Текст книги "Семь смертных грехов. Книга первая. Изгнание"

Автор книги: Марк Еленин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 30 страниц)

– Еще раз: ваш успех! – совсем обрадованно провозгласил Врангель. В продаже флота он видел сейчас панацею от всех бед. – Пьем, Александр Васильевич, за превращение идей господина Шабеко в дело! Оно должно оказать нам существенную помощь. – Врангель залпом осушил бокал. Он не пьянел, но словно бы «расковывался», сбрасывал с себя привычно холодное, парадное обличье. Таким он бывал крайне редко, и Кривошеин, заметив метаморфозу, не был готов к ней и не знал, как ему реагировать на этого нового, невиданного дотоле главнокомандующего. – Выпейте, прошу, Александр Васильевич! И вы, Шабеко! Половину того, о чем здесь говорилось, воплотите, я вас в чин произведу. – Врангель вдруг снова посуровел и, полуприкрыв тяжелые веки, спросил подозрительно: – Одно не оговорено. Сколько вы для себя хотите? Лично. Прошу откровенно.

– Думаю, процентов десять, господин Главнокомандующий. С операции. Проведенной, разумеется.

– Вы должны с кем-то делиться?

– Да. Но это коммерческая тайна.

– Что ж! Понимаю. Договорились! – Врангель хлопнул себя по острому колену.

Информация третья. ИЗ СЕВАСТОПОЛЯ В ЦЕНТР

«В целях укрепления финансового положения и личного обогащения, возможности срочных закупок военной техники правительство Юга России (группа Врангель – Кривошеин) предпринимает грандиозную аферу, стараясь незаконным путем (перепродав фиктивно частным лицам) продать русские военные и торговые корабли, пришедшие якобы в негодность. Создается акционерное общество. Распоряжается делами некто Шабеко Леонид Витальевич, присяжный поверенный, сын известного историка, профессора Петербургского университета Шабеко Виталия Николаевича, прибывший сравнительно недавно в Крым из Парижа и представляющий интересы влиятельных русских банковских кругов, осевших в Константинополе.

Составлено четыре списка имущества, которое может быть обращено в продажу. В первом списке военные корабли. Второй список составляют: торговые суда-лом, в состоянии, пригодном к буксировке: суда с целыми механизмами, нуждающиеся в капитальном ремонте: суда вполне исправные, на ходу; здесь же значатся баржи всевозможные, буксиры и катера, легкие паровые и моторные суда, гребные суда, шхуны парусные и моторные, двигатели, плавучий док. В третьем списке – лом медный, лом бронзовых сплавов, лом стали, стальные тросы, с указанием, где, сколько и что находится. Список четвертый содержит сведения о ненужных материалах, имеющихся на складах. Это ценнейшее имущество.

В настоящее время идет оценка продаваемого по всем спискам. Из достоверных источников стало известно об организации частной пароходной компании, призванной эксплуатировать русские суда в Черном, Средиземном и Адриатическом морях. Под это подводится политическая платформа: необходимость создания средств для организации антибольшевистской борьбы и помощи русским беженцам на Балканах и в Константинополе. Вся деятельность группы Шабеко развивается в полной скрытности от союзников: правительство опасается, что флот может быть реквизирован в счет уплаты долгов.

Активными помощниками Шабеко являются инженеры Сергей Николаевич Чаев и Иван Адольфович Шмидт, работавшие ранее в заводоуправлении Севастопольского порта. Ныне они – заметные фигуры, живущие явно не по средствам. Они сумели заключить с Морским ведомством тайные сделки о покупке судов. С другой стороны, они же работают экспертами, давая резко заниженные цены на суда и материальные ценности.

Имеются ли какие-либо данные о Чаеве и Шмидте? А также данные о полковнике Христиане Ивановиче фон Перлофе, который «ведет» их от имени Врангеля?

Чаев, Шмидт под руководством Шабеко создали особое управление, которое имеет открытую вывеску по «сбору и приведению в порядок всего лома и негодных судов». Все чиновники управления числятся состоящими на службе у правительства, их деятельность всемерно поощряется. Несомненно, за группой Шабеко стоят Кривошеин и сам Врангель, которые ей особо покровительствуют. Работы разворачиваются со скоростью, вовсе не характерной для врангелевского правительства. Правомочно ли это правительство на отчуждение русского государственного достояния? Следует ли обратить на подобное обстоятельство внимание левой общественности? Союзников? Общественности Сербии, Болгарии, с которыми уже начались предварительные переговоры?

Комиссии, частные лица – ширма, явно маскирующая деятельность Кривошеина, Врангеля, которые лихорадочно ищут средств для армии (и для себя, конечно), для укрепления своих будущих позиций на Балканах и в Турции.

О подобной же афере, связанной с ценностями Петербургской ссудной казны, сообщу в ближайшее время.

Фон Перлоф (поговаривают о производстве в генералы) пользуется личным доверием Врангеля. Подполковником работал в штабе Деникина, недавно посылался Врангелем с заданием в Париж (вернулся вместе с Кривошеиным и Шабеко), некоторое время находился в штабе Слащева – до его отставки. В настоящее время на неопределенной должности при Ставке главкома.

Посылаю копию секретной почто-телеграммы генералу Лукомскому в Константинополь.

Баязет».

Надпись на информации: «К докладу».

Резолюция: «Имеются ли у нас данные о фон Перлофе, Шабеко, Чаеве, Шмидте?»

Приложения.

Копия почто-телеграммы:

«Секретно. Константинополь. Представителю главнокомандующего Вооруженными силами на Юге России при союзном командовании.

При наличии в общем благоприятного отношения к русским Болгарского правительства и населения нам все же приходится испытывать многие затруднения в отношении улучшения положения эвакуированных сюда наших людей. Как только придется увеличить их число, затруднения будут сложнее и возрастут еще больше, когда начнем просить о предоставлении нам права вывоза продовольствия, лошадей, военных материалов и проч. Надо теперь же принять меры к удовлетворению практических соображений болгар, к укрощению оппозиции и к привлечению прочных симпатий к нам правительства.

Если бы мы могли вывезти в Болгарию имущество, которое нам не нужно, но которое могло быть использовано с успехом в Болгарии, мы бы сильно подняли настроение в нашу пользу. Например, передача болгарам в аренду двух-трех пароходов, лишнего железнодорожного имущества, узкоколейных путей и разных полезных грузов сыграла бы, несомненно, большую роль.

Представляю эти соображения на усмотрение Вашего превосходительства.

Полковник (подпись неразборчива).

Ген. Вильчевскому: для руководства.

П. Шатилов.

В Совет при главнокомандующем Юга России: предложение о передаче болгарам двух-трех пароходов поддерживаю.

ген. Вильчевский».

Надпись в левом углу:

«Главком принципиально согласен.

Кривошеин».

Приписка на почто-телеграмме, в правом углу:

«Хорошо бы опубликовать этот документ в Крыму и в Болгарии».

Из дневника В.Н.Шабеко

«Наконец-то, поддавшись на упорно-нестерпимые уговоры Леонида, я переехал к нему на севастопольскую квартиру. Квартира на Екатерининской улице – обширная, чуть не в целый этаж. Я, впрочем, забился в угловую комнатку, куда перетащил несколько чемоданов самых нужных мне книг – все, что мог увезти посланный за мной автомобиль.

Жаль, безумно жаль было расставаться с привычным и дорогим сердцу дачным моим тихим захолустьем. С тяжелым сердцем вновь соединяю я свою жизнь с жизнью Леонида, чуждой мне по своей сути. Вряд ли я решился бы на такое, если бы не два события, предшествовавшие моему согласию на просьбы сына.

Первое – внезапный арест милейшего доктора Вовси. По свидетельству очевидцев, он был схвачен уже в виду дачи «Бельведер» и, несмотря на его протесты, просьбы препроводить его на дачу, где старый князь Белопольский мог бы засвидетельствовать его личность и подтвердить его лояльность, доктора схватили и, жестоко избив, увезли неведомо куда.

Нашими усилиями удалось установить: Вовси арестован почему-то морской контрразведкой и содержится под следствием в Ялте. Ему предъявлено обвинение в пособничестве большевикам и тайных сношениях с их агентами, высаживающимися на побережье. В свидании нам было отказано. А когда мы проявили настойчивость и приехали в Ялту, некий вислоухий капитан с сивушным носом изволил сообщить, что интересующий нас махрово-красный жидок вчера поутру пытался скрыться из-под конвоя и был убит при попытке к бегству. Они просто убили его – тихого и доброго доктора, замечательного человека и грустного мыслителя – только за то, что он был евреем и его ничего не стоило убить: он был беден и беспомощен. О времена, о нравы!..

Трогательным – в душах, естественно, – случилось прощание и со старым князем. На все уговоры сына перевезти его в неспокойное сие время к себе в Симферополь Вадим Николаевич отвечал решительным отказом. Старый упрямец, считающий себя виновником ухода внучки (о Ксении, к ужасу, никаких известий до сих пор не последовало – несмотря на все розыски. И действительно, жива ли она?), полагает, что он обязан оставаться на месте, ибо это единственный способ не разминуться с Ксенией, которая – а он, вопреки всему, верит свято! – обязательно вернется в «Бельведер»... Мы пожали друг другу руки, а потом, не выдержав, обнялись: столько пережито вместе, передумано. Существовала меж нами невысказанная душевная близость, взаимное доверие и расположение. Приведет ли бог встретиться еще когда-нибудь?..

Севастополь произвел на меня странное впечатление. Когда бываешь в нем не наездами, а живешь постоянно, видно все гораздо лучше, отчетливей. Город буквально забит людьми. Странно, чем хуже наши дела на фронте, тем больше офицеров оказывается в тылу. Ощущение тесноты преследует тебя повсюду: на улицах, в скверах, в присутственных местах, особо в кофейнях и ресторанах, от самых низкопробных до самых фешенебельных (впрочем, разница между ними нынче почти стерта). Жизнь наша – чемоданная, с путешествиями, «ехать, куда повезут» – приводит меня к удивительным выводам и открытию неких «исторических» закономерностей, коим, впрочем, вряд ли уготовано повторение в будущем. Речь идет о типических приметах и явлениях, предшествующих приближающейся эвакуации, то есть об искусстве распознавания и четкого определения момента, когда надо бросать чемоданы, брать узелок и кидаться на ближайшую пристань или на железнодорожную станцию.

Итак, «историческая шкала надвигающейся эвакуации». Параграф один – официальные сообщения и приказы. Самые первые – безобидные распоряжения о производстве окопных работ и мобилизации на них лиц обоего пола, имеющих паспорт. Подобные распоряжения издаются не более как за месяц до эвакуации и характеризуются тем, что сами работы почти никогда не производятся, а лицо, подписавшее указ, к этой «полезной» деятельности никогда уже не возвращается, проявляя себя затем в совсем иных ипостасях. Потом повсюду расклеиваются призывы о сдаче необходимых вещей, назначение которых определяется порой сезоном, порой просто не поддается определению никакой логикой. Проверка исполнения этих призывов служит хорошим предлогом для вторжения в квартиры обывателей с обысками и «конфискациями». Далее следует запрещение на выезд из города. Это maximum за неделю, когда красные уже нацелены на город, а лучшие наши части сражаются против желающих бежать, расстреливают рабочих, интеллигентов, евреев, «всяких социалистов» и грабят богатых.

Местная пресса также предоставляет обширный материал для информации, который легко систематизируется. Настораживающие статьи и заметки появляются (не на первых страницах – отнюдь) за месяц, приказы – за две недели до общего отступления. Затем начинается дебатирование вопроса о новом крупном валютном займе. Сообщается о прекращении движения поездов севернее Ставки. За десять дней начинается отъезд иностранных миссий. Прибывают «спасатели» – среди них на первом месте французский крейсер «Вальдек-Руссо» (стаж – уже три эвакуации)...

В преддверии всеобщего бегства, как ни покажется это парадоксально, резко меняется характер исполняемой в ресторанах и кофейнях музыки. С пюпитров спешно убираются марши, польки, вальсы, увертюры, романсы. Свободные от сражений офицеры, подвыпив, перестают требовать «Боже, царя храни!», спекулянты – «Гей да тройка!», великовозрастные сопливые гимназисты – «На сопках Маньчжурии». Повсюду с совершенно необъяснимым упорством начинают звучать пошлые мелодии из «Сильвы». Да, да! Почему-то обязательно из «Сильвы». Так вот! Предусмотрительные обыватели после второго вечера сплошной «Сильвы» начинают собираться, а к третьему вечеру уезжают подальше. Следует отметить: одновременно с группой иностранных «спасателей» (скорее, наблюдателей) в обреченный город обязательно приезжает на гастроли и бывший петербургский театрик «Кривой Джимми» (или что-то вроде – за точность названия не ручаюсь). Театрик приезжает с печально знаменитым конферансье Курихиным, максимум за неделю, минимум за четыре дня до эвакуации, снимает зал самого шикарного местного ресторана и устраивает действо, которое никто, кроме чинов контрразведки, естественно, уже не посещает. «Кривой Джимми» прогорает и... начинается эвакуация, начинается бегство – сплошной кошмар!

Кроме всего сказанного выше следует отметить быстрый рост по кривой, характеризующей полное разрушение морали среди разных слоев населения. Тут и карточные игры «по большой», и беспробудное пьянство, и распутство. Афинские ночи, что свершаются в канун всеобщего бегства, собирают многоцветных политиков, увенчанных за верную службу многими орденами генералов, непорочных девиц из лучших дворянских семей, раздувшихся от денег и бриллиантов нуворишей, бывших «боевиков», «батек» и просто спивающихся личностей. Эвакуации разрушают семьи, заставляют братьев уничтожать друг друга, роднят прежних врагов...

И, конечно, тиф – знамя нашего века. В период отступлений количество больных резко возрастает, увеличивается число непременных людских контактов, исчезает медицина, способная отделить зараженных от здоровых. Сыпняк становится пострашнее любого генерала... Больных, как правило, бросают на произвол судьбы...

А наши генералы, предводители армий?! Как говорится, «иных уж нет, а те – далече». Не станем говорить о тех, кто лег на поле брани, так и не свершив ничего выдающегося, – о Корнилове, погибшем от случайного снаряда, застрелившемся Каледине, бесстрашном, легендарном Маркове, которому разорвавшейся гранатой снесло плечо и разбило голову. Вспомним последних вождей наших и правителей, кумиров масс, на коих мы поочередно возлагали все надежды наши, с которыми связывали возвращение «прекрасно-томительного» прошлого. Где они, герои и полководцы? Где донской генерал Мамонтов, предводитель Конной армии, прорвавшей большевистский фронт и сгоряча кинувшейся на Москву? Владелец самых длинных и пышных в русской армии усов, ограбивший Воронежский храм в пользу храма Новочеркасского, он долгое время был любимым газетным героем, самой популярной личностью в белой России и среди союзников. Конец его напоминает фарс: готовясь ко второму рейду, Мамонтов упал с лошади, поклонники и журналисты отвернулись от него. От былой славы и богатства остался лишь породистый пес, подобранный в Тамбове. После сдачи Ростова Мамонтов оказался в Екатеринодаре – одинокий, забытый, заброшенный. Он лихо пил, ругал своих начальников, большевика Буденного, укравшего у него идею конной армии, бухал по столам пудовым кулаком, произносил крамольные призывы. И тихо умер, заразившись тифом. Какая-то екатеринодарская газетeнка сообщила о его смерти крошечной заметкой петитом. И это о нем?! – о котором совсем недавно английские газеты помещали передовые статьи!

Или знаменитейший тактик, талантливейший стратег Владимир Зенонович Май-Маевский, обладатель многих орденов и золотого оружия, любимец англичан, которые не только пожертвовали ему за победы над красными крест святых Михаила и Георгия, ящик столетнего виски и автомобиль последней марка, но и не поскупились в большем – присвоили звание лорда. Толстый, кургузый, с выпирающим животом, мясистым самодовольным лицом, на котором выделялись выдвинутый вперед подбородок и мясистый нос, он, как говорят, любил читать Диккенса. Соблюдая субординацию – здороваясь с людьми ниже себя по званию, он подавал им два пальца. Вероятно поэтому, многие полагали, что со временем он станет военным министром. И что же? Обвиненный в провале бесславного кинематографического похода на Москву, он был смещен и отозван Деникиным в Ставку. Находясь не у дел, отважный генерал все более атаковал рестораны и всевозможные питейные заведения, стяжав себе славу поначалу лихого кутилы, затем – пропойцы. Ныне – сам видел! – Владимир Зенонович увял, обрюзг, голова совершенно ушла в плечи. Отставка способствует быстрому забвению имени его, оскудению состояния, а если верить сведениям – просто нищете. Aut Caesar, aut nihil!

А вот полковник Дроздовский, приведший на убой свою рать из Румынии. из Ясс, пешим строем, через тысячи километров. Помню его – высокого, подтянутого, глубокая складка меж бровей, сиплый голос. Сквозь роговые очки видны растерянные, ни на чем долго не останавливающиеся глаза. За преданность и крайнюю жестокость к пленным стал генералом. В боях за Ставрополь был тяжело ранен, доставлен в госпиталь. Утром, придя в себя, потребовал свежих газет. И первое, что увидел, – краткое сообщение о своей смерти в одном из самых презираемых листков. Это сообщение, способное, вероятно, вывести из себя лишь бестужевскую курсистку, ввергло боевого генерала в состояние шока. Не приходя в себя, он и умер тут же – на жалком, залитом кровью топчане.

Мой список был бы не полон, не скажи я о Деникине, об одном из организаторов белого движения, который поначалу тащился простуженный в корниловском обозе на худой телеге, а затем, волею Божьей, выбился в правители и главнокомандующие Юга России. В царствие пресловутого «царя Антона» были громоподобные победы, были и поражения, граничащие с катастрофами. Назначив его на высокий пост, судьба свалила на его плеча чуждую и непосильную ему государственную власть – посему он и боялся принимать какие-либо твердые решения, не доверял никому, был прямолинеен, ревнив и подозрителен, боялся сильных людей в своем лагере более самых страшных большевиков. Он созвал Военный совет из старших начальников и заставил их производить выборы. Символично, что в результате этих выборов в его кресло сел самый ненавистный ему человек – барон Петр Врангель, в котором воплощено все, что было ненавистно Деникину и чему он завидовал всю жизнь: титул, традиции рода, богатство, гвардейский набор правил поведения на каждый день.

А вот и последняя новость: из армии изгнан с... почестями генерал Слащев. Такое может быть только в Крыму. Наградили пышным наименованием «Крымский» и отправили не то в лазарет, не то в отставку. И поделом! Не мешай генералу Врангелю быть диктатором. Диктатором – потому, что иные политические его советники умоляют уже теперь «позвать» царя, а другие считают: в сегодняшних условиях царя иметь лучше на пять лет позднее, чем на пять минут раньше... Вместо Слащева командовать корпусом назначен генерал Витковский, о котором я и припомнить-то ничего не могу... Вчера несколько севастопольских газет вышли с «белыми столбцами» – следами цензурных упражнений. В городе говорят о статьях, разоблачающих попытки определенных гражданских и военных кругов заняться распродажей кораблей и различного флотского имущества. Утверждают, что и сам главнокомандующий будто бы замешан в этой афере. Охотно этому верю!

Уже три года по многострадальным просторам России носится багровый отсвет пожарищ, то тут, то там возникают смертельные вихри братоубийственной бойни. Мечутся, выбирая себе дорогу, люди. Они как пушинки, подхваченные могучим ураганом. Их дела, помыслы, сама жизнь не стоят полушки. Куда понесет их завтра, где и с кем окажутся они?

А что же большевики? Этот феномен знаком мне плохо и, к сожалению, малопонятен. Но они побеждают! Уже три года побеждают – всех и вся! Они гибки в политике, несокрушимы в том, что касается их идей. Их опора – рабочий, взявший в руки чужое производство. Их союзник – мужик, захвативший без всяких выкупов и ограничений помещичью и государственную землю. Против них не хотят сражаться и серые шинели, состоявшие в массе из рабочих и крестьян, которых, точно набатом, лозунгом о мире зовут на свою сторону соратники Ленина. А что могут противопоставить им Корниловы, Деникины, Врангели? Восстановление монархии, единой и неделимой? Думу? Широко представленное Учредительное собрание? Дальнейшую путаную болтовню о земельном законе? Богатую помощь союзников? Но при этом что демонстрируют? Помещиков, возвращающихся с тылами армии и организующих массовые экзекуции крестьян, севших на их землю? Фабрикантов? Пьяное офицерье, озверевшее от крова?

Свобода – вот первое условие жизни... Сила любой человеческой деятельности во сто крат возрастает, когда человек уверен, что он свободен. Труд раба, как известно, самый непроизводительный, но дайте рабу каплю свободы или уверенности в ней, и он начнет показывать чудеса: собирать невиданные урожаи, возводить прекрасные циклопические сооружения и города и с беззаветной храбростью защищать их. Рабы всегда были плохими солдатами, но армии восставших рабов всегда поражали человечество своей силой и отвагой. Свободный человек может преодолеть все! поражения, усталость, непомерные лишения, само Время, кажется...

Преуспевающий Леонид Витальевич Шабеко, настроенный весьма оптимистически, сделал мне сегодня два заявления. Мир Советов с поляками – дело нескольких недель. Это первое. Посему лучше покинуть Крым теперь, а не в общем содоме беженцев. Значит, прогнозы мои сбываются, подтверждая тем самым мою «историческую прозорливость». Разумеется, уезжать я отказался: мне – историку – важно и настоятельно необходимо быть очевидцем всех, и даже самых позорных, событий, быть среди тех, с кем попал я, волею судеб, на одну галеру».

Глава двенадцатая.  « КРЫМСКАЯ БУТЫЛКА»

1

3 октября Врангель отдал приказ начать вторжение на Правобережную Украину. Он понимал – это последняя попытка создать единый фронт с армией Пилсудского и петлюровцами. Перед войсками ставилась задача: разбить Конную армию и пехотные части 13-й армии красных, чтобы затем, наращивая успех, атаковать 6-ю армию большевиков в районе Каховки и Берислава.

6 октября врангелевцы начали переправу через Днепр. К 9-му плацдарм на правом берегу увеличился в глубину до 25 километров... Врангель торопил с организацией 3-й русской армии, требовал посылки новых депеш в Париж и Варшаву, кричал Шатилову и Кривошеину: «Срочно! Торопитесь! Завтра у нас воевать некому будет!»

5 октября состоялись похороны любимца Врангеля, генерала Бабиева, убитого на Днепре снарядом. Главком, скорбный как памятник, шел за гробом, высказался коротко, но велеречиво (не удержался и тут!), не поднимая глаз от разверстой могилы: «Не стало еще одного из стаи храбрых... Его славное имя будет внесено в длинный список русских витязей, кровью своей омывших позор России». Бросил ком земли на гроб, отошел, потупясь, застыл, точно упрекал всех оставшихся в живых.

Вечером пришла нежданная и несколько запоздалая телеграмма от атамана Семенова – он признавал правителя Юга России: «... Считаю долгом своим не только признать вас как главу правительства, но и подчиниться вам, оставаясь во главе государственной власти российской восточной окраины. От имени своего и подчиненных мне войск и населения приветствую вас в великом подвиге служения родине».

Переговоры о новом займе в Париже продолжались. 6-го октября на броненосце «Прованс» в Севастополь прибыла французская миссия с верховным комиссаром графом де Мартелем. На следующий день Врангель устраивал деловой прием. Де Мартель произвел на правителя Юга неблагоприятное впечатление. К тому же вместе с верховным комиссаром находились начальник французской военной миссии генерал Бруссо, его начальник штаба Бюкеншюц (Врангель считал его скомпрометированным заигрыванием с эсерами при Колчаке) и майор Зиновий Пешков, «известный социалист». Произносили никого ни к чему не обязывающие речи, поднимали бокалы. Врангель вынужден был приехать с ответным визитом на «Прованс», где все повторилось. Граф де Мартель с иудиной улыбкой произнес первый тост: «Я поднимаю бокал в честь ваших славных воинов, генерал, и их блестящего вождя». Гостей на броненосце оказалось много. Сцепив зубы, Врангель обходил столы, чокался то с одним, то с другим, терял время, злился на французов, на себя. Заметив нервозность главнокомандующего, де Мартель поспешил подсластить пилюлю: транспорт «Рион» с теплой одеждой для армии, артиллерией и боеприпасами приближается к берегам Крыма...

Генерал Климович, принятый по поводу срочного доклада, рапортовал, все более раздражая и пугая Врангеля: контрразведка работает не покладая рук, шпионская и диверсионная деятельность большевиков за последнее время значительно активизировалась. Раскрыто еще одно «окно»…

Французская миссия устраивалась. Бюкеншюц и Пешков сговаривались о чем-то с оппозиционными правительству группками – земскими и городскими организациями. Об этом точно и своевременно доносил фон Перлоф, «потерявший работу» и ставший после отставки Слащева доверенным лицом Врангеля в отношениях с союзниками.

Городской голова Севастополя («Подумать: под носом главкома и правительства!»), лидер оппозиции некто Перепелкин ухитрился передать французскому эмиссару пасквильную записку, порочащую правительство и лично его, Врангеля. Фон Перлоф сумел добыть копию записки.

Климович, пригласив Перепелкина, порекомендовал ему срочно и тайно покинуть Крым, признавшись предварительно и во всеуслышание, что факты, содержавшиеся в его письме, частью вымышлены, частью искажены. Перепелкин уехал. Инцидент оказался исчерпанным. Впрочем, все это была суета. Судьба Крыма решалась – как ни хитри! – на фронте. Для руководства операциями Врангель выехал в Джанкой.

1-й корпус, куда входили лучшие дивизии – Корниловская, Марковская, Дроздовская – вместе с конницей, которой недавно командовал Бабиев, все еще топтался на плацдарме. По данным разведки, большевики переводили на фронт Апостолово – Никополь части, снятые с Каховского плацдарма. Врангель приказывает генералу Витковскому направить 2-й корпус на Каховку. Ведь тет-де-пон защищают лишь 5-я дивизия и 44-я стрелковая бригада красных. Витковскому придаются танки и самолеты. Он обязан, воспользовавшись моментом, сбросить большевиков в Днепр и тем облегчить задачу корпусу Кутепова.

...14 октября на рассвете. 70 орудий начали артподготовку. За огневым валом двигались танки и бронеавтомобили, следом – кавалерия и пехота. Казалось, ничто не сдержит сокрушительный вал. Самый сильный удар генерал Витковский нанес по 51-й стрелковой дивизии. Но вскоре Врангелю доложили: «Штурм укрепленной позиции отбит. Наши части, дойдя до проволоки, продвинуться дальше не смогли, залегли, несут тяжелые потери. Отряд танков, прорвавшихся в Каховку, почти целиком погиб. 51-я дивизия – Сибирская. Командует ею молодой немецкий генерал Блюхер...»

Врангель кричал в телефон на Витковского:

– Вы понимаете, их кучка?! Еще бросок – и тет-де– пон наш! Он угрожает всему левому флангу! Понимаете? Я жду сообщений о взятии Каховки! Штурм! Штурм!

И тут впервые Врангель пожалел о смещении Слащева: «генерал Яша» поскакал бы впереди танков, давно взял позицию. Не то что размазня Витковский – отсиживается в тылах, нос боится высунуть: откусит его Блюхер. Немецкий генерал у красных? Ни к чертовой матери!.. Впрочем, бред, ошибка какая-то – не Блюхер, фон Блюхов, вероятно...

Чаша весов на всех участках фронта медленно клонилась в пользу большевиков. Они сумели сдержать наступление частей обоих корпусов и через два дня перешли в контрнаступление. Завязались тяжелые бои...

12 октября в Риге был подписан договор о перемирии между РСФСР и УССР, с одной стороны, и Польшей – с другой. Стороны соглашались приступить к обсуждению условий мирного договора. В то же время дипломатический представитель Польши в Крыму князь Любомирский успокаивал Врангеля: «Перемирие заключено потому, что западные государства, кроме благородной Франции, не только не оказывают Польше помощи, но даже настаивали на прекращении войны с совдепией... Руководящие польские круги чрезвычайно сочувственно относятся к заключению союза с Врангелем. Я убежден, что этот союз будет заключен в ближайшее время».

– Проститутки! – ругался Врангель. – Все союзники проститутки! Ни на кого нельзя положиться!

Приближалась зима. В военных кругах все громче раздавались голоса: в Крыму неблагополучно, вновь болен тыл, той самой болезнью, а вернее болезнями, которые привели к гибели Деникина. Председатель Корниловского союза офицеров генерал Корвин-Круковский направил рапорт на имя главнокомандующего: «... На фронте выстрелами из револьвера кончили расчеты с жизнью два боевых офицера Корниловского полка. Сотни раз ходили они в атаку, без страха смотрели в глаза смерти. Но пришли из тыла письма от жен: умираем от голода. Распродали все, что было. Единственное спасение – идти на улицу...

Во имя идеи, одушевлявшей нас, может быть, и не останавливался бы я над приведенными трагическими эпизодами, если бы наряду с ними мы не наблюдали другие явления, несущие с собой гибельные последствия. В то время как единичные идеалисты офицеры стрелялись от голода, в ресторанах круглые сутки можно видеть беззаботно жуирующих сотни офицеров и военнослужащих. Спрашивается, из каких же источников получают эти счастливцы такие средства, которые позволяют оплачивать им ресторанные счета в десятки и сотни тысяч рублей? Не нужно быть пророком, чтобы предвидеть ясно, к чему приведет нас такое положение...»

Да, начиналось то же, в чем он в свое время упрекал Деникина. Врангель рассердился: он не терпел подобных заявлений, типичных для «штафирок», совершенно не свойственных боевым генералам. Однако за Корвин-Круковским стояла сила. Множество его соратников– корниловцев, несомненно, знали о рапорте, ждали, что ответит главнокомандующий. Врангель хотел было «осадить» генерала, но вспомнил о Слащеве, болтающемся без дела в Крыму. «Генералу Яше» было предписано в наикратчайшее время разобраться в положении. Врангель потребовал «скорейшего проведения мероприятий, долженствующих облегчить тяжелое положение военных и их семей, несущих наибольшие тяготы в беспримерной истории борьбы за родину». Понимая, что реально сделать ничего нельзя, Врангель остался доволен своей находчивостью: перекладывая разрешение неразрешимой проблемы на Слащева, он одним выстрелом убивал двух зайцев – отводил гнев боевого офицерства от себя и направлял его на все еще популярного среди боевого офицерства, многоуважаемого и сумасшедшего Якова Александровича. Ну появится в нескольких городах несколько повешенных на фонарях или деревьях ничтожных офицериков с дощечкой на груди: «Приказом генерала Слащева за грабеж»; ну произойдет это, вопреки законам, без суда и следствия. Так ведь что терять Якову Александровичу, если он по-прежнему «не боится никого, кроме бога одного»? Ему и все карты в руки!