Текст книги "Семь смертных грехов. Книга первая. Изгнание"

Автор книги: Марк Еленин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 30 страниц)

«Военный совет признал невозможным решать вопрос о преемнике главнокомандующего, считая это прецедентом выборного начальства, и постановил просить вас единолично указать такового. При обсуждении Добровольческий корпус и кубанцы заявили, что только вас желают иметь своим начальником. Донцы отказались давать какие-либо указания о преемнике, считая свое представительство слишком малочисленным, не соответствующим боевому составу, который они определили в четыре дивизии. Генерал Слащев отказался давать мнение за весь свой корпус, от которого могли прибыть только три представителя, и отбыл на позиции. Несмотря на мои совершенно категорические заявления, что ваш уход решен бесповоротно, вся сухопутная армия ходатайствует о сохранении вами главного командования, ибо только на вас полагается, и без вас опасаются за распад армии; все желали бы вашего немедленного прибытия сюда для личного председательствования в Совете, но меньшего состава. В воскресенье назначил продолжение заседания. Прошу вашего ответа для доклада Военсовету».

После некоторых внутренних колебаний осторожный генерал Драгомиров телеграмму все же подписал.

Кто-то поинтересовался: почему не присутствует на собрании генерал Врангель – послухам, он уже прибыл из Константинополя на английском военном корабле. Представитель флота подтвердил, что Врангель действительно прибыл в Севастополь, в настоящее время находится на крейсере «Генерал Корнилов» и что при нем вроде бы копия какой-то ультимативной английской ноты, направленной правительством Великобритании генералу Деникину.

Драгомиров распорядился немедленно послать к Врангелю офицера связи и пригласить барона в Большой дворец за час до утреннего заседания на беседу...

Воскресенье оказалось на редкость ясным, по-летнему теплым и безветренным. От сине-зеленой воды отскакивали тысячи солнечных зайчиков. Горизонт был чист. Очень четко прорисовывались на востоке горы. На рейде и в бухте, будто впаянные в расплавленное стекло, стояли серые боевые корабли. Набережные и бульвары заполнила праздношатающаяся, разодетая публика, среди которой, против обыкновения, было довольно мало офицеров и много патрулей. И слухов – самых фантастических и поэтому сегодня казавшихся правдоподобными. Говорили об офицерском бунте, о том, что союзники будто бы предложили войскам начать немедленное разоружение и сдачу большевикам, что Севастополь объявят «открытым городом» и вскоре подвергнут эвакуации, как подвергли уже Одессу и Новороссийск, но здесь она будет пострашнее, потому как побежит через Севастополь весь белый Крым, приютивший всю белую Россию, а большевики решили этот город разрушить, а землю отдать татарам под виноградники...

Несколько успокаивал толпу грозный вид боевых кораблей, среди которых выделялись несколько французских и английских, но очевидцы одесской и новороссийской эвакуаций незамедлительно объясняли всем и каждому, что корабли союзников как раз и появляются в большом количестве именно перед днем эвакуации, точно воронье на падаль слетаются, а когда подходит страшный час, пользы от них никакой: первыми пары разводят и бегут, забыв и все свои обязательства.

Сразу резко упали в цене деникинские «колокольчики» и поднялись в цене золото и бриллианты, – «черный рынок» чутко реагировал на все слухи, ибо все слухи рано или поздно превращались в грустную для бегущей России действительность...

2

Как только английский дредноут «Император Индии» встал на рейде, к правому борту причалил катер под Андреевским флагом. Морской офицер, с обезьяньей ловкостью взбежавший по трапу, доложил генерал-лейтенанту барону Врангелю: для него уже отведены помещения на крейсере «Генерал Корнилов».

С чувством тревожной неопределенности, внезапно охватившим его, Врангель перебирался на русский военный корабль, где его встретили с четкой морской распорядительностью, по отлаженному веками уставу, но без каких-либо дружеских эмоций, суховато – даже тогда, когда официальные рапорты были произнесены и Врангель, открыто улыбаясь и говоря что-то о дыме отечества, что всегда нам сладок и приятен (намекая на окончание константинопольского своего сидения), пожал руки старшим морским начальникам.

При сходе на берег он был встречен, как бы случайно, генералом Улагаем, подавленным, растерянным, бросившим свою конницу где-то в районе Сочи.

Врангель попытался выяснить обстановку накануне Военного совета, интересовался, кого прочат в новые командующие. Улагай же (может, хитрил, кто его разберет!) все говорил о катастрофичности ситуации, сложившейся после Новороссийска, о кризисе добровольчества, из которого он не видит никакого выхода, о том, что «казаки далее драться не будут», что даже сам Суворов, стань он во главе армии, не смог бы спасти положения.

– Я не узнаю вас, генерал Улагай, – сказал Врангель сухо. – И советую все же взять себя в руки, люди кругом. Честь имею! – Он откозырял и пошел прочь, высокий, прямой, как трость с набалдашником.

...В назначенное время Врангель прибыл в Большой дворец, и его немедленно принял Драгомиров. Председатель Военного совета потребовал объяснений по поводу столь позднего приезда. Барон изобразил смирение, но сказал достаточно твердо:

– Это не Военный совет, ваше высокопревосходительство, это совдеп какой-то! Собрание в значительной части состоит из мальчишек. Считаю, должны быть удалены все лишние. Надо сократить количество членов Совета и оставшихся в первую очередь ознакомить с нотой англичан.

– А какое у вас мнение по поводу главнокомандующего, ваше превосходительство?

– Деникин не имеет права оставлять армию, – без смущения, фарисейски ответил Врангель.

– Будут, вероятно, голоса и за вас, барон, – не то спросил, не то утвердительно сказал старый генерал.

– Нет, нет, ваше высокопревосходительство! Мы не найдем кандидатуры более достойной, чем имеем...

Врангель демонстративно покинул Большой дворец и отправился на прогулку по городу.

Позднее он запишет в дневнике:

«На душе было невыразимо тяжело. Хотелось быть одному, разобраться с мыслями. Я вышел из дворца и пошел бродить по городу, ища уединения. Я прошел на Исторический бульвар и долго ходил по пустынным аллеям. Тяжелое, гнетущее чувство не проходило. Стало казаться, что душевное равновесие не вернется, пока я не получу возможность поделиться с кем-то всем, что мучило мою душу. Мне вспомнилось посещение мое епископа Севастопольского Вениамина... Теплая, полная искренней задушевности беседа с владыкой облегчила тогда мою душу. Я решил пойти к епископу Вениамину. Последний, видимо, мне обрадовался.

– Господь надоумил вас, это был ваш долг, – сказал он. – Вы берете крест и не имеете права от него отказываться. Вы должны принести жертву армии и России. На вас указал промысел Божий устами тех, кто верит в вас и готов вручить вам свою участь.

Вынеся икону Божьей Матери старинного письма в золотой оправе с ризой, расшитой жемчугами, он продолжил:

– Этой иконой я решил благословить вас.

Я преклонил колена. Владыка благословил меня. Тяжелый камень свалился с сердца. На душе посветлело… Я решил покориться судьбе и вернулся в Большой дворец…»

Открытие дневного заседания почему-то задерживалось. Все толкались в коридоре бесцельно, заходили в Большой зал заседаний, собирались группками, гудели. Ответа главнокомандующего на посланную ему вчера телеграмму никто не знал, и это увеличивало недовольство Драгомироямм, который закрылся в угловом кабинете, выставил парных часовых и никого не принимал.

Появилось несколько английских офицеров в сопровождении дежурного генерала. Их сразу провели к Драгомирову. Вскоре туда же были вызваны старшие начальники. Время шло чрезвычайно медленно.

Особенно волновались представители Добровольческого корпуса. Прождав час» они пытались вызвать в коридор генерала Кутепова. Им это не удалось. Попытки генерала Витковского проникнуть в угловой кабинет также не увенчались успехом. Добровольцы пригрозили ждать еще не более часа, после чего обещали разнести дворец к чертовой матери.

Наконец плотно закрытые двери распахнулись. Вышел дежурный генерал и объявил, что сообщения, сделанные английской делегацией, настолько важны и неожиданны, что совершенно затмевают остроту переживаемых до сих пор событий. Посему высшие начальники занимаются ныне обсуждением английских предложений, всем остальным же предложено разойтись, поскольку заседание Военного совета назначается на восемь часов.

Драгомиров в это время читал собравшимся у него ответ Деникина. Руки его дрожали, голос пресекался: «Разбитый нравственно, я ни одного дня не могу остаться у власти. Считаю уклонение от подачи мне совета генералом Сидориным (донцы) и генералом Слащевым недопустимым. Число собравшихся безразлично. Требую от Военного совета исполнения своего долга. Иначе Крым и армия будут ввергнуты в анархию...»

Конфликт обострялся и затягивался.

После долгих споров, не приведших ни к каким результатам, решили (вот исконно русская привычка откладывать важные дела на потом!) образовать два совещания. Первое, состоящее из высших начальников армии и флота, должно было вечером наметить преемника Деникина; второе, куда входили остальные генералы и адмиралы, приглашенные на Военный совет, должно было утвердить выбранное первым совещанием лицо.

Снова разошлись и снова встретились.

В угловом кабинете дворца шла яростная борьба. Кандидатуры выдвигались и тут же отводились: ни одна не устраивала большинство. В зале томились, посылали в кабинет ходатаев с запросами: когда последует объявление, будет ля продолжение Военного совета?

Генерал Врангель, не скрывая озабоченности, нервно ходил по коридору. В последний момент, здесь, во дворце, он почему-то опять утратил уверенность, которая владела им с момента получения вызова – и на корабле, и по прибытии в Севастополь, и вчера, когда он бродил по аллеям Исторического бульвара, зная, что выберут его, и потом, когда он беседовал с епископом Вениамином и тот благословил его иконой Божьей Матери и сказал, что вся русская церковь уверена в его избрании. И вот снова возникли сомнения: уж больно долго заседают... Захотелось рвануть дверь, войти в кабинет, стукнуть кулаком по столу и приказать всем этим солдафонам, всем этим Драгомировым, Кутеповым, Богаевским... Мысль была дикая, совершенно ему не свойственная.

...В это время в кабинете неожиданно для всех генерал Африкан Богаевский – до революции свитский генерал, затем начштаба походного атамана великого князя Бориса Владимировича, Донской атаман, участник Кубанского похода и единомышленник Деникина, считавший себя «старым добровольцем», – назвал барона Врангеля преемником главнокомандующего. Почему он это сделал? Верил ли в полководческие и политические способности Врангеля и считал его действительно лучшим из претендентов? Боялся затяжки совещания и смуты среди офицерства? Или просто устал от бесполезных споров, почувствовал, что надо кончать, и в этот момент вспомнил решительного, не в пример многим, Петра Николаевича – это так и останется тайной. Но дело было сделано – фамилия названа. На миг в кабинете воцарилась тишина. Возражений не последовало. Каждый про себя удивился этому обстоятельству и посмотрел на соседа. И сосед молчал. И вовсе не из симпатии к барону, не потому, что не имел своего мнения о нем или не имел в душе серьезных возражений, но потому, что кандидатура главного врага Деникина в качестве его преемника парадоксальностью своей озадачила всех до столбнячного оцепенения, и еще потому, что все изрядно устали и понимали: нужно избрать кого-нибудь и тем самым окончить тяжкий спор.

– Пригласите, пожалуйста, генерала Врангеля, – обрадованно и поспешно провозгласил Драгомиров, словно боясь, что высшие начальники передумают и все их споры возобновятся вновь.

Кто-то из близсидящих генералов толкнул дверь и приготовился было пригласить начальника караула, чтобы выполнить приказание председательствующего. Толчок оказался сильным, обе половинки двери распахнулись. На пороге, точно дух, вызванный спиритическим сеансом, стоял генерал-лейтенант барон Врангель.

Его пригласили в кабинет. И Драгомиров тоном экзаменатора стал задавать ему вопросы – «како веруеши?». А Врангель, мгновенно погасив неуверенность, отвечал решительно и резко: он не представляет, что возможна серьезная борьба – особенно теперь, когда англичане повели тайную дипломатию на два фронта, когда армия пережила Новороссийск, а главнокомандующий в самый неподходящий момент решил отказаться от своего поста. Его ответы не понравились большинству, и он это отметил, но не стал отступать от продуманной линии поведения и заметил, что, если его поставят во главе армии, он тем не менее будет считать своим долгом с честью вывести ее из тяжелого положения. Это прозвучало нагло: никто ничего ему еще не предлагал. Глухой ропот прошел по кабинету, и Драгомиров, не давая возможности страстям вновь разгореться, поспешно попросил Врангеля на время удалиться.

Врангель нахмурился. Его волчьи глаза блеснули. Он сказал, сдерживая гнев, что считает своим долгом напомнить высокому собранию: он генерал-лейтенант российской армии, а не юнкер, не вольноопределяющийся, сдающий экзамены на чин, и ему не пристало... Он совершил длительное путешествие морем, не совсем здоров и не для того прибыл в Большой морской дворец, чтобы бесконечно прогуливаться по его коридорам.

Драгомиров заверил его в общем уважении к его личности и высоким заслугам перед отчизной, в том, что он, к сожалению, не может менять общее решение и поэтому не вправе допустить присутствия Врангеля, но в самом скором времени вопрос будет решен и его известят.

Врангель вышел, довольный своим самообладанием. Все шло хорошо: эти замшелые стратеги поспорят для вида между собой и через двадцать минут, судя по их тусклым лицам, сойдутся во мнениях относительно его кандидатуры.

Коридор был полон офицерами всех родов войск. При появлении Врангеля воцарилась тишина. Десятки глаз с нескрываемым любопытством обернулись к нему. Но никто не посмел остановить его, даже задать вопрос. Глядя поверх голов, широко шагая на тонких журавлиных ногах и громко позвякивая шпорами, Врангель прошел сквозь толпу, как тонкий и длинный нож сквозь масло, и двинулся прочь, к лестнице. Толпа опять загомонила десятками голосов, и, как показалось ему, загомонила осуждающе, но он и тут не обернулся, лишь замедлил шаги, а затем остановился возле широкого окна, думая о том, что эти двадцать минут лучше подождать здесь, и даже не двадцать, а минут десять всего придется постоять, наверное, а потом и уходить можно: понадобится – найдут, разыщут. И почти сразу же послышались крики: «Генерал Врангель! Генерал-лейтенант Врангель!» Возбужденный, потный от усердия, краснолицый от весеннего солнца поручик подскочил к нему и, доложившись, сообщил, что господина генерал-лейтенанта велели пригласить. «Вот оно, – подумал Врангель. – Скорее, чем я думал». Ему захотелось сказать что-нибудь приятное поручику, стоявшему навытяжку, ободрить его, пожелать доброй службы, но он раздумал и только кивнул и, сопровождаемый им, пошел обратно к кабинету.

Поручик открыл и закрыл за ним двери.

Генерал Драгомиров объявил ему решение. Врангель выслушал его совершенно невозмутимо. Даже не дав себе труда изобразить на лице сомнение, он показал всем, что ни на минуту и не терял веры, что высшие начальники выберут именно его, хотя они могли выбрать и не его, а любого из них, потому что любой из них был ближе к Деникину. Но Врангель еще не до конца выполнил задуманную им программу. Оставался еще один пункт, весьма важный, и надо было посмотреть, как господа генералы отреагируют на него, не изменят ли они своего решения о назначении его преемником Деникина.

Врангель заявил, что готов принять предложение Военного совета, но лишь в случае выполнения одного его решительного требования. Какого же? Извольте дать подписку в том, что условием принятия им высокого поста не будет переход в наступление против большевиков, а лишь вывод армии из создавшегося тяжелого положения.

– Зачем вам это? – недовольно спросил Драгомиров.

– Хочу, чтобы все – и прежде всего мой родной сын! – не упрекали меня в будущем в том, что я не исполнил своего долга.

– Я не понял, – бросил с места Кутепов.

– При помощи такого заявления я собираюсь нейтрализовать англичан, господа. Англичане призывают нас не вести неравной борьбы. Прекрасно! Мы не будем нападать на большевиков, пусть и большевики не нападают на нас. В первое время, разумеется. Теперь вы понимаете?

– Готов подписать все что угодно! – снова подал реплику Кутепов. – Для меня это не имеет сейчас никакого значения. Извольте дослушать, – оборвал его Врангель. – Моя идея: никаких переговоров с красными, пусть, если хотят, это делают англичане. Наша цель – не дать англичанам выйти из игры, всячески затягивать их переговоры с большевиками, укрепить армию и флот, достать флоту уголь и масло на случай эвакуации.

– Благодарю. Я понял, ваше превосходительство, – отступил Кутепов. – Но к чему подписи? Эдакое школярство, простите меня.

– Это мое непременное условие, – твердо сказал Врангель. – Впрочем, после утверждения моей кандидатуры главнокомандующим, естественно. – И он вышел.

Прошло десять минут. Двадцать. В соседней комнате продолжались споры. Наконец дверь отворилась, появился Кутепов.

– Мы просим ваше превосходительство вернуться: без вас все равно никто ничего не решит.

– Не понял вас, господин генерал.

– Все сознают, другого решения нет, а подпись свою поставить отказываются.

– А кто собственно?

– Генерал Турбин... Генерал Улагай.

– Я подчиняюсь вам, генерал, идемте.

Они вошли.

– В чем ваши сомнения, господа генералы? – строго спросил Врангель.

– Получение подписей участников Совета – признак недоверия к вашим будущим сотрудникам! – обиженно сказал Улагай.

– Я поражен слышать это именно от генерала Улагая. Мы пережили немало вместе и не раз имели возможность испытать друг друга. Каждый из нас должен дать ответ перед будущим, перед Россией, перед историей. Разве я не прав, генерал Улагай?

– Я соглашаюсь, вы убедили меня, ваше превосходительство. – Улагай первым поставил свою подпись.

За ним – остальные. Последним – Врангель.

Деникину тотчас была послана телеграмма: «Высшие начальники до командиров корпусов включительно единогласно остановились на кандидатуре генерала Врангеля. Во избежание трений в общем собрании означенные начальники просят вас прислать ко времени открытия общего собрания ваш приказ о назначении без ссылки на избрание Военным советом».

Деникин приказал узнать: был ли Врангель на заседании и известно ли ему об этом постановлении? Получив утвердительный ответ, он издал свой последний приказ:

«№ 2899. 22. III. 1920 года, г. Феодосия.

§ I. Генерал-лейтенант барон Врангель назначается главнокомандующим Вооруженными силами Юга России.

§ 2. Всем, честно шедшим со мною в тяжелой борьбе, – низкий поклон.

Господи, дай победу армии, спаси Россию.

Генерал-лейтенант Деникин».

Высшие начальники подписали акт, предложенный Врангелем. Заседание Совета закончилось. Всех членов Военного совета пригласили в зал.

Двери кабинета отворились. Показались Драгомиров, Врангель, Кутепов и другие. Был прочтен приказ Деникина. Председатель Совета генерал от кавалерии Драгомиров провозгласил «ура» в честь нового главнокомандующего.

Петр Николаевич Врангель вышел из Большого дворца победителем. Спазмы радости сжимали его горло: свершилось все то, о чем он мечтал, что строил кирпичик к кирпичику вот уже два года! Офицеры и конвойцы на улицах восторженно приветствовали его. Экзальтированная толпа кричала «виват!», рукоплескала. Толкались вокруг какие-то люди. В жизни Петра Николаевича Врангеля произошел перелом. Он становился исторической персоной, и отныне все, что он делал., о чем думал и говорил, тоже принадлежало истории...

В тот же день повсюду в Севастополе был расклеен приказ главнокомандующего под номером 2900 – Врангель таким образом демонстрировал свою преемственность от Деникина. В приказе говорилось, в пышных и высокопарных выражениях, столь любимых бароном, о глубоком сознании своей ответственности перед родиной и Вооруженными силами Юга России: «Я сделаю все, чтобы вывести армию и флот с честью из создавшегося положения. Призываю верных сынов своих напрячь все силы, помогая мне выполнить мой долг. Зная добровольческие войска и флот, с которыми я делил победы и часы невзгод, я уверен, что армия грудью своей защитит подступы к Крыму, а флот надежно обеспечит побережье. В этом залог нашего успеха. С верой в помощь Божью приступим к работе». Тон приказа был бодрым, под стать настроению нового главнокомандующего. И ни слова о возможной эвакуации и обреченности дела, которое ему поручили возглавить...

Тотчас с фронта пришла малопонятная телеграмма от генерала Слащева: он считал положение барона в Севастополе опасным, высказывал желание прибыть с бронепоездом и отрядом для охраны нового главнокомандующего. Врангель ответил: в охране не нуждается, но видеть Слащева всегда рад, – он отодвигал предложенную его подчиненным помощь и открыто указывал на границу, их теперь разделяющую. Отныне только он, Врангель, мог отдавать приказы и требовать их безукоризненного исполнения, мог заставлять подчиненных вести себя не так, как им хочется, но как надо ему, главнокомандующему. Он испробовал свою волю на Слащеве – любимце армии, которого обыватели считали героем и полновластным хозяином Крыма, на «генерале Яше», известном своей строптивостью и неуживчивостью. Прошло... Прошло с ним, значит и с другими пройдет тем более...

3

Два дня, пока шли заседания Совета, Деникин почти не выходил из своего кабинета в гостинице «Астория». От его недавнего величия не осталось и следа. Он был чрезвычайно бледен, ни с кем не разговаривал, никого не принимал. Лишь фон Перлоф приносил ему информацию из Севастополя – верный человек Деникина полковник Ряснянский сообщал ему обо всем, что происходит в Большом дворце.

Вечером 21 марта чествовали генерала Романовского. Во время прощального ужина Иван Павлович нарочито весело шутил, смеялся. Деникин не реагировал – упрямо молчал, сдвинув брови, был замкнут и лишь несколько раз повторил, что засиживаться не стоит и что всем следует разойтись не позднее двух часов ночи.

На следующий день Деникин собрался на улицу. Он был одет в матерчатый английский плащ, в руках – небольшой саквояж, наподобие тех, с какими ходят на вызов земские врачи. Вид у бывшего главнокомандующего был помятый, словно после долгой бессонницы, совершенно штатский. Под маской холодного безразличия скрывалась обида.

В конце коридора толпились штабные офицеры. Делая вид, что не замечает их, Деникин, наморщив лоб и сутулясь, подошел к широкой лестнице, стал спускаться. Несколько офицеров, толкаясь, кинулись в его номер-кабинет, чтобы захватить на память что-нибудь из оставленных им вещей. Часовые-конвойцы взирали на эти поиски, похожие на обыск, с испугом.

Деникин сошел вниз, в помещение офицерской охранном роты, состоявшей из старых добровольцев. Он сухо попрощался с ветеранами, поблагодарил их за службу и вышел на улицу. В автомобиле его уже ждал Романовский. Они направились в английскую миссию, а затем вместе с провожающим их генералом Хольманом – полнолицым, седым, с круглым подбородком и подстриженными усами, топорщившимися под прямым гордым носом, – на пристань. Здесь уже выстроился почетный караул, были собраны представители всех иностранных миссий при главнокомандующем.

Процедуру прощания по просьбе Деникина сократили. Он уже не владел собой и не скрывал обиды. Не скрывал, что торопится, что процедура ему тягостна, и часто поглядывал на часы. Сам говорить не стал, холодно пожал несколько протянутых рук и, более обычного ссутулившись, пошел по мосткам на английский миноносец, с горечью думая в эти последние минуты расставания с родной землей не о чем-то большом и значительном, а лишь о том, что в былые дни господа союзники относились к нему почтительнее и наверняка выделили бы ему не паршивую миноноску, а крейсер или броненосец, – выделили же они броненосец этому «Пиперу», выскочке, который, как он и предполагал, сумел обкрутить всех семьдесят генералов – весь Военный совет! – и добился своего так легко и просто...

Одновременно в море вышел французский миноносец. На борту его находились офицеры свиты, пожелавшие покинуть Крым и разделить участь бывшего командующего.

Глава пятая. СЕВАСТОПОЛЬ. НАХИМОВСКАЯ ПЛОЩАДЬ

1

«Указ. Именем Закона и Правительствующего Сената, вам, подчиненным ему, присутственным местам и должностным лицам и во всеобщее сведение.

Именем Закона Правительствующий Сенат слушали приказ о назначении нового главнокомандующего и приказ последнего о вступлении его в должность.

Приказали: Помыслом Божьим предначертано новому Главнокомандующему стать во главе воинских сил и гражданских управлений в исключительной важности исторический момент... Правительствующий Сенат, в сознании лежащей на нем обязанности утверждения законности и порядка, почитает своим долгом призвать все организации государственного управления и все население страны к дружному объединению под властью нового Главнокомандующего, к полному ему повиновению.

Правительствующий Сенат определяет: сим указом дать знать о сем всем присутственным местам и должностным лицам и распубликовать сей указ во всеобщее сведение.

Обер-секретарь П. Мезенцев

Помощник обер-секретаря С. Бубель-Яроцкий.

По общему собранию Правительствующего Сената».

2

Катер с крейсера «Генерал Корнилов», лихо описав полуокружность, причалил к Графской пристани. Матросы проворно и привычно накинули швартовы на кнехты, закрепили, спустили мостик. Генерал-лейтенант барон Врангель быстро ступил на берег.

Итак, свершилось! Он – самый главный, самый первый человек на этой земле. Он – распорядитель судеб, он – командир солдат, матросов, офицеров и генералов, всех этих людей в штатском, раболепно глазеющих на него. Врангель все еще не мог привыкнуть к своему положению. Он с трудом сдерживал ликование, не давал вырваться крику радости, не показывал, что безмерно счастлив, даже своему ближайшему окружению. В моменты, когда радость захлестывала его, Врангель заставлял себя рассчитывать партию дальше – думать о будущем. Оно было неясным, незащищенным. Его следовало обеспечивать, следовало укреплять. Опасность угрожала отовсюду: от большевиков, господ генералов и сенаторов, от самостийников и союзников, от пули на фронте. Об этом нельзя было забывать ни на миг. И он всякий раз возвращался к подобным мыслям, когда начинал чувствовать себя безудержно счастливым. Это превращалось в пытку: в последние годы чуть не ежеминутно совершалось нечто такое, что безмерно льстило его честолюбию, тешило самолюбие, укрепляло его власть в глазах окружающих, и каждый раз он вспоминал об опасности.

Там, где кончались ступеньки широкой лестницы, между колоннами, у обеих статуй, Врангеля ждали группы старших офицеров и морских начальников. От одной, самой многочисленной, группы отделился подполковник фон Перлоф, заскакал на негнущихся ногах по ступенькам навстречу. Генералы с удивлением смотрели ему вслед: пошел не вызванный. Ждали, что будет.

Врангель милостиво выслушал конфиденциальный доклад подполковника и демонстративно протянул ему руку. Сказал:

– Благодарю за информацию, подполковник. Очень ценная. Вы отлично зарекомендовали себя. И помогли мне в трудный час. Приказ о вашем производстве в полковники и о переводе в мой штаб я дам указание составить немедля.

– Благодарю, ваше превосходительство. Готов служить верой и правдой!

– Не сомневаюсь. Желаю успехов, полковник, – Врангель улыбнулся уголками губ и упругим шагом стал подниматься по лестнице к почтительно ожидавшим его старшим офицерам.

... На площади, у памятника Нахимову, выстроились войска, они заполнили и Екатерининскую улицу. Стояли развернутым фронтом. Ждали.

25 марта 1920 года было тихим и солнечным. Голубело крымское небо. Зеркально ровной и покойной казалась бухта. Над городом плыл малиновый колокольный звон Морского собора. Ему бестолково вторили колокола других церквей города.

После обедни в соборе крестный ход с епископом Вениамином во главе, под колокольный звон, направился к площади. Викарный епископ был молод и нагло красив, на голову выше всех остальных. За ним шел священник Морского собора Макарий в новой епитрахили и фелене с иконой Николая-угодника в золотой оправе; следом – дьякон с киотом; далее – множество священников со свечами и кадилами.

Пел хор. Дым от ладана стоял в воздухе, пронзенном солнечными лучами. Золотом и серебром отсвечивали ризы. Золотыми точками, не колеблясь, сияли огоньки многочисленных свечей.

Рядом с аналоем расположилась самая пестрая и блистательная группа: высшие чины, представители союзнических миссий, сенаторы. Сюда и направлялся главный крестный ход и малочисленные крестные ходы из других церквей. В окнах и на балконе гостиницы Киста, в окнах близлежащих домов виднелись респектабельные зрители, свидетели исторического события; на крышах кое-где простолюдины. Бог их знает, для чего забрались – то ли «ура» крикнуть, то ли бомбу кинуть?

После молебна протопресвитер Шавельский благословил Врангеля иконой святого Михаила Архангела.

Церковный хор пел: «Ныне прославишься, сын человеческий».

– Слушайте, люди, слушайте, русские воины, и вы, представители наших доблестных союзников, слушайте и вы, большевики, которые находятся здесь, среди толпы! – гудел над площадью, как колокол, густой бас епископа Вениамина, начавшего проповедь. – Месяц тому назад армия наша, прижатая к морю у Новороссийска, умирала. Быть может, через два месяца она воскреснет и одолеет врага...

Закончив, владыка двинулся вдоль фронта, кропя святой водой войска. .

Во время всей процедуры Врангель стоял напряженный, недвижимо, точно изваяние: не в любимой, привычной своей позе – подбоченясь, а руки по швам и подняв голову. Смотрел строго на каждого и на всех сразу, высокий, стройный, с гибкой талией и высокими плечами – джигит, а не главнокомандующий. Но те, кто видел его лицо, понимали: начальник вступает на пост крепким, волевой, жесткий, этот в демократию играть не станет и приказы свои обсуждать не даст.

Об этом он и сказал, обращаясь к войскам:

– Без страха и колебания стал я во главе армии, – голос Врангеля зазвучал необычно высоко. – Я верю, что господь бог не допустит гибели нашего дела, даст мне ум и силы вывести армию из тяжелого положения, в которое она попала не по своей вине.