Текст книги "Гадание на иероглифах"

Автор книги: Мария Колесникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 30 страниц)

В глубине души Анна не верила в гибель Макса, – не мог он вот так исчезнуть из ее жизни. По ночам ее бесконечные думы летели к нему. Вспоминала их жизнь в родном краю, такую мирную, незатейливую внешне, но полную внутреннего содержания. Думала, если Макс погиб, если все они погибли, она обязательно вернется в Советский Союз и будет работать там, не жалея сил, и за себя и за Макса. По-другому она уже не сможет жить.

Кучимовой сказала, что получила от мужа письмо – он немного задерживается, но, должно быть, скоро приедет за ней. На всякий случай просматривала все эмигрантские газетки на русском языке. Эти злобные сплетники наверняка не пропустили бы ни одно сенсационное сообщение, а разоблачение советских разведчиков было бы громкой сенсацией.

Все радостное, так же как и страшное, приходит неожиданно. Был самый обыкновенный, ничем не примечательный день. Анна вернулась из туристического бюро, еще раз испытав разочарование. Позвонила. Дверь распахнулась, и перед ней собственной персоной предстал Макс! Она покачнулась – такая волна радости захлестнула ее.

– Макс! – прошептала одними губами, уткнувшись в его плечо. – Макс! – плача и смеясь повторяла она.

– Как только получил сообщение, первым же пароходом выехал в Шанхай. Мне прямо-таки везло.

– Как только получил сообщение? – удивленно и недоверчиво переспросила Анна.

– Ну да! А что?

– Ох, Макс, я уже три недели жду тебя в Шанхае, не дай бог никому того, что пережила я.

– Три недели! – ужаснулся Макс. – Представляю, как ты волновалась. Виноваты прежние радисты, не могли наладить связь.

В это время вошла хозяйка. Увидев Анну, заулыбалась.

– Этот молодой человек едва не покалечил меня. Я хотела пошутить, мол, не дождалась, уехала, а он как схватит меня за руку, как закричит: «Куда!» – чуть руку мне не оторвал.

Макс и Анна состояли в гражданском браке. Для того чтобы выехать в Японию, нужно было по всем правилам узаконить брак в германском консульстве и получить заграничные паспорта. Макс боялся осложнений – в Германии у власти были нацисты во главе с Гитлером, и в консульстве могли не зарегистрировать брак немца с «расово неполноценной» русской. Но все обошлось. В Шанхае, вероятно, еще не прониклись духом нацизма. Лишь потребовали трех свидетелей.

С помощью жены капитана нашлись и свидетели. Брак зарегистрировали. Консул хотел записать Анну в паспорт мужа, но Макс уговорил его выдать жене отдельный паспорт.

Анна была радостно возбуждена тем, что все ее мучения кончились. Она снова с Максом и на правах законной жены, фрау Клаузен, выезжает с ним в Японию.

Пароход медленно и осторожно входил в переполненную судами и плавучими доками гавань Йокохамы. Вдали синели горы, а ниже, на плоской равнине, вытянулся вдоль берега одноэтажный город. Лишь на переднем плане громоздились высокие каменные здания.

Маневрируя между судами, пароход постепенно сбавлял скорость, пока не остановился совсем. Непрерывно гудели пароходы, ожидая причала, на рейде слегка дымили трубы огромных лайнеров.

Порт Йокохамы показался Анне грандиознее шанхайского.

Клаузены без особых хлопот покончили с таможенным досмотром, немецкие паспорта избавляли их от садистской придирчивости японских чиновников.

– Уже за своих считают, – иронизировал Макс. – С Гитлером альянс намечается…

Коренастый носильщик в черных штанах и белой распашонке с иероглифами на спине подхватил их чемодан, вынес на набережную.

…Электропоезд мчал их в Токио. Мелькали черно-зеленые ступени рисовых полей, синие изломы горных хребтов, четырехногие столбы телеграфа, причудливо изогнутые сосны с красными стволами, поселки с тесно прильнувшими друг к другу бумажными домишками.

Здесь, как и в Китае, был тщательно возделан каждый клочок земли. Рисовые поля маленькими террасками карабкались на склоны гор. Но если жизнь китайской деревни спрятана за высокой глинобитной стеной, которой она окружена, то здесь все было на виду. Стены легких домиков раздвинуты, и их внутренняя жизнь видна как на ладони. И все это – миниатюрные поля, бумажные домишки, низкие, кривые деревья – производило впечатление какой-то искусственной жизни.

Через час с небольшим электропоезд въехал под своды громадного токийского вокзала Стэшен.

– Вот мы и дома, – весело сказал Макс.

Едва успели выйти из вагона, как сейчас же к ним прицепился полицейский в черном мундире с погонами и саблей на боку. Анна испуганно дернула Макса за руку.

– Не обращай внимания, здесь следят за каждым иностранцем, – тихо предупредил он ее.

Полицейский проводил их до самого такси; нахально осклабился на прощанье. Анна едва успела охватить взглядом привокзальную площадь с ее громадами билдингов и пестрым многолюдьем.

Они мчались по нарядной Гинзе, сплошь увешанной вертикальными полотнищами вывесок, исписанных гигантскими иероглифами, украшенной яркими рекламами, цветными фонариками. Мимо них проносились роскошные лимузины, между машинами ловко лавировали велосипедисты и рикши. От пестрых зонтиков фланирующей публики рябило в глазах.

После сдержанных тонов Китая, где на улице преобладал сине-черный колорит, подобное буйство красок ошеломило Анну, привело в какой-то детский восторг.

Макс посмеивался:

– Это тебе не Шанхай, а Токио! Здесь ты редко встретишь англичанина или американца, здесь все японцы и все японское…

И вдруг… Что это? Исчезли билдинги, прямые магистрали улиц. Машина катит по каким-то немыслимо запутанным лабиринтам среди приземистых, двухэтажных деревянных домиков. Анна испуганно смотрит на Макса, он смеется.

– Вот такой он и есть, Токио. Билдинги только в центре, а в основном деревянные домишки без конца и края…

Китайские города имеют строгую квартальную планировку, и хаотичность Токио озадачила Анну.

– Темный лес какой-то, – удивилась она, – как же здесь можно найти адресата?

– Как-то находят. Здесь по районам ориентируются. Наш район называется Адзабу-ку, а улица Синрюдё-тё.

Водитель остановил машину возле двухэтажного каменного особняка.

– Приехали, – сказал Макс.

Дом был довольно просторным и очень понравился Анне. Внизу прихожая, кухня и гостиная, наверху, куда вела крутая деревянная лестница, – спальня, кабинет Макса, ванная комната и туалет. В кабинете стены были облицованы деревянными панелями, над письменным столом висел портрет Гитлера.

– А это зачем? – изумленно подняла брови Анна.

– Для конспирации, – улыбнулся Макс. – Рихард когда заходит сюда, первым делом плюет на портрет.

– Может, слишком, а? Терпеть такую образину.

– Настоящему немцу положено иметь портрет своего обожаемого фюрера. Хайль Гитлер! – дурашливо закричал он.

В окно виднеется высокая, длинная глинобитная стена. Анна испуганно спрашивает:

– Тюрьма, что ли?

– Хуже, – смеется Макс. – Казармы гвардейского полка.

– Везет как утопленникам! В Мукдене хоть один генерал был, а здесь целый полк солдат.

– Обнаружил после вселения. Но мы друг другу не мешаем! Зато я теперь наизусть знаю национальный гимн.

И он, смешно открывая рот, поет басом:

– «Нихон кими га ё» (Япония всегда впереди!). Не горюй, – шутливо говорит он, – Рихард снял, квартиру под самым боком у районной инспекции полиции! Вид с его балкона открывается как раз на это прелестное учреждение. Такая же глинобитная стена. Полицейские его признали и каждый раз низко кланяются.

В первый же воскресный день к ним зашел Рихард.

– Здравствуйте, здравствуйте, дорогая Анни, – с искренней радостью приветствовал он ее, широко улыбаясь и по-братски чмокая в щеку. – А мы уж заждались вас!

– Три недели жила в Шанхае, а я ничего не знал! – сообщил ему Макс.

– Надеюсь, все обошлось благополучно? – заботливо спросил он Анну.

– Как видите! – улыбнулась она.

Анну поразил вид Рихарда – как изменился! Уже не было того блеска молодости, как в Шанхае, он словно бы слинял. Черты лица стали резкими, лоб избороздили крупные морщины, рот совсем изменил рисунок, стал суше и строже, от ноздрей к углам рта залегли глубокие складки. А главное – глаза: холодноватые, мудрые и в то же время острые.

– Ну что? Постарел? – усмехнулся он, перехватив ее внимательный взгляд. – Совсем старый ворон.

– Что вы?! – смутилась Анна. – Просто возмужали.

Рихард снисходительно рассмеялся.

– Возмужал! А? Макс, что ты на это скажешь?

– Я скажу, что мы сейчас будем обедать. Анни приготовила нам что-то чертовски вкусненькое!

– Да, да, – обрадовалась Анна, – пирожки, борщ…

– Борщ?! Вот это да! С удовольствием… А то меня моя старая Онна-сан уморила сушеными каракатицами и сырой рыбой в сахаре.

– Кто это – Онна-сан? – спросила Анна.

– Приходящая прислуга, старая японка. Варит обед, убирается, готовит ванну. Да, кстати, Анни, вам тоже придется иметь прислугу, здесь так положено. Постарайтесь нанять приходящую.

– Я уже думал над этим, – сказал Макс. – Дело в том, – обратился он к Анне, – что японская прислуга вся на службе у полиции и докладывает обо всем.

– Что-нибудь придумаем, – серьезно отозвалась Анна. – А сейчас прошу в столовую.

– Но прежде я вручу вам подарок как новоселам, – таинственно улыбнулся Рихард и вышел в прихожую.

Вернулся с большим коричневым пакетом. Содрал бумагу, и Анна увидела великолепную вазу из керамики, с нежной росписью – по светло-коричневому фону ветка цветущей розовой сакуры.

– Какая прелесть! – Анна залюбовалась вазой.

– Правда, красивая? Очень люблю всякие японские штучки, у японцев обостренное чувство красоты.

Вазу Анна поставила на самое видное место, и комната сразу же приобрела особый уют.

За обедом Рихард расспрашивал Анну о Москве.

– А хорошо у вас! – без всякого перехода сказал он. – По-настоящему отдыхаешь, расслабляешься. Страшно устаешь от этой проклятой двойной жизни, поэтому и стареешь.

– Приходите к нам почаще, – живо отозвалась Анна, – мы будем только рады… Наш дом – ваш дом…

– Спасибо, – просто ответил Рихард и вдруг улыбнулся хорошей, светлой улыбкой. – А знаете, Анни, я ведь в последнюю поездку в Москву женился…

– Да?! – искренне изумилась Анна.

– Ее зовут Катя, Катюша… – Он с удовольствием произнес это имя, и глаза его при этом обрели особую, темную глубину. «Влюблен», – отметила про себя Анна, внутренне улыбаясь.

– Так берите ее сюда! – со всей непосредственностью выпалила она.

Рихард грустно усмехнулся:

– Если бы было возможно! Придется ждать и ей и мне…

– А пока ухаживай за фрау Отт, – пошутил Макс.

– Как! Вы ухаживаете за какой-то женщиной! – с негодованием воскликнула Анна.

– Это она за ним ухаживает, – засмеялся Макс. – И не «какая-то», а высокопоставленная дама, жена военного атташе Эйгена Отта.

– Меня от нее тошнит, – с отвращением проговорил Рихард. – Но приходится быть внимательным, чего не сделаешь, если надо. Вам, Анни, я советую вступить в женское немецкое общество при немецком клубе и заделаться активной нацисткой. Председательствует там этакая рыжая гадина, ярая нацистка фрау Этер, постарайтесь ей понравиться, для пользы дела, как вы понимаете.

В тот же вечер Анна попросила Макса рассказать ей все о Рихарде.

– О, это большой человек, – сказал Макс. – Как ты уже, наверное, догадываешься, он – глава нашей организации.

– Глава фирмы, как ты выразился однажды…

– Вот-вот, – без тени улыбки согласился Макс.

– Из буржуазной семьи. Отец сначала был обыкновенным техником-нефтяником на Апшероне в России, затем стал владельцем нефтеперегонного завода, – видно, парень был не промах. Он тебе уже рассказывал, что родился в России, и мать у него русская, из очень бедной семьи, по бедности и вышла за отца с четырьмя детьми, Рихард был пятым ребенком в их семье. Разбогатев, папаша решил вернуться в фатерлянд с молодой женой и детишками. Как верноподданный немец, воспитал Рихарда в духе германофильства. В четырнадцатом году, поддавшись националистической пропаганде, Рихард прямо из школы убежал на фронт, даже не поставив в известность родителей. Был ранен, – хромота у него с войны осталась. А потом, как многие из нас, понял, что такое война и кто и для чего ее развязывает.

После фронта учился в университете. Он ведь доктор права и социологических наук, до всего докопался, изучал философию, марксизм, революционное рабочее движение в Германии. Сам работал шахтером в Аахене, чтобы снизу, изнутри постичь жизнь рабочих. Стал активным подпольщиком. Неоднократно встречался с Эрнстом Тельманом. Как видишь, война многих просветила. Большое значение, конечно, имела русская революция.

После поражения революции в Германии Зорге начала преследовать полиция. Поэтому, когда в 1924 году его пригласили в Советский Союз референтом в Институт Маркса – Энгельса, он с радостью уехал в Москву. А потом тогдашний начальник советской разведки Берзин предложил ему стать военным разведчиком. Вот все, что я знаю о Рихарде Зорге.

Он говорил мне, что женился. Жена его – бывшая актриса, очень красивая женщина, я видел у него фотографию. Была замужем за каким-то известным артистом, потом этот артист умер, а она почему-то покинула сцену, ушла на завод работать. Сейчас – начальник цеха, и Рихард очень гордится ею, мечтает о возвращении в Москву.

Здешние консульские дамы проходу ему не дают, – самый интересный кавалер, блестящий, остроумный, много знает, а им скучно, вот они его и атакуют. В интересах дела он иногда вынужден волочиться за какой-нибудь высокопоставленной особой, вроде этой жены Отта. Отт – военный атташе, и через его жену Рихард сумел подружиться с ним, войти в полное доверие. Вот такие дела… А ты небось думала, что ему нужна эта глупая бабенка…

– Ничего я не думала! – рассердилась Анна.

Макс занялся конструированием нового, более совершенного передатчика, который можно было бы носить в портфеле. Сделал тайник под портретом Гитлера, куда прятал все детали и части. Работа подвигалась медленно, так как детали приходилось покупать очень осторожно, – за каждым иностранцем в Токио велась неусыпная слежка. Макс ездил даже в Йокохаму за деталями.

По совету Рихарда Анна записалась в женское немецкое общество при клубе. К этому времени она уже в совершенстве овладела немецким языком, и в обществе ее принимали за настоящую немку.

Фрау Этер оказалась громкоголосой, пышногрудой немкой с копной рыжих волос на мощной голове. Это была настоящая немецкая «муттер». На собраниях она произносила высокопарные речи, очевидно подражая своему фюреру.

– Мы, немцы, являемся благородной арийской расой, – победно гремел ее голос. – Нам суждено владычествовать над всем миром! Что требуется от нас, немецких матерей? Дать стране больше детей. Ведь чтобы завоевать весь мир, нужны солдаты, так говорит наш фюрер. Он учредил многодетным матерям особый орден, вот, посмотрите.

Она пустила по рукам иллюстрированный журнал, где был изображен крест. Он напоминал свастику. В середине – медаль, по краю которой было вычеканено: «Дойче муттер».

– А кто из вас может похвастаться количеством детей? – властно спрашивала между тем фрау Этер. – Вот вы, новенькая, – она заглянула в список, – фрау Клаузен, сколько у вас детей?

– У меня их совсем нет, – вспыхнув до корней волос, призналась Анна.

– Ай, ай, ай, – укоризненно покачала мощной головой фрау Этер, – такая молодая, цветущая… Вы не патриотка. Обязательно обзаведитесь детьми, не теряйте времени. Наши дети будут иметь счастливое будущее.

Анне было и смешно и досадно. Смешно от всей этой прямолинейной фашистской мистерии и досадно, что такие грубые руки задели самую больную струну ее души. Дети! Она, конечно, хотела бы иметь ребенка, но они с Максом не могут себе этого позволить, так как все время ходят по краю лезвия. Кто-то должен жертвовать своим личным счастьем во имя счастья других.

Макс давно искал подходящее занятие для прикрытия, наконец ему повезло. Владелец ресторана «Фледермаус» немец Кеттель познакомил его с неким Фёрстером, тоже немцем, который имел между Токио и Йокохамой небольшую мастерскую, где делались английские гаечные ключи и другие инструменты для мотоциклов. Фёрстер прогорал, и ему нужен был компаньон с деньгами. Макс внес в дело несколько сотен долларов и предложил Фёрстеру торговать мотоциклами «Цундап». Фирму назвали «Инженерная компания Ф. и К.». Макс возобновил свои связи с шанхайской фирмой и получил образцы. Первый мотоцикл купил для себя Рихард.

Каждый день Макс вынужден был ездить на электропоезде в контору и заниматься делами фирмы. Это поглощало большую часть его времени, хотя и служило отличным прикрытием.

Надвигались важные события: парламентские выборы. От того, кто захватит власть – влиятельные политики умеренного направления или фашиствующая военщина, зависели отношения между СССР и Японией.

«Умеренные», являющиеся представителями помещиков и крупной буржуазии, хотели мирно торговать с Советским Союзом, Америкой и странами Запада. Их завоевательские планы были направлены на Китай и Юго-Восточную Азию. Фашисты стремились подчинить всю экономику Японии войне против СССР, контролировать концерны и монополии. Захватить весь Уссурийский край и двигаться на Урал – таковы были их планы.

Рихард торопил Макса с передатчиком.

– Придется найти другое прикрытие, Макс, – озабоченно сказал он, забежав однажды вечером к Клаузеном. – Торговля мотоциклами – хорошее дело, но мне нужен радист.

– Найди попробуй, – проворчал Клаузен. – Я и сам понимаю, что «Инженерная компания Ф. и К.» не находка, одна езда чего стоит.

– А ты поищи, – настаивал Рихард. – Коммерсант должен быть изворотливым человеком.

Потом Рихард жаловался на какую-то Эдит, которая от страха за своего ребенка превратилась в законченную неврастеничку.

– А не познакомить ли ее с Анной? – вдруг сказал он. – Анни, могли бы вы помочь нам? Тут жена одного нашего товарища захандрила. Нужно подбодрить ее, как-то успокоить.

– Если смогу, – осторожно ответила Анна.

– Сможете! – обрадовался Рихард. – У вас исключительный дар покорять людей, я на себе это испытал, честное слово.

– Шутник вы, Рихард, – смутилась Анна.

– Я совершенно серьезно… Вы даже такого медведя, как Макс, приручили…

– Ну, ну, полегче! – с притворной строгостью проворчал Макс.

Рихард был как-то по-особому оживлен и порывист. Иногда он посмеивался каким-то своим радостным мыслям и рассеянно начинал перекладывать разные предметы на письменном столе Макса.

– Что с вами? – спросила Анна. – Вы сияете, как новый пятиалтынный. – Она сказала это по-русски, и Рихард искренне рассмеялся.

– Я же говорил, что от вас ничего не скроешь… Получил письмо от Кати. Вот… – Он вытащил из потайного кармашка брюк аккуратно сложенное письмо и, нарочито ровным голосом, без выражения, начал читать:

– «Спасибо, дорогой Ика, за твое письмо, полученное мной сегодня. Благодарю тебя также за новогодние пожелания. И я надеюсь, что это будет последний год нашей разлуки, но как долго он еще протянется… Мои дела идут хорошо. Я весела и здорова. С работой дело обстоит также хорошо. Жаль только, что нет тебя. Не беспокойся обо мне, живи хорошо, но не забывай меня. Желаю тебе всего хорошего и крепко тебя целую. К.». Как видите, Анни, меня еще не забыли и ждут с нетерпением. Бедная моя Катюша… Она надеется, что это последний год нашей разлуки. Как бы я хотел этому верить… – Глаза его сделались печально-задумчивыми. Он зажег спичку и поднес к маленькому, дорогому клочочку. Письмо почернело, свернулось и рассыпалось в прах.

Наконец передатчик был смонтирован, и Макс решил его опробовать из квартиры Бранко Вукелича, с женой которого, Эдит, предстояло познакомиться Анне.

Вукеличи жили далеко, к ним нужно было ехать чуть ли не через весь город на электричке.

Стояла поздняя осень – прекрасная пора в Японии, когда спадает влажная духота и устанавливается сухая и солнечная погода. В парках цветут осенние, особенно яркие хризантемы – розовые, кирпично-красные, бронзовые. Пламенеют листья кленов.

Из окна электрички Анне был виден весь Токио – море серых деревянных домишек до самого горизонта. Мелькали горбатые мостики через многочисленные каналы, строения под загнутыми крышами, красные тории – нечто вроде ворот перед синтоистскими храмами. Тории считались национальным символом Японии.

Европейским был только центр с его деловой частью Маруноути, где в великолепных билдингах и уродливых каменных зданиях под тяжелыми загнутыми крышами сосредоточились банки, конторы, ведомства. На массивных дверях золотые дощечки с названиями, написанные иероглифами и по-английски. Крошечный парк Уэно кишит людьми. Главная улица Гинза очень оживлена, на тротуарах толпы людей. Здания густо увешаны горизонтальными и вертикальными полотнищами реклам, которые по вечерам сверкают разноцветными огнями. Улица вся горит, пылает, создавая феерическую картину. Говорят, что в Токио самая богатая реклама, богаче даже, чем в Нью-Йорке.

Стоит немного удалиться от центра, как попадаешь в лабиринт старых торговых улиц, похожих на китайские: те же двухэтажные домишки, в которых наверху живут, а внизу содержат лавочки. Приглушенно светятся окна многочисленных ночных клубов, кабаре, ресторанчиков. Здесь гнездятся тайные опиекурильни под видом невинных харчевен. Наркомания такой же страшный бич, как и в Китае. Нередко где-нибудь в глухом переулке можно было увидеть беспомощных, словно мертвых людей, одурманенных опиумом.

За торговыми кварталами лепятся один к одному бумажные домишки и бараки. По тесным переулкам – грязные канавы с вонючей, позеленевшей водой. Нет ни канализации, ни водопровода. Нечистоты выливают в канавы, а воду берут из каналов, проложенных от реки. Город расположен на холмах, и домишки взбираются по ним до самого верха, создавая впечатление огромных черных муравейников. Здесь такая же суровая борьба за существование, как и всюду.

Дом Вукеличей стоял на холме. Это был типичный двухэтажный японский домик с верандой и раздвижными стенами.

Их встретил сам Бранко, высокий, стройный, молодой мужчина с тонким лицом и обаятельной, дружески приветливой улыбкой. Он как-то очень просто и естественно поздоровался с Анной, и она невольно подумала: «Есть же люди, с которыми сразу чувствуешь себя очень легко».

Бранко позвал жену. К ним вышла худощавая, светловолосая женщина в пестром японском кимоно. Увидя Макса, она равнодушно кивнула ему и выжидательно поглядела на Анну светлыми, какими-то прозрачными глазами.

– Моя жена, Анна, – представил Макс.

– Эдит, – с тем же равнодушием сказала женщина и, не протянув руки, пропустила Клаузенов в гостиную.

– Ну, вы тут побеседуйте пока, а мы пойдем наверх, – сказал Бранко.

Женщины остались одни. Анна неловко присела на диван, развязала фуросики, достала подарки: коробку конфет, смешную заводную обезьянку.

– Это вам и сыну, – неуверенно сказала она, смущенная нелюбезностью хозяйки.

– Спасибо.

Эдит равнодушно взяла подарки, положила на низкий лакированный столик.

В комнату вбежал резвый мальчик лет семи, очень похожий на Бранко. Он сразу заметил игрушку и вопросительно поглядел на мать.

– Тебе от тети, – Эдит подала ему игрушку.

– Спасибо, – тихо поблагодарил мальчик, не глядя на Анну. – Мам, можно мне пойти к Абэ? – просительно проговорил он.

– Иди, – разрешила мать. – Гулять только в саду, Рауль! – уже вслед ему прокричала она. – Беда с ним, товарищей нет, играет с японскими детьми, научился болтать по-японски. А у вас есть дети?

– Нет, – коротко ответила Анна, этот вопрос ей был всегда неприятен.

– Тогда вам легче, вы отвечаете только за себя, а тут… – На лице Эдит появилось страдальческое выражение. – Вечный страх перед полицией. Совершенно не сплю ночами, каждый шорох пугает, вгоняет в дрожь. Бранко говорит, что я сумасшедшая. Может, правда? – Она сжала пальцами виски и устало смежила веки.

– Ну зачем же заранее так волноваться? – с ласковой укоризной проговорила Анна. – Ваш муж в такой же степени отвечает за благополучие сына, как и вы.

– Отвечает… – вяло усмехнулась Эдит. – У него идеалы… Душу прозакладывает за них. Весь в мать, фанатичку. Она-то и толкнула своих сыновей на гибельный путь… Старший сражается теперь в Испании, в интернациональной бригаде, Бранко – извольте радоваться – военный разведчик. Зачем? Что ему этот Советский Союз, в котором он и не бывал никогда. – Эдит снисходительно усмехнулась и посмотрела на Анну своими прозрачными глазами. «Странные глаза! – подумала Анна. – Через них все насквозь видно, а в них самих – ничего не разглядеть. Рот упрямый, решительный». Вслух поинтересовалась:

– А как же вы познакомились с Бранко?

– Так, случайно… На курорте. На курортах ведь легко знакомятся, легко влюбляются, – с легким ироническим смешком ответила Эдит. – И я влюбилась в Бранко. Он был веселый, общительный, отлично танцевал и очень настойчиво ухаживал… Одним словом, мы не на шутку увлеклись друг другом. Однако чего же мы так сидим? – спохватилась она. – Давайте хоть чай пить.

Пока Эдит готовила чай, Анна рассматривала гостиную – небольшую комнату в чисто японском духе: с раздвижными шкафами, с толстыми соломенными циновками-татами на полу, с традиционной нишей, где висела длинная, вертикальная бумажная картина с изображением Фудзи и каллиграфически нарисованными тушью иероглифами. Перед картиной стояла высокая фарфоровая ваза с поздними хризантемами. Все как в японском доме. Внимание Анны привлекли отлично сделанные цветные фотографии на стенах, в основном это были храмы – вычурные японские постройки с многоярусными пагодами.

– Бранко увлекается японской архитектурой, – сказала вошедшая Эдит, увидя, с каким интересом Анна рассматривает снимки. – В юности он учился на архитектора в своем родном городе Загребе – это в Югославии. Бранко по национальности хорват. Возможно, из него вышел бы неплохой архитектор, если бы не мамочка. В Париже он от нужды занялся фотографированием, сотрудничал в журналах.

Она поставила на низкий лакированный столик поднос с чаем и сладостями.

– Пододвигайтесь, – указала на кресло, – хорошо, что вы зашли. Я чувствую себя здесь такой одинокой… Иногда так хочется излить перед кем-нибудь душу… Пыталась устроиться на работу, но увы! Я преподавательница физкультуры по японским упражнениям, оказалось, что здесь своих преподавателей некуда девать. – Эдит несколько оживилась.

Они уселись в удобные низкие кресла.

– Так вот… – продолжала она, разливая по чашкам душистый зеленый чан. – Бранко подавал большие надежды в архитектуре, но мадам Вильма (это его мамочка) сделала из него политика. Ее коньком была русская революция. Даешь свободную республику! Все как в России. Своими бредовыми идеями она и сыновей заразила. Кончилось тем, что Бранко посадили в тюрьму как студента-марксиста, такая же судьба ожидала и старшего сына, Славомира. А муж просто сбежал от нее…

– Сбежал? – удивилась Анна.

– Ну да, – как само собой разумеющееся подтвердила Эдит. – Не мог же полковник королевской армии жить с такой сумасбродкой! Она его просто позорила…

– И она уехала во Францию? – догадалась Анна.

– Не уехала, а позорно бежала, выцарапав каким-то образом из тюрьмы Бранко. Бежала, увлекая за собой всех четверых детей в эмиграцию. – У Бранко еще две сестры в Париже.

– Она была богата? – спросила окончательно заинтригованная Анна.

– Если бы! – презрительно воскликнула Эдит, обрадовавшись возможности позлословить о свекрови. – В том-то вся и трагедия, она лишила детей обеспеченной жизни, будущности, обрекла их на нищенскую эмигрантскую жизнь, и все из-за чего? Из-за своих эгоистических целей. Вы думаете, она в Париже опомнилась? Как бы не так! Целыми днями строчила какие-то статьи. Вечно в нашем доме толпились югославские эмигранты, кричали, спорили, обсуждали статьи Вильмы. Я только теперь поняла, что это были за люди, – политические эмигранты! Они втянули в политику и Бранко со Славомиром. Все бредили Советским Союзом, кричали, что это великий эксперимент и его нужно всячески охранять, и еще что-то в таком же роде. Иногда мне казалось, что все они сумасшедшие.

Анна хотела сказать, что она была в Советском Союзе и ей там очень понравилось, но, посмотрев в прозрачные глаза Эдит, раздумала. Спросила только:

– Вы немка? Так хорошо говорите по-немецки…

– Нет. Я датчанка. В Дании многие говорят по-немецки. Я выросла в провинции, на ферме, любила природу, спорт. Окончила спортивное училище и стала преподавать физкультуру в местной школе. А однажды летом поехала в Поттаяк, на западное побережье Франции, – захотелось поплавать в Атлантическом океане. Там и нашла свою судьбу. – Эдит тяжело вздохнула, взяла сигарету, протянула коробку Анне.

– Спасибо, я не курю, – отказалась Анна.

– А я здесь стала курить, это как-то успокаивает. – Она затянулась, окутывая себя голубым облачком дыма. – Я была самой обыкновенной, здоровой девушкой, мечтала о тихом семейном счастье с кучей детей, уютным домом, – она доверительно улыбнулась: – А все получилось наоборот… Бранко учился в Сорбоннском университете на юридическом. Учился и работал юристом в одной парижской электрической компании. Денег не хватало, кое-как перебивались. А потом грянул кризис, и Бранко потерял работу. Пришлось мне с ребенком на время уехать к отцу в Данию.

– А Вильма? Как она относилась ко всем трудностям? – заинтересованно спросила Анна.

– Очень спокойно, – сказала Эдит, гася в пепельнице окурок и зажигая новую сигарету. – Она обращалась со своими детьми как с товарищами. Когда Славко женился на русской девушке, дочери советских специалистов, приехавших в командировку в Париж, и решил уехать с ней в СССР, Вильма одобрила этот его шаг. Я уверена, что и поездка Бранко в Японию была благословлена его авантюристкой мамочкой. Она же типичная авантюристка, – повысила голос Эдит. – Теперь вот с какой-то гордостью сообщила Бранко, что Славомир уехал добровольцем в Испанию. Ей, наверное, и в голову не приходит, что его могут убить. Я таких женщин не понимаю. Не жалеть своих детей! Подумаешь, деятельница… Без нее бы не обошлось. Писательницей заделалась! Воображаю, чего она там пишет. По-моему, она просто тщеславная, как вы думаете?

Вопрос застал Анну врасплох. Она, конечно, была не согласна с Эдит. Но сказать ей, что Вильма Вукелич вызывает в ней восхищение, хорошую зависть к ее мужеству, ее целеустремленности, значит обидеть Эдит, оттолкнуть от себя. И Анна ответила довольно туманной фразой:

– Кто знает. Ведь люди такие разные…

– Как бы там ни было, но я попала в скверную историю, – сердито сказала Эдит, недовольная ответом Анны. По-видимому, она хотела какого-то оправдания для себя, для своего задуманного бегства, моральной поддержки, что ли… – Бранко обманул меня, – продолжала она упрямо. – Он вовлек меня в опасное дело, и я узнала об этом только здесь. Говорил, что едем в Японию от силы на год – он заключил контракт с иллюстрированным журналом «Вю». А мы торчим здесь почти четыре года в этом ужасном Токио, где летом нечем дышать, где все проплесневело и пропахло старой, вонючей пылью. Если бы не Рауль, я давно бы сошла с ума…