Текст книги "Последняя теория Эйнштейна"

Автор книги: Марк Альперт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)

Он позвонил на ресепшн и попросил портье, чтобы его «мерседес» был готов через пять минут. Саймон направлялся в Нью-Джерси – посетить последний приют вечного жида из Баварии.

Дэвид глубоко вздохнул.

– Ганса Кляйнмана убили, – начат он. – Вчера вечером.

Моника отшатнулась вместе со стулом, как от удара, губы раскрылись буквой «о».

– Убили? Как? Кто его убил?

– Не знаю. Полиция сказала, что это неудачливый грабитель, но я думаю, тут другое… – Он осекся. Насчет убийства профессора у него имелись лишь туманные соображения, и уж совсем не понятно было, как объяснить это Монике. – Я говорил с Кляйнманом в больнице перед тем, как он умер. Вот так и начался весь этот кошмар.

Он готов был рассказать ей, что случилось в здании ФБР на Либерти-стрит, но пока промолчал. Лучше постепенно, не надо так сразу ее пугать.

Она покачала головой, устремив невидящий взгляд на полированную столешницу.

– Боже мой, – шепнула она. – Ужасно. Сперва Буше, теперь Кляйнман.

Дэвид вздрогнул:

– Буше?

– Да, Жак Буше из парижского университета. Ты ведь его знал?

Дэвид его прекрасно знал. Буше был одним из старых столпов французской физики, блестящий ученый, внесший свой вклад в проектирование ряда мощнейших европейских ускорителей заряженных частиц. Кроме того, в начале пятидесятых он был ассистентом Эйнштейна.

– А что с ним случилось?

– Его жена сегодня звонила директору института. Сказала, что Буше на прошлой неделе скончался, и она хочет сделать пожертвование в его память. Директор был удивлен, поскольку не видел нигде некролога. Но жена сказала, что родственники не хотели огласки, поскольку это было самоубийство. Он, очевидно, взрезал себе вены в ванне.

Дэвид интервьюировал Буше, собирая материалы для своей книги, «На плечах гигантов». Они тогда потрясающе поужинали в сельском доме физика в Провансе и играли в карты до трех ночи. Умный, веселый, беззаботный человек.

– Он заболел? И потому так поступил?

– Директор ничего об этом не сказал. Но он упомянул, что жена Буше говорила как-то очень странно. Будто никак не могла в это поверить.

Мысли Дэвида понеслись галопом. Сперва Буше, теперь Кляйнман. Два ассистента Эйнштейна в течение недели. Конечно, все они уже очень старые – под восемьдесят и за восемьдесят. Вполне можно ожидать, что они станут умирать. Но ведь не так же!

– Можешь мне временно выдать какой-нибудь компьютер? – спросил он. – Хочу кое-что в сети посмотреть.

Моника недоуменно кивнула на черный лэптоп рядом с какой-то коробкой на столе.

– Можешь взять мой «Макбук», у него вай-фай. А что ты ищешь?

Дэвид перенес лэптоп на стол, включил и вызвал домашнюю страницу Гугла.

– Амила Гупту, – сказал он, вводя имя в поисковик. – Он тоже в пятидесятые работал с Эйнштейном.

Не прошло и секунды, как на экране стали видны результаты поиска. Дэвид быстро прокрутил список. Большая часть записей относилась к работе Гупты в институте робототехники университета Карнеги-Меллон. В восьмидесятых годах, после тридцатилетней карьеры ученого Гупта внезапно ушел из физики и основал софтверную компанию. Через десять лет он стоил несколько сот миллионов долларов. Он сделался меценатом, давал деньги на самые необычные исследовательские проекты, но главным его интересом был искусственный интеллект. Он дал институту робототехники пятьдесят миллионов долларов, а через несколько лет стал его директором. Когда Дэвид интервьюировал Гупту, лишь ценой больших усилий удавалось возвращать его мысли к Эйнштейну – он хотел говорить только о роботах.

Дэвид просмотрел не менее ста результатов поиска, пока не успокоился, убедившись, что страшных новостей о Гупте нет. Впрочем, это не особо утешало. Он мог бы уже быть мертвым, просто никто пока не обнаружил тело.

Пока он смотрел на экран, к столу вернулся Кит, неся в обеих руках кофе. Одну чашку он протянул Дэвиду.

– Угощайся. Тебе сахара или молока надо?

Дэвид благодарно взял чашку – мозги страдали по кофеину.

– Нет-нет, мне черный. Спасибо.

Кит протянул вторую чашку Монике:

– Мо, послушай, я пойду наверх. Мне в восемь утра уже в мастерской надо быть. – Он положил руку ей на плечо, наклонился, придвинув к ней лицо. – Ты тут как, не пропадешь без меня?

Она сжала его руку и улыбнулась:

– Не пропаду. Пойди поспи, детка. Она поцеловала его в щеку, а когда он уходил, потрепала по ягодице.

Дэвид, глотая кофе, смотрел ей в лицо. Ее чувства были отлично видны – она явно была неравнодушна к этому красавцу. И пусть она на двадцать лет старше своего бойфренда, сейчас она казалась такой же молодой, как и он. Ее лицо вряд ли изменилось с тех пор, как Дэвид ее видел – на диванчике в ее крошечной аспирантской квартирке.

Моника поймала его взгляд, и Дэвид, смутившись, поднес кружку к губам и выпил почти половину обжигающими глотками. Потом сел на стол и отвернулся к экрану – надо было проверить еще одно имя. Он ввел в поисковик «Алистер Мак-Дональд».

Это был самый невезучий из ассистентов Эйнштейна. В тысяча девятьсот пятьдесят седьмом у него случился нервный срыв, и ему пришлось уйти из института фундаментальных исследований. Он поехал домой в Шотландию, к родственникам, но до конца не вылечился, отличался странным поведением, кричал на прохожих на улицах Глазго. Спустя несколько лет напал на полицейского, и семья поместила его в приют для душевнобольных. Дэвид навещал его там в девяносто пятом году, и хотя Мак-Дональд пожал ему руку и сел для беседы, на вопрос о работе с Эйнштейном он ничего не ответил – только сидел и смотрел прямо перед собой.

По экрану поплыл длинный список, но при внимательном рассмотрении все записи оказались относящимися к другим людям: Алистер Мак-Дональд – шотландский фолк-певец, Алистер Мак-Дональд – австралийский политик, и так далее. Про Алистера Мак-Дональда – физика не было ничего.

Моника встала, заглянула ему через плечо.

– Алистер Мак-Дональд? Кто это?

– Тоже ассистент Эйнштейна. Он вроде как исчез с доски, поэтому так трудно найти о нем информацию.

Она кивнула:

– Ага, ты о нем упоминал в книге. Это тот, который сошел с ума?

Дэвиду вдруг стало приятно. Значит, она читала «На плечах гигантов» очень внимательно.

Он подошел к подоконнику, взял книгу и открыл ее на главе о Мак-Дональде. Нашел название приюта – «Психиатрическая больница Холируда», перегнулся к лэптопу и ввел эти слова в поисковик, рядом с «Алистер Мак-Дональд».

Всплыл только один результат, зато недавний. Дэвид щелкнул по ссылке и секунду спустя увидел сетевую версию газеты «Глазго геральд» со сводкой новостей от третьего июня – всего девять дней назад.

РАССЛЕДОВАНИЕ В ХОЛИРУДЕ

Министерство здравоохранения Шотландии сегодня объявило, что собирается расследовать обстоятельства несчастного случая в Холирудской психиатрической больнице. Один из ее пациентов, Алистер Мак-Дональд, восьмидесяти одного года, был найден мертвым в кабинете гидротерапии утром в понедельник. Официальные представители министерства заявили, что Мак-Дональд утонул в лечебном бассейне, придя туда ночью из своей комнаты. Расследование должно выяснить, не был ли этот инцидент следствием недостаточного наблюдения со стороны персонала ночной смены.

Дэвид вздрогнул, не отводя глаз от экрана. Мак-Дональд умер в лечебном бассейне, Буше вскрыл себе вены в ванне. И он вспомнил слова детектива Родригеса в больнице: полицейские нашли Кляйнмана в ванной. Всех трех стариков-физиков связывали две вещи: их работа с Эйнштейном и жуткий почерк преступления. Тот же гад, что замучил Кляйнмана, убил Мак-Дональда и Буше, замаскировав их смерть под несчастный случай и самоубийство. Но мотив, какой у него мотив? Единственной ниточкой были последние слова Кляйнмана: «Einheitliche Feldtheorie. Разрушитель миров».

Моника придвинулась к Дэвиду и читала текст из-за его плеча. Дыхание ее участилось.

– Черт, – прошептала она. – Что-то непонятное.

Дэвид обернулся и посмотрел ей в глаза. Готова она или нет, но пришло время представить его гипотезу.

– Что ты знаешь о последних статьях Эйнштейна по единой теории поля?

– Что? – переспросила она. – Статьи Эйнштейна? При чем здесь…

– Послушай меня секунду. Я говорю о его попытках вывести уравнения поля, которые включали бы и гравитацию, и электромагнетизм. Ну, помнишь – работы по пятимерным многообразиям, постримановой геометрии. Насколько ты знакома с этими статьями?

Она пожала плечами:

– Не слишком. Они представляют интерес чисто исторический. К теории струн никакого отношения не имеют.

Дэвид скривился: он надеялся – очевидно, напрасно, – что Моника знает тему вдоль и поперек и поможет ему рассмотреть какие-то варианты.

– А почему ты так считаешь? Связь с теорией струн определенно существует. Помнишь работу Эйнштейна с Калуцой? Они первые постулировали существование пятого измерения, а ты всю жизнь как раз и изучаешь дополнительные измерения!

Моника покачала головой. На лице ее выразилось привычное страдание преподавателя, объясняющего азы тупым первокурсникам.

– Эйнштейн пытался создать классическую теорию. То есть теорию со строгой причинно-следственной связью, без непонятных квантовых неопределенностей. А теория струн выводится из квантовой механики. Это квантовая теория, включающая в себя гравитацию, и тем она полностью отличается оттого, над чем работал Эйнштейн.

– Но в последних работах он развил новый подход, – возразил Дэвид. – Он пытался включить квантовую механику в более общую теорию. Квантовая теория должна была оказаться частным случаем некоей классической теории.

– Знаю, знаю, – отмахнулась Моника. – Но в результате что? Ни одно из его решений не выдерживало критики, а последние статьи – полная чушь.

Дэвид почувствовал, как кровь бросилась в лицо – ему очень не нравился ее тон. Пусть он не математический гений, как Моника, но на этот раз он знал, что прав.

– Эйнштейн нашел работающее решение. Он просто не стал его публиковать.

Она наклонила голову, посмотрела на него с прищуром. Уголки губ у нее чуть приподнялись.

– Вот как? И кто-то тебе прислал давным-давно утерянную рукопись?

– Нет, это сказал мне Кляйнман перед смертью. Он сказал: «Herr Doktor… у него получилось». Это его точные слова. И вот почему его сегодня убили, вот почему убили их всех.

Моника услышала в его голосе напор и заговорила более серьезно:

– Послушай, Дэвид. Я понимаю, что ты расстроен, но твое предположение – невозможно. Эйнштейн никак не мог сформулировать единую теорию. Он знал только гравитацию и электромагнетизм. Слабые взаимодействия физики поняли только в шестидесятые годы, а сильные – еще через десять лет. Как же мог Эйнштейн создать Теорию Всего, если не понимал две из четырех фундаментальных сил? Это как сложить мозаику без половины кусочков.

Дэвид на секунду задумался.

– Но ему не надо было знать все подробности, чтобы построить общую теорию. Это скорее кроссворд, чем мозаика. Если у тебя достаточно правильных слов, ты можешь восстановить рисунок, а пропущенные буквы впишешь позже.

Однако Монику он не убедил. По ее лицу было видно: она считает его слова абсурдом.

– Хорошо, если он создал правильную теорию, почему он ее не опубликовал? Ведь это же была мечта всей его жизни?

– Была, – кивнул Дэвид. – Но все это случилось через несколько лет после Хиросимы. И хотя Эйнштейн не имел никакого отношения к фактическому созданию атомной бомбы, он знал, что его формулы дали толчок в этом направлении. E = mc ²– невероятное количество энергии из крошечных кусочков урана. И это было для него мучительно. Однажды он сказал: «Знал бы я, что до этого дойдет, стал бы сапожником».

– Да-да, я это тоже слышала.

– Ну так подумай над этим минутку. Если Эйнштейн нашел единую теорию, неужто его бы не тревожило, как бы опять не повторилось то же самое? Он знал, что должен продумать все последствия открытия, все возможности. И я думаю, он увидел, что его теория может быть использована в военных целях. Для создания чего-то похуже водородной бомбы.

– Что ты имеешь в виду? Что может быть хуже?

Дэвид покачал головой – тут было самое слабое звено в его аргументации: он понятия не имел, что собой представляет Einheitliche Feldtheorie, и уж тем более, какие она может вызвать последствия.

– Я точно не знаю, но наверняка это что-то ужасное. Достаточно ужасное, чтобы Эйнштейн решил не публиковать теорию. Но и бросить ее он тоже не мог. Он верил, что физика – это откровение Божьей работы. И он не мог просто стереть свою теорию и сделать вид, будто ее никогда не существовало. Поэтому он доверил ее своим ассистентам. Вероятно, сообщил каждому небольшой фрагмент и велел хранить его надежно.

– А что толку? Если теория так ужасна, ассистенты тоже не могли бы ее опубликовать.

– Он думал о будущем. Эйнштейн был отчаянным оптимистом и вправду считал, что через несколько лет американцы и русские сложат оружие и создадут мировое правительство. Войну объявят вне закона, все будут жить в мире. И его ассистентам надо только подождать этого дня и тогда обнародовать теорию. – Как ни странно, у Дэвида защипало глаза. – Вот так они и ждали всю жизнь.

Моника смотрела на него сочувственно, но явно ни одному слову не верила.

– Слишком экстраординарная гипотеза, Дэвид. А экстраординарные заявления требуют экстраординарных доказательств.

Дэвид взял себя в руки.

– При нашей последней встрече в больнице Кляйнман мне назвал некоторую последовательность чисел. Он сказал, что это ключ, который оставил ему Эйнштейн, а он передает его мне.

– Ну, это не назовешь…

– Нет, это еще не доказательство. А доказательство – то, что случилось потом.

И он рассказал ей о допросе в ФБР и о последующей бойне. Поначалу Моника просто смотрела на него, не веря, но когда он описывал, как выключился свет и загремели в коридоре выстрелы, она бессознательно вцепилась в подол своей рубашки. Когда он закончил рассказ, Моника казалась так же оглушена стрельбой, как он, когда вылез из гаража на Либерти-стрит. Она схватила его за плечо.

– Боже мой, – прошептала она. – Кто же напал на это здание? Террористы?

– Не знаю, я этих людей не видел. Видел только убитых агентов ФБР. Но ручаюсь, что это те же люди, что убили Кляйнмана, Буше и Мак-Дональда.

– Откуда ты знаешь? Может быть, их убили фэбээровцы. Такое впечатление, что и те и другие ищут одно и то же.

Он покачал головой:

– Нет, ФБР задержало бы их для допроса. Я думаю, случилось вот что: террористы узнали о единой теории первыми. Может быть, Кляйнман, или Буше, или Мак-Дональд где-то как-то проговорились, и террористы стали их преследовать, пытками вытягивая из них информацию. Но когда они стали погибать, американские спецслужбы сообразили, очевидно, что здесь что-то не так. Вот почему агенты ФБР появились в больнице так быстро. Скорее всего Кляйнман был у них под наблюдением.

Дэвид, увлекшись, говорил все громче, и последние слова отдались от стен эхом. Поймав себя на этом, он посмотрел на Монику, ожидая ее реакции. На ее лице уже не было скепсиса, но все-таки он ее не убедил. Она отпустила его плечо и снова посмотрела на экран, где выплыла заставка – вращающееся многообразие Калаби-Яу.

– Не сходится, – сказала она. – Может быть, ты прав насчет этих смертей, может быть, террористы преследовали Кляйнмана и тех двоих из-за их участия в каком-то секретном проекте. Но что этот проект – единая теория поля, которую десятилетиями скрывали ассистенты Эйнштейна, я поверить не могу. Это уж совсем ни с чем не сообразно.

Он снова кивнул – можно было понять ее недоверие. Тут не просто было предпочтение квантовой теории – классической, на кону стояла работа всей ее жизни. Дэвид подумал, что все достижения Моники и ее коллег, все эти нелегко давшиеся шаги вперед, тяжелым трудом обретенные наития и блестящие формулировки оказываются ничего не стоящими. Ученый, который умер еще до их рождения, уже получил главный приз – Теорию Всего. И такую возможность принять было бы, мягко говоря, трудновато.

Он отвернулся от Моники, думая, как же ее убедить. Да, у него было экстраординарное утверждение, а вот экстраординарного доказательства не было. И даже ординарных не густо.

Но пока Дэвид тупо смотрел на пустые стены кухни, у него возникла мысль. Не слишком приятная, по правде говоря, и даже настолько противная, что сердце стукнуло о грудину. Но это было нечто вроде доказательства.

– Оглянись, – сказал он, оборачиваясь к Монике и показывая на стены и шкафы. – Посмотри на эту кухню. Ни разбитой мебели, ни надписей. Даже свастики ни одной.

Она уставилась на него, не понимая:

– И что?

– С чего бы это шайка нью-джерсийских скинхедов разнесла весь дом, кроме кухни? Не кажется ли это несколько странным?

– А какое это имеет отношение…

– Это были не скинхеды, Моника. Кто-то перевернул здесь все вверх дном, разыскивая записные книжки Эйнштейна. Искали под половицами и копали на заднем дворе, тыкали в штукатурку, разыскивая тайники в стенах. А свастики нарисовали, чтобы выдать это за хулиганство. Кухню не тронули, потому что ее пристроили через много лет после смерти Эйнштейна и ничего здесь спрятать он просто не мог. По той же причине не тронули и твою мебель.

Моника поднесла руку к лицу, тонкие длинные пальцы коснулись губ.

– Если строить догадки, – продолжал Дэвид, – я бы предположил, что это работа ФБР. Террористы не стали бы ждать, пока ты уедешь на уик-энд, они просто убили бы тебя спящую. И еще я полагаю, что никаких записей агенты не нашли – Эйнштейн был достаточно умен. Он бы ничего в письменном виде не оставил.

Губы Моники были закрыты ладонью, но стало понятно, что сейчас у нее совсем другое выражение. В первый момент глаза у нее расширились от страха и удивления, а потом сузились, и между бровями легла глубокая складка. Она была вне себя, просто в бешенстве. Скинхеды-неонацисты – это уже само по себе достаточно противно, но федеральные агенты, рисующие свастику на стене в рамках прикрытия незаконной операции? Это совсем другой порядок величины.

Наконец она опустила руку и снова схватила Дэвида за плечо.

– Какие числа назвал тебе Кляйнман?

Перебраться через Гудзон Саймону удалось без труда. На въезде в туннель Линкольна был блокпост, и там двое полицейских велели ему опустить окно, а натасканный на взрывчатку пес сунул нос в салон, но Саймон успел в отеле переодеться и смыть в душе все следы С-4, так что немецкая овчарка лишь равнодушно уставилась на рулевое колесо. Саймон показал копу документы – отличную подделку нью-йоркского водительского удостоверения, – и ему махнули, чтобы проезжал.

Через пять минут он уже был на автостраде в Нью-Джерси и гнал по насыпи, тянущейся через темный и сырой Мидоулэндс. Можно было ехать с любой скоростью – в четыре утра на шоссе никого не было, а вся полиция штата помогла нью-йоркским копам проверять мосты и туннели. Поэтому мимо аэропорта Ньюарка он пронесся на девяноста милях в час, потом свернул на запад, к нефтеперегонному заводу «Эксон».

Было самое глухое время ночи, самое дно ее. Впереди высились ректификационные колонны, поднимаясь из черноты. Горел факел, но пламенем тоненьким и неверным, слабым, как газовый запальник. Дорога, казалось, стала темнее. Саймон мчался в лабиринте труб и нефтяных танков, будто ехал под водой, и на пустом экране разума видел два лица – лица своих двух детей, но не ту безмятежную картинку, что на экране телефона. Здесь Сергей не улыбался, а лежал с закрытыми глазами в грязной канаве, руки почернели от ожогов, на волосах запеклась кровь. Зато у Ларисы глаза оставались открыты, будто она была жива, будто все еще смотрела в ужасе на тот огненный шар, что поглотил ее.

Саймон вдавил педаль в пол, и «мерседес» рванулся вперед. Вскоре машина свернула на съезд № 9 и вырвалась на шоссе 1 в южном направлении. До Принстона оставалось пятнадцать минут пути.

40 26 36 79 56 44 78 00

Эти числа Дэвид написал карандашом на листке из блокнота, передал Монике – и тут же ощутил мощный порыв выхватить его обратно и разорвать в клочья. Эти шестнадцать цифр пугали его. Хотелось их уничтожить, зарыть, стереть навсегда. Но он знал, этого делать нельзя – ничего больше у него не было.

Моника обеими руками взяла листок и внимательно всмотрелась в числа. Она водила глазами влево-вправо, выискивая закономерности, и на лице ее было то же выражение, которое Дэвид видел на той конференции, когда она докладывала свою работу по многообразиям Калаби-Яу. Лицо богини Афины, готовящейся к битве.

– Не похоже на случайную последовательность, – заметила она. – Три нуля, три шестерки и три четверки, но всего одна пара семерок. Чтобы в числовой последовательности такой длины троек было больше, чем пар, это маловероятно.

– Это не может быть ключ расшифровки компьютерного файла? Кляйнман употребил слово «ключ», так что это допущение может быть логично.

Она продолжала смотреть на числа.

– Размер вроде бы подходит. Шестнадцать цифр, и каждая может быть представлена четырьмя битами цифрового кода. Всего получается шестьдесят четыре бита, то есть стандартная длина для ключа шифра. Но такая последовательность должна быть случайной, иначе смысла нет. – Она покачала головой. – Если это не так, слишком легко взламывается код. Зачем бы Кляйнману выбирать такой неудачный ключ?

– Ну, может быть, это другого рода ключ. Что-нибудь вроде идентификационной метки. Нечто, помогающее найти файл, а не расшифровать его.

Моника не ответила – вместо этого она поднесла бумагу чуть ближе к лицу, будто ей трудно было читать цифры.

– Ты странно записал эту последовательность.

– В смысле?

Она повернула лист к нему лицом:

– Числа слегка сгруппированы. После каждой второй цифры расстояние чуть побольше. Кроме как в конце, где расстояния одинаковы.

Он взял листок у нее из рук. Она была права: первые двенадцать цифр были сгруппированы по две. Он не нарочно так сделал, но так получилось.

– Хм! – сказал он вполголоса. – И правда, странно.

– Кляйнман задал такую группировку, когда говорил тебе эту последовательность?

– Не то чтобы. – Он на миг закрыл глаза и вновь увидел профессора Кляйнмана на больничной койке, выдыхающего свои последние слова. – У него отказывали легкие, и потому он произносил цифры с придыханием, по две за раз. И вот так они отложились у меня в памяти. Полдюжины двузначных чисел и одно четырехзначное в конце.

– Но не может ли быть, что группировка намеренная? Что Кляйнман хотел, чтобы ты их так организовал?

– Ну, возможно. Но что это меняет?

Моника взяла листок у него из рук, положила на стол, потом нашла карандаш и разделила линиями блоки по две цифры.

40/26/36/79/56/44/7800

– Если соединить цифры таким образом, последовательность выглядит еще менее случайной, – сказала она. – Забудем пока о четырехзначном числе в конце и посмотрим на двузначные. Пять из шести между двадцатью пятью и шестьюдесятью. И только семьдесят девять выпадает из диапазона. Довольно тесная группировка.

Дэвид смотрел на числа – ему они казались все такими же случайными.

– Не знаю. Похоже, ты создаешь закономерность с помощью произвольного подбора.

– Я знаю что делаю, Дэвид, – нахмурилась она. – Я много времени рассматривала координаты точек, полученных с экспериментов с элементарными частицами, и уж как-нибудь могу узнать закономерность, когда вижу ее. Почему-то эти числа лежат в довольно узкой полосе.

Он снова воззрился на последовательность, стараясь взглянуть на нее глазами Моники. О'кей, подумал он, числа все сгрудились ниже шестидесяти. Но разве это не могло произойти случайно? С точки зрения Дэвида, числа были не менее случайны, чем выигрышные номера нью-йоркской лотереи, в которую он иногда поигрывал вопреки совершенно неблагоприятным шансам. Выпадающие номера тоже кучкуются ниже шестидесяти, но это лишь потому, что самый большой номер там – пятьдесят девять…

И тут ему стало все ясно как день.

– Минуты и секунды! – сказал он.

Моника будто не слышала – стояла над кухонным столом, разглядывая цифры.

– Перед тобой минуты и секунды, – повторил он чуть громче. – Вот почему все числа меньше шестидесяти.

Она подняла на него глаза:

– Это как? Ты хочешь сказать, что это какие-то показания времени?

– Нет, это координаты в пространстве. – Дэвид еще раз посмотрел на цифры, и их смысл раскрылся, как цветок с совершенно правильно расположенными шестью лепестками. – Географические координаты, широта и долгота. Первое двузначное число – угловые градусы, второе – минуты, а третье – секунды.

Моника секунду смотрела на него, потом опять повернулась к числам. Ее лицо расплылось в улыбке – одной из прекраснейших, которые только Дэвиду доводилось видеть.

– Отлично, доктор Свифт. Стоит попробовать. – Она подошла к лэптопу и стала что-то набирать. – Я вобью эти координаты в «Гугл ерз». Сейчас посмотрим, что там такое. – Она нашла программу и стала вводить координаты. – Берем сорок градусов северной широты, а не южной, иначе попадем в Тихий океан. А долготу я считаю семьдесят девять градусов западной, а не восточной.

Дэвид встал рядом с ней, чтобы тоже видеть экран. Первым изображением оказалось зернистое фото со спутника. Наверху расположился большой дом в виде буквы «Н», а внизу – ряд домов поменьше в виде букв «L» и знаков плюс. Здания были слишком велики для жилых домов, но недостаточно высоки для офисных башен. Они не были расположены сеткой улиц или выстроены вдоль шоссе – почти все они стояли по периферии прямоугольного двора, исчерченного пешеходными дорожками. Кампус, подумал Дэвид. Кампус какого-нибудь колледжа.

– Это где?

– Погоди, сейчас карту улиц посмотрю. – Моника щелкнула значок, и на домах и улицах появились надписи. – Это в Питтсбурге. Координаты показывают на вот это здание. – Она прищурилась, читая надпись: – Адрес – 5000, Форбс-авеню. Холл Ньюэлла – Саймона.

Название Дэвид узнал – он был когда-то в этом здании.

– Это в Карнеги-Меллон. Институт робототехники. Там, где работает Амил Гупта.

Моника ввела еще несколько символов и вышла на сайт института, потом щелкнула страницу со списком преподавательского состава.

– Посмотри телефонные номера, – сказала она, оглянувшись на Дэвида через плечо. – У всех четырехзначный добавочный, начинающийся с семидесяти восьми.

– А какой добавочный у Гупты?

– Личный номер – 7832. Но ведь он же директор института?

– Да, последние десять лет.

– Тогда смотри сюда. Добавочный кабинета директора – 7800. – Она просияла торжествующе. – А это последние четыре цифры в последовательности Кляйнмана.

Успех так окрылил ее, что она взметнула кулак в воздух. Но Дэвид продолжал вглядываться в список на экране.

– Что-то тут не то, – сказал он. – Не может это быть расшифровкой.

– С чего ты взял? Выглядит вполне осмысленно. Если Эйнштейн действительно нашел единую теорию, он наверняка сказал об этом Гупте. И Кляйнман тебе велел ехать к нему, чтобы обезопасить теорию. Это же очевидно!

– В том-то и дело. Слишком очевидно. Все знают, что Гупта работал с Эйнштейном. Знает ФБР, знают террористы, у меня в книге об этом целая глава есть. Так какого черта Кляйнману придумывать столь сложный код, если хотел он сказать только это?

Она пожала плечами:

– Ну, блин, это вопрос не ко мне. Я понятия не имею, что творилось у Кляйнмана в голове. Может быть, это было лучшее, что он смог придумать.

– Вот в это я не верю. Кляйнман не был глуп. – Он взял листок с цифрами. – Должен тут быть какой-то еще смысл. Что-то, чего мы не заметили.

– Есть только один способ узнать – выяснить у самого Гупты.

– Звонить ему мы не можем – наверняка федералы прослушивают его телефон.

Моника выключила лэптоп и закрыла крышку.

– Тогда надо ехать в Питтсбург.

Она сняла лэптоп со стола, вложила в чехол и застегнула молнию. Потом взяла небольшую дорожную сумку и стала складывать в нее всякие мелочи: зарядку для аккумуляторов, раскладной зонтик, айпод, пачку «снэквеллов». Дэвид в панике уставился на нее:

– Ты спятила? Мы не можем близко подойти к его дому! Наверняка он уже под наблюдением ФБР. Если старика вообще не увезли в Гуантанамо. – Или террористы не замучили до смерти, подумал он. – Так или иначе, нам к нему приближаться нельзя.

Моника застегнула дорожную сумку.

– Мы с тобой оба не дураки, Дэвид. Найдем способ.

С лэптопом в одной руке и сумкой в другой она вышла из кухни. Дэвид бросился за ней в гостиную:

– Постой, нельзя! Полиция уже за мной охотится, я вообще из Нью-Йорка выбрался чудом!

Она остановилась перед разбитым камином, поставила сумки на пол, потом взяла с полки револьвер и щелкнула барабаном. Снова между бровей залегла складка, а губы сжались в суровую линию.

– Смотри сюда, – сказала она, стволом показывая на красные свастики на потолке и слова «Ниггеры, вон!» – Эти суки вломились в мой дом – мой дом! – и написали у меня на стенах вот эту мерзость. И ты думаешь, я им это так спущу? – Она сгребла с полки патроны и начала вкладывать их по одному в гнезда барабана. – Нет, я разберусь, в чем тут дело. Я разберусь, что тут происходит, и эти гады мне за все заплатят.

Дэвид уставился на револьвер у нее в руках. Не нравилось ему, какой оборот принимает дело.

– Этот револьвер тебе мало что даст. У них сотни агентов и тысячи копов. Тебе через них с боем не прорваться с твоей пушкой.

– Да не бойся, я не собираюсь начинать перестрелку. Нам придется быть пронырливыми, а не нахрапистыми. Никто не знает, что ты со мной, так что мою машину ФБР искать не станет. Держи лицо закрытым, и все будет в порядке. – Она вложила последний патрон и закрыла барабан. – Я поднимусь наверх за одеждой. Тебе взять бритву у Кита?

Он кивнул – не получалось с ней спорить. Она была как стихия, неуступчивая и неостановимая, изгибающая по себе саму ткань мироздания.

– А что ты скажешь Киту?

Моника подобрала сумки одной рукой, в другой держа револьвер.

– Оставлю ему записку. Скажу, что пришлось срочно уехать на какую-нибудь конференцию. – Она вышла в прихожую и двинулась по лестнице вверх. – Кит вряд ли расстроится, у него еще три подружки. Потрясающе выносливый мальчик.

Он снова кивнул. Значит, с Китом у нее не такие уж серьезные отношения. Почему-то, к удивлению Дэвида, этот факт его порадовал.

Саймон мчался по Александр-роуд и был всего в полумиле от дома Эйнштейна, когда увидел в зеркале заднего вида мигалку. Синяя с белым полицейская машина.

– Yob tvoyu mat! – выругался он, вбивая кулак в рулевое колесо. Случись это хоть минутой раньше, на шоссе № 1, он бы просто дал газу – «мерседес» у него был SLK 32 AMG и от любой американской машины ушел бы как нечего делать – но здесь на улицах слишком велик шанс влететь в западню. Другого выхода не было, только тормозить.

Он остановился на обочине пустынной дороги, метрах в пятидесяти от входа в парк графства. Вблизи ни домов, ни магазинов, на улице – ни одной машины. Полицейский автомобиль остановился метрах в десяти позади, оставив фары включенными, и просто стоял, вызывая у Саймона бешенство – очевидно, полицейский передавал диспетчеру описание его машины. Наконец через полминуты коп вылез – крепкий мужик в синей форме. Саймон повернул зеркало заднего вида, чтобы рассмотреть этого типа. Молодой, не старше двадцати пяти лет. Мускулистые руки и плечи, но с брюшком. Надо думать, на службе в основном сидит в машине и ловит пьяных студентов за превышение скорости.