Текст книги "Хасидские предания"

Автор книги: Мартин Бубер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 24 страниц)

к профессии. В периоды же духовного подъема ученики просто

живут со своим учителем, подобно тому как живут вместе с мас-

тером подмастерья; наставник "учит" их одним своим присут-

ствием, учит многому из того, что им необходимо и для работы,

и для жизни, делая это как вольно, так и невольно. Именно

такими были отношения Маггида со своими учениками. Неодно-

кратно ученики говорили, что Маггид – это носитель учения

в человеческом облике и что, обучая их, он воплощает собой

Тору. Сам же Маггид, однако, считал, что воля к учительству

– это просто основной способ его существования. Он влил

в учеников всю свою жизненную силу, которую сам почерпнул из

общения с Баал Шемом. А всю силу своего интеллекта он вложил

в дело наставничества. Как и Баал Шем, Маггид не написал ни

одной книги. Но если – в отличие от Баал Шема – он позволял

другим записывать свои слова, то делал это намеренно, затем,

чтобы передать свои поучения будущим поколениям учеников

в качестве опоры для них, опоры, которая не подвержена раз-

рушению.

Великий Маггид не основал никакого специального образова-

тельного института. Его дух сотворил только учеников: целые

поколения учеников и учеников учеников. Ни одно другое религи-

озное течение современности не создало столь многочисленных

и разнообразных, совершенно независимых как личности религи-

озных лидеров за такой короткий промежуток времени.

Что касается сына Великого Маггида, равви Авраама (Ан-

гела), умершего спустя несколько лет после кончины отца (1776),

то о нем равви Пинхас из Кореца сказал как-то, что, проживи он

дольше, все цадиким его поколения признали бы в нем своего

учителя. В автобиографии одного современника, видевшего, как

в девятый день Ава*, день памяти о разрушении Храма, равви

Авраам целые сутки молился, мы читаем: "Тогда я понял, что

нет ничего странного в том, что его называют Ангелом, ибо ни

у кого из рожденных женщиной нет такой силы". Однако в од-

ном, самом главном отношении, равви Авраам не может счи-

таться учеником равви Баэра, а именно в том, что он отказался

от заповедей Баал Шема: он не стал "превращать свое нечто

в ничто" и вернулся на путь аскетического уединения. В связи

с этим равви Авраам, в отличие от Баал Шема, мало общался

с простыми людьми и, в отличие и от Баал Шема, и от Великого

Маггида, столь же мало общался с учениками. Он обучал Каб-

бале одного-единственного человека, Шнеура Залмана, который

был того же возраста, что и равви Авраам. В предисловии к своей

книге, изданной после его смерти, равви Авраам отмечает тот

факт, что истинные учения Баал Шема и Великого Маггида "на

наших глазах потемнели и обросли материальной оболочкой" по

сравнению с твердостью высшего цадика, "который не может

сойти на низший уровень, чтобы возвести наверх свое поколе-

ние". И в этом, и в других аспектах телесные нисхождения

ведущего цадика сделали невозможной передачу учения во всей

его чистоте. Таким образом, уже во втором поколении стал

очевиден проблематичный характер хасидского движения, осо-

бенно в его высших проявлениях.

Равви Пинхас из Кореца (Коржеч, ум. 1791) был вторым из

окружения Баал Шема, кто оказался в центре легендарной тради-

ции. Он не доводился Баал Шему учеником в строгом смысле

этого слова, поскольку, как рассказывают, всего дважды к нему

приезжал, последний раз – незадолго до смерти Баал Шема.

По-видимому, контакты равви Пинхаса с равви Израэлем

бен-Елиезером не повлекли за собой фундаментальных измене-

ний в его взглядах, но лишь утвердили и усилили их. Тем не

менее рассказы о равви Пинхасе необходимо должны быть вклю-

чены в число хасидских легенд. Хотя он и не относился к Баал

Шему как к своему учителю, но и он, и его школа сообщают

множество сведений о Баал Шеме и цитируют важные его выска-

зывания, которые отсутствуют в других источниках и которые

поэтому, вероятно, восходят к устной традиции. Одно из таких

изречений составляет основу собственного учения равви Пинхаса:

того, кто делает нам зло и ненавидит нас, мы должны "любить"

как можно "больше", чтобы возместить энергию любви, недоста-

ющую в том месте мира, которое занимает этот человек. Многие

другие из числа главных положений учения равви Пинхаса также

берут начало в словах Баал Шема. Чтобы лучше понять характер

взаимоотношений этих равви, нам следует вспомнить, что Баал

Шем – насколько это можно понять из различных источников

– испытывал подлинные родственные чувства к тем, у кого под

его влиянием возрастала собственная жизненная активность

и кто, вследствие этого, еще глубже проникал в его учение.

Наиболее теплые из этих чувств Баал Шем питал к равви Пин-

хасу, которому на момент смерти Баал Шема было тридцать два

года и которого он воспринимал скорее как своего ближайшего

соратника, нежели как ученика.

Равви Лейб бен-Сара, цадик, странствовавший по земле с ка-

кой-то тайной целью, говорят, называл равви Пинхаса "мозгом

мира". Действительно, равви Пинхас был мудрецом в истинном

смысле этого слова. В период между Баал Шемом и его правну-

ком, равви Наманом из Брацлава, не было никого, равного равви

Пинхасу по силе и оригинальности учения, дерзновению и живо-

сти его выражения. То, что он говорил, часто исходило из

глубокого знания человеческой души и всегда было спонтанным

и исполненным большого сердечного участия. В отличие от Баал

Шема и Великого Маггида, об экстазах равви Пинхаса ничего не

сообщается. Действительно, он отказался от экстатических состо-

яний, а мистическое учение свел к правилу постоянного возрож-

дения с помощью погружения в ничто, то есть к доктрине умира-

ния и воскресения, которая тем не менее обеспечивает устой-

чивую жизнь в согласии со всеми существами на земле и во

взаимодействии с общиной своих последователей. Круг равви

Пинхаса не оказал большого влияния на внешний мир, но, как

таковой, он представляет собой уникальный и бесценный фено-

мен, ибо его члены выделялись благородством своей личной

веры, рассказами об учителе, лишенными каких-либо риторичес-

ких украшательств, порой полных незатейливого юмора, и своей

преданной готовностью исполнить все возложенные на них обя-

занности, даже ценой собственной жизни.

Равви Пинхаса невозможно отделить от его самого выда-

ющегося ученика равви Рафаэля Бершадского. Во всей истории

хасидизма, богатой плодотворными отношениями между учи-

телем и учеником, нет подобного примера столь чистой гармо-

нии, столь полной преемственности в служении. Читая и раз-

бирая дошедшие записи, мы с трудом понимали, что следует

относить к Пинхасу, а что – к Рафаэлю, хотя у последнего все же

есть ряд вполне самостоятельных изречений. Но гораздо важнее

самостоятельности здесь – это та преданность, с которой ученик

слил учение своего наставника со своей жизнью и даже – соглас-

но легендарной традиции – со своей смертью, тихо, но торжест-

венно запечатлевшей его приверженность заповеди всегда следо-

вать истине, за которую его учитель столько лет сражался.

Равви Иехиэль Михал, маггид из Злочова (ум. ок. 1786'),

сначала учившийся у Баал Шема, а после его смерти – у Велико-

го Маггида, был также уникальным человеком, не до конца

понятым и вообще с трудом поддающимся пониманию. Он

происходил из семьи тех аскетичных и мистически настроенных

хасидим, которые с готовностью приняли новое движение и пы-

тались занять в нем ключевые позиции, поскольку серьезность их

веры, целиком определявшей их отношение к жизни, делала для

этих людей особо значимой задачу обновления. Отцом Михала

был равви Ицхак из Дрогобыча, критиковавший амулеты Баал

Шема. Об этом равви ходило множество невероятных слухов,

например, что однажды он получил благосклонность "принца

леса"* или что он отправлял обратно в иной мир тех своих

новорожденных детей, которые ему не нравились. (Говорят, Ми-

' Дата его смерти в разных источниках указана разная и колеблется между

1781 и 1792 г.

хал остался в живых только потому, что мать не дала отцу

взглянуть на младенца прежде, чем тот дал обещание, что ос-

тавит его в живых.) Мать равви Ицхака, которую называли

"пророчица Йенте", часто слышала, как хор ангелов поет "трис-

вятое". Чтобы понять Михала, необходимо знать ту среду, в ко-

торой он жил. Несмотря на тот факт, что его отец был близок

к хасидскому движению, сам Михал стал последователем Баал

Шема только после серьезных колебаний. Из того, что нам

рассказывают легенды, становится ясным, что в нем жила подо-

зрительность отца, от которой он избавился очень нескоро. Но

аскетизм, присущий ему изначально, равви Михал так полностью

и не преодолел.

Еще в молодости Михал стал крупным проповедником, как

и его отец, и, проповедуя, разъезжал по городам. Он поражал

и запугивал свою аудиторию, хотя и постоянно подчеркивал, что

порицания, которые они слышат в его проповедях, обращены не

только к слушателям, но и к нему самому. Баал Шем осуждал

Михала за то, что он налагал на грешников очень тяжелые

наказания, и, по-видимому, убеждал его стать мягче. Рассказыва-

ют, что уже после смерти Михала к одному молодому цадику

пришли души и начали жаловаться на равви Михала, который

стал главным судьей в небесном суде, что даже неумышленные

земные прегрешения он судит очень строго, ибо, прожив жизнь

в чистоте, не понимает страстей человеческих. И хотя равви

Михал полностью воспринял и усвоил хасидские учения и следо-

вал за Баал Шемом, развивая доктрины о Злом Начале как

помощнике человека и о возвышении сексуальности, сам никогда

не переставал быть аскетом, хотя крайние формы аскетизма

и отрицал. Согласно одному сообщению, наиболее отчетливо из

всех подчеркивающему разницу между возвышенным и нелепым,

равви Михал никогда не грелся около печи, чтобы не дать повода

для лени, никогда не наклонялся над пищей, чтобы не пробудить

появление жадности, и никогда не чесался, чтобы не впасть в грех

сладострастия. Но особый вклад равви Михала в подлинный

хасидизм чрезвычайно важен. Наиболее замечательной его чер-

той является то, что Михал развил традицию тех "первых хаси-

дим", о которых Талмуд сообщает, что они молились до тех пор,

пока не достигали в самих себе состояния кавваны. Равви Михал

распространил эту традицию на всю общину: чтобы сделать

свою молитву представляющей всех своих хасидим, он старался

объединить себя как с самым лучшим из учеников, так и с самым

последним в особую единую, продолжительную и мощную цепь

молитвы, и – отступая от традиции отца и от заповедей Баал

Шема – он также хотел, чтобы хромые на молитве стояли,

чтобы поднимали даже тех из них, которые не могли сами стоять.

Это нововведение, за соблюдением которого равви Михал следил

очень строго, оказало сильнейшее воздействие на последующие

поколения, которые стали относиться к равви Михалу с глубоким

почтением. Но уже один современный ему цадик говорил о Ми-

хале, что он был «душой душ» и в своем поколении играл такую

же роль, какую равви Симеон бен-Йохай, основатель тайных

учений, играл в своем.

Подобно равви Михалу, двое из пяти его сыновей фигуриру-

ют в преданиях о необычных путешествиях души на небеса. Но

третий сын, равви Зев Вольф из Збаража (ум. ок. 1802'), который

в детстве был очень непослушным мальчиком, прославился на

ином поприще. Как и его современник, равви Моше Лейб из

Сасова (принадлежавший к четвертому поколению), он стал ве-

ликим другом человека и земли. В отличие от отца – хотя не

следует забывать, что равви Михал заставлял сыновей молиться

за врагов, – равви Зев Вольф упрямо отказывался рассматри-

вать грешников как людей, совершенно далеких от добра. Вольф

одаривал своей любовью всех людей, которых встречал, и даже

животных. Он считал, что человек должен любить все живое

и что эта любовь не должна зависеть от того, как относится

объект любви к человеку.

Среди учеников равви Михала был и равви Мордехай из

Несхижа (Нисухейце, ум. 1800), которого учитель брал с собой во

время одной из поездок к Великому Маггиду. Он фигурирует во

многих чудесных историях; рассказывают, что даже демоны при-

знавали его силу. Источник подобных утверждений кроется в дей-

ствительной власти равви Мордехая над душами людей, несом-

ненно происходившей из единства его собственной души. Данное

единство тем не менее находило адекватное выражение не столь-

ко во власти над душами людей, сколько в единстве всей жизни

равви. Должно быть, именно это единство жизни имел в виду

Люблинский Ясновидец, когда говорил, что все действия равви

Мордехая были на самом деле одним действием.

Согласно хасидской традиции, у Великого Маггида было

триста учеников. Примерно о сорока из них сохранились доволь-

но многочисленные свидетельства, от некоторых – также и их

сочинения. Десять из учеников Великого Маггида представлены

в настоящем томе, но – как и в случае с учениками Баал Шема

– истории об этих десяти избранных отнюдь не охватывают

действительно великие события их жизни, поскольку бытовавшие

в среде простых людей легенды вообще не в состоянии дать

связные биографические описания. Вот имена этих десяти уче-

ников: Менахем Мендель из Витебска (ум. 1788), которого Маг-

гид брал с собой к Баал Шему еще в детском возрасте; Аарон из

Карлина (ум. 1772); Шмелке из Никольсбурга (ум. 1778); Мещул-

лам Зуся (идиш: Зише) из Ганиполя (Аннополь, ум. 1800); его

младший брат Элимелек из Лиженска (Лежайск, ум. 1809); Леви

'Дата его смерти в разных источниках указана разная и колеблется между

1800 и 1820 г.

Ицхак из Бердичева (ум. 1809); Шнеур Залман из Ляд (ум. 1813);

Шеломо из Карлина (ум. 1792); Израэль из Кожниц (Козинице,

ум. 1814); Иаков Ицхак из Люблина (ум. 1815).

Особую значимость равви Менахему Менделю в истории

хасидизма придает тот факт, что он перенес хасидское движение

в Палестину, куда до него, судя по всему, перебрались многие

другие цадиким. Со времен Баал Шема, который, согласно леген-

де, повернул назад, почти дойдя до Святой Земли, "Земля Обето-

ванная" была в центре хасидской, как, впрочем, и дохасидской,

тоски по избавлению. После того как равви Менахем Мендель

возглавил борьбу с противниками хасидов, он выразил свою

тоску по избавлению актом путешествия в Палестину (1777)

с тремястами своих хасидим. Сперва он поселился около Сафеда,

древнего города каббалистов, а затем – в Тивериаде. Так, равви

Менахем Мендель наделил движение местом, центральным не по

расположению, но по духу, и органично связал его с былыми

временами. Он сделал Святую Землю элементом новой жизни.

Имея в виду именно это, внук друга Менделя, Шнеура Залмана

(который не смог сопровождать Менделя в Палестину), сказал

однажды, что когда Земля Израиля процветала, она обладала

способностью возвышать человека, но теперь, когда она попрана

и унижена, она уже не в состоянии возвышать человека; поэтому

теперь человек должен возвышать Святую Землю, и единствен-

ным, кто обладал такой способностью, был равви Мендель.

В одном письме из Палестины равви Мендель писал, что считает

себя гонцом во дворце короля, посланным наместниками провин-

ций, которому ни на минуту не следует забывать о материальном

и духовном благосостоянии провинций. Равви Мендель всегда

оставался близок к тем, кого он оставил в изгнании, и поддержи-

вал с ними постоянный контакт, настолько тесный, что – как

писал один из тех, кто уехал с ним в Палестину, – он весь был

связан с ними, весь участвовал в их помышлениях, весь проявлял-

ся в них, когда молился перед сном.

Из всех учеников именно Аарона из Карлина Маггид избрал

выразителем своей воли, поскольку тот, как никто другой, знал,

как воздействовать на души людей, хотя и предъявлял к ним

повышенные требования. Он скончался молодым, и в проповеди

на его похоронах преемник равви Аарона, равви Шеломо из

Карлина, сказал, что Господь забрал его к Себе преждевременно,

поскольку сила Аарона обращать людей к Богу была столь

велика, что он почти лишал их свободы выбора, а это гораздо

важнее. Маггид, услышав о смерти равви Аарона, сказал: "Он

был нашим оружием. Что же нам теперь делать?" Равви Аарон не

пытался противостоять народному характеру хасидского движе-

ния, который не просто упорно держался в школе Карлина, но

и приобретал в ней довольно странные формы. Тем не менее

очевидно, что он стремился создать некий элитный кружок,

состоящий из людей, полностью посвятивших свою жизнь вере.

Главный метод, при помощи которого равви Аарон собирался

этого достичь, заключался в том, что один день в неделю он

выделял для того, чтобы члены кружка проводили его в уединен-

ном созерцании, посте и посещении бани для ритуального омове-

ния. Однако эти упражнения не имели ничего общего с аскетиз-

мом, который равви Аарон считал искушением, придуманным

самим Сатаной. Требования равви Аарона исходили из его соб-

ственного внутреннего опыта. Его "завет" выражает всю серьез-

ность, с которой он относился к самому себе: подготовить подо-

бающую каввану к тому часу, когда душа отделится от тела.

Друг равви Аарона, Шнеур Залман, говорил о нем, что он был

воистину источником Божественной любви и что всякого, кто

слышал молитву равви Аарона, наполняла любовь к Богу. Но

картина станет полной только тогда, когда мы вспомним слова,

которые сказал тот же Шнеур Залман после смерти равви Аарона

о том великом страхе перед Богом, который он испытывал*. Его

любовь была плодом его страха перед Богом, ибо только через

великий страх – какой был основным чувством равви Аарона

– можно достичь великой любви. Кто не испытывает этого

страха, не любит по-настоящему великого и грозного Бога, но

творит для себя какого-нибудь ничтожного идола. Одно из изре-

чений правнука равви Аарона, последовавшего по стопам предка,

гласит: "Страх без любви несовершенен; любовь без страха

– ничто". Этот мир, в котором мы живем, является местом, где

через страх можно достичь любви и где страх и любовь слиты

воедино. Вот почему в другом изречении правнука равви Аарона

говорится: "Этот мир – низший и в то же время – самый

возвышенный из всех".

Среди учеников Великого Маггида равви Шмелке из Никольс-

бурга был проповедником par excellence*; не тем проповедником,

который увещевает, как это делал в молодости равви Михал, но

проповедником per se*. Проповедь была его подлинной стихией,

потому что равви Шмелке верил, что слова, вызванные в нас

Богом, обладают способностью изменять людей; он никогда не

отрекался от этой веры, даже перед лицом явных разочарований.

Он считал проповедь действием, возвышающим молящихся до

высшего уровня чистоты. В своих проповедях равви Шмелке

постоянно требовал от молящихся двух вещей: во-первых, пото-

ками своей любви они должны смыть все разделяющие их стены

и объединиться в истинное собрание верующих, чтобы пригото-

вить место для союза с Богом; во-вторых, они должны отделить

свои молитвы от собственных индивидуальных воль и сосредото-

чить все силы своего существа на желании, чтобы Бог объединил-

ся со Своей Шехиной. Именно в таком духе равви Шмелке сам

молился, именно с таким священным стремлением возносил ду-

шу до состояния экстаза; поэтому посреди молитвы он иногда

забывал, что полагается говорить и делать, и начинал петь новые

мелодии, до того неслыханные. Равви Шмелке оставил свою

конгрегацию в Польше и уехал в Никольсбург, в Моравию,

в общину, которая очень негативно относилась к хасидам. Такой

человек, как равви Шмелке, не мог не вызвать там постоянных

и разнообразных нападок. На многих он все же оказал сильное

воздействие благодаря своему духу, всегда открытому и привет-

ливому, однако большинство членов общины, которых он пытал-

ся отговорить от привычного им образа жизни, делали все им

доступное, чтобы создать в своей общине невыносимые условия

для равви Шмелке. Существует множество версий истории о том,

как равви Элимелек, младший товарищ Шмелке по Дому Учения

Маггида, посетил его в Никольсбурге и в грубой, но выразитель-

ной проповеди сказал бюргерам, что они – слишком плохие

пациенты для такого прекрасного доктора, как равви Шмелке,

так что сначала он, Элимелек, цирюльник, выпустит им немного

крови*. В следующий момент равви Элимелек, внимательно

посмотрев сначала на одного человека, потом на другого, пове-

дал им все об их тайных страстях и прегрешениях. Сам равви

Шмелке никогда этого не делал, потому что слабость человечес-

кая не имела в его глазах большой важности. Главным его

отношением ко всем людям, в том числе и к врагам, была

любовь, необъятный поток любви, о котором он проповедовал.

Дом Учения равви Шмелке в Никольсбурге со временем стал

одним из главных центров хасидского движения. Равви Шмелке

оказал огромное влияние на учеников и друзей, а через них – на

бесчисленное множество других людей.

В противоположность равви Шмелке, равви Мешуллам Зуся,

известный под именем равви Реб Зише, был особого рода правед-

ником, жившим среди людей. В довольно поздние времена, в тес-

ных рамках небольшого восточного гетто, в его лице вновь

появился "юродивый", "дурачок Божий", специфический персо-

наж, известный из легенд китайских буддистов, суфийских преда-

ний и историй про учеников Св. Франциска Ассизского. Впрочем,

фигуру равви Зуси можно интерпретировать и как своеобразный

восточноевропейский еврейский тип бадхана, шута, в основном

встречавшегося на свадьбах, но в облике этого равви превратив-

шегося в святого. Перед нами человек, который, вследствие своей

непосредственной связи с Богом, нарушает нормы и правила

социальной жизни, хотя и продолжает при этом активно участ-

вовать в делах окружающих его людей. Он не порывает с общи-

ной; он просто отстраняется. Его одиночество перед лицом веч-

ного "Ты" – это не одиночество затворника, но человека, связан-

ного с миром и преданного ему, человека, соединившего свое

внутреннее "я" со всеми живыми существами. Он проводит свою

жизнь среди близких и соседей, хотя и отстраненно от них, но

неразрывно с ними: относясь к их грехам, как к своим собствен-

ным, радуясь за них и за все творения, пребывая в свободе,

дарованной ему Богом. Но так уж устроены люди, что они не

могут принять подобной позиции, препятствующей их уходу от

Бога, и поэтому относятся к насмехающемуся над ними, как

к "юродивому". Они заставляют его страдать. Они не удостаива-

ют его короткого мученичества, но глумятся над ним в течение

всей жизни. А «юродивый» лишь радуется этому. Но люди, даже

мучающие святого, в конце концов загораются, глядя на него,

самой возвышенной любовью, и именно такой любовью они

любили равви Зусю.

Равви Элимелек, прозванный равви Реб Мелек, был братом

равви Зуси; в юности они вместе странствовали. Год за годом

они ходили по разным местам, подражая изгнанному Присут-

ствию Божию (Шехине) и ища пробудившиеся или готовые к про-

буждению души. Затем их пути разошлись. Зуся поселился на

одном месте, хотя снова и снова чувствовал потребность к стран-

ствиям; даже в старости он оставался похожим на мальчика,

игравшего на свистульке песню Богу*. Элимелек же стал вождем

людей по призванию. Ему также был ведом вневременной мир

экстаза, но присущий ему ясный и безошибочный ум научил его

сторониться соблазнов экстатических состояний, соединяя жизнь

духа с деятельностью организатора. Это был человек, возглав-

лявший одновременно хасидскую школу и хасидскую конгрега-

цию, и поэтому равви Элимелека следует считать подлинным

преемником Великого Маггида. Хотя равви Элимелек уступает

Маггиду как оригинальный мыслитель, он равен ему по своей

организаторской способности и даже превосходит его своим

интуитивным знанием различных типов людей, их недостатков

и потребностей и тех средств, какими этим людям следует помо-

гать. В памяти народа, оформившейся в виде легенды, он занима-

ет место врачевателя душ, человека, обладавшего способностью

изгонять демонов, чудесного советника и руководителя.

Леви Ицхак, рав* из Бердичева, самый оригинальный из

учеников Маггида и наиболее близкий к людям цадик, был

полной противоположностью равви Элимелека. Он был род-

ственником равви Зуси, но ощущал себя родным всему живому

на земле и неотъемлемой частью и элементом своего народа.

Такая восторженность пронизывала всю его строгую подвиж-

ническую жизнь. Экстазы, как у равви Шмелке, верным после-

дователем которого был равви Леви Ицхак, охватывали и его,

превращаясь в нем в нечто даже более существенное, чем в учи-

теле. В атмосфере необычных новых песен, которые пел равви

Шмелке, все тело равви Ицхака охватывал сильный трепет, пока

он не заканчивал молитву. Он любил общаться с грубыми и неве-

жественными людьми, но даже в самом из мирских его слов

присутствовал дух святости, ибо целью всего, что он говорил,

было йихудим, единение с высшими мирами. Когда ему что-то не

нравилось в людях, равви Ицхак бывал грубоват, но он всегда

с готовностью учился у других и испытывал огромное уважение

к простым людям. Даже моменты его общения с Богом были

окрашены безыскусной простотой и сердечностью. Равви Ицхак

обращался к Богу не просто как к милостивому заступнику за

Израиль; он требовал от Него отчета, отдавал Ему приказания,

даже грозил; это грубое и низкое поведение в случае с кем-нибудь

другим можно было бы расценить не иначе как богохульство, но

оно выглядит безупречным, когда мы имеем дело со столь уни-

кальным человеком. В то же время равви Ицхак очень часто

славил Бога и даже часто прерывал предписанную молитву,

чтобы выразить свою особую к Нему нежность и привязанность.

Равви Шнеур Залман, рав Северной Белоруссии, которого

называли просто "рав" или "Таниа", по названию его главной

книги, собирался отправиться в Святую Землю вместе с равви

Менделем из Витебска. Но Мендель уговорил его остаться – ле-

генда повествует, что это повеление он получил во сне, – и позд-

нее рав основал особую литовскую школу хасидизма Хабад;

термин составлен из начальных букв трех высших из десяти

сефирот, которые, согласно учению Каббалы, являются эманаци-

ями Бога: это Хокма – мудрость; Бина – разум; Даат – знание.

Название Хабад, особо выделяющее интеллектуальные сефирот

из единой взаимосвязанной структуры, подчеркивает, таким об-

разом, отличительную особенность данной школы: разум и ин-

теллект восстанавливаются в своих правах как путь, ведущий

к Богу. Школа Хабад представляет собой попытку согласовать

раввинизм и хасидизм в рамках единой системы мышления,

единого метода, который неизбежно ослаблял некоторые фунда-

ментальные концепции хасидизма. Полное разграничение сфер

бытия грозило лишить хасидизм его самой прочной из основ

– учения о том, что искры Божий заключены во всех вещах

и творениях, во всех мыслях и побуждениях; эти искры побужда-

ют нас освободить их из плена; с этим учением связано положе-

ние о душевно-телесной сущности человека, согласно которому

человек в состоянии обратить все свои побуждения к Богу. Прос-

того человека больше не просят преобразовать свои "посторон-

ние мысли"; его просят отвернуться от них, и это влечет за собой

отказ достичь всеобъемлющего единства. Считается, что только

высшие люди не боятся контакта с силами искушения. (В этом,

несомненно, Хабад перекликается с некоторыми предостережени-

ями равви Эфраима из Садилкова, внука Баал Шема.) Но в своем

стремлении показать, что человеку для спасения необходим ра-

зум, Шнеур Залман умаляет важность собственного служения,

сущностно необходимого, согласно учению Баал Шема и особен-

но Великого Маггида, великую службу цадика как космического

помощника и посредника. Вещи, неправильно употребляемые,

отвергаются вместе с самим неправильным употреблением. Но

несмотря на все это, особые воззрения Хабада недопустимо

истолковывать как стремление к расколу. Сам рав подвергался

нападкам митнагдим*, противников хасидим, не меньше, если не

больше, чем другие цадиким его времени. Равви, настроенные

враждебно к хасидим, устраивали против рава заговоры и неод-

нократно добивались его ареста. Шнеура Залмана заключили

в Петропавловскую крепость в Петербурге, где подвергали дли-

тельным допросам. Его обвиняли в искажении учения Баал Ше-

ма, об истинности которого он открыто заявлял. Один цадик

сказал о Хабаде – и был недалек от истины, – что это учение

похоже на заряженное ружье в руках человека, который и стре-

лять может, и цель знает, да только у ружья нет спускового

крючка, чтобы выстрелить. И все же и в этой ветви хасидского

движения с ее рационализированным мистицизмом (развитию

которого способствовали рациональные тенденции литовского

еврейства вообще) нашли свое выражение давние стремления

души народа. Реальная жизнь равви Шнеура Залмана, цадика, со

своими хасидим – сердечнее и прочнее, нежели его холодная

доктрина, и поэтому рав причислялся своими учениками к плеяде

выдающихся людей, вновь обративших свои учения к изначаль-

ным принципам хасидизма. Несомненно, в самом раве ярко

горело "пламя" хасидизма. Легенды рассказывают о нескольких

случаях из его жизни, в которых ясно видна страстная личная

религиозность рава; близость* его к Богу ярко выражена в его

песнопениях, часть которых известна просто как "мелодии рав-

ви". Иногда они напоминают своего рода каббалистическую

песнь, в других случаях вращаются вокруг слова "Татениу"

(уменьшительное от слова "отец", "папа"), посредством которо-

го обращаются к Богу. Всегда, и во время праздника, и пребывая

в одиночестве, хасиды-последователи Хабада поют эти песни,

выражая с их помощью свое рвение и обновляясь ими.

Наставником равви Шеломо из Карлина был Аарон из Кар-

лина, учившийся вместе с Шеломо у Великого Маггида. Позднее

Шеломо стал в Карлине преемником Аарона. У равви Шеломо

молитвенное рвение было гораздо более строгим, чем у Леви

Ицхака, поскольку Леви Ицхак молился ради людей, а Шеломо

– ради самой молитвы. Равви Шеломо, как никто другой, вос-

принял всем сердцем учение Баал Шема о том, что перед началом

молитвы человек должен быть готов умереть, потому что само

существо молитвы требует от молящегося полной самоотдачи.

Молитва была для него грандиозным и рискованным предпри-

ятием, которому необходимо отдаваться целиком, так, чтобы

невозможно было думать ни о чем другом, чтобы невозможно

было даже представить, что после молитвы что-либо будет.

С юных лет эта способность к самоотречению сделала молитву

равви Шеломо необычайно сильной. Перед тем как представить

его Великому Маггиду, равви Аарон рассказал учителю о том,

как накануне Иом-Кипура молодой Шеломо произносил слова

"Сколь славно Имя Твое по всей земле!" так, что ни одна из

падших искр Божиих не осталась невознесенной. Существует

замечательная история о том, что некоторые из хасидим Тании