Текст книги "Земля любви, земля надежды. Расставания и встречи"
Автор книги: Мария Леонора Соареш
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)
Глава 20
Франсиска Железная Рука по-хозяйски уверенно ступила на землю Винченцо и металлическим голосом объявила ему, что теперь треть фазенды принадлежит ей, а значит, и треть урожая он должен исправно отдавать ей.
Винченцо уже знал, что Адолфо продал свою долю Франсиске, и поэтому был готов к такому повороту события. «Пусть только она заявится сюда, я выставлю ее вон!» – грозился он, понимая, что в скором времени Франсиска нанесет ему визит.
И вот она, как коршун в своем черном облачении, пронеслась по фазенде на резвых лошадях, запряженных в роскошный экипаж, и теперь устрашающе высокомерно смотрела на Винченцо, давая понять, что любое сопротивление с его стороны – бесполезно.
Винченцо, однако, тоже был не робкого десятка. Выдержав грозный взгляд Франсиски, он сказал ей:
– Сеньора, я вас сюда не приглашал и разговаривать мне с вами некогда. Можете отправляться обратно.
Возмущенная его поведением Франсиска стала говорить о сделке, заключенной ею с Адолфо, и Винченцо тотчас же этим воспользовался:
– Не знаю ни о какой сделке! Адолфо об этом ничего не говорил. А если вы вели с ним какие-то переговоры за моей спиной, то пусть он сам мне все расскажет!
Винченцо откровенно издевался над Франсиской, прекрасно зная, что предатель Адолфо, получив деньги за проданную землю, сразу же укатил подальше от этих мест.
Франсиска тоже это знала, и крыть ей было нечем. Поэтому она не стала втягиваться в полемику, а просто заявила свои права на землю:
– Ваш бывший компаньон больше не имеет никакого отношения к этой фазенде. А у меня есть купчая на его часть земли, и теперь я тут хозяйка!
– Вот как? А я думал, вы набиваетесь ко мне в компаньоны, – ядовито усмехнулся Винченцо, чем вывел из равновесия Франсиску.
– Вы можете юродствовать, сколько вам заблагорассудится, но отныне каждое третье зернышко, каждая третья курица здесь принадлежит мне! – заявила она громко, срываясь на крик.
– Сеньора, вы тоже можете кричать сколько угодно, – в тон ей ответил Винченцо, – но вам следует понять, что Адольфо вас надул. Когда мы втроем покупали эту фазенду, то не оговаривали, где чья земля и где чья курица. Тут все общее. Другими словами, ни я, ни Фарина не выделяли Адолфо самостоятельный доли и не метили его кур. Так что вы можете засунуть эту купчую себе в… задний карман! – он смачно рассмеялся, довольный своей шуткой на грани дозволенного, от которой Франсиска окончательно вышла из себя.
– Ты еще пожалеешь об этом, грязный итальяшка! – закричала она, разом растеряв свою горделивость и величавость. – Не надейся, что я стану гоняться за каждой третьей курицей. Я просто скуплю всю эту фазенду и вышвырну вас отсюда вон!
– Смотрите, как бы я вас сейчас не вышвырнул! – всерьез пригрозил Винченцо, подступив к ней вплотную. – Лучше убирайтесь отсюда сами, по доброй воде!
Осознав реальную опасность, Франсиска смерила его уничтожающим взглядом и гордо прошествовала к экипажу.
Винченцо же сохранял выдержку до тех пор, пока экипаж не скрылся за поворотом, и лишь затем дал волю эмоциям.
– Не видать ей нашей фазенды, как рая небесного! Эта наглая мерзавка будет гореть в аду! – вопил он, потрясая кулаками и пиная все, что случайно подворачивалось ему под ногу, будь то курица или полено. – Я костьми лягу за свою землю! Они смогут вынести меня отсюда только вперед ногами!
– Папа, но Адолфо действительно продал ей свою долю, и с этим придется считаться, – попытался вернуть его к реальности Марселло.
Гнев Винченцо тотчас же обрушился и на бывшего компаньона:
– Подлец! Предатель! Сукин сын! Не зря он сбежал – знает, что я задушил бы его и рука бы у меня не дрогнула!
– Он не сбежал, – справедливости ради заметила Констанция, – а поехал в другой штат покупать землю. Гаэтано говорил, что она там стоит значительно дешевле, чем у нас.
– И Гаэтано у меня получит по башке, чтобы не прикрывал своего подлого папашу, – не унимался Винченцо.
– Ты не справишься с этим буйволом, папа, – насмешливо вставила Катэрина. – Ты же не владеешь такими приемами, как наш учитель.
– Зато у меня всегда найдется дрын! – парировал Винченцо. – А что касается учителя, то я запрещаю вам ходить в школу. И ты, и твой братец должны забыть туда дорогу!
Катэрина и Марселло хором закричали: «Нет, ты не посмеешь, мы хотим учиться!» Но Винченцо быстро пресек этот стихийный протест, гаркнув во все горло:
– Молчать! Здесь я хозяин, и только мне решать, чем должны заниматься мои дети!
Все притихли, но конфликт не был разрешен, и гроза еще висела в воздухе, поэтому Констанция поспешила замять скандал и ловко перевела стрелки на Фарину:
– Винченцо, ты не знаешь, когда Фарина вернется из Италии? Вдвоем вам было бы легче бороться с этой сеньорой.
Винченцо заглотил наживку:
– А кто ж его знает? У него там отец при смерти. Может, скоро вернется, а может, и не скоро. Но это ничего не меняет, потому что Фарина тоже ненадежный компаньон. Если Железная Рука посулит ему большие деньги, он не раздумывая продаст ей свою долю так же, как Адолфо.
– А может, и не продаст, почем ты знаешь? – возразила мужу Констанция. – Все у тебя плохие, только ты один хороший.
– Я не берусь решать за Фарину, – недовольно проворчал Винченцо. – Мне надо думать о себе, и я на пушечный выстрел никого не подпущу к своей земле!
Уединившись в дальнем углу двора, Катэрина и Марселло решали, как им быть: подчиниться отцу или ослушаться его и продолжать ходить в школу.
Катэрина горячо отстаивала первый вариант:
– Отец не имеет права так жестоко с нами поступать. Мы должны учиться, потому что живем не в каменном веке. Даже если он запрет меня на десять замков, я выпрыгну в окно или сделаю подкоп, но все равно убегу в школу! Я уже не могу жить без этих занятий!
Марселло беззлобно рассмеялся:
– Знаем мы, что стоит за твоей тягой к учебе: ты влюблена в учителя! Из-за этого отец и запретил нам ходить в школу.
– И лишил тебя возможности любоваться учительницей, – отплатила ему той же монетой Катэрина.
Марселло смутился:
– Опять ты за свое?
– А я не понимаю, почему ты стыдишься прямо сказать, что тебе нравится Беатриса. Вот я, например, люблю Маурисиу и не скрываю этого. Я даже горжусь, что полюбила такого достойного человека!
– Так пойди и скажи об этому отцу. Или хотя бы матери, – поддел сестру Марселло, и Катэрина поежилась от ужаса:
– Нет, боюсь. Особенно теперь, когда папа объявил войну сеньоре Франсиске.
– Отец ее не трогал, она сама развязала войну, – поправил Катэрину брат.
– Ох, как это все некстати! – вздохнула она. – До сих пор я могла свободно видеться с Маурисиу в школе, а что будет теперь?
– Я думаю, Беатриса и Маурисиу примут нашу сторону в этой истории с фазендой и помогут все уладить мирным путем, – высказал надежду Марселло, и сестра его охотно поддержала.
В тот день они так и не решили, что делать со школой, но оказались правы в одном: Беатриса и Маурисиу действительно встали на их защиту в нелегком разговоре с матерью, когда она, разъяренная, вернулась домой после стычки с Винченцо.
– Я уничтожу этих грязных итальянцев, разорю их, пущу по миру! – заявила она в присутствии сына и дочери.
Шокированные такой грубостью, прозвучавшей из уст матери, оба принялись расспрашивать Франсиску, что случилось и отчего она стала непохожей сама на себя. А когда выяснили, что к чему, то изумились еще больше.
– Мама, зачем тебе столько земли? – спросил ее Маурисиу. – Разве нам мало той, что у нас есть? И как можно выживать людей обманом или силой с их фазенды? Я не узнаю тебя, мама. То, что ты собираешься сделать, – чудовищно!
– Я никого не обманываю, – возразила Франсиска. – Этому ничтожеству Адолфо я заплатила немалые деньги за его долю. И наглеца Винченцо я в итоге сломаю: предложу ему такую сумму, перед которой он не устоит!
– Мама, не все покупается за деньги. Однажды сеньор Винченцо уже отказался от крупной суммы, я этому свидетель, – напомнил ей Маурисиу.
Беатриса же вдруг спросила:
– Мама, а откуда у тебя такие деньги? Разве мы настолько богаты?
Франсиска на мгновение напряглась, будто ее поймали с поличным, но тотчас же взяла себя в руки и строго осадила дочь:
– Я не потерплю ревизоров в собственном доме. Финансами здесь занимаюсь я, и мне решать, куда стоит вкладывать деньги, а куда не стоит.
– Но почему ты хочешь завладеть именно этой фазендой, причем невзирая на цену? – спросил Маурисиу.
– Потому что я поклялась твоему отцу присовокупить ее к нашей фазенде! И прошу больше не обсуждать со мной эту тему.
Она вышла из гостиной, оставив сына и дочь в растерянности и недоумении. Они не могли понять, что происходит с их матерью в последнее время. Откуда взялась эта спесь, эта жестокость? Ведь раньше она была тихой и доброй, а теперь ее словно подменили.
– После сегодняшнего скандала, который она спровоцировала у сеньора Винченцо, мне будет стыдно смотреть в глаза Катэрине, – признался Маурисиу. – Придется извиняться, объяснять ей, что я не разделяю взгляды моей матери…
– Для тебя настолько важно мнение Катэрины? Неужели ты ее и вправду так сильно любишь? – спросила Беатриса.
– Да, люблю, – твердо ответил Маурисиу.
– Но разве такое возможно? Вы ведь совершенно разные люди. Ты воспитывался в богатой семье, получил прекрасное образование в Европе… Что у тебя может быть общего с невежественной девушкой, которая еще вчера не умела читать и ставила крестик вместо подписи? Я хочу понять: что тебя к ней так притягивает?
– Она необыкновенная девушка, я таких нигде не встречал! От нее исходит какой-то особенный аромат!
– Это запах пота, мой восторженный братик, – пояснила ему Беатриса, но Маурисиу ее насмешка не смутила.
– Это запах женщины! – поправил он, продолжая восторгаться Катэриной: – Обольстительной женщины! Вряд ли ты сможешь это понять, но поверь мне на слово как мужчине.
Беатриса усмехнулась, подумав, что это брат ее сейчас не понимает, поскольку ослеплен любовью и не видит ничего вокруг. Ему невдомек, что Беатриса расспрашивает его не из праздного любопытства, а сравнивает свои чувства к Марселло с теми чувствами, которые брат испытывает к Катэрине. Беатриса для того и затеяла эту беседу, чтобы разобраться в себе и получить ответы на несколько очень важных вопросов. Любит ли она Марселло или всего лишь испытывает к нему физическое влечение? А если любит, то насколько жизнеспособна эта любовь?
– Я вижу, ты уже определился в своих чувствах, – сказала она Маурисиу. – Но не кажется ли тебе, что у вашей любви с Катэриной нет будущего? Это же классический мезальянс! Ты – рафинированный аристократ, и она – простолюдинка. Разница в воспитании, в образовании, в привычках, наконец, способна быстро остудить самые пылкие чувства. Разве не так? Может, я не права?
– Наверное, права, если говорить вообще, имея в виду каких-то абстрактных юношу и девушку из разных социальных слоев, – ответил Маурисиу. – Но это не имеет никакого отношения ко мне и к Катэрине!
– Почему? Объясни.
– Потому что Катэрина – неординарная личность. Она талантлива, умна, благородна. И хотя она воспитывалась в простой семье, у нее имеются все необходимые качества для того, чтобы стать королевой!
Ответ брата весьма озадачил Беатрису. Она попыталась представить Марселло, обряженного в королевскую мантию, и – не смогла. Эта задача оказалась непосильной для ее воображения. «Что же это значит? – призадумалась она. – Может, Марселло все-таки не дотягивает до уровня короля? Или просто я его недостаточно сильно люблю?..»
Пока Беатриса пребывала в раздумье, силясь ответить на эти непростые вопросы, Маурисиу включил радиоприемник, и оттуда зазвучал громовой раскатистый баритон:
– …Восемь тысяч семей Сан-Паулу расстаются со своими сыновьями и денежными накоплениями ради революции. С оружием в руках молодые люди занимают позиции на баррикадах, где они готовы сражаться насмерть за свободу и достойную жизнь своих соотечественников. Вот они, наши герои! Вот он, золотой фонд нации, которым мы вправе гордиться! И, пока не пробил час решающей схватки с войсками диктатора, каждый из вас еще может пополнить ряды этих доблестных бойцов. Все на баррикады, товарищи! Да здравствует революция! Победа будет за нами!
Далее последовала бравурная музыка, призванная эмоционально усилить пламенную речь неизвестного оратора.
Беатриса растерянно уставилась на брата:
– Что это было, Маурисиу?
– Революционное радио Сан-Паулу! – взволнованно ответил он. – Это значит, что революция там идет полным ходом, повстанцы уже захватили государственный радиоканал, и еще это значит, что я не должен тут отсиживаться. Мое место на баррикадах!
– Но при чем тут ты?! – испуганно воскликнула Беатриса. – Пусть жители Сан-Паулу сами борются за свои права, если они считают, что президент Варгас притесняет их гораздо больше, чем остальных жителей Бразилии. У них там и своих бойцов хватит, ты же только что слышал!..
Маурисиу с укором посмотрел на сестру:
– Вот уж не думал, что в столь ответственный момент, когда решается судьба всей страны, мы с тобой окажемся по разные стороны баррикад.
Беатрисе его пафос показался чрезмерным и неоправданным, о чем она и сказала брату:
– Не надо записывать меня во вражеский стан! Поумерь свою горячность. Я вовсе не испытываю симпатий к Жетулиу Варгасу. Я просто не хочу, чтобы пролилась кровь, чтобы молодые люди гибли на баррикадах, и тем более не хочу, чтобы в числе погибших оказался ты, мой любимый и единственный брат!
– Тебе будет приятнее сознавать, что твой брат повел себя как жалкий трус?
– Но мы живем далеко от Сан-Паулу, нас это не касается! Маурисиу вскипел от негодования:
– Неужели ты, моя образованная сестра, мыслишь так же, как самый примитивный обыватель?! Неужели ты забыла, какие убытки понесли мы и все прочие плантаторы в нашей округе из-за низких цен на кофе? А ведь эту преступную ценовую политику проводит не кто иной, как президент Варгас, И, если в результате революции он уйдет в отставку, я буду счастлив, что внес свою лепту в это благое дело!
Не желая больше объясняться с сестрой, он стал собираться в дорогу. И тут у него за спиной прозвучал грозный голос матери:
– Что здесь происходит? Ты собираешь вещи, Маурисиу? Он не успел ответить – Беатриса опередила его:
– Мама, он идет на баррикады, в Сан-Паулу! Останови его! Франсиска инстинктивно сделала шаг в сторону, загородив своей статной фигурой дверной проем.
– Только через мой труп, – вымолвила она глухим, жестким голосом, однако на Маурисиу это нисколько не подействовало.
– Мама, я уже все решил. Не надо устраивать семейных сцен. Я перестану себя уважать, если не поддержу тех смельчаков, которые бросили вызов диктатору, – ответил он не менее жестко.
– Нет, ты никуда не пойдешь, – стояла на своем Франсиска. – Я не могу допустить, чтобы мой единственный сын погиб в ужасной уличной бойне. Я не хочу потерять тебя, Маурисиу!
– И только поэтому я должен прятаться за твою юбку? – язвительно произнес он. – Ты меня плохо знаешь, мама. Твой сын не трус!
Он решительно шагнул к двери, легко отстранив при этом Франсиску, пытавшуюся преградить ему дорогу. Затем обернулся и, бросив прощальный взгляд на мать и сестру, бодро произнес:
– Не печальтесь! Пожелайте мне лучше удачи!
– Возвращайся поскорее! – тотчас же откликнулась Беатриса, а Франсиска, сжавшись как пружина, процедила сквозь зубы:
– Никогда тебя не прощу за этот безумный поступок!
– Даже если меня там убьют? – беспечно спросил Маурисиу, по молодости лет не понимая, какую боль наносит он материнскому сердцу.
В глазах у Франсиски потемнело, но она и теперь осталась верной себе, гневно ответив сыну:
– Даже в этом случае прощения тебе не будет! На том они и расстались.
Теперь Маурисиу предстояло проститься только с Катэриной. Он бойко зашагал к ее дому, и тут его сердце вдруг предательски защемило, противясь предстоящей разлуке с этой девушкой. До Маурисиу лишь теперь дошло, что он расстается со своей возлюбленной надолго, а может быть, и навсегда. При этой мысли идеалы революции разом померкли в его глазах. Стоит ли ради них рисковать жизнью и обрекать на страдания Катэрину? Сердце подсказывало ему, что не стоит, а рассудок в это время властно твердил: «Не распускайся, будь мужчиной!»
И, справившись с минутной слабостью, Маурисиу еще более уверенно зашагал навстречу неизвестности, скрывавшейся за пленившей его революционной романтикой.
Прощание с Катэриной вышло скомканным, торопливым. Зная, какую власть над ним имеет Катэрина, Маурисиу боялся, что может уступить ее уговорам и остаться дома, отказавшись от благородной миссии революционера. Поэтому он не дал Катэрине времени на расспросы и уговоры.
– Мы победим диктатора, и я вернусь! – сказал он, широко улыбаясь.
– А что же будет со мной? Я не смогу жить без тебя! – воскликнула Катэрина, и ее глаза наполнились слезами.
– Ты жди меня, – ответил он слегка дрогнувшим голосом. – Я скоро вернусь. Обязательно вернусь!
Глава 21
Революция, начавшаяся со студенческих волнений, выплеснулась на улицы Сан-Паулу, увлекая за собой огромные массы обнищавшего народа. Толпы безработных, прежде осаждавших биржу труда, теперь устремились на строительство баррикад, поскольку их руки давно соскучились по живому конкретному делу. Баррикады они сооружали с лихостью и азартом, используя в качестве строительного материала все, что подворачивалось под руку и что попадало в поле зрения. Опрокидывали автомобили и трамваи, выкатывали из магазинов пивные и винные бочки, оттуда же вытаскивали мешки и коробки, которые затем наполняли песком и камнями. Попутно, в стихийном порыве, изымались и запасы продовольствия – для повстанцев, защитников трудового народа.
Пламенные ораторы, выступая на многочисленных митингах, гордо именовали этот стихийный протест революцией, а владельцы крупных магазинов и мелкие лавочники вроде Эзекиела усматривали в происходящем не что иное, как погром и грабеж средь бела дня.
Те, до кого еще не докатилась беспощадная волна революции, наскоро заколачивали лавки и жилые помещения, пытаясь уберечь свое имущество.
Эзекиел тоже подсуетился, а кроме того, ему еще повезло: баррикада воздвигалась на соседской улице, и он успел наглухо замуровать вход в свой магазинчик.
Членам семьи Эзекиел приказал сидеть дома, без необходимости не высовываться на улицу, чтобы случайно не попасть в какой-нибудь переплет. Тони, однако, не терпелось оказаться в гуще событий, он под любым предлогом норовил выскользнуть из дома, но Эзекиел мог не беспокоиться о зяте, потому что Камилия вцепилась в мужа мертвой хваткой и не отпускала его от себя ни на шаг.
– Но мне следовало бы сходить в мастерскую, – вяло сопротивлялся Тони. – Там ведь надо законопатить окна, упаковать картины… Сеньор Агостино может не управиться в одиночку.
– Я думаю, он и без тебя уже все сделал, – возражала Камилия. – Мы должны слушаться папу. Он многое повидал в жизни и знает, как надо вести себя в подобных ситуациях.
Надо отдать должное Камилии: она и в самом деле угадала, что Агостино вполне обойдется и без помощи Тони. Мастер не стал что-либо двигать в студии, картины и скульптуры остались на прежних местах, а он только закрыл поплотнее ставни и отправился к своему другу Эзекиелу.
Открыв ему дверь, Эзекиел напустился на Агостино с ругательствами:
– Ты совсем спятил, старый дурень? Нашел подходящее время для визита! Тебя же могли там запросто подстрелить! Ты хоть радио слушаешь? Эти самоубийцы кричат, что будут биться до последней капли крови! У них, оказывается, есть оружие и они намерены отразить удар правительственных войск. А Варгас направил сюда целую армию, и солдаты могли в любой момент открыть огонь. Ты чудом уцелел!
– Возможно, – пожал плечами Агостино. – Хотя мне кажется, что ты преувеличиваешь опасность. Я спокойно шел по улице, мимо вооруженных солдат, и никто меня не тронул.
– Перестань корчить из себя храбреца! – одернул его Эзекиел. – Скажи лучше, чего тебе дома не сиделось?
– Скучно стало. Представил, что сижу один, забившись в угол, а за окнами пули свистят… Вот и подумал, что в твоей компании мне будет веселей.
– Да уж, повеселимся, – проворчал Эзекиел. – Особенно когда стрельба начнется!
Он провел приятеля в комнату, где за столом сидела вся семья, и тут Агостино сообщил основную причину своего прихода в этот дом. Вынув из кармана конверт, он протянул его Тони:
– Получай! Это письмо от твоих родителей. Почтальон, шальная голова, принес его пару часов назад, когда я не успел еще задраить все окна и двери. Ну а мне оставалось только доставить его сюда, и я решил не дожидаться окончания революции.
Тони горячо поблагодарил мастера и принялся читать письмо, не заметив, как помрачнела Камилия. Ципора же, от которой это не укрылось, позвала дочь на кухню и стала учить ее уму-разуму:
– Перестань дуться! Твоя ревность не знает предела. Это же письмо от его родителей, а не от той девушки. Ты обиделась, что он не стал читать его вслух? Но это было бы даже странно…
– Ты не уловила главного! – прервала ее Камилия. – Почему письмо пришло не к нам, а в студию? Потому что мой муж не хотел, чтобы оно сюда пришло, и указал другой адрес.
– Ну и что? – не поняла ее Ципора. – Какая разница? Оно же все равно дошло.
– Разница большая! – возразила Камилия. – Если бы не эта заваруха, Тони бы спокойно получил письмо в студии, прочитал бы его там, и я бы ничего не узнала. Ему есть что скрывать, мама! Наверняка он надеялся получить какие-то важные сведения о Марии! Может быть, она даже собирается сюда приехать!
Ципора сокрушенно покачала головой.
– По-моему, ты сходишь с ума, дочка. Нельзя же всю жизнь ревновать его к этой Марии! Она осталась в Италии, Тони женился на тебе… Разве этого мало?
– Да, женился. Но я чувствую, что ее он так и не разлюбил. У Ципоры кончилось терпение, и она прикрикнула на дочь:
– Все, хватит! Я больше не могу этого слышать. В городе такое творится, люди готовы поубивать друг друга, а ты завела свою шарманку… Иди к мужу, спроси хотя бы из вежливости, здорова ли его мать.
Она подтолкнула Камилию в плечо, но той не понадобилось никуда идти, потому что Тони уже сам входил в кухню,
– Ты здесь? – обратился он к Камилии. – Я хочу прочитать тебе, что пишет моя мама.
Ципора одарила дочь уничтожающим взглядом и, проявив деликатность, отправилась в гостиную. А Тони стал вслух читать письмо, в котором Роза поздравляла его с женитьбой, а также писала, что Джулиано умер, что Мария тоже вышла замуж и родила ребенка от Мартино.
Камилия, услышав это, едва не заплясала от радости и сдержалась только потому, что Тони продолжал читать о том, как Роза и Дженаро по нему скучают и ждут от него новых вестей. Далее шли приветы невестке и ее родителям, и лишь в самом конце письма Роза позволила себе заметить с печально прорвавшимся сожалением: «Теперь ты знаешь, сынок, что такое жизнь и как круто она может менять судьбы людей. Здесь у тебя была большая любовь. А в Бразилии ты нашел себе жену. Дай бог, чтобы ты был с ней счастлив».
Верно истолковав скрытый смысл, заключенный в этом пожелании матери, Тони тем не менее прочитал Камилии все письмо до конца, не делая никаких купюр.
А потом за окном началась стрельба, и Камилия крепко обняла Тони, словно хотела защитить его своей любовью от всех пуль и от всех бед, какие существуют на белом свете.
Пока на улицах Сан-Паулу бушевали бесконечные митинги и демонстрации, большинство горожан и предположить не могло, что дело дойдет до вооруженного противостояния с диктатором.
И вот первая кровь пролилась: правительственные войска, стиснувшие город плотным кольцом, обстреляли одну из баррикад, и повстанцы вынуждены были тоже открыть огонь.
Это обстоятельство напугало многих из тех, кто случайно оказался в рядах революционеров. Они поспешили покинуть баррикады. Зато другие горожане, наоборот, сочли своим долгом именно теперь поддержать повстанцев. Среди этих смельчаков была и Нина.
Фабрика, на которой она работала, располагалась на окраине города, вдали от баррикад, и Умберту не стал сворачивать производство в связи с революцией. Поэтому Нина продолжала каждый день ходить на работу, хотя ее душа и рвалась на баррикады.
Но однажды по дороге на фабрику она увидела раненых повстанцев и не колеблясь поспешила им на помощь, добровольно оставив свой станок.
– Я прошу подыскать мне временную замену, – обратилась она к Умберту. – Не могу я оставаться здесь, когда люди истекают кровью на баррикадах. Совесть не позволяет.
Умберту был обескуражен.
– Я не ослышался? Ты хочешь оставить рабочее место, зная, что сотни девушек будут счастливы занять его вместо тебя?
– Да, я все знаю, поэтому и прошу вас о временной замене. Уличные бои не могут продолжаться вечно. Когда они закончатся, я тотчас же вернусь на фабрику.
– И ты полагаешь, я встречу тебя с распростертыми объятиями? – язвительно усмехнулся Умберту. – Не думал, что ты до такой степени наивна.
– Я только попросила, а вам решать… – насупилась Нина.
– Правильно, мне решать, – подхватил Умберту. – Вот я и приказываю тебе: выбрось из головы эту блажь и отправляйся к станку!
– Нет, я пойду к раненым, они сейчас нуждаются во мне гораздо больше, чем вы, – твердо ответила Нина.
– Но это же безумие! – воскликнул Умберту. – Добровольно лезть под пули! Пусть мужчины воюют, если им так хочется. А что тебе там делать, среди них?
– Я буду перевязывать раненых и отправлять их в лазарет.
– А ты не подумала, что тебя тоже могут ранить или даже убить? И кто тебе сказал, что мне ты менее нужна, чем тем несчастным бунтарям? Ты мне очень дорога, Нина! Я люблю тебя и не допущу, чтобы ты подвергала себя такой опасности!
– Я знаю истинную цену вашей любви, – скептически заметила Нина. – А удерживать меня вы не имеете права. Я ухожу. Прощайте!
Она решительно, с гордо поднятой головой, направилась к выходу, но Умберту догнал ее и цепко ухватил за руку.
– Я не позволю тебе уйти! – заговорил он с жаром. – Сейчас же увезу тебя в роскошную квартиру, где ты будешь жить ни в чем не нуждаясь.
– Отпустите меня! – требовала Нина, пытаясь высвободиться из его объятий.
– Нет, не отпущу, не надейся! – вошел в раж Умберту. – Я увезу тебя, и ты станешь моей любовницей!
Когда Нина услышала это, в ней невесть откуда появились дополнительные силы, она отбросила от себя Умберту, а затем еще и влепила ему увесистую пощечину.
– Вы негодяй! Я презираю вас! – гневно бросила она, выбегая из кабинета, а Умберту прокричал ей вдогонку:
– Ты уволена! Я не возьму тебя обратно, даже если ты приползешь на коленях!
Так Нина потеряла работу, зато приобрела новых друзей из числа повстанцев, которые горячо полюбили ее за самоотверженность и деятельное сострадание к раненым.
Ее помощь оказалась для них бесценной, поскольку раненых день ото дня становилось все больше, и это был закономерный итог восстания. Силы противоборствующих сторон были изначально неравны. Вооруженные до зубов солдаты превосходили противника и числом, и умением, ими руководили опытные командиры, а на баррикадах оборонялись в основном неоперившиеся юнцы, доселе не нюхавшие пороху. Оружия у них было мало, и держались они по сути только за счет неиссякаемой веры в справедливые идеи революции.
Среди этих молодых ребят особенно выделялся мужеством и храбростью Жозе Мануэл, за что друзья-студенты и выбрали его своим командиром. А ведь ему, сыну богача, казалось бы, незачем было отстаивать идеалы революции. Его отец, выходец из Португалии, переселившись в Рио-де-Жанейро, открыл там сеть хлебопекарен и сколотил на этом огромное состояние. С самого рождения Жозе Мануэл ни в чем не нуждался, и здесь, в Сан-Паулу, мог бы жить в отдельной комфортабельной квартире, но он предпочел поселиться с университетскими друзьями в пансионе, правда, весьма приличном.
Окунувшись в студенческую жизнь, он искренне увлекся идеей социальной справедливости. Эта идея владела тогда умами прогрессивной молодежи, и неудивительно, что ее приверженец Жозе Мануэл оказался в конце концов на баррикадах.
Здесь же, во время жестоких уличных боев, судьба свела его и с Маурисиу, который тоже отличался завидной храбростью, но был постарше и порассудительнее Жозе Мануэла. Именно Маурисиу призывал молодых бойцов действовать разумно, тактически грамотно, а не демонстрировать бесстрашие, подставляя горячие головы под пули.
Когда солдаты еще не начали стрелять, а только расположились плотным кольцом вблизи баррикад, надеясь деморализовать повстанцев своим грозным видом, Маурисиу отправил во вражеский стан разведчиков, и те вскоре доложили, что правительственные войска уже оборудовали несколько огневых точек, укрепленных пулеметами.
– Значит, на мирный исход рассчитывать не приходится, – заключил Маурисиу. – Они готовятся к бою основательно, и нам следует сделать то же самое. К сожалению, у нас нет пулеметов, зато есть гранаты, с помощью которых мы должны в первую очередь уничтожить их базовые огневые укрепления. А кроме того, я считаю, что пора нам, братцы, рыть окопы.
Если первое предложение Маурисиу было встречено бойцами с одобрением, то перспектива рыть окопы их отнюдь не вдохновила.
– Зачем это нужно? Мы не будем окапываться! – загалдели они. – Нам вполне хватит и баррикад, за которыми можно укрыться от огня!
Маурисиу объяснил им, что во время массированной пулеметной атаки наскоро сооруженные укрепления могут рассыпаться как карточный домик.
– Когда солдаты станут стрелять по мешкам с песком, он высыплется наружу, и наши баррикады сразу просядут, а в отдельных местах и вовсе развалятся, – добавил он для пущей убедительности и на сей раз был поддержан соратниками.
Так, благодаря усилиям и находчивости Маурисиу этот участок фронта оказался наиболее надежно укрепленным, здесь были самые малые потери среди бойцов, хотя оборонялись они дольше всех.
Правительственным войскам так и не удалось прорвать оборону на этом участке, и тогда они пошли в обход, шквальным огнем сломив сопротивление на других баррикадах.
– Они заходят с тыла! – верно оценил обстановку Маурисиу. – Через несколько минут мы окажемся в западне, и они будут расстреливать нас в упор. Приказываю всем рассредоточиться и мелкими группами отступать к близлежащим домам!
– А может, еще немного продержимся? Лично я готов биться до последнего патрона! – заявил Жозе Мануэл, которому было особенно трудно смириться с поражением.
– Нет, ты уйдешь вместе со всеми! Я приказываю! – скомандовал Маурисиу, добавив: – Твоя жизнь еще пригодится отечеству!
Тем временем войска противника уже подошли на опасное расстояние, несколько бойцов, попавших под обстрел, получили серьезные ранения и не могли самостоятельно передвигаться – их надо было уносить с поля боя на руках.
