Текст книги "Беглец. Трюкач"

Автор книги: Майкл Диллард

Соавторы: Пол Бродер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 27 страниц)

ГЛАВА ВТОРАЯ

Все, на что он оказался способен через десять минут, это постараться не рассмеяться вслух. Караул в центре неизвестно чего, думал он, уставившись в восторге и ужасе на сборщика дорожной пошлины, чья будка вспухла от горячего воздуха, как банка на конце стеклодувной трубки, а словоохотливость выдавала сильное желание общения. Судя по гостеприимству, которое предлагал всем своим видом сборщик дорожного налога в своей нелепой душной будке, он без сомнения был доволен компанией. С того момента, как Камерон пришел сюда, ослабевший от жары и расстроенный осознанием того, что совершенный им трудный переход через лес привел его в лагерь, он отдыхал на табуретке, которую освободил для него хозяин. Теперь, когда он понял, что, возможно, ходил по кругу и что будка для сбора дорожного налога находится в конце дороги, выходящей к шоссе, он попытался встать и уйти. Сборщик налога, вялый высокий мужчина, быстро догадался, что он собирается сделать.

– Не торопись, – сказал он. – Может быть, появится кто-нибудь еще.

Камерон кивнул и глотнул из стакана лимонад, который сборщик дорожного налога налил ему из большой бутылки. Бутылка стояла на маленькой полке около испорченного радио, которое трещало и время от времени пронзительно взвизгивало. Лимонад был слишком сладким и густым, как сироп, чтобы освежать, а снаружи ничто не шевелилось, кроме марева, повисшего над асфальтом.

Сборщик налога высунул голову из будки и посмотрел на дорогу, как бы желая уверить Камерона, что старается только ради него.

– А вдруг кто-нибудь появится, – повторил он не совсем уверенно.

– Как далеко до ближайшего города? – спросил Камерон, ставя стакан на полку рядом с радиоприемником.

– Сиди спокойно, – посоветовал сборщик налога, – иначе снова упаришься.

– Мне надо идти, – сказал Камерон. – Во всяком случае, не похоже, чтобы на этой дороге было большое движение.

– Потому что она не открыта.

– Если она не открыта, – сказал Камерон, – почему вы ждете, что здесь кто-то появится?

– Не открыта для публики, – объяснил сборщик налога. – Ты разве не видел заграждения на шоссе?

– Нет, – ответил Камерон, – я шел коротким путем.

– Так вот, дорога закрыта, пока идет ремонт дамбы через реку. Только машины со специальными номерами могут проехать.

– Я пешком, – сказал Камерон с улыбкой.

Сборщик налога пожал плечами, что означало опасность для Камерона и попустительство с его стороны. Затем, перейдя на конспиративный шепот, сказал:

– Слушай, парень, тебя могут арестовать, когда ты будешь останавливать попутку. Я просто делаю тебе одолжение.

Камерон взглянул на этого человека с неприязнью и решил уйти. Огромные очки, которые на первый взгляд придавали его лицу безразличный вид представителя власти, теперь подчеркивали слабый рот, который, даже произнося слова предостережения, дрожал на грани осуждения. Очень нудный и одинокий человек, думал он.

– Вообще-то я тороплюсь, – сказал он вежливо. – Как далеко, вы говорите, до города?

– Останься и налей себе еще лимонада. Если проедет машина, она тебя захватит, а я смогу узнать, что случилось, по радио.

Если там будет радио, подумал Камерон и, взглянув на часы, поднялся на ноги. Он был в пути два часа. Возможно ли, чтобы уже была объявлена тревога и сборщик налога попытался задержать его?

– Почему вы думаете, что что-то случилось? – спросил он. На самом деле его это мало интересовало, но помня, что он все же воспользовался угощением сборщика налога, он счел разумным обозначить время своего ухода разговором.

– Потому что, когда мой приемник вдруг заработал, передача прервалась для специального сообщения, – ответил сборщик налога, снова высунувшись наружу и, как капитан со своего мостика, окинул горизонт от края до края.-

Камерон попытался встряхнуть радио, которое хрипело в знак протеста. Давай же, думал он с улыбкой, пора тебе избавить меня от забот твоего хозяина.

– Радио поможет вам скоротать время, – сказал он.

Сборщик налога повернулся к двери и, втаскивая двумя пальцами пропитанную потом рубашку своей униформы потряс ею вверх-вниз.

– Эта работа не такая уж неблагодарная, как может показаться, – ответил он. – Я имею в виду кое-какую компенсацию. Например, я собираю монеты.

Камерон с трудом подавил смех.

– Да, у вас прибыльная профессия, – заметил он.

– Не придирайся, – сказал сборщик налога торжественно. – Монеты – это хорошие деньги. Десятицентовик 1916 года стоит сейчас сто долларов.

Камерон торопился уходить, но боялся вызвать подозрение. Он полез в карман, вытащил оттуда горсть мелочи и разложил ее на ладони.

– Вот Рузвельт 1958 года, – сообщил он.

– Ничего не стоит, – ответил сборщик налога.

– А пятицентовик с бизоном 1924-го?

– Если он в хорошем состоянии, доллара три или четыре ты мог бы получить.

– В таком случае я иго сохраню, – сказал Камерон, подхватывая спортивную сумку и направляясь к выходу.

Сборщик налога лениво разглаживавший перед своей рубашки, вдруг рванулся с удивительной скоростью и закрыл телом выход.

– Послушай, – сказал он хрипло, – монеты не единственная вещь, ради которой стоит сидеть в этой будке. Когда дорота открыта, по ней постоянно проходят парадом распахнутые блузки, расстегнутые корсеты и мини-юбки… – Сборщик налога глотнул горячий воздух, покрылся ручьями пота и, нагнувшись к Камерону, сказал, что ему приходилось получать деньги из рук счастливчиков, нежно державших девушек, извивавшихся н корчившихся от стыда. Глядя на выпуклые линзы очков этого человека, Камерон видел гротескно перекошенное и надутое отражение своего собственного лица, выглядевшего карикатурой на тайное вожделение сборщика налога. Затем он резко пошел к двери, переступил через порог и оказался на дороге.

– Спасибо за лимонад, – сказал он.

– И не думай, что я не извлекаю выгоду из того, что собираю мелочь, – крикнул сборщик налога, закончив предаваться волнующим воспоминаниям. Тяжело дыша, он прислонился к стене будки и уставился на Камерона горящими от жадности глазами.

– Может быть, ты мне продашь этот пятицентовик? Я дам тебе за него доллар.

Вот и случай задобрить этот крепкий орешек, подумал Камерон, доставая из кармана монету и отдавая ее.

– Она твоя, – сказал он. – Спасибо за гостеприимство.

Сборщик налога взял монету как ни в чем ни бывало, будто Камерон заплатил за проезд.

– Ты с ума сошел, бегать в такую жару, – сказал он.

– Мне надо найти телефон, – ответил Камерон и закинул спортивную сумку на плечо.

– Делай, как знаешь, но в следующий раз, парень, когда будешь выходить в такую погоду, надень лучше что-нибудь на голову.

– Удачи с вашей коллекцией, – сказал Камерон и зашагал. В это время заработало радио и из него послышалась мелодия на электрогитаре, а затем начались помехи. Камерон обернулся, рассчитывая увидеть сборщика налога, рванувшего внутрь; вместо этого он увидел лицо бесправного и понукаемого мелкого служащего.

– Жаль, что я не с тобой, – пробормотал сборщик налога. – Все они там разгуливают в одних купальниках. Конечно, пляж – настоящий рай в такой день.

– Как туда лучше всего попасть? – спросил Камерон.

– Есть только один путь. За поворот и прямо, прямо через болото. Но гляди в оба. Как я говорил тебе, дамба на ремонте и никому нельзя по ней ходить.

– Спасибо за совет, – ответил Камерон. – Спасибо за все.

– Эй, ты не сказал мне свое имя!

Камерон оглянулся. Он сделал всего несколько шагов, но будка и ее обитатель уже скрылись в дымной мгле.

– Мое имя? – сказал он. – Зачем тебе мое имя?

– Затем, что если полицейский зайдет сюда, я скажу ему про тебя и попрошу тебя не беспокоить.

Камерон пытался разгадать смысл улыбки, игравшей на лице сборщика налога, но жара и пот, льющийся в глаза, делали все очертания неясными и мутными. Была ли это улыбка, соответствующая сочувственному тону сборщика налога, или это была ухмылка, маскирующая предательство?

– У тебя ведь есть имя?

– Меня зовут Джексон, – ответил Камерон ровным голосом. – Ричард Джексон.

– Ну, Джексон, счастливо тебе!

Прощай, думал Камерон. Прощай, страж у ворот рая.

Но вымышленное имя, быстро пришедшее ему на ум, грузом лежало на нем, пока он шел по дороге, даже когда воспоминание о бессмысленной развратности сборщика налога заставило его глубоко осознать свою собственную молодость. В таком настроении его путешествие приобрело качество плутовского романа. Жизнь и удивительные приключения Ричарда Джексона, легкомысленно пронеслось в голове, но на самом деле он был полон чувства облегчения, как будто избежал пытки. Теперь он ускорил шаг, торопясь навстречу первому соленому дыханию моря, и почувствовал всю адскую силу солнца над своей головой. Сборщику налога вовсе не нужно радио в таком пекле, подумал он. Что ему надо, так это доберман-пинчер по кличке Цербер…

Когда он оглянулся перед последним поворотом дороги, будка исчезла из вида, но и тогда он четко представлял себе фигуру сборщика налога, который выскакивает из своей будки и тут же бежит обратно, словно движимый каким-то ужасным нервным возбуждением.

– Птица в часах с кукушкой, – сказал Камерон вслух и вздрогнул, когда подумал об этом человеке и его судьбе – обалдевший от жары нумизмат, обреченный коллекционировать сексуальные фантазии в четырех стенах своего перегретого куба. Из-за этого первые крики сборщика налога показались странно невнятными, но когда они повторились, хриплые и настойчивые, Камерон напрягся, чтобы прорваться к ярко горящему свету, и увидел, что этот человек выскочил из будки и встал посреди дороги, пританцовывая и размахивая руками.

– Boa-a-af – доносился крик, теперь более отчетливый и громкий. – Воа-а-а! – словно команда какого-то древнего воина, пытающегося остановить несущуюся колесницу. Камерон отвернулся и покачал головой. Бедный дьявол, должно быть, хочет останавливать каждого. Он продолжал уходить более решительным шагом, пока не подошел к дамбе, ведущей через болото, и после минутного колебания вступил на нее, больше не думая ни о каких предупреждениях сборщика дорожного налога или надписях на небрежно набросанных баррикадах, гласящих, что проход закрыт.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Только позже он сам удивился, почему пошел по запрещенной дороге, вдоль которой, как аромат невидимых роз из-за садовой стены, веял опьяняющий запах моря, соленое испарение которого смешивалось с кисло-сладким смрадом болотной травы и пластов ила. В этот момент все казалось замечательным – дорога, по которой рабочие запретили ходить, слабо надеясь, что их неуклюжий барьер кому-то помешает, и страж, чей крик остановиться не мог никого остановить. Во всяком случае, это единственная дорога в рай, думал Камерон, который, считая, что за ним, кроме слепящего солнца, никто не наблюдает, устремился по ней уверенными широкими шагами. Вдали сияла песчаная коса в ослепительном солнечном свете, игравшем и в воде, где река, осушавшая болото, вливалась в море.

В глубине, в обратном направлении, болото сужалось между мысами, покрытыми пышными деревьями, чьи верхушки были окутаны туманом. Впереди, тоже в туманной дымке, лежала невысокая гряда гор, за которой несомненно скрывался город.

Устало тащась по дамбе, Камерон не спускал глаз с этого последнего горизонта, с которым жара проделывала трюки, но, не пройдя и полпути до того места, где в разрезе реки под болотной зеленью виднелась выработанная порода, он, снова ослепленный солнцем, опустил глаза на дорогу под ноги на манер бегуна на длинную дистанцию, который нагибает голову, чтобы сконцентрироваться на победе, приближающейся с каждым утомительным шагом.

Эта была новая дорога, покрытая свежим асфальтом, который еще не успел впитаться в подстилку из гравия, а потому был весь в аккуратных точечках, похожих на рисунок обоев в комнате больного, что придавало ей манящий вид… Это была ровная черная дорога, из-за трюков, проделанных жарой, казавшаяся миражом. В один прекрасный день она станет дорогой с ограниченными скоростями, указателями и осевыми линиями, по обочинам которой будут развеваться флаги, стоять хижины со сказочными крылечками, безвкусной отделкой и аккуратными окнами, в которых будет мелькать свет фар по ночам и быстро скользить по освещенным неровными мерцающими полосами спинам любовников. Но пока она, как все свежеасфальтированные дороги, не была испорчена мусором, следами торможения и другими признаками движения. Пока еще на дороге не было ни трудов, ни тел маленьких животных, загипнотизированных блеском в одно мгновение, сбитых насмерть в следующее и затем, раздавленных между ступкой и пестиком асфальта и колес в кровавое месиво из свалявшейся шерсти и кожи, которое после нескольких ливней превратится в пятно, вскоре неотличимое от пятна вытекающей из картера жидкости. Пока по дороге не проползла даже черепаха, и чайки не уронили ни одного моллюска, выдернутого из своей постели на поверхности болота. Совершенно чистая дорога, не имеющая никакой истории, думал Камерон, когда, изнуренный солнцем, добрел до моста, перекинутого через реку.

Мост был не достроен, но ему не хватало только бордюров и перил. Маленький воздушный компрессор пекся на солнце в окружении нескольких бревен и разбросанных камней, оставленных ленивыми рабочими, которые собирались вернуться и продолжить работу, не торопясь, сохраняя энергию и ухитряясь растягивать свои дела еще на целую неделю. Это был простой мост на сваях и паре бетонных опор, выступающих наружу, чтобы защищать дамбу от разрушения. Пятна от соленой воды и русалочьи волосы показывали линию прилива. Камерон сел, привалившись спиной к компрессору, посмотрел в воду, движущуюся к морю, и решил, что здесь должно быть очень глубоко. Хорошее место для рыбной ловли, подумал он, потому что здесь наверняка водятся угри, а также морские петухи. Теперь, болтая ногами над течением, он пожалел, что у него нет удочки. Эта мысль быстро улетучилась, и Камерон стал размышлять о том, что время отсрочки подходит к концу, и он неумолимо приближается к принятию окончательного решения не возвращаться, после чего за него будут решать другие. Некоторое время он пытался представить себе, как, проделав путь по побережью, пробирается через границу В Канаду; затем он вообразил себя входящим в телефонную будку, набирающим номер диспетчера, чтобы связаться с лагерем. Но даже пытаясь представить последовательность действий, он понимал, что не сможет выбрать ни одной из этих альтернатив. В таком настроении, пойманный в ловушку настоящего и неуверенный в будущем, он ощущал себя в подвешенном состоянии. Мне надо что-то делать, говорил он себе, но под обжигающим солнцем над самой головой, ему не удавалось сосредоточиться. Через некоторое время он попытался выйти из своей летаргии; затем внезапно увидел вертолет.

Неустойчивый, как стрекоза, вертолет летел, почти касаясь болота со стороны моря, оттуда устремляясь к реке, и, откинувшись на хвост, пошел прямо против течения к мосту. Камерон слушал стрекот винтов с замиранием сердца. Они ищут меня, подумал он. Его первым стремлением было побежать, но, когда он увидел всю дамбу, понял, что у него нет шанса. Теперь, отпрянув назад, он прислонился к компрессору и придвинул к себе спортивную сумку. Вертолет пролетел над его головой, возможно, в сорока футах от него, со страшным ревом и вихрем пыли, поднятым на дороге. Камерон протер глаза и стал следить, как он направляется к молу по другую сторону болота, разворачивается у горизонта и поворачивает обратно.

Самое время бежать, сказал он себе и, собравшись было встать на ноги, увидел автомобили», приближающийся с другого £онца дамбы.

Камерон встал на колени и стая следить, ожидая, когда машина приблизится к нему. Затем, покорившись судьбе, решил выйти на середину дороги, остановить машину и попросить добросить его до ближайшего телефона. Будь что будет, думах он. Пока ты ии в чем не виноват. Кто докажет, что ты собирался сбежать… Но когда автомобиль подъехал ближе, он вдруг – понял, что тот едет слишком быстро и не собирается останавливаться! Он подумал об этом с ужасом, когда, все еще стоя на коленях, смотрел, как машина промчалась мимо него в сопровождении вертолета, слившегося с ней в едином потоке воздуха, с ужасной скоростью в дальний конец дамбы. И вдруг машина с визгом остановилась, круто развернулась на полотне дороги – маневр, который без усилий проделал и вертолет, и помчалась обратно.

Теперь вертолет летел над самым болотом и был виден вместе с автомобилем. Понимая, что его Могут заметить оттуда или отсюда, Камерон просто прильнул к компрессору, не спуская с них глаз. Поравнявшись с ним, автомобиль вдруг сделал вираж к краю моста, в нескольких шагах от его укрытия и, визжа тормозами и перекрывая рев вертолета, как сумасшедший рванул назад на середину дороги и остановился. Камерон мгновенно вскочил на ноги и побежал к нему, заискивающе кланяясь, как человек, ждущий, что его подвезут, в порыве благодарности. Это была старая модель автомобиля, чья некогда черная краска покрылась оспинами от долгого общения с соленым воздухом, превратившим ее в маслянисто-серо-буро-малиновую, как рыбья чешуя. У этого неуклюжего автомобиля над высоким горбатым багажником было овальное окно, через которое бегущий Камерон видел голову, свесившуюся набок, когда водитель перегнулся через пустое сидение рядом с собой и открыл дверь. Приняв это за акт любезности, Камерон прокричал бездыханное «спасибо», закинул свою спортивную сумку под приборную панель, поставил левую ногу радом с ней и, устраиваясь поудобнее на сидении, схватился за ручку двери, чтобы закрыть ее. В это самое время он окончательно запутался, потому что накрутил ручки сумки на запястье, засуетился, понимая, что его благодетель торопится… открыл рот, придумывая, куда ему надо, и увидел, что водитель – молодой человек примерно его возраста – дрожит от страха.

– Что с тобой? – спросил Камерон.

– Струсил, – пробормотал водитель.

Камерой не был уверен, что правильно расслышал, потому что вертолет, зависший прямо над ними, заполнял автомобиль злобным жужжанием.

– Послушай, – сказал он, – мне надо добраться до ближайшего телефона как можно быстрее…

– Не беспокойся, – воскликнул водитель. – Я просто струсил, и все.

Камерон озадаченно тряхнул годовой.

– Ты хочешь дать мне руль? – спросил он вежливо.

– Я хочу, чтобы ты убрался ко всем чертям, – ответил водитель.

– Но мне нужен телефон.

– Мне надо покончить со всем этим! – сердито сказал водитель и положил руку на плечо Камерона. – А теперь проваливай, пока…

– Но я…

– …вертолет…

– …подумай, что ты, может быть, допускаешь…

– …не начал…

– …в некотором роде…

– …стрелять.

– …ошибку.

Секунду Камерон и водитель смотрели в упор друг на друга с одинаковым выражением недоверия. Затем, когда Камерон собрался задать уточняющий вопрос, созревший в его голове, он получил сильный пинок, от которого вылетел наружу.

И вот предшествующий порядок вещей нелепо изменился, когда он катапультировался из машины, таща за собой спортивную сумку, все еще намотанную на запястье. Это было своеобразное сальто в воздухе. Как сразу после приземления, распластавшись на бетонном покрытии моста, словно рыба, вынутая из воды, он припомнил выражение «через жопу казачок», оно особенно подходило для описания истинной грациозности параболы его полета из машины.

Итак, он прежде всего почувствовал досаду от такого нелепого кувырка в стиле фильма Кейстона Копа, но еще более комичного из-за большой скорости, а уже потом боль, так как он приземлился на бок и скользил – по грубому, свежезалитому бетону, пока сам по себе постепенно не остановился. В результате один его бок был помят, а с поцарапанной щеки текла кровь, которая почему-то не останавливалась из-за солнца и соленого воздуха. Так боль, сменившая досаду, вдруг уступила место ужасу, когда, увидев черную машину с одной стороны и осознавая глубину воды с другой, он начал отчаянно сдергивать ручку спортивной сумки, которая оказалась завязанной узлами на запястье. Его ужас, утихший при виде удаляющейся машины, сменился ярос-

тью при виде высунутой руки, хватающейся за ручку, чтобы захлопнуть дверь. Безразличный жест руки – той самой, которая только что так грубо вытолкнула его, совершенно лишил Камерона присутствия духа.

Развязав последний узел, он слабо выругался. Освободив запястье, он попытался сесть, вскрикнул от боли и схватился за спину. В этом положении, глотая воздух и обливаясь слезами муки и ярости, он не видел ничего, кроме неба, залитого режущим глаза светом, и не слышал ничего, кроме рева вертолета. Это было как если бы он загорал, лежа на крыше мира – правда, сильно раскаленной, которая сильно жгла его и без того окровавленные лопатки.

Его вторая попытка сесть оказалась более удачной. Затем, стараясь встать на ноги, он увидел черный лимузин, движущийся по дороге в сотне ярдов отсюда. Машина, как ленивая акула, плыла назад в его сторону сквозь легкую дымку, повисшую над асфальтом, и было что-то такое предательское в ее медленном приближении, что нервы Камерона натянулись до предела и дрожали, готовясь разорвать тело. Он смутно догадывался по звуку винтов, что вертолет где-то над ним, но все его внимание было сосредоточено на машине. Солнце, сияющее из заоблачных высей, слепило глаза, и он остолбенел, глядя на мост и не смея поверить своим глазам. Они собираются убить меня, думал он, пятясь к краю, где начал танцевать танец смерти, качаясь над водой и одновременно следя за приближающейся машиной одним глазом и за течением под мостом другим. Он готов был вот-вот упасть, но неожиданно споткнулся о неизвестно откуда взявшийся кусок булыжника – отскочивший камень, избежавший затопления бетоном, – и, наклонившись, чтобы поднять его, отшатнулся от края моста прямо навстречу автомобилю. Сжимая камень в кулаке, Камерон бежал с видом Тореадора навстречу своему врагу, стараясь увернуться от его удара. По дороге он думал, что надо бы спрятаться за компрессором. Но было слишком поздно. Автомобиль поравнялся с ним. Он еще видел лицо водителя за ветровым стеклом, пока усилием воли согнулся как для бейсбольной подачи, потом швырнул камень со всем отвращением на какое был способен. После этого он кинулся лицом вниз на дорогу.

Послышался глухой удар – один из тех мягких ударов, которые имитируются в радиосериалах ударом молотка по грейпфруту. Но был ли это удар камня, попавшего в кого-то или удар его собственного тела о мост, или просто слуховой нерв сыграл с ним шутку от страха, Камерой так и не понял. Лежа в оцепенении на бетонном покрытии, он осознал, что автомобиль проехал мимо него и глухой удар – этот мягкий звук, будто камень попал в берег дамбы – больше не повторился. Что он вспомнил так это залах старой обивки – затхлый залах пыли и тления, который не покидал ее со времени недолгого пребывания в автомобиле, и который был похож на запах старенького куполообразного приемничка отца и напоминал теперь времена его детства, когда ему разрешалось приходить вечером в гостиную послушать передачу с чемпионата по боксу. Потом он распластанный на дороге, вспоминающий возбуждение и страх при виде татуированных кулаков Мариано, решил, что прошло достаточно времени, чтобы автомобиль успел проехать мимо и исчезнуть. Когда он поддал голову и увидел, что мост и дорога совершенно безлюдны, он почувствовал глубокое облегчение.

Сознание того, что наподобие Давида он победил своего врага камнем, была недолгим, потому что, когда Камерон перевернулся и посмотрел на свою спортивную сумку, лежащую рядом, он увидел, что она была аккуратно смята, и разрисована колесами. Прослеживая направление их следов, его взгляд остановился на краю моста, где только несколько минут назад он сидел, свесив ноги. Но он отверг скрытый смысл почти так же быстро, как осознал подозрение, потому что, если он на самом деле слышал глухой удар, неважно, какой в нем крылся смысл, почему он не услышал всплеска? Да, невозможно было не услышать такого всплеска. Значит, это была еще одна шутка, которую сыграла с ним чрезмерная жара.

Однако спортивная сумка была несомненно смята автомобилем в нескольких шагах от края моста, и, продвигаясь ползком вперед, Камерон вглядывался в воду и видел на поверхности водоворота, словно впадающего в море, булькающие пузыри. Это должно быть газ – карман со сгнившей растительностью и обитателями морд, лопнувший из-за внезапного смещения ила. Но пузыри – шипение как от взболтанной содовой воды – продолжали ловиться на поверхности, пока, постепенно ослабевая, не стали внезапно вздрагивать со спорадическими всхлипами, будто огромные лешие выбрасывали последний драгоценный запас воздуха.

Итак, автомобиль упал с моста, и глухой удар продолжал еще долго звучать после того, как пузыри замерли. Камерон подождал, пока за пузырями появятся голова и размахивающие руки, в которые он бросит одно из 'бревен, оставленных рабочими. (Да, почему не быть щедрым, особенно если течение слишком быстрое, чтобы плыть против него?)). Но ничего не появилось, и вскоре его схватил ужас ют этих ослабевающих пузырей, которые, наполняя его страхом, стали неопровержимым свидетельством его полной и окончательной победы, но тут же заставили его мысленно погрузиться в слизь и грязь, где он представлял себе торчащие колеса, медленно исчезающие в глубине. Затем, мысленно выбравшись из реки, он услышал над собой грохот вертолета и вдруг осознал, как на этой безлюдной дамбе видно все в мельчайших подробностях.

Вертолет кружил в небе над его головой. Хищник, решил он, подстерегающий, чтобы жертва пошевелилась, но после единственного, украдкой брошенного взгляда, он заставил себя больше не смотреть на него. Постарайся подумать, говорил он себе, постарайся проанализировать ситуацию… Начав с того, что речь идет не о побеге, и поняв это, он сел около компрессора и, как раньше, свесил ноги. Да, он должен был остаться хотя бы потому, что сидящий в вертолете наверняка видел все. Теперь речь шла о том, что говорить полиции. Его история и так выглядела нелепо. В такую историю никто не поверит. Такая история требует усовершенствования. Допустим, он мог сказать, что автомобиль сбил его, когда он пытался его остановить, объясняя таким образом свои телесные повреждения и обвиняя водителя – немножко ослепленного солнцем – в том, что он потерял управление. Есть история и получше, которая не только объяснит телесные повреждения, но также отпечатки колес на спортивной сумке – предательский знак наезда, который могла бы уничтожить только очень тщательная стирка. История получше во всех отношениях. За исключением того, что она не принимала в расчет возможности опровержения пилотом вертолета. Но разве можно полностью исключить, что пилот мог быть занят чем-то еще и не увидеть всего, что происходило? Конечно, вполне возможно, что пилот не заметил, как он бросил камень. Возможно также и то, что пилот не увидел, как машина падала в воду, и потому сейчас кружит здесь, пытаясь разгадать загадку. Во всяком случае автомобиль исчез полностью, если не навсегда; только сейчас Камерон заметил, что течение замедлилось, и что даже во время отлива река оставалась глубокой и угрюмой, чтобы суметь спрятать срои секреты. Сиди спокойно, говорил он себе. Держи свою голову…

Когда он сидел на мосту, создавая образ полицейского, которому будет рассказывать свою историю, Камерон вдруг вспомнил сборщика налога, который может описать его и посеять сомнение даже у самого тупого полисмена. Но кому придет в голову спрашивать у сборщика налога, который, должно быть, все еще парится в своей будке, сосредоточенно рассматривая мелочь и вглядываясь в дорогу – извращенец, всегда готовый получить редкую монету или тайком взглянуть на голую ляжку. Нет, только пилот все еще кружащего вертолета представляет для него опасность, пилот, который уже сейчас, возможно, связывается по радио и докладывает с тревогой и недоверием, что, как это ни невероятно, но черный седан свалился с моста в точке юго-восточнее от…

Если там было радио, думал Камерон так же лениво, как тогда в будке сборщика налога. И, посмотрев в упор на вертолет, помахал рукой, как бы убеждая любого пилота, что то, что он думает, что видел краем глаза этим потрясающе ясным днем, было просто налетевшей тенью, или струйкой пота, или одним из многочисленных пятнышек, которые играют разные шутки с периферическим зрением. Это был жест, который содержал в себе всю магию его самого сокровенного желания, потому что, как только он опустил руку, вертолет взмыл, как стрела, к северу. Либо пилоту надоела загадка пропавшего авто, либо он полетел за помощью, подумал Камерон и, решив, что ему надо подождать хотя бы полчаса, чтобы выяснить это, возобновил свое терпеливое бдение над рекой, которая в наступившем отливе стала гладкой, как стекло.

Когда, к его величайшему облегчению, отведенное им время прошло, и никто не появился, он встал на ноги и поднял свою спортивную сумку, которая все еще лежала там, где по ней прошлась машина. Кроме течения, которое теперь стало более плавным в противоположном направлении, все было таким, как в тот момент, когда он сюда пришел. Камерон ощутил странный и глубокий покой. Если ему повезет, он дойдет до конца дамбы, растворятся в милосердной тени деревьев и направит свои стопы в город, где Ричард Джексон исчезнет, и он, Роберт

Камерон, сможет свободно выбрать себе новое прозвище. Готовый к старту, он снова подумал о ее письме и обрадовался, что не взял его с собой. В конце концов, его новые прозвища отрежут его совсем от прошлого, включая возможность получать письма, так как история, которую он сейчас начал придумывать, вряд ли потребует от него новых закладок для книг. Однако, он не мог не подумаль, что его исчезнувшей антагонист – как легко эти слова пришли ему на ум – может быть, тоже находится в переписке с кем-то, кто беспокоится о его будущем. Камерона бросила в дрожь мысль о том, как должно быть в реке холодно и темно. Он еще некоторое время постоял на краю моста и вдруг увидел газету, засунутую в компрессор – газету, чей ведущий заголовок недельной давности уже казался абсурдным. Возможно, это была газета, оставленная здесь одним из рабочих, не успевшим дочитать спортивную страницу. Камерон пробежал глазами заголовок, содержавший намек на новые бомбардировки как возмездие за недавние провокации, которые., если они будут продолжаться, могут только привести к прекращению переговоров и дальнейшей эскалации. Потом, сложив газету втрое и засунув последний обрез внутрь, как это делают мальчишки-газетчики, выкинул ее в воду.