Текст книги "Темные ангелы нашей природы. Опровержение пинкерской теории истории и насилия"

Автор книги: Марк Микейл

Соавторы: Philip Dwyer
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 26 страниц)

Отход от кровавого мира XVII в. начался при пятом сёгуне Токугава Цунаёси (1680-1709 гг.). Позже его высмеяли за "законы сострадания", согласно которым причинение вреда животным, особенно бродячим собакам, которые стали досаждать жителям Эдо, каралось смертной казнью. Псарни для десятков тысяч собак, содержавшиеся на средства жителей Эдо, принесли ему прозвище "собачий сёгун". Законы распространялись и на сострадательное отношение к людям. В конце концов, законы оказались слишком строгими, без сомнения, дорогими и неуправляемыми, и были отменены сразу после его правления. В целом, однако, он попытался сместить диаду воинской и гражданской культуры в сторону культуры. Он пресекал поведение воинов, вводил новые налоги, обесценивал монеты и проводил другие реформы, положив начало периоду экономического благополучия и культурного расцвета. По крайней мере, один конфуцианский ученый сетовал на то, что во времена Цунаёси убийство обиженного простолюдина на месте стало редкостью и что "стало модным спорить о том, что убивать людей негуманно".

Согласно общепринятому представлению о ранней современной Японии, эпоха мира закончилась в XIX веке. Ряд взаимосвязанных событий, происходивших как внутри Японии, так и за ее пределами: западные страны, антагонистом которых выступали США, навязали японцам неравноправные договоры после нескольких столетий отсутствия контактов с Западом, последующий гнев на сёгунат Токугава из-за этих договоров, вновь обретенные лоялистские чувства к императорскому институту, споры о престолонаследии в клане Токугава, стихийные бедствия и экономические неудачи – все это вылилось во вспышку гражданских войн, восстаний и убийств в домене. В 1868 г. сёгунат Токугава распался, а сопротивление армий, сражавшихся от имени молодого императора Мэйдзи, продолжалось до 1869 г. (война Босин). Число погибших в эпоху Реставрации Мэйдзи точно не установлено, но составляет около 30 тыс. человек.

Реставрация в стиле Мэйдзи

Славой Жижек, комментируя историографию Французской революции, писал, что независимо от политических взглядов, всегда есть желание объяснить насилие. Консерваторы считают насилие просто аномалией на пути к демократии, а либералы хотят преуменьшить его значение: "Все хотят 1789 год без 1793-го", так же как люди хотят кофе без кофеина или шоколад без сахара. Аналогичное отношение к Реставрации Мэйдзи. На выставке 2016 года в музее Эдо-Токио, посвященной знаменитому самурайскому художнику и фехтовальщику Ямаока Тессю, подчеркивалась его роль в "бескровной сдаче замка Эдо" – лозунг, часто используемый для характеристики Реставрации Мэйдзи как относительно ненасильственной или гладкой. Историки обычно характеризуют Реставрацию Мэйдзи как относительно бескровную по сравнению с Французской революцией, что часто встречается при сравнении Реставрации Мэйдзи с другими основополагающими событиями современной истории. Неудивительно, что японские политики часто отмечают Реставрацию Мэйдзи в положительном ключе, например, во время 100-летнего юбилея в 1968 г., когда, как отметил Тояма Сигэки, политики надеялись, что столетний юбилей возродит патриотизм среди молодежи, показав им энергию Мэйдзи, которая способствовала успеху Японии. Другими словами, японская версия наблюдения Зицека может заключаться в том, что люди хотят 1889 г., провозглашение Конституции Мэйдзи, без 1869 года.

Второе идеологическое развертывание "великого мира" началось вскоре после войны Босин, в 1872 г., во время посольства Ивакуры на Запад. Ито Хиробуми, один из самых влиятельных олигархов эпохи Мэйдзи, заявил аудитории в Сан-Франциско,

За один год, без единого выстрела и пролития капли крови, была полностью ликвидирована феодальная система, утвердившаяся много веков назад. Эти замечательные результаты были достигнуты благодаря объединенным действиям правительства и народа, которые сегодня совместно движутся по мирным путям прогресса. В какой стране в средние века феодальная система была разрушена без войны?

Как и "мирная эпоха" Токугава, новое изображение уникально мирной Японии скрывает в себе глубинные токи идеологического насилия, которое проявляется неожиданными всплесками. Независимо от того, насколько относительно мирной могла быть война Босин, неразрешенным остался вопрос о фантазиях воинов, которые привели к еще большему макронасилию на протяжении второй половины XIX века.

Пример насилия, которое, казалось бы, берется из ниоткуда, лучше всего иллюстрирует случай с молодым и подающим надежды Мори Аринори, самураем, членом недавно созданного "совещательного собрания" – группы, полностью состоящей из самураев, созданной для формирования нового современного правительства. В 1869 г. он предложил собранию запретить публичное ношение мечей всем, кроме полицейских, военных и государственных служащих. Чиновник, представлявший законопроект, с сомнением отметил, что Мори просто хотел указать на то, что недостаточно изменить правительство или законодательство, необходимо изменить саму суть людей.

Реакция на предложение Мори была быстрой и жесткой. Он был исключен из собрания, его понизили в звании и угрожали его жизни. Менее известны дебаты на собрании по поводу сэппуку. На обсуждение вопроса о том, следует ли его отменить, было потрачено больше времени, чем на обсуждение того, как взаимодействовать с западными странами (решение было принято 200 голосами против 3). Ликвидация последних остатков воинской идентичности, тотемов, скреплявших внутреннее самоощущение самураев, привела к серии жестоких конфликтов, кульминацией которых стало восстание Юго-Запада (1877 г.). Герой Реставрации Мэйдзи и сторонник императора Сайго Такамори хотел, чтобы зарождающееся правительство защитило честь страны , заставив Корейское королевство признать новую роль императора Мэйдзи. Олигархи отвергли его. Его последователи, многие самураи, которые хотели сохранить право носить два меча и сохранять характерную самурайскую прическу, почувствовали себя преданными олигархами, теперь уже бывшими самураями, которые отменили эти привилегии. Правительство, признавая угрозу воинских фантазий, даже запретило массовые военные игры с сотнями детей, в которых вымышленный Гэндзи сражался с Хэйкэ, как слишком жестокую реконструкцию войны Гэмпэй – слишком "мальчишеского" занятия, которое вызывало проблемы в период Токугава.

Ирония заключается в том, что честь, которая должна была трактоваться как умиротворяющий, цивилизующий процесс, переосмысленный в период Токугава, согласно Икэгами, как самоконтроль и культура, послужила основой для гражданских конфликтов середины XIX века среди статусной группы воинов. Подобно тому, как они считали необходимым защищать честь императора, с одной стороны, или сёгуната Токугава – с другой, так и влиятельные лидеры утверждали, что Японии необходимо защищать свою честь против Кореи. Это не были, по выражению Пинкера, "очаги анархии, находящиеся вне пределов досягаемости правительства, [которые] сохранили свою насильственную культуру чести"; это была, как утверждается, "укрощенная" культура чести, которая была частью ядра правительства с доминированием воинов, что и стало причиной насилия.

Несомненно, окончание Реставрации Мэйдзи и войны Босин приветствовалось теми, кто жил в районах, пострадавших от насилия. Но, как утверждали многие философы на протяжении ХХ века, такие как Вальтер Беньямин, Мишель Фуко или мыслители Франкфуртской школы, "критические теоретики", как надеется напугать их Пинкер, война не приводит к прекращению насилия, а лишь изменяет его. Человечество не идет постепенно от боя к бою, пока не придет к всеобщей взаимности... Человечество встраивает каждое свое насилие в систему правил и таким образом идет от господства к господству... и может быть согнуто для любой цели", – отмечал Фуко. Вальтер Беньямин, живший и умерший при фашизме, напоминает: «Нет такого документа цивилизации, который не был бы в то же время документом варварства. И точно так же, как такой документ не свободен от варварства, варварство запятнало и способ его передачи от одного владельца к другому». Обещания в Клятве Хартии (1868 г.) избавить Японию от "дурных обычаев прошлого", "искать знания... для укрепления императорского правления", а также разрешение людям всех классов заниматься своим ремеслом и обещания создать представительное правительство вошли в общественный дискурс и нашли свое отражение в Императорском рескрипте об образовании (1890 г.) и конституции. Хотя в этих документах, безусловно, было много хорошего, акцент на императоре, открытый вопрос о том, кому и в каком качестве разрешено участвовать в управлении государством, а также вопрос о том, как правительство устраняет "дурные обычаи", говорят о том, что Беньямин понимал темную сторону каждого прогрессивного движения вперед.

Эпоха империализма

Конец режима воинов и становление олигархии с псевдопредставительным правлением влекли за собой новые представления о гигиене, реформировании государства, развитии торговли и международного сотрудничества с западными державами. Интеллектуалы пытались убедить граждан уважать императора, сотрудничать с правительством, изменить отношение к гендерным отношениям, контролировать себя и заменить премодернистские духи наукой – идеи, воплощенные в лозунге эпохи Мэйдзи (1868-1912 гг.) "Цивилизация и Просвещение". Такие интеллектуалы, как Фукудзава Юкити, опиравшийся на жизнь и мысли Бенджамина Франклина, использовали этот лозунг для пропаганды научного поиска и политического либерализма западного образца. Эта концепция лежала в основе многих реформ периода Мэйдзи, например, толчком к реформе уголовной системы послужило желание перезаключить неравноправные договоры, основанные на западных представлениях о нецивилизованных наказаниях в Японии. Цивилизовав Японию более гуманными наказаниями, олигархи Мэйдзи надеялись повысить ее статус как цивилизованной страны в глазах западных держав.

Наиболее существенным изменением в том, что мы можем назвать "насилием современности", стала его невидимость, замаскированная представлениями о научном, бюрократическом и экономическом прогрессе. Зизек описал эту динамику как взаимодействие между "субъективным насилием", которое заметно и имеет очевидного агента (армия, террорист, убийство), и "объективным", системным и символическим насилием, которое невидимо, но является первопричиной субъективного насилия. Мы можем представить, как это работает и сейчас. Западная корпорация нуждается в сырье в незападной стране, она присваивает землю напрямую или получает выгоду от земли косвенно, покупая материалы у компании, расположенной в целевой стране. Земля отбирается у местного населения на законных основаниях, срывается бульдозерами для использования в качестве сырья в новых (более эффективных, прибыльных и т.д.) цепочках поставок, а любое сопротивление со стороны местного населения жестоко подавляется. Субъективное насилие подчеркивает либо жестокое, "террористическое" сопротивление местных жителей, либо их жестокое подавление со стороны незападного правительства. При этом игнорируется объективное насилие со стороны западной корпорации, от имени которой и происходит все субъективное насилие.

Системное насилие всегда идеологично и исторично; оно объявляет плохих и хороших парней, даже если идеолог этого не осознает. Именно так действует Пинкер: Коммунизм" обвиняется в зверствах на протяжении ХХ века, а капитализм ("нежная коммерция") прославляется как противодействие насилию. Страдания индийских текстильщиков или китайских фабричных рабочих никогда не входят в калькуляцию насилия Пинкера, как и смерть от промышленного загрязнения, например, газовая авария в Бхопале в 1984 г., вызванная компанией Union Carbide в Индии, которая так же поддается калькуляции, как и смертность от военных действий, или связь между империализмом и капитализмом. Пинкер отчасти прав, отмечая, что воинственные амбиции лидера и, как следствие, макронасилие в рыночной экономике "сдерживаются заинтересованными сторонами, которые контролируют средства производства и могут противостоять нарушению международной торговли, что вредно для бизнеса". Заинтересованные стороны, контролирующие средства производства, сдерживают лидера и его правительство, не позволяя насилием нарушить торговлю, но поддерживают насилие при поиске источников сырья и дешевой рабочей силы.

Таким образом, олигархи раннего периода Мэйдзи, ориентируясь на Запад, понимали связь между капитализмом и насилием – "богатая нация – сильная армия" стало еще одним популярным лозунгом. Правительство устранило юридические и трудовые препятствия для тяжелой промышленности, а взамен тяжелая промышленность (горнодобывающая, сталелитейная, судостроительная) обеспечила государство средствами для создания армии. Легкая промышленность, по айн-рандиевской моде, распространялась по сельской местности, не стесненная никакими правилами. Вполне предсказуемо, что заработная плата работников шелковых фабрик, в основном девушек и женщин, резко упала. Многие работники жили как кабальные слуги и не получали никакой зарплаты. Неблагоприятные условия труда в дневное время приводили к превышению нормативных показателей смертности от респираторных заболеваний, таких как туберкулез. Долгие ночи они проводили взаперти в общежитиях. В военном отношении Отто фон Бисмарк предупреждал японских олигархов о пустом значении закона без подкрепляющего его насилия: «Если бы закон народов содержал в себе выгоду для них, сильные мира сего применяли бы закон народов по букве, но когда он не имеет привлекательности, закон народов отбрасывается, и применяется военная мощь, независимо от тактики».

Концепции, лежащие в основе этих двух лозунгов, легли и в основу имперской экспансии Японии. Во-первых, в ходе вторжения на Тайвань (1874 г.) Япония начала карательную экспедицию против тайваньских аборигенов, напавших на рюкюанских рыбаков. Правительство изобразило этот колониальный момент как акт "цивилизации" тайваньских аборигенов. Во-вторых, что более разрушительно, капитализм и сопутствующие ему представления о научной эффективности и прибыли погубили миллионы китайцев в дополнение к тем, кто погиб в результате субъективного насилия в ходе военных действий. Не только этническая гордость, национализм или расизм способствовали насилию Японии над китайцами, но и логика капитализма. Трудящиеся-мигранты на транспортных судах в Китае были указаны рядом с "соей и легким оборудованием", а не с пассажирами или экипажем. Не менее 10 тыс. китайцев погибли на шахтах в Китае, управляемых Японией; условия труда шахтеров в Японии были лишь немногим лучше. Но самыми страшными преступниками, пожалуй, были фармацевтические компании. Они наживались на продаже морфия европейцам во время Первой мировой войны, но после войны были вынуждены легализовать его в Корее, чтобы сохранить высокие прибыли, что привело к появлению 100 тыс. корейских наркоманов. Еще хуже обстояли дела в марионеточном японском государстве Маньчжоу-Го, где наркоманами были 5 млн. китайцев, и чуть более половины всех доходов поступало от продажи наркотиков. Опиумных наркоманов арестовывали, министерство социального обеспечения Маньчжоу-Го давало им амфетамины, а затем отправляло работать до смерти на японских фабриках, и все это во имя развития науки. Чтобы мы не считали это просто частью насилия военного времени, последние исследования указывают на связь между правительством, большим бизнесом и смертностью от опиоидов даже в Соединенных Штатах.

Насилие и смертность от более очевидных источников – военных действий – подсчитать несколько проще. Во-первых, военные действия были характерны для имперского наследия Японии. Япония воевала с династией Цин в Китайско-японской войне (1894-5 гг.), захватив Тайвань, а затем участвовала в Русско-японской войне (1904-5 гг.), получив контроль над Кореей, сначала в качестве протектората, а затем колонии (1910 г.). Китайская война длилась всего шесть месяцев, после чего Китай капитулировал, а число погибших было незначительным по сравнению с другими событиями: около 15 тыс. человек умерли от боев, ран и болезней. Русско-японская война была гораздо более кровопролитной: общая численность погибших в ней составила 150 тыс. человек и около 20 тыс. мирных жителей.

Эти две первые современные международные войны в Восточной Азии заложили основу для растущей японской империи и подготовили почву для Азиатско-Тихоокеанской войны. До начала Великой депрессии военные, промышленные и торговые интересы Японии распространились на всю территорию Корейского полуострова и Северного Китая. Ключевую роль в этой экспансии сыграли железные дороги, особенно Южно-Маньчжурская железнодорожная компания, которая, несмотря на свое название, управляла целым рядом предприятий, включая гостиницы, мельницы, склады, химические исследования и разработки. Японские военные имели свои подразделения в Северном Китае и Корее для защиты своих предприятий и гражданского населения. Хаос в Северном Китае усугублялся разгулом военачальства: некоторые военачальники помогали японцам в Китае или воевали с ними, а некоторые – и с теми, и с другими. Японская армия на севере Китая, Квантунская армия, убила одного военачальника, а также инсценировала нападение на японскую железную дорогу, чтобы упредить вторжение. Япония поставила последнего цинского императора во главе марионеточного государства Маньчжоу-го. Это привело к началу второй китайско-японской войны (1937-45 гг.).

Число погибших во второй китайско-японской войне в Японии и Китае, включая мирное население, трудно поддается оценке. Цифры варьируются от 20 млн. человек с китайской стороны, включая раненых, но не убитых, до 35 млн. человек по данным китайских источников. С японской стороны цифры составили чуть более 1,5 млн. человек. Это не считая более 90 млн. беженцев и тех, кто погиб, служа японской империи на заводах. Не передается и то, как действовавшие во время этого насилия ценности Просвещения, а именно социал-дарвинизм, и эффективные фордистские подходы к производству привели к их гибели.

Девятая статья послевоенной конституции сдерживает любые военные амбиции Японии, хотя уже вскоре после ее написания эта статья была поставлена под сомнение геополитическими интересами. Соединенные Штаты хотели, чтобы Япония восстановила свои вооруженные силы для противодействия росту коммунизма в Восточной Азии. Силы самообороны стали юридическим компромиссом: они имеют вид армии, флота и ВВС, но технически не являются "вооруженными силами" и не участвуют в боевых действиях за рубежом.

Однако многие консерваторы в Японии хотят изменить конституцию, чтобы освободить свои силы самообороны от любых правовых ограничений и стать, таким образом, "нормальной страной". Это может быть темой, которая связывает воедино нити досовременной, раннесовременной и современной Японии, а возможно, и всего мира: потенциальное применение насилия государством – это нормальное положение вещей. Но государство никогда не применяет насилие, будь то уголовная система, полиция или вооруженные силы, без какой-либо идеологии, видимой или иной, которая оправдывает его применение.

Заключение

В этом кратком обзоре насилия на протяжении всей истории Японии и, в меньшей степени, современной истории Восточной Азии, я надеялся указать на ряд проблем, присущих тезису Пинкера, касающихся двух вопросов: во-первых, стремление показать линейную тенденцию от чрезвычайно жестокого прошлого к менее жестокому современному настоящему; во-вторых, недостатки в предположениях о том, как история функционирует в качестве дисциплины мышления и аргументации.

Что касается якобы жестокого прошлого, то просто не существует достаточно достоверной информации, чтобы с уверенностью утверждать, насколько жестокими были доисторический, античный и средневековый периоды. То немногое, что есть, позволяет предположить, что досовременный период не был таким жестоким, как может показаться. Более того, анекдоты не могут служить хорошей заменой статистическим данным. Например, каким бы ужасным ни было нападение на буддийские храмы и монастыри, мы никогда не сможем точно сказать, сколько человек было убито. То же самое можно сказать и об Имджинской войне или, не рассмотренном в этой главе, восстании Ань Лушаня (755-63 гг.) в Китае, в результате которого погибло, по некоторым данным, до 36 млн. человек.

В случае с Японией всплески насилия, безусловно, выглядят нелинейными. До XVII века нарастание и спад макронасилия свидетельствовали о том, что причиной насильственных событий были силы, выходящие за рамки представлений о гуманности, свободе и других подобных "лучших ангелах". И когда в эпоху Токугава наступила "эра мира", казалось, что из европейского центра на неевропейскую периферию не хлынуло Просвещение. По сравнению с периодом Воюющих государств, предшествовавшим "эпохе мира", уровень насилия в Японии снизился, но между военачальниками и режимом Токугава существовал полезный двусмысленный мир, заключенный путем переговоров, который привел к стабильности, с одной стороны, и к представлениям о благожелательности и добродетельном правлении, которые привели к созданию более мирных бюрократий, с другой. Но даже в этом случае, если учесть крестьянские восстания и городское насилие, период Токугава в какой-то мере может оказаться более жестоким, чем предшествующие ему века, включая даже период Воюющих государств. Как и ценности эпохи Просвещения в Европе, представления о благожелательности и добродетели действительно могли оправдывать насилие.

Как и тезис Пинкера, представления о всегда мирной Японии Токугава замутнены идеологией. Наверное, не случайно Японию Токугава, которую часто называют не только мирной, но и изолированной, называют "ранней современной" Японией, в состоянии явившей миру уникальный народ и культуру, подвергшуюся воздействию явно не просвещенных милитаристов, втянувших Японию и Восточную Азию в войну. Нет, насилие – такая же часть современности, как iPhone и свобода слова. Утверждать, что Просвещение, время "почти современности", несет с собой только хорошее, логически не верно.

Глава 12. Британское имперское насилие и Ближний Восток

Каролина Элкинс

К лету 1938 г. арабское восстание в подмандатной Палестине продолжалось уже около двух лет, и Великобритания потеряла контроль над ситуацией. Обе стороны имперского разделения терроризировали арабских жителей, а повстанцы доминировали в сельской местности, где разрушили огромные участки инфраструктуры Палестины. В то время как Британия пыталась собрать новый руководящий состав, чтобы возглавить и раз и навсегда подавить восстание, один офицер разведки, капитан Орде Уингейт, выступил с идеей "терроризировать террористов... [чтобы] поймать их и просто уничтожить". Чиновники самого высокого уровня одобрили детище Уингейта – Специальные ночные отряды – и вместе с ним план "создания системы и незаметного перемещения войск и полиции ночью по стране и в деревни, чтобы удивить банды, вернуть доверие крестьян и получить контроль правительства над сельскими районами". Для Уингейта и его высших офицеров воплощение превосходства британского "национального характера" и мастерства в обучении и естественной агрессии в высокодисциплинированную контртеррористическую операцию с единственной целью – уничтожить арабских повстанцев – было ключом к восстановлению британского колониального контроля.

Третий отряд Уингейта, применяя свой метод борьбы с терроризмом, проникал прямо в сердце арабских деревень. Специальные ночные отряды вскоре заслужили свой легендарный статус, когда барометром успеха стало количество трупов и репрессии. По приказу капитана бойцы Уингейта предпочитали наносить телесные повреждения не пулями, а окровавленными и расчленяющими штыками и бомбами; их вдохновляла и "мораль наказания" их лидера. Репрессии стали частью репертуара "Отряда", когда в рот несговорчивым арабам засыпали песок, пропитанный маслом. Уингейт хвастался, что "любой, кто задерживался на линии с незаконной целью, должен был быстро и бесшумно исчезнуть".

Британская империя стала известна как своими гражданскими войнами, так и тем, что оставляла их после себя, и Палестина не стала исключением. Специальные ночные отряды стали тренировочной базой для будущих еврейских повстанцев, как против Британии, так и против арабского населения. Также "Отряды" охватили широкие слои британских сил безопасности, некоторые из которых, такие как капрал Фред Хаубрук и лейтенант Рекс Кинг-Кларк, были профессиональными солдатами, обученными убивать. Другие, когда Специальные ночные отряды расширились, были похожи на неопытного, ищущего работу Сиднея Берра, который, работая по контракту в полиции в Палестине, знал арабов только как "бородавочников" и случайно вспоминал в то время, что "большая часть информации, которую мы получаем, добывается методами третьей степени, это единственный способ с этими людьми". Многие из этих людей были молодыми, грубыми и готовыми к работе новобранцами, проникнутыми традициями "черных и загорелых", которыми была пропитана полиция Палестины после того, как многие ирландцы заняли посты в подмандатном государстве после 1922 года.

С самого начала арабские политики, включая председателя делегации палестинских арабов в Лиге Наций Джамаля аль-Хусайни, а также европейские миссионеры, местные колониальные чиновники, жители Палестины, военный и полицейский персонал документировали репрессивные меры Великобритании, направленные в первую очередь против палестинского арабского населения, – меры, которые принимались не только специальными ночными отрядами, но и на всех уровнях британских военных, полицейских и колониальных администраций. Рассказы о пытках и унижениях, убийствах и систематических страданиях в частном порядке доводились до сведения сменявших друг друга верховных комиссаров Великобритании в Палестине, а также архиепископа англиканской церкви и военного и колониального ведомств Великобритании . В официальных ответах, звучавших в эхо-камере отрицаний либерализма – отрицаний, хорошо отрепетированных в предыдущих имперских драмах, – звучал общий рефрен. В данном случае ложь и преувеличения, по мнению многих британских чиновников, были делом рук арабских пропагандистов, в немалой степени подпитываемых оппортунистическими уловками поднимающейся в Европе фашистской волны, стремившейся опорочить доброе имя Великобритании и ее империи. Кабинет премьер-министра Невилла Чемберлена дошел до того, что отверг поток обвинений из Палестины как "абсолютно беспочвенный", и заявил, что "характер британского солдата слишком хорошо известен, чтобы требовать его оправдания".

Тем не менее, аль-Хусайни не сдавался и обратился в Лигу Наций. Подчеркивая серьезность ситуации с помощью исторических аналогий, он писал:

Подобные зверства темных веков, на которые человечество сегодня смотрит с отвращением и ужасом, пытки людей во время уголовного расследования, нападения на мирных людей и уничтожение их имущества оптом, когда они мирно лежат в своих домах, – это действия, которые ежедневно совершались на Святой Земле в течение большей части последних трех лет.

Затем аналоговое чутье письма уступило место конкретике. Среди прочих эксцессов аль-Хусайни описал "опаливание" частей тела "раскаленными железными прутьями", "жестокое избиение плетьми", "вырывание ногтей и опаление кожи под ними специальными приборами", "вырывание половых органов". Он подробно описал широкомасштабные грабежи и разграбления домов, казни без суда и следствия, исчезновения людей, лишение ни в чем не повинных гражданских лиц пищи и воды, изнасилования женщин и девочек, уничтожение домашнего скота. В заключение своего обращения дипломат напомнил Лиге, что "если мандатная власть [Великобритания] не виновна в этих злоупотреблениях, то наше требование о проведении нейтрального расследования должно быть принято всеми заинтересованными сторонами".

Хотя исход обращения аль-Хусайни зависел от международного равновесия, обусловленного реальной политикой фашизма, он также был выверен в рамках допустимых норм либерализма. Эти нормы не были порождены насущными потребностями Европы конца 1930-х годов, а были глубоко укоренены в длительной истории распространения либерального империализма, особенно в Великобритании и ее империи. Там, начиная с викторианской эпохи , представления о "коричневых" и "черных" подданных, оправдание (если не необходимость) насилия и моральные претензии на превосходство цивилизации создали гобелен идей, которые нашли свое выражение в колониальных администрациях, имперских силах безопасности, разрешительных правовых схемах, политике "разделяй и властвуй", националистических представлениях о Британии и благожелательных мифах, которые их опровергали. Они нашли свое выражение и в Постоянной мандатной комиссии Лиги, которая была в равной степени как отражением программы либерального империализма, так и органом надзора за его предполагаемыми проступками.

Степень осознания аль-Хусайни взаимообуславливающих идеологических, политических и структурных сил, действовавших против него, неясна. Тем не менее, этот опытный и взвешенный дипломат, несомненно, имел некоторое представление о том, что межвоенная Палестина представляла собой котел идей, институтов и личностей, которые были инкубированы в других частях имперского мира. В этом мире насилие, даже в самых жестоких его формах, превратилось не просто в оправдание, но и стало для многих власть имущих, от самых высоких уровней принятия решений до самых низких уровней исполнения, нормой.

Накануне Второй мировой войны именно в подмандатной Палестине произошло самое драматичное и значительное закрепление идей и практики либерального империализма, созревавших в течение десятилетий на обширных территориях Британской империи. Масштабы и влияние этих идей и практик, а также их исполнителей выйдут далеко за пределы Палестины аль-Хусайни и ожидаемой реакции Лиги на репрессивные "водяные знаки", запятнавшие документы мандата, и окажутся в будущем после Второй мировой войны, где Британия будет систематически применять насилие – нормализованное в течение десятилетий, если не столетий – в последней попытке удержать империю и обеспечить себе место в новом мировом порядке.

В случае с Палестиной, да и во всем англо-колониальном мире ХХ века, британский либерализм породил систему допустимых норм и логику насилия в империи, которую многие ученые зачастую понимают неправильно, если вообще изучают. Когда Стивен Пинкер говорит о том, что в ХХ веке насилие пошло на спад, а гуманизм – на подъем, он предлагает миф о благожелательности британского империализма, академическую подпитку, которая едва ли выдержит эмпирическую проверку. Пинкер игнорирует огромное количество исторических свидетельств, включая бесчисленные документы, документирующие создание и применение Великобританией жестоких репрессий в Палестине 1930-х гг. и в других частях империи, не говоря уже о жизненном опыте сотен миллионов черных и коричневых людей, некоторые из которых подробно рассказывают о систематическом насилии в британском имперском мире ХХ в. в мемуарах, обращениях в британские и международные комиссии, письмах в Колониальное управление, газетных статьях и т.д.