Текст книги "Остров Тамбукту"
Автор книги: Марко Марчевский
Жанр:
Прочие приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 36 страниц)
Прошло две недели. Рана у Амбо почти зажила. Он каждый день приходил к маленькой бухте, и после того как я перевязывал ему рану, садился со мной и начинал меня расспрашивать, кто сделал ожерелья, зеркальца и пестрые тряпки, которые я дарил туземцам, кто сделал сумку с лекарствами и самые лекарства...
– Много людей на луне? – спросил он меня однажды.
Я ответил ему, что на луне нет людей, но он не поверил. В свою очередь и я его спросил:
– Арики – плохой человек, или хороший?
– Плохой! – ответил Амбо. – Уин-уин. Арики говорит, что я умру от твоего кобрая.
– Но ты же сам видишь, что поправился...
– Поправился. Ты мне дал нанай кобрай. Вчера я встретил Арики и сказал ему: «Амбо поправился. Амбо не умер. Пакеги дал Амбо нанай кобрай. Пакеги – нанай биля».
– А он что тебе сказал?
– Сказал, что Дао накажет меня кадитами. Я умру от кадитов.
– А ты веришь ему?
– Арики лжет, – ответил Амбо. – Арики – уин биля.
Я подарил ему перочинный нож, который когда-то дал мне капитан. Амбо очень обрадовался и поспешил уйти в селение похвастаться подарком от белого человека с луны.
Мы с Амбо стали большими друзьями. С тех пор как я вылечил его рану, он в корне ко мне переменился. Недоверие исчезло. Он просто не знал как меня отблагодарить. Иногда он рассказывал мне об Арики. Арики был старым человеком. Он был опоясан семью поясами мудрости. Он был рапуо – главный жрец. Он пугал туземцев какими-то белыми листами, которые будто ему сообщали, о чем думают люди. Тех, кто ему не подчинялся, он запугивал Дао – идолом племени. Дао умертвит непокорного кадитами очковой змеи. А люди очень боялись очковых змей, потому что их яд смертоносен.
Вообще Амбо мне наговорил таких вещей об Арики, что и я начал бояться этого главного жреца. Да, Арики кроме того говорил, что нас, белых людей с луны, надо бросить еще раз в океан, но на этот раз прочно привязать камни к ногам. Племени следовало избавиться от нас, так как мы опасные люди, можем прогнать рыбу из моря и дождь с неба, засушить таро, ямс и хлебные деревья... И, что самое страшное, можем накликать арамру – землетрясение. А туземцы больше всего боялись землетрясений. Однажды на острове произошло очень сильное землетрясение – были разрушены все хижины, много людей погибло, другие, бывшие в море, утонули.
– Арамру уин-уин, – повторил Амбо.
– А Арики?
– И Арики уин-уин.
– А тана Боамбо?
– Тана Боамбо хороший, – сказал Амбо. И подумав спросил: – Ты можешь сделать гром?
– Могу, – ответил я.
Он недоверчиво взглянул на меня, потом опять спросил.
– Сейчас можешь?
– Сейчас не могу, потому что со мной нет ружья.
– Что значит ружье? – спросил Амбо.
Я объяснил ему, что это стрела, которая гремит, как гром. Если он поедет со мной на большую пирогу, я ему покажу. Но Амбо отказался. Тогда я сел в пирогу и отправился па яхту. Я решил показать моему другу силу ружья. Убью в его присутствии какое-нибудь животное, а он уж расскажет все туземцам. Пусть узнает Арики, что значит ружье, чтобы в другой раз ему и в голову не пришло бросать нас в океан.
Взяв с яхты охотничье ружье и патронташ Смита, я вернулся на берег.
Мы отошли от селения, к Скале Ветров, и пошли вверх по течению реки. Мощные ветки огромных деревьев по обоим берегам переплетались и образовывали над нашими головами зеленый свод, закрывавший солнце. Длинные листья пальм свисали, как огромные зеленые языки, и доходили до самой воды. Мы двигались как будто в туннеле. На одном повороте перед нами открылась небольшая поляна, покрытая диким тростником. Большое дерево, поваленное бурей упало поперек речки и образовало что-то вроде моста. Амбо схватил меня за руку и прошептал: – Смотри! Бума и кока!
Посередине упавшего дерева над самой водой, друг против друга, лежали напружившиеся гиббон (бума) – маленькая юркая обезьянка и мангуста (кока) – зверек величиной с кошку, с пушистым хвостом и острой мордочкой, как у мышки. Обезьянка хотела перейти на левый берег, а мангуста – на правый. Ни одна из них не хотела уступить дорогу другой. Они встретились посередине дерева и, ощетинившись, подстерегали друг друга. Обезьянка поднялась на длинные передние ноги и издала пронзительный крик, а мангуста задрала вверх пушистый хвост, судорожно замахала им и зарычала. Я взял ружье на изготовку, но не торопился стрелять. Мне не хотелось убивать ни гиббона, ни мангусты. Гиббоны-маленькие, безвредные обезьянки. Они питаются плодами и молодыми побегами некоторых растений, живут стадами на деревьях, прыгают с ветки на ветку, хватаясь за них передними несоразмерно длинными конечностями, а иногда перепрыгивают с дерева на дерево на расстояние до десяти метров. По земле они передвигаются в полувертикальном положении, но не могут бегать так быстро, как по деревьям, так как задние ноги у них короткие. А мангусты полезны потому, что питаются ядовитыми змеями. Даже яд очковой змеи не действует на них. Они живут обыкновенно на земле, но лазят и по деревьям, охотясь на птиц. У них короткие лапки с острыми когтями. Ими мангуста ловит добычу и защищается от врагов. Сейчас она вся ощетинилась и шипела на гиббона. Шерсть на длинном ее хвосте встала дыбом, как колючки у ежа.
Я колебался, не решаясь стрелять. Меня останавливало чувство жалости к этим безвредным зверькам, да и их мяса я никогда бы не ел.
Вдруг раздался сильный шум – над нашими головами появилась огромная птица и как стрела устремилась на гиббона и мангусту. В то же мгновение они бросились в разные стороны и исчезли в лесу. Увидев, что она упустила добычу, птица взмахнула тяжелыми крыльями и взлетела вверх. Я поспешно вскинул ружье, прицелился и выстрелил. Послышался острый писк, перебитое левое крыло птицы повисло, и она упала в тростник. Я повернулся к Амбо – он, присев на корточки, зажимал руками уши. Выстрел его оглушил и ошеломил.
– Страшно! – сказал он, придя в себя.
– Может быть, хочешь и ты попробовать?
Он замахал руками:
– Не хочу! Не хочу!
Мы нашли убитую птицу в тростнике. Это был крупный хохлатый попугай с красивыми разноцветными перьями в хвосте. Я подарил его Амбо. Как только мы вернулись в бухту, он ушел в селение рассказать туземцам о виденном чуде. Я подумал: «Пусть услышит и главный жрец, какие страшные ружья есть у пакеги – это будет нам полезно».
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Вождь Боамбо умрет от кадитов. Мрачный Арики. Дочь вождя. «Белый человек с луны все может». Блюдо из таро, ямса и жирных червей. Ночная рыбная ловля.
IОднажды Амбо прибежал к бухте, размахивая отчаянно руками и еще издали крича:
– Тана Боамбо умрет! Его укусила очковая змея! Тана Боамбо умрет от кадитов!
Все туземцы, находившиеся у пирог, бросились в селение.
– Когда он укушен? – спросил я сына вождя.
– Только что, только что! Спаси его! У тебя есть кобрай против кадитов!
Сумка с лекарствами, как всегда, была при мне. Схватив ее, я поспешил за Амбо по тропинке через лес. Всего минут через пять мы были в селении. Площадь была полна мужчинами, женщинами и детьми. Все громко кричали, как будто ругались между собой, а некоторые женщины завывали и причитали, как причитают у нас над покойником. Увидев меня, все смолкли, а дети спрятались за матерями и не решались показываться. Большинство из них видело меня в первый раз.
Амбо отвел меня в хижину тана Боамбо. Сидя на нарах, вождь племени обхватил руками правую ногу и ритмично раскачивался вперед и назад, словно кланялся. Перед ним стояли и тихо плакали две женщины – одна старая, вероятно, жена Боамбо, а другая – та самая молодая девушка, которая приходила вместе с вождем смотреть, как нас будут бросать в океан. Она была дочерью вождя. Звали ее Зинга.
Боамбо протянул ногу, и я увидел над щиколоткой маленькую ранку, из которой вытекали две кровавые струйки. Незасохшая кровь свидетельствовала о том, что змея недавно укусила этого несчастного человека.
Пока я осматривал ранку, в хижину вошел старый, довольно высокий, тощий туземец, опоясанный семью поясами, увешанными разноцветными раковинами. Я моментально понял, что это Арики, главный жрец племени, о котором мне рассказывали Гахар и Амбо.
Нахмуренный и важный, главный жрец сел у дверей и оттуда начал наблюдать за каждым моим движением. Я вынул из сумки шприц, коробку с иглами, ампулы, маленькое стеклянное блюдечко и бутылку с денатуратом, налил немного спирту в блюдечко, чиркнул спичкой и зажег его. Все, даже и больной, отпрянули в испуге. Я обжег иглу на огне, отбил у ампулы головку, перелил серум в шприц и подошел к пострадавшему, попросив его встать и повернуться спиной ко мне, и прежде чем он понял, что произошло, опорожнил шприц ему в бедро. Вождь слегка дрогнул, но не охнул. После этого я обмыл ранку, намазал ее йодом и перевязал. Когда я разрешил пострадавшему сесть, он очень удивился: лечение было закончено, а он думал, что оно еще не началось.
Спасение вождя зависело от того, сколько времени тому назад он был укушен ядовитой змеей. Я спросил его, но он не мог мне объяснить. Туземцы не имели представления о времени и не измеряли его, как мы, секундами, минутами и часами. Чтобы обозначить время в течение дня, они говорят: «ябом аро» – солнце взошло, «ябом оралда» – солнце над головой, то есть в зените, и «ябом аелда» – солнце уже под землей, значит зашло. Когда туземцы хотят более точно определить какое-нибудь событие, они говорят: «Это произошло, когда солнце показалось над землей, или когда солнце еще не было над головой, или когда солнце еще не успело скрыться под землю». Так они определяли время между восходом солнца и полуднем, между полуднем и заходом солнца.
Я поискал Амбо – мы с ним лучше понимали друг друга – в надежде, что он мне скажет хотя бы приблизительно, сколько времени прошло с тех пор, как змея укусила его отца. Но Амбо не было в хижине. Он куда-то ушел. Тогда я обратился к старой женщине и спросил, где был Амбо, когда случилось несчастье, и побежал ли он сейчас же в бухту за мной. Но вместо того, чтобы мне ответить, жена вождя забилась в темный угол хижины и заголосила еще громче. Тот же вопрос я задал девушке. Она очень смутилась и едва слышно ответила: да, как только змея укусила отца, Амбо сразу же побежал меня искать.
Значительно позже я узнал, почему мои вопросы так сильно смущали и волновали мать и дочь. Но тогда я ничего не знал и объяснял их растерянность несчастьем, обрушившимся на близкого им человека.
Я прикинул, что отсюда до бухты Амбо бежал минут пять. От бухты сюда – еще пять, и если подготовка впрыскивания продолжалась минуты три, всего будет тринадцать минут. «Если это так, – думал я, – Боамбо будет спасен. Как бы ни был силен яд очковой змеи, за такой короткий срок он не может умертвить такого здорового и сильного человека, как вождь».
Нога у Боамбо опухла. Наступил критический момент, когда серум уничтожает отраву и жизнь борется со смертью. Мать и дочь тихо плакали. Снаружи рев толпы снова усилился, но как только я показался на пороге, все умолкли, как по команде.
Амбо вошел в хижину и уставился на отца с глубоким сочувствием. Мертвенная бледность лица выдавала сильное волнение. Он не плакал, но страдал больше всех.
Сильный организм вождя все еще боролся со смертью. Наконец он перестал стонать, вытянулся на нарах и начал дышать спокойнее.
– Спасен! – тихо проговорил я. – Тана Боамбо не умрет.
Амбо закричал как безумный от радости:
– Спасен! Спасен! Набу не умрет!
Снаружи толпа услышала его и радостно подхватила его слова.
– Спасен! Спасен! Тана Боамбо не умрет! Пакеги спас тана Боамбо! Умбо пакеги! Умбо-бозамбо!
Этими словами племя выражало свою радость; они значили нечто вроде «ура, да здравствует».
Я спрятал шприц и ампулы в сумку и собирался уходить. Мрачный старик все также молчаливо наблюдал за мной из своего угла. За все время он не проронил ни слова.
Видя, что я ухожу, жена Боамбо остановила меня и подошла к Арики. Она начала что-то ему говорить, часто посматривая на меня и упоминая мое имя. Арики отрицательно качал головой – не соглашался с тем, что ему говорила жена Боамбо. Тогда и девушка подошла к нему и взволнованно громко заговорила так, чтобы все слышали:
Пакеги спас моего отца. Пакеги лапао – целитель всех болезней. Пакеги будет моим даго – мужем. На празднике Дао я стану сахе – женой пакеги. Анге бу – я сказала!
В хижине наступила мертвая тишина. И снаружи голоса утихли – видимо и там услышали слова девушки. Арики молчал, сосредоточенно уставившись в землю. Его сухое лицо как будто еще больше покрылось морщинами. Наконец он поднял голову и, пронзив меня недружелюбным взглядом, изрек:
– Зинга не может стать сахе пакеги. Пакеги не сын нашего племени.
– Он станет! – твердо отрезала девушка. – На празднике Дао племя усыновит пакеги.
– Ну а если племя откажется его усыновить? – спросил Арики.
– Оно не откажется, – тихо подал голос вождь, приподнявшись на локте. – Пакеги спас меня от смерти. Он лечит наших людей. Раздает им красивые подарки. Пакеги – полезный человек. Племя его усыновит, и Зинга станет его сахе. Анге бу!
Арики тяжело поднялся и направился к двери. Прежде чем выйти, он обернулся и сказал:
– Нана – да будет так. До праздника Дао пусть пакеги живет в либе орованде. А на празднике – посмотрим...
С уходом Арики словно камень упал с моей груди. До сих пор я только раз прошел через все селение, но в качестве пленника. После этого я каждый день ходил к бухте, разговаривал с туземцами, лечил их раны, но всегда чувствовал их недоверие. Оно было стеной между мною и ими. Теперь стена недоверия рухнула. Я буду жить в либе орованде – в такой же хижине для гостей, как та, в которой я жил у племени бома. Это означало, что я буду гостем племени. Все теперь будут меня считать другом, непринужденно и без страха будут приходить ко мне в хижину, а может быть и мне разрешат ходить к ним в селение. Не опасаясь за свою жизнь, я буду на заре встречать восход солнца на берегу океана, а к вечеру любоваться закатом. Волны будут разбиваться о скалы, а я буду смеяться над их бессилием. Кто это сказал, что жизнь пуста, глупа и бессмысленна и пахнет увядшими фиалками? Есть ли что-нибудь более величавое, чем жизнь?
Мы ужинали в хижине у больного. Костер ярко горел. На рогоже перед каждым из нас стояла онам с едой. Пили малоу – кокосовое вино, которое жена вождя черпала кокосовой скорлупой из большого кувшина. Все были веселы и довольны. Даже Боамбо и тот усмехался, несмотря на то, что нога у него еще болела. Он не ел, но кокосовая скорлупа с малоу стояла перед ним, и он часто отпивал приятный напиток. Старая женщина постоянно меня понукала:
– Ешь, ешь...
А Амбо просто не знал, что делать от радости – он то подходил к нарам отца и наливал ему кокосового вина, то снова возвращался к нам, садился с поджатыми под себя ногами на рогожу у костра и ругал Арики. Да, Арики был во всем виноват. Арики – и никто другой. Лишь значительно позже я узнал в чем была вина Арики, но в этот вечер я ничего не знал и ни о чем не спрашивал. Для меня было достаточно, что я спас вождя племени и буду жить в хижине для гостей.
Зинга запела вполголоса, и все замолкли.
В ее голосе как будто звучали и зной жаркого дня, и прохлада ночи, и плеск волн, и тихое журчание горных потоков, слышалось и легкое дуновение ветра, и страшное завывание бури – казалось, что в песне девушки все природные стихии сплелись в замысловатую, непостижимую мелодию.
Я вернулся поздно вечером на яхту. Капитан и плантатор были встревожены – они подумали, что со мной случилось какое-нибудь несчастье.
IIСтарый испанский географ не лгал – туземцы действительно были мирные и гостеприимные люди. У некоторых из них кожа была темнее, скулы выдавались, губы толстые, очень густые брови и сплюснутые носы, но встречались и такие, у которых кожа была светло-шоколадного цвета, черты лица правильные, прямые носы и не такие толстые губы, как у других темнокожих. Вне всякого сомнения, их далекие предки были белыми людьми. Это наводило меня на мысль, что некогда часть моряков Магеллана действительно отказались вернуться на родину и остались на острове Тамбукту. Их дети были мулатами, а внуки и правнуки создали смешанные поколения, все же отличающиеся от коренных туземцев.
Боамбо был тана – первым вождем племени занго. Выздоровев, он повел меня в пустую хижину на берегу океана, тонувшую в зелени пальмовых, дынных и хлебных деревьев, и сказал:
– Вот наша либа орованда. Теперь она будет твоим домом. Живи на радость нашему племени.
Тогда я еще не знал обычаев племени и понял слова вождя буквально: живи и наше племя будет радо видеть тебя каждый день и говорить тауо-ала – приятного отдыха или тауо-дола – приятной охоты. Значительно позже я понял истинный смысл того, что мне сказал Боамбо: живи так, чтобы твоя жизнь была полезна племени и чтобы твои радости были радостями всего племени.
Хижина, в которую меня привел Боамбо, была больше хижин туземцев, но походила на них. Крыша была высокая и острая и спускалась до самой земли. Она была сделана из длинных прямых и довольно толстых балок, на которых были настланы бамбуковые жерди, перевязанные лианами. Сверху она была покрыта рогожами, сплетенными из пальмовых листьев, а на рогожах лежал толстый пласт тех же пальмовых листьев, настланных в длину, чтобы вода могла стекать по ним во время дождей. Вообще крыша была очень прочная и не текла. Она опиралась на толстые колья высотой в метр, забитые в землю. К этим кольям были прикреплены расколотые пополам бамбуковые жерди – это были стены хижины. Дверь была узкая, подвешенная высоко, как окно.
Обстановка хижины была бедная. Возле одной стены стояли длинные нары из бамбука и несколько деревянных валиков, а у другой стены – полки, также из бамбука. На полках стояли деревянные блюда, горшки и скорлупа кокосовых орехов, служившие вместо тарелок и стаканов. Над нарами висели копье, лук и мешочек со стрелами. Посередине была выкопана небольшая ямка для очага. Около ямки лежало три камня, на которые ставили горшки, когда варили обед. Половина пола была покрыта плетеными рогожами из пальмовых листьев. На средней балке висела корзина, сплетенная из упругих прутьев. В ней лежали бананы и другие плоды. На задней стене висело несколько собачьих и свиных черепов. Это свидетельствовало о том, что люди, жившие тут раньше меня, съели несколько собак и свиней. К моей радости человеческих черепов не было.
Чердак, как и нары, был сделан из бамбука. Туда вела лестница из лиан. Он был прочен, и на нем можно было спать. На передней стене, над дверью, под самой крышей была дверца-окошко, которая вела на маленькую веранду из бамбука, опиравшуюся снаружи на два столба.
Перед хижиной стояли еще нары из бамбука. Такие нары имелись перед каждой хижиной. На них туземцы собирались для бесед, принимали пищу, а иногда отдыхали днем. И здесь вблизи нар был очаг и два-три плоских камня, на которых можно расколоть кокосовый орех или что-нибудь в этом роде. И это все.
В хижине над очагом не было дымохода. Дым клубами вился под потолком и выходил в дверь или через щели в стенах.
Пришли Амбо и Зинга и сказали отцу, что кто-то зовет его в селение. Боамбо ушел, а мы с юношей и девушкой поднялись на чердак и вышли на веранду, которая угрожающе гнулась и скрипела под нашими ногами. Однако она была достаточно прочна и могла выдержать, по меньшей мере, еще троих человек. Отсюда через просветы между ветками деревьев виднелся залив, часть тонувшего в зелени берега и Скала Ветров, а на север простирался бескрайный океан, поблескивавший на солнце величественно и спокойно. Над водой, как стрелы, перелетали летающие рыбы, описывали довольно большие дуги и снова скрывались в воде. Этими полетами они, наверно, спасались от акул и других хищных рыб, которые их преследовали.
– Мараро! – сказала Зинга, наблюдавшая за летающими рыбами[15]15
Прежде чем взлететь, летающая рыба развивает под водой большую скорость благодаря винтообразным движениям хвостового плавника, вслед за этим она поднимается на поверхность, продолжая увеличивать скорость движения. Тогда ударом хвостового плавника летающая рыба отрывается от воды и «летит» на своих широких длинных грудных плавниках. Это планирующий полет, так как она не размахивает плавниками, как птицы – крыльями. При встречном ветре длина полета увеличивается ввиду увеличения подъемной способности воздушного течения. Во время полета, рыбы могут изменять направление, если встретят на пути препятствие.
Летающая рыба может пролететь расстояние до 150 метров, поднимаясь над водой на высоту от пяти до десяти метров. Продолжительность полета 18 секунд.
Летающие рыбы летают над водой чаще всего в тех случаях, когда их преследует какой-нибудь морской хищник, но зато они часто становятся жертвой морских птиц, которые их ловят в воздухе.
[Закрыть].
Но меня больше интересовали люди, чем рыбы. Я спросил у Амбо и Зинги сколько всего жителей насчитывает их племя, но они не могли мне ответить. Я попытался узнать, сколько жителей в их селении – но они и на этот вопрос не могли мне ответить, потому что не умели считать больше, чем до десяти. Тогда я спросил их в скольких селениях живет племя занго? Амбо показал пять пальцев на правой руке и сказал:
– Леон-ба!
– А сколько улиц в вашем селении?
Амбо показал три пальца:
– Дар.
– А сколько хижин имеется на каждой улице?
Амбо задумался, а потом показал пальцы на обеих руках:
– Леон-до.
Значит, на трех улицах селения имелось около тридцати хижин. Если в каждой хижине жило в среднем человек пять, то во всем селении имелось от ста двадцати до ста пятидесяти жителей, а в пяти селениях – от шестисот до восьмисот. Я снова спросил Амбо, какое племя имеет больше народу, бома или занго. И Амбо и Зинга отрицательно покачали головами. Нет, племя бома было маленькое. Оно было вдвое малочисленнее племени занго.
– Почему племя занго и племя бома враждуют? – полюбопытствовал я.
– Бома уин-уин, – ответил Амбо.
– Чем оно плохое? Что оно вам сделало?
– Биляр бома делает уин кобрай, – возразил Амбо.
И он и Зинга объяснили мне, что когда кто-нибудь из племени занго оставит где-нибудь недоеденную пищу или плод и их найдет кто-нибудь из племени бома, он может сделать «уин кобрай» – колдовство, от которого человек из племени занго может заболеть и даже умереть. Я постарался их убедить, что это не верно, что люди из племени бома так же добры, как и люди из племени занго, но Амбо и Зинга качали головами и повторяли то, что они слышали от других:
– Биляр бома уин-уин.
– А Арики?
– Арики уин-уин, – тихо прошептала Зинга.
– А почему он согласился, чтобы я жил в этой хижине?
– О, ты спас Боамбо от смерти, – воскликнула Зинга.
– Арики боится тебя, – заметил Амбо.
– Почему?
– Потому что ты лапао. Потому что у тебя есть ружье, которое делает гром. Потому что ты можешь сжечь море.
– Сжечь море? – изумился я. Амбо кивнул головой:
– Да. Ты раз зажег воду у нас дома...
– Когда я зажигал воду?
– Тогда, когда змея укусила нашего набу. Тогда ты налил воду в белую скорлупку и зажег ее. Арики видел и очень испугался.
Я вспомнил, что тогда зажег на блюдечке спирт, чтобы обжечь иглу шприца. Арики и все остальные подумали, что это вода, и решили, что я могу зажечь воду в океане...
Мы сошли в хижину. Зинга начала чистить раковиной таро и ямс, а мы с Амбо отправились за водой. Я наполнил тростниковую «бутылку» холодной водой из маленькой речки, протекавшей поблизости, а Амбо наполнил другую водой из океана. Когда мы возвратились в хижину, Зинга уже успела почистить таро и ямс и положила их в горшок. Амбо налил в него пресной воды, налил немного и соленой и поставил на три камня над огнем, а Зинга нарезала листья бататов и молодые побеги сахарного тростника, положила их в горшок и покрыла его скорлупой кокосового ореха.
Солнце уже спустилось над заливом. Жара начала спадать. Из лесу долетали голоса птичек, кричали попугаи. Пришел Гахар, принес мне крупный кокосовый орех, сообщив, что к вечеру он отправляется на рыбную ловлю.
– А я могу поехать тобой?
Гахар кивнул головой:
– Как зайдет солнце, приходи к пирогам.
Мы сели на нары. Гахар молча посматривал на меня, как будто хотел что-то сказать.
– Говори, говори, – поощрил я его. – В чем дело?
Он сказал, что в одном соседнем селении умерла какая-то женщина, и спросил, могу ли я ее оживить? Я уже говорил ему однажды, что не могу оживлять умерших людей, но, видимо, он тогда не поверил.
– Андо может разбудить умершего человека, но не желает, – упрекнул он меня.
Что ему сказать? Как его убедить, что смерть – это такой судья, приговор которого никто не может отменить? Все равно он мне не поверит. По его мнению, белый человек с луны все может. Раз он может зажечь воду в океане и делать гром, почему ему не оживить умершего человека? Ведь тана Боамбо должен был умереть, а белый человек его спас...
Увидев на огне горшок, в котором варился наш ужин, Гахар вынул из мешочка, висевшего у него на плече, небольшую тростниковую трубочку и высыпал из нее в горшок очень крупных, белых, жирных червей. Этих червей он собрал на высохших деревьях в лесу. Амбо и Зинга были в восторге. Да, да, теперь уж еда будет очень жирной! Они позвали и Гахара ужинать с нами, и мы все расселись вокруг огня.
Зинга наполнила едой три онама и поставила их перед нами – тремя мужчинами, – а себе она положила в кокосовую скорлупу. Я спросил ее, почему она не ест из онама? Она засмеялась и сказала, что будет есть из онама, когда станет моей сахе. Молодые девушки едят только из скорлупы кокосовых орехов.
В моей деревянной тарелке кроме таро и ямса оказалось с десяток жирных червей. Зинга позаботилась о том, чтобы в мою тарелку попало побольше этого «деликатеса». Гахар и Амбо первым делом съели червей, чавкая от удовольствия и облизывая пальцы, словно залезли в горшок с медом. Может быть, жирные черви действительно вкусны, но я смотрел на них с отвращением. И все-таки я должен был их съесть, чтобы не обидеть моих друзей. Я проглатывал их целиком и поэтому не мог разобрать какой у них вкус...
Когда стемнело, мы пошли к заливу. Там мы застали много туземцев, которые дружными усилиями стаскивали с берега в воду пироги при свете зажженных факелов из высокой травы аланг-аланг, связанной пучками. У пирог околачивались и мальчуганы лет десяти-двенадцати. Они взяли у отцов факелы и первыми полезли в пироги. Я сел в пирогу Гахара вместе с его сыном и маленьким десятилетним внуком Акгахаром. Очевидно, мальчик был назван в честь деда, только в отличие от старого Гахара к имени внука была прибавлена частица «ак» – маленький. Акгахар освещал воду горящим факелом. Когда факел начинал гаснуть, мальчик им размахивал над головой, и он снова разгорался. Привлеченные светом, рыбы шныряли вокруг пироги, а Гахар и его сын их подкарауливали с копьями в руках. Как только появлялась рыба побольше, они пронзали ее копьем и бросали на дно пироги. И я попробовал попасть в рыбу копьем, но промахнулся. Туземцы с малых лет учатся убивать рыб копьем и после нескольких лет практики делаются хорошими рыбаками.
