Текст книги "Гадание на иероглифах"

Автор книги: Мария Колесникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 30 страниц)

С нечеловеческой настойчивостью пробирался к ближайшей железнодорожной станции, делая длинные переходы верст по тридцать в день через болота, через колючий сухой бурелом, по звериным тропам. Спасали охотничьи заимки – низкие бревенчатые избушки, где в продуктовых клетях – «завознях» – можно было найти муку, крупу, спички. Обычно все это хранилось в огромной деревянной колоде, накрытой такой же крышкой. Зверя он не боялся – боялся встречи с человеком и все же не миновал одной такой встречи…

…Простуженный, выбившийся из сил, с жестокой головной болью, петлял он между деревьями, тщетно стараясь отыскать подходящее место для ночлега. И вдруг совершенно неожиданно увидел теплый огонек. Минута – и он уже был в избушке, где словно мотор гудела железная печка с открытой дверцей, наполняя жилье теплом и светом. Он не сразу обратил внимание на бородатого старика, который сидел на лавке и растирал руками ногу.

– Кто таков? – испуганно крикнул старик, хватаясь за берданку, но тут же успокоился, увидя больного, безоружного человека. – Ходют тут всякие, – ворчал он про себя, настороженно поглядывая на непрошеного гостя. – Ну садись, коль пришел…

Но Петерис не помнит, как свалился прямо на пол без чувств. Очнулся он в теплой постели и почувствовал, что не может от слабости поднять руку. Старик обрадовался:

– Очухался? Вот и хорошо, вот и ладно… Целую неделю без памяти лежал, простыл, видно, здорово. А я тебе лекарство привез, в соседнюю заимку скатал… Да тут всего верст пятьдесят. Мазь у них хорошая. Бабушка Матрена сама варит ее на разных травах, на медвежьем сале. Вот разотрем тебя покрепче, оно, глядишь, хворь-то как рукой снимет. А сейчас похлебочки из зайчатинки, чайку… Мигом тебя поднимем. Ты из каких же будешь? Не русский, видать. В бреду-те все чего-то не по-нашенски лопотал… Чухонец? А! Чухонцы, говорят, народ работящий, только бедный уж очень… У тебя своя домашность-то есть? Ну, изба, скот, птица там и прочее. Одним словом, хозяйство?

Узнав, что Петерис из батраков, старик сочувственно сказал:

– Вот оно как, стало быть… Несчастливая линия тебе выпала… Просторна матушка Расейская земля, а мужик наш еще досыта хлеба не едал. Царя, говоришь, скидать надо? Эк куда хватил! В пятом году попробовали, а что из того вышло? Царь, он, брат, есть царь! Что захочет, то и делает… Говоришь, народ сильнее? Тоже верно… Он, народ-то, терпит, терпит, а потом за вилы да топоры… На том и стоит Расея… В пятом году у нас мужички здорово осерчали. Гнали нас тогда, прости господи, как скотину в Маньчжурию. Ешелон туда, ешелон оттуда – уже без рук, без ног. Японцы все «банзай» да «банзай», а наши – «господи, помилуй». Вот мужики и осерчали, пощекотали кое-кого из богатеев основательно. Ходил ли я на тако дело? А как же? От обчества нельзя отбиваться. – Старик хитро посмотрел на Петериса блекло-голубыми глазами. – Царь-то тогда зело испугался, всякие «высочайшие милости объявил».

Благодаря заботам старика Петерис быстро поправлялся. Они подолгу беседовали у гудящей печки, попивая чай, который черпали прямо из котла. Киприян Иннокентьевич рассказывал про свою жизнь, и была она так же многотрудна и безрадостна, как жизнь латышского крестьянина. Одно тогда крепко запомнилось Петерису: ничего народом не забыто и не прощено царскому самодержавию – ни бессмысленная маньчжурская война, ни расстрелы рабочих в 1905 году.

На прощанье старик сказал:

– Ну, бывай, чухонец. Храни тебя господь. Я ведь сразу догадался, что ты за птица. Вдругорядь не попадайся. А насчет народа ты все правильно сказывал…

И когда Петерис, закинув за плечи мешок с продуктами, которыми щедро снабдил его старик, тронулся в путь, дед Киприян внезапно крикнул:

– Обожди, паря, вернись-ка на пару слов! – Петерис вернулся. Старик смущенно пробормотал: – Вот ведь како дело, что-то хотел сказать тебе и позабыл, старый хрен… – И вдруг порывисто обнял Петериса, перекрестил и хриплым от волнения голосом промолвил: – Иди своей дорогой, сынок, иди… Только если взялся за гуж, не говори, что не дюж, как говорят у нас на Руси.

Сколько раз вспоминал он потом напутствие Киприяна и думал о том, что он, революционер, обязан пробуждать сознание прав человека и гражданина в миллионах таких Киприянов, чтобы наконец они разрушили, по выражению поэта, «жизни проклятой… страданья». Он считал себя рядовым революции и гордился этим – только мужество и самоотверженность рядового бойца обеспечивает окончательную победу. «Все мы – инвентарь революции», – сказал однажды Берзин своей сотруднице. Той и невдомек было, какое самоотречение заключали в себе эти слова…

С бьющимся сердцем постучал он ночью в окно родного дома – живы ли? Открыла мать. Она сразу же узнала своего Петериса. Ее руки, которые она протянула ему навстречу, дрожали, а в поблекших глазах, сквозь изумление и ночную тревогу, лучилась радость. Жив! А она уже (по старой привычке!) в своих молитвах за упокой души упоминала не только отца, но и его, Петериса. Да, отец умер, не дождался его. Ян арестован недавно, сидит в тюрьме. Паулина и Кристина живут какой-то своей, неведомой ей жизнью. Все разбежались, осталась она одна.

Мать долго плакала, перебирая пальцами его густые, поседевшие волосы. Двадцать четыре года, а седины словно в пятьдесят… Петерис ласково утешал мать:

– Ничего, мама, ничего. Ты за нас не беспокойся, мы все молодые, сильные. Ну и что же, что седой, а силы у меня – ого! – он сгибал руку и заставлял мать щупать его бицепсы. Она улыбалась сквозь слезы. – Ты себя береги, – тихо говорил Петерис, а сердце его сжималось от тоски и жалости.

Но жизнь это долг, и долг прежде всего перед самим собой, – если ты не сделаешь, то кто же за тебя сделает? В ту же ночь он уехал в Ригу.

Снова началась его напряженная работа агитатора-пропагандиста. Заводы, мастерские, и люди, люди… Вероятно, из него вышел бы незаурядный педагог – его всегда слушали с большим вниманием и интересом. Может быть, слушателей покоряла его искренность, страстная убежденность в том, о чем он говорил? А может быть, они чувствовали в нем своего, рабочего человека. Как бы там ни было, но его любили и всячески оберегали «товарища Папуса» от полицейских ищеек.

Этот период его деятельности характерен борьбой против националистических выпадов различных «партийных деятелей». Приходилось разъяснять рабочим, что только сообща многонациональный пролетариат России сумеет победить царский строй, прогнать помещиков и капиталистов. Только при этих условиях Латвия получит свободу и независимость в общей семье народов свободной России.

Летом 1914 года поползли тревожные слухи о надвигающейся войне между Россией и Германией. В газетах ругали кайзера Вильгельма, обвиняя его в том, что он мечтает о всемирной монархии. Газеты вопили о том, что император Вильгельм не имеет никакого представления о реальности жизни и свои собственные иллюзии принимает за действительность. Но кайзер был не так глуп и знал, чего хотел. Не довольствуясь Африкой, Германия прочно обосновалась и в Азии. В 1898 году она отвоевала у Японии Циндао на Шаньдунском полуострове, заключив договор с Китаем об аренде области Киао-Чао на 99 лет. Этим она нажила себе в лице японского империализма смертельного врага. В стране пропагандировались идеи пангерманизма. «Наша цивилизация должна воздвигнуть свои храмы на горах трупов, океанах слез, на телах бесчисленного множества умирающих. Иначе быть не может», – прямо заявлял один из лидеров пангерманизма граф Готлиб.

Германия увеличивала число судов не только торговых, но и военных. Кайзер заявил, что будущее Германии на воде («Unser Zukunft auf dem Wasser»). Началось соревнование между Англией и Германией в сфере военного судостроительства. Англия уже беспокоилась не за колонии, а за собственную территорию, которой угрожали дредноуты и «цеппелины» Германии.

Благодаря отторжению от Франции Эльзаса и Лотарингии германская промышленность стала бурно развиваться и перегнала английскую. Германии понадобились новые рынки сбыта, и она нацелилась на Ближний Восток, мечтая захватить Константинополь и часть турецких владений. Но царская Россия тоже посматривала на Ближний Восток и вовсе не заинтересована была пускать туда Германию. Так завязывался тугой узел противоречий в Европе, и нужен был лишь предлог, чтобы вспыхнула мировая война. И такой предлог вскоре представился.

В конце июня 1914 года весь мир как громом поразило известие об убийстве в Сараево австро-венгерского престолонаследника эрцгерцога Франца-Фердинанда и его супруги – герцогини Софии Гогенбург. В газетах описывались все подробности убийства. Преступником оказался девятнадцатилетний юноша, гимназист восьмого класса Гаврила Принцип, серб по национальности. Через месяц Австро-Венгрия объявила войну Сербии. Россия заступилась за славянское государство. Тогда Германия 19 июля 1914 года объявила войну России.

Россия выступила в этой войне как защитница прав и справедливости угнетенных малых славянских народов. На самом же деле это была война империалистических хищников за передел мира, за колонии, за мировое господство. Кроме того, Россия, напуганная революцией 1905—1907 годов, надеялась на то, что война отвлечет массы от революционных настроений.

Все-таки его мобилизовали в царскую армию. Мещанин Берзин Ян Карлович, без определенных занятий, был схвачен во время облавы на улице Риги и отправлен на фронт. Но всюду в анкетах он пишет, что не служил в царской армии, и очень гордится этим. Ему удалось сразу же удрать (опыт побега с каторги пригодился!) – сначала в Псков, а оттуда – в Петроград.

На Петроград навалилась жара. По улицам мрачно шагала пехота в лагерной пропыленной форме. Не слышно было ни музыки, ни команд. На станциях священники кропили новобранцев святой водой. На зданиях развевались трехцветные царские знамена с черным двуглавым орлом в желтом квадрате.

По случаю всеобщей мобилизации Петерису сразу же удалось устроиться слесарем-металлистом на знаменитый франко-русский завод Радлова. Завод был огромный, и жизнь в нем кипела словно в котле. Петерис сразу же связался с социал-демократической организацией и принялся за свое дело агитатора-пропагандиста. Ему приходилось сдерживать патриотические порывы некоторой части рабочих, которые считали, что Россия должна воевать до победы и поставить Германию на колени, – в этом, мол, заключается национальная гордость русских. Пришлось читать рабочим Ленина «О национальной гордости великороссов», где Ленин разъяснял, что большевики выступают не против отечества вообще, а против грабительской войны во имя интересов помещиков и буржуазии, за социалистические интересы не только великорусских, но и всех иных пролетариев.

Опасаясь агентов охранки, Берзин переходил с одного завода на другой и всюду организовывал социал-демократические кружки, был главным застрельщиком в организации забастовок. А их становилось все больше и больше. Рабочая среда была для него родной стихией. Он очень гордился своей принадлежностью к рабочим-металлистам. И если уж быть честным перед самим собой, то он с удовольствием приобрел бы какую-нибудь техническую специальность и работал на заводе. Кстати, он об этом написал в одной из анкет, чем немало изумил начальство. Он и потом не порывал связь с заводами. А его миссия, по-видимому, в другом – быть всегда на переднем крае революции, и всю свою жизнь, начиная с 1905 года, он рассматривает как служение революции.

Империалистическая война затягивалась. Народ уже многое понял, и, когда в июле 1916 года председатель Государственной думы Родзянко выступил с призывом не щадить ни сил, ни времени для работы на войну, отдать свой труд в сокровищницу народной мощи, его речь вызвала среди рабочих бурю протеста! Начались массовые забастовки и революционные выступления. В Февральскую революцию он уже был членом райкома партии и выполнял массу всяких партийных поручений, в том числе был заведующим латышской партийной типографией в Петрограде и членом редакции газеты «Пролетариата циня». В Петроградском исполкоме он впервые встретился с Дзержинским. Это было в конце июля 1917 года. Дзержинский приехал в Петроград на VI съезд РСДРП(б).

Берзин много слыхал о Дзержинском. О нем с восхищением говорили политкаторжане, как о настоящем революционере. А настоящий революционер, в их понимании, это такой человек, который, несмотря ни на какие обстоятельства, является хозяином истории. Соратник Ленина, Дзержинский был одним из активнейших руководителей партии. На всех каторгах знали о каждом его шаге, прислушивались к каждому его слову. Все партийное подполье охраняло и оберегало его от полиции и жандармов.

После очередного побега из сибирской ссылки здоровье Дзержинского окончательно расшаталось, и по личному настоянию Ленина он вынужден был уехать в калмыцкие степи на кумысолечение. В Петроград Феликс Эдмундович приехал отдохнувшим и несколько окрепшим, но впалые щеки и лихорадочный блеск глаз говорили о разрушительной работе коварной болезни.

Встреча с Дзержинским произвела на Берзина огромное впечатление. Прежде всего поразила его энергия, его удивительная дотошность в проверке исполнения заданий. Причем Дзержинский ценил творческий подход к исполнению, заставлял думать, развивать в себе революционную интуицию.

Феликс Эдмундович поручил Берзину как члену исполкома обеспечить охрану съезда. Берзин связался с латышскими стрелками и с рабочими-красногвардейцами Путиловского завода. Охрана получилась очень надежной. Дзержинский лично похвалил его за четкое и оперативное выполнение задания. Может быть, с того самого времени Феликс Эдмундович и приметил его, Берзина? Он заходил к нему в редакцию, интересовался отношением рабочих к Латышской социал-демократической партии. Феликс Эдмундович придал исключительное значение тому факту, что Берзин долгое время сам был рабочим-металлистом и, как говорится, шел к революции снизу.

На VI съезде было принято решение о подготовке партией вооруженного восстания пролетариата, беднейшего крестьянства и солдат, о последней битве с буржуазией за социалистическую революцию.

Рядовому революции Яну Берзину не довелось быть на этом историческом съезде, но он счастлив тем, что охранял его высоких делегатов от контрреволюции, способствовал нормальной работе съезда в полулегальных условиях.

Да, если вспоминать жизнь только крупными эпизодами, то и тогда она окажется очень длинной, а если разматывать ее день за днем, словно клубок пряжи, – получится какая-то бесконечность. В общем-то, пожалуй, вся она состоит из крупных планов, и не было в ней ничего мелкого, наносного, чего бы он мог стыдиться. Вся его жизнь связана с партией, с революцией. Он вынес революцию на своих плечах.

Участвовал в подавлении левоэсеровского мятежа в Ярославле, который возглавлял Савинков. А когда в декабре 1918 года его родная Латвия была провозглашена Советский республикой, он стал заместителем наркома внутренних дел Северной Латвии. Матери уже не было в живых. Та памятная встреча после ссылки оказалась последней. Так и не довелось матери хотя бы на короткий срок изведать счастье свободы. Да, на короткий. В мае 1919 года белогвардейцы захватили Ригу, и он, замнаркома внутренних дел, снова бился с врагами в строю рижского рабочего батальона.

Даже его любовь вспыхнула мгновенно и ярко на фоне крупных событий. Летом 1919 года войска Юденича двинулись на Петроград. Его, Берзина, назначили начальником политотдела одиннадцатой стрелковой дивизии, но дрался он как рядовой боец. Под городом Островом их дивизия наголову разбила врага и отбросила его от Петрограда. В Острове он встретил ее, Лизу Нарроевскую, тоненькую маленькую девушку. Помнится, любовь сделала его решительным и отчаянным, готовым на любой подвиг. Совершенно неожиданно для самого себя он вдруг открыл в себе особые стратегические способности, изобретательность, ловкость. Да, любовь великая вещь.

В начале декабря 1920 года он неожиданно получил приказ Дзержинского прибыть в Москву, в распоряжение Регистроуправления. Феликс Эдмундович помнил о нем!

По воле Дзержинского он, Ян Берзин, стал главой военной разведки молодой Красной Армии.

Павел Иванович – так называют его сотрудники по одному из его прежних партийных псевдонимов. А еще – Старик. Прозвали, черти, Стариком… Вероятно, как руководителя, как старшего… Он с благодарностью подумал о своих сотрудниках: Василий Васильевич Давыдов, или просто Вася, его заместитель. Васе нет еще и тридцати! Отчаянная голова! Участвовал в уничтожении банды Дутова, награжден за эту операцию орденом Красного Знамени. Очень толковый работник. Василий Васильевич душа всего коллектива, остроумный, веселый, жизнерадостный…

Наташа Звонарева – его бессменный секретарь. Кажется, научилась понимать его без слов. Отличный, чуткий товарищ, исключительно дисциплинированна и выдержанна.

Кароль Сверчевский, Иван Винаров, Хаджи Мамсуров – все они его воспитанники, его верные помощники. С ними начинал он работать и, пожалуй, сам многому у них научился…

Берзин твердо решил поговорить с Рихардом Зорге и для этой цели в ближайший вторник отправился в немецкий клуб.

Увидев Берзина, Зорге помахал ему рукой как близкому знакомому.

На этот раз Берзин был самым невнимательным слушателем очередных споров и дискуссий. Он снова и снова (в который раз!) обдумывал предстоящий разговор с Рихардом. Ведь Зорге, в сущности, ничего не знает о нем, Берзине, и еще неизвестно, как отнесется к его предложению. В конце концов Ян Карлович решил, что зато он знает о Рихарде достаточно много, чтобы начать ответственный разговор.

Когда народ стал потихоньку расходиться из клуба, Зорге сам подошел к Берзину и взволнованно заговорил об успехах Красной Армии. Из клуба они вышли вместе, продолжая разговор о событиях на Дальнем Востоке.

– Да, война снова тревожит мир, – задумчиво констатировал Зорге. – Мы все время являемся свидетелями попыток захвата территорий, социальных недовольств и других причин, приводящих нации к войне. Живем как на вулкане.

– Вы думаете, Германия будет воевать? – спросил Берзин.

– Как не воевать, если все деньги, взятые у американцев, ушли на литье пушек и постройку субмарин, – иронично ответил Зорге и после короткой паузы серьезно продолжал: – Мир стонет под бременем неслыханных, небывалых в истории расходов на вооружение. Одни лишь пушечные короли потирают от удовольствия ручки. Даже самые миролюбивые державы вынуждены пересматривать свои бюджеты и выделять на нужды обороны гораздо больше, чем на все остальные нужды государства. А что им остается делать? Италия нацеливается на Албанию, Германия спит и видит всю Восточную Европу своей колонией.

– Вы так мрачно смотрите в будущее? – усмехаясь, спросил Берзин.

– Да, мои прогнозы не из веселых, – серьезно ответил Зорге. – Быть войне или не быть? – вот вопрос трагичнее гамлетовского. Прежние миллионные военные бюджеты давно сменились миллиардными. Я где-то вычитал недавно, что на вооружение весь мир тратит свыше миллиарда франков в день, или шесть миллионов фунтов стерлингов! Вообразите, сколько нужного и полезного для всех можно было бы создать на эти миллионы в день! – Зорге оживился. – Можно было бы покрыть весь земной шар железными дорогами, построить множество благоустроенных домов, заводов, фабрик, научных лабораторий. Да мало ли чего можно было бы сделать!

Постройка гигантского французского парохода «Нормандия» вызвала сенсацию… Смешно! Сотни «Нормандии» можно было бы построить на те средства, которые расходуются теперь в течение только одного года на вооружение держав!

Берзин слушал, давая возможность Рихарду высказать до конца все, что у него наболело.

– Самое страшное в том, – продолжал Зорге с воодушевлением, – что новое поколение Германии воспитывается в сознании неизбежности и благодетельности войны. Фашисты кричат о реванше и тут же расстреливают рабочих. – Он с возмущением и болью начал рассказывать о зверском расстреле первомайской демонстрации в Берлине, о погибших товарищах.

– Я чувствую, что все ваши мысли там. Тоскуете по Германии? – спросил Берзин.

Зорге улыбнулся.

– Не то слово. Я принадлежу к тем неспокойным душам, которые предпочитают активные действия. Свое теперешнее существование считаю прямо-таки идиллическим. Это несколько угнетает.

– Понимаю, – сочувственно усмехнулся Берзин. – Хочется большой драки?

– Вот-вот… Ужасно надоели словесные битвы с троцкистами и ультралевыми.

Разговор принял нужный оборот, и Берзин прямо спросил:

– Хотите поехать в Китай?

Зорге озадаченно посмотрел на Берзина, и Ян Карлович заметил, как вздрогнули уголки его губ, а лицо стало строгим, почти замкнутым.

– Я вас слушаю, – мягко, но серьезно произнес он.

– Я читал все ваши статьи и работы и пришел к выводу, что дело, которое я имею в виду, вам по плечу.

Берзин подробно изложил свой план: знать о замыслах врагов СССР, чтобы своевременно предупреждать о грозящей военной опасности первое в мире социалистическое государство.

Зорге выслушал Берзина очень внимательно. После довольно продолжительного молчания он сказал:

– Вы сделали мне интересное предложение. Китай – страна больших возможностей. Пожалуй, узел противоречий завязывается сейчас именно на Дальнем Востоке. Решается вопрос о гегемонии американского, японского и английского капитала в Китае. Дальний Восток – опасный очаг войны. Японцы выдвинули лозунг «Азия – азиатам». Американцы молча соглашаются, но делают свое дело – упорно расширяют сферу влияния, оттеснив Японию, Англию, Францию…

Зорге снова надолго замолчал, видно обдумывая предложение Берзина. В его глазах появилось глубокое, сосредоточенное выражение. Ян Карлович не мешал ему – пусть как следует переварит. Так в глубоком молчании они прошли значительный отрезок пути. Наконец Рихард заговорил:

– Лестно, что вы оказываете именно мне такое доверие… Но вы уверены в том, что я справлюсь?

Обычная в таких случаях, почти стереотипная фраза! Но в тоне, каким она была произнесена, Берзин чутко уловил искреннюю заинтересованность.

– Абсолютно! – горячо ответил он Рихарду.

– Спасибо… Я поеду в Китай, но мне нужен помощник, радист, хорошо знающий свое дело.

– У меня есть такой человек, – быстро и отчетливо сказал Берзин, обрадованный согласием Зорге. – Это Макс Клаузен, ваш соотечественник. Отличный специалист. Кстати, он находится сейчас в Маньчжурии. Зарекомендовал себя с самой лучшей стороны. В прошлом моряк торгового флота, надежный, исполнительный товарищ, не женат.

– Хорошо, – просто отозвался Зорге.

Он не стал задавать Берзину лишних вопросов, понимая, что тот сказал ему для первого знакомства столько, сколько нужно было сказать. Они условились о новой встрече в кабинете Берзина.

Был канун Нового года. Радиовещательные станции Москвы сообщали о полной победе Красной Армии над китайскими интервентами. 22 декабря в Хабаровске обе стороны подписали протокол о восстановлении статус-кво на КВЖД. Возобновились консульские отношения. На границах Китая и СССР была тишина – войска обеих сторон отошли на мирные позиции в глубь своих территорий.

Нервное напряжение последних дней спало, и Берзин почувствовал себя бесконечно усталым.

Новый год решили встретить в доме отдыха. Андрей заранее радовался возможности покататься на лыжах, поиграть с отцом в снежки и особенно пострелять в тире. Никто так метко не стрелял, как его отец, – все частные содержатели московских тиров панически боятся его посещений. Высокий военный уносит буквально все трофеи.

За город приехали как раз к обеду. На бледном небе ярко горело солнце, а снег был прорезан синими тенями, и по нему к зданию столовой шли веселые праздничные люди.

После обеда Елизавета Константиновна занялась своими делами, а отец и сын пошли в лес на лыжах.

Лесные великаны, закутанные в белые снеговые шубы, молчаливо расступались перед ними. Иногда на них неожиданно обрушивался целый каскад искрящегося снега, и Андрейка вскрикивал от удовольствия. Берзин учил сына правильно ходить на лыжах, иногда они оба падали и звонко смеялись, пугая больших черных ворон.

После долгой работы в кабинете, где пахло старой бумагой, в лесу дышалось особенно легко. Вокруг была добрая, солнечная тишина, и Берзин подумал, как редко выпадают на его долю вот такие минуты полнейшего покоя.

Он иногда скучал по Латвии, по ее лесам и озерам, по деловито шумящему, холодному бледному морю. Как же это случилось, что его родная Латвия осталась по ту сторону советской границы?

Оскар Стигга, только что вернувшийся из Латвии, привез нерадостные вести. Страну душит экономический кризис, основа внутренней политики – жестокий террор. Все осталось по-прежнему: помещики, кулаки, рабский труд. В их бараке, наверное, живут какие-то люди… В одной из комнат этого убогого жилища умерли его отец и мать… На родной земле остались их дорогие могилы.

Ульманис мечтает о фашистской диктатуре. Промышленность совсем заглохла, страна превратилась в поставщика сырья для Германии и Англии. Когда-то Ян так и пророчил. Аграрный придаток для других стран Европы – вот что такое сейчас Латвия. Партия сельской буржуазии «Крестьянский союз» вскормила военную организацию айзсаргов, что-то наподобие немецких штурмовиков. Германия смотрит на Латвию как на военную базу против СССР.

Единственное, что утешало Берзина, – это острая революционная обстановка в стране. Коммунистическая партия делает свое дело, хотя и с большими потерями. Буржуазия беспощадно расправляется с коммунистами, комсомольцами, революционно настроенными рабочими. Умер в тюрьме замечательный пролетарский поэт Леон Паэгле.

Рихард Зорге выехал в Шанхай, и Берзин терпеливо ждал от него радиограмму.

Берзин думал о том, как молода еще Советская республика. Всего каких-то двенадцать лет со дня революции. А на Дальнем Востоке и того меньше. Но поди возьми ее голыми руками! И напрасно капиталистический мир лелеет надежду на разгром большевизма.

Ян Карлович всегда испытывал гордость от мысли, что латыши занимают видное место в борьбе за Советскую республику. Латышских стрелков называли авангардом революции. Выходцы из рабочих и батраков, они доказали, что пролетариат является ведущей силой революции.

Латышские полки были сформированы царским правительством в 1915 году и брошены на фронт против немцев. Правящие классы искусно использовали ненависть латышей к своим поработителям – немецким баронам. В ходе войны латышские воины поняли, кто их истинный враг, и с первого же дня революции перешли на сторону революционных сил. Позже они как регулярные части вошли в состав Красной Армии.

Своими боевыми действиями латышские стрелки доказали свою исключительную преданность революции. В 1917—1918 годах они выполняли самые сложные боевые задания Военно-Революционного комитета, ВЧК, Совнаркома и В ЦИК.

Латышские красные стрелки охраняли Смольный в Петрограде и Кремль в Москве, участвовали в подавлении ярославского белогвардейского мятежа, храбро сражались на фронтах гражданской войны.

Благодаря охране латышских стрелков было предотвращено покушение на Ленина в 1918 году в Петрограде.

Латышский народ выдвинул из своей среды такие незаурядные личности, как П. Стучка, Ян Берзин (Зиемелис), Я. Ланцманис, Р. Эйхе, Э. Звирбулис, Я. Германис, Мартин Лацис, Я. Рудзутак, И. Вацетис, К. Петерсон и многие, многие другие.

В памяти Берзина возникли слова старинной народной песни:

 
Люди русские, литовцы —
Все друзья мои и братья…
 

Эту песню любил напевать отец, когда в праздники бывал немного навеселе. Старые люди говорят, что она родилась чуть ли не в XII веке, когда латыши совместно с литовцами при поддержке русских воевали против немецких крестоносцев. Удивительно долговечна народная память на дружбу!

«Свободная Латвия в свободной России!» – этот лозунг, с которым шли в бой латышские красные стрелки, пока не осуществлен… Но он будет осуществлен! Они с Андрейкой поедут на родину. В окне вагона будут мелькать сосновые леса, а потом вдруг блеснет холодным светом бледно-голубое, залитое солнцем море… Жизнь невероятна сложна, и сложен сам человек, но его частная судьба в конечном счете сливается с судьбой его народа.

Интересно, понравилось бы Андрюшке море? Ян Карлович посмотрел на сына, который смело штурмовал большой сыпучий сугроб. Щеки его горели румянцем, варежки были мокрыми от снега, а шапка сдвинулась на самый затылок.

– Ох и попадет же нам, Андрейка, от матери! – сокрушенно сказал Ян Карлович, поправляя на сыне шапку и ощупывая его штаны. – Совсем мокрый, бесенок, – с притворным недовольством констатировал он, но глаза его смеялись – в конце концов в кои-то веки ребенок вырвался на волю.

– Ну и пусть! – чувствуя хорошее настроение отца, ответил Андрейка и снова ринулся на штурм сугроба.

Вернулись уже в сумерках, довольные и счастливые своей прогулкой.

Ночью занепогодило. На улице крутила январская метель, по обледенелым камням мощеного двора, словно дым, стелилась поземка. А в зале было тепло, уютно и очень многолюдно. В центре обширного зала сверкала мишурными украшениями елка в свете электрических лампочек. Большие часы с круглым циферблатом отстукивали последние минуты 1929 года.

Играла музыка, и многие танцевали. Танцевал и Берзин с женой. В стройном молодом человеке с обаятельной белозубой улыбкой едва можно было узнать сурового начальника. Елизавета Константиновна Нарроевская, маленькая, тоненькая, словно девочка, выглядела очень красивой в своем нарядном новогоднем платье. Ее выразительное лицо с неправильными чертами было оживлено, глаза радостно блестели.

Минутная стрелка часов дрогнула на круглом циферблате и незаметным скачком передвинулась на цифру 9. Распорядитель вечера, сверкая белоснежной манишкой, громким голосом провозгласил:

– Товарищи, прошу всех к столикам.

В ресторане с интимным полусветом было не менее уютно, чем в зале. Когда старинные часы солидно пробили двенадцать раз, все дружно подняли бокалы. Тост был один: за победу Особой Краснознаменной Дальневосточной армии, за здоровье ее главнокомандующего Блюхера.

Никто не обратил внимания на мужчину в штатском и его подругу в скромном вечернем туалете. Их почтительно усаживал за столик в самом центре зала распорядитель вечера. И вдруг кто-то из командиров с непередаваемым выражением испуга и удивления в голосе тихо, но внятно выдохнул: «Блюхер!..»

– Где, где? – послышались любопытные возгласы женщин. Но командиры сорвались со своих мест и с криками «Ура! Блюхер!» окружили его столик. Начались бесконечные объятья, послышались радостные возгласы: