!

Начальник полиции Бруссар уставился на него сверху вниз через толстобрюхую сигару, к концу которой поднес пламя спички:

– Скажи мне одну вещь… пфф… трюкач… пфф… сколько тебе лет?

– Двадцать шесть, – сказал Камерон, сидя на земле и пытаясь отдышаться.

– Двадцать шесть, – проворчал Бруссар. – Так же, как парню, которого мы ищем. Но знаешь что? В конечном счете его шансы чертовски лучше, чем твои.

– Что вы имеете в виду?

– Что я имею в виду? Что, черт бы тебя побрал, я могу иметь в виду? Ты ищешь смерти или что?

– Пожалуйста, – сказал оператор, качая головой, – не говорите таких вещей. Это плохая примета.

Бруссар посмотрел на да Фэ, и слегка выругался и удивленно спросил:

– Какого черта ты учишь меня, что говорить?

– Поверь, саго mio, все необходимые предосторожности соблюдены!

Бруссар выпустил клубок дыма в сторону оператора.

– Говори по-английски, когда разговариваешь со мной, – прорычал он.

Да Фэ ответил с улыбкой, которая нисколько не скрывала злорадства в его глазах,

– Конечно, – пробормотал он, – любые ваши рекомендации будут выполнены. Но если трюкач не беспокоится…

Начальник полиции с пониманием посмотрел на Камерона, продолжающего сидеть:

– Может быть, трюкачу недостает здравого смысла?

Камерон встал на ноги. Дела, видно, идут не очень хорошо, подумал он.

– Как дела с поисками? – спросил он.

Бруссар недовольно поморщился.

– Сегодня военная полиция взяла нас за горло. Кто знает, что будет завтра?

– Не кажется ли вам, что это не совсем нормально? Я имею в виду весь этот кипиш из-за какого-то парня в самоволке.

– Возможно, они хотят использовать его как пример, – сказал начальник полиции, покусывая сигару. – Хотят держать других молодых новобранцев в страхе, я думаю.

Да Фэ был сама любезность и сердечность.

– Я должен сообщить вам, что, этот парень, которого вы мне подсунули, не совсем, как бы это сказать, радеет о деле…

– Лемме знает, что будет, если он слишком зарвется, – ответил Бруссар мрачно. – Но он ведь у меня единственный свидетель.

Оператор улыбнулся Камерону.

– Вы имеете в виду, что он единственный, кто может опознать беглеца?

– Единственный, который есть у меня, – повторил начальник полиции, скрежеща зубами. – Я слышал, что у В.П. есть свой.

Камерон отчаянно размышлял, как задать вопрос, который вертелся у него на языке.

– Так вы приближаетесь, – сказал да Фэ мягко. – Круг сужается!

– В.П., – начал Камерон, не зная, что говорить дальше. – Звучит как внезапный поцелуй, – наобум добавил он.

Бруссар пожал плечами:

– За это им и платят, а?

– Но даже если они хотят показать пример, то почему именно на этом парне, когда таких сотни?

– Откуда я знаю? Но не теряй времени на сочувствие ему. Лучше подумай о том парне, который займет его место.

Камерон продолжал прикидывать, как спросить у начальника полиции, кто прислал военную полицию на его поиски. Наверное, сержант, решил он, да, это мог быть только сержант…

– Вы сказали – займет его место? – спросил он.

Бруссар затянулся сигарой и глубокомысленно кивал.

– Видите ли, неважно, что вы думаете о войне, но ежемесячная квота набора должна быть заполнена. Это закон. Так что если кто-нибудь решит улизнуть за кордон, кто-то другой должен занять его место. Простая арифметика, а?

Камерон посмотрел на заграждение, где Джордан, улыбаясь и раскланиваясь, пудрил мозги десятку молоденьких поклонниц. Бруссар прав, думал он с мрачной улыбкой, на самом деле, он не имеет понятия…

– Да, – ответил он, – не следует рисковать за счет других.

Бруссар посмотрел на него и покачал головой:

– Кроме шуток, мне надо познакомить тебя со своим страховым агентом.

– Я бы настаивал для начала на двойном возмещении убытков от несчастных случаев, – сказал Камерон.

Начальник полиции покатился со смеху и выплюнул сигару.

– Черт побери, от несчастных случаев! – воскликнул он. – Это совсем другое. Ты достаточно крепко будешь привязан вечером, парень. У меня и без того забот хватает, чтобы ты еще покончил жизнь самоубийством на публике.

Когда Камерон, спустя несколько минут, уходил из луна-парка, он взглянул на витрину галереи, приглашающей на выставку портретов, выполненных пастелью, и увидел поверх одинаково розовых картин увеличенное отражение Джордана на фоне толпы. На миг его неприятно поразила мысль, что Джордан может за ним следить, затем, вспомнив, как они похожи, он рассмеялся. Нас можно принять за близнецов, подумал он. Шагая вразвалочку, как будто у него не было никаких забот, он пересек прогулочную площадку, ведущую к пирсу, вступил на миниатюрный эскалатор, который перенес его через ров со стоячей водой, окружавший комнату смеха и туннель любви и упирающийся в билетную кассу. Через несколько секунд рядом с ним откуда ни возьмись появился актер.

– Привет деятелю экрана, – сказал Камерон.

Джордан мгновенно изобразил широкую улыбку:

– Эй, не возражаешь, если я присоединюсь?

Миновав комнату смеха, потому что у него и так болел живот, Камерон купил пару билетов в туннель любви, и двое мужчин влезли в лодку, которая понесла их в сторону темной и мрачной пещеры.

– Ты был великолепен, – сказал ему Джордан. – На самом деле великолепен.

– Спасибо, – сказал Камерон, размышляя, что у актера на уме.

Я просто хотел тебе это сказать» потому что представляю, каково тебе.

– И каково?

– Понимаешь, я катаюсь на саночках, а ты их возишь.

– Это правило игры, – ответил Камерон, пожимая плечами. Лодка подплыла к плохо освещенному входу в туннель, где маячили несколько неуклюжих муляжей доисторических монстров, а их рев искажало замкнутое пространство.

– Во всяком случае, одной вещью я тебе отплатил, – сказал Джордан. – Я имею в виду, что по-настоящему разогрел ее для тебя, а?

Камерон быстро взглянул на него, но лодка накренилась, и их внезапно окутала полная темнота.

– Понимаешь, без напряга, – продолжал актер, – но знаешь, почему она дала мне отставку и закрутила с тобой?

– Нет, – сказал Камерон. – Почему?

– Потому что я на самом деле довел ее до кондиции сегодня утром, вот почему. Я это всегда чувствую. У них появляются такие маленькие капельки пота над губой и еле уловимый приятный запах из ушей.

Камерон порывался заткнуть актеру рот кулаком, но лодка сделала еще один вираж, и несколько бутафорских дикарей в Набедренных повязках испустили пронзительные воинственные призывы и стали угрожать им стрелами, и его вдруг обезоружило присутствие компаньона, который улыбался ему во весь рот, как сообщник.

– Послушай, старина-дублер, я действительно завел ее. Я чувствовал коленями, как жар идет из ее трусиков. Клянусь Богом, она обалдела! Во всяком случае, ее соски стали твердыми. Этого ведь не скроешь, правда? Эти прелестные соски пробивались сквозь волосы на моей груди, как цветы в лесу. Удивительно, что с ними ничего нельзя поделать, даже если тебя ненавидят всеми печенками. Клянусь Богом, это совершенно непроизвольно!

Они вошли еще в одно затемненное пространство туннеля, и, задыхаясь, Камерон сделал над сабой невероятное усилие, чтобы сдержаться.

– Еще две-три минуты, и я мог уложить ее. Прямо на глазах всей съемочной группы. Включая и его! Вот это был бы номер для камеры, правда?

– Да, – ответил Камерон, думая, достаточно ли глубокая вода в туннеле любви, чтобы в ней кого-нибудь утопить.

– Так что же ты получил?

– Я? – сказал Камерон, – Ничего.

– Кроме шуток.

– Кроме шуток.

Джордан довольно хихикнул: