Текст книги "Земля любви, земля надежды. Расставания и встречи"
Автор книги: Мария Леонора Соареш
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)
Глава 37
– Ишь попрыгушка! Поскакала неведомо куда! – посетовала со вздохом Мадалена, глядя вслед принарядившейся дочери, которая наспех поцеловала ее на прощанье и убежала.
Материнское сердце всегда найдет из-за чего волноваться и переживать. Раньше Мадалена переживала, что у дочери нет богатых женихов, а теперь переживала, что из двух богатых, которые за ней ухаживают, дочь выберет не того, какого нужно. А какого нужно?
Что бы Мадалена ни делала – стирала ли, гладила, она все раздумывала, кого бы она из женихов предпочла на месте Нины.
Если говорить честно, то сеньор Умберту казался Мадалене гораздо солиднее и надежнее, чем молодой студент. Все, что Умберту нажил, было при нем, а студент и есть студент, доходов никаких, а что касается родительских денежек, то, может, и нечего на них рот разевать, того и гляди, ни при чем останешься. Но у сеньора Умберту тоже имелся изъян, и не маленький: он был женат, а вот разведется или нет, еще неизвестно. Может, похороводится с Ниной год-другой да и бросит… Когда он пришел в гости, Мадалена много чего ему высказала. А высказав, успокоилась. И ей стало казаться, что очень даже разведется. Чего в жизни не бывает? Оформит сеньор Умберту развод и женится на Нине. Будет у них большой дом. Ездить будут они на автомобиле. И дальше она старалась представить себе их счастливую совместную жизнь…
Но почему-то картины расплывались, и мысли Мадалены перетекали к молодому португальцу. «Наверное, все-таки моей Нине больше нравится молодой человек, поэтому я и не вижу с ней рядом Умберту», – думала Мадалена. И, разумеется, была права.
Нина то ссорилась с Жозе Мануэлом, то мирилась. – Ты спасла меня от смерти, а теперь убиваешь своим безразличием, – говорил во время их очередной размолвки Жозе Мануэл. – Послушай меня, Нина, мой отец – богатый человек, но я не хочу жить в праздности, ожидая наследства. Скоро я получу диплом инженера, и, вот увидишь, смогу достойно содержать семью.
Зная взгляды Нины на богатство, а главное, на богачей, он всячески старался показать, что не принадлежит к презираемому сословию бездельников, что готов ступить на трудовую стезю.
– Мне кажется, ты путаешь любовь с чувством благодарности, – шутливо отвечала Нина.
– А мне кажется, ты не хочешь услышать меня, – с обидой возражал Жозе Мануэл. – Ты же знаешь, что я даже грузчиком на рынке работаю и живу на свои, только на свои деньги!
Нина в ответ смеялась, рядом с Жозе Мануэлом ей почему-то становилось безотчетно весело, и все-то ей казалось смешным.
Жозе Мануэл, глядя на нее, тоже начинал улыбаться, а потом и хохотать, потому что по натуре он был человеком веселым и жизнерадостным.
Так обычно заканчивались их недолгие размолвки.
Однажды Жозе Мануэл пригласил Нину на танцы, заметив при этом в шутку:
– Мне кажется, ты совсем не умеешь танцевать тарантеллу. Или я ошибся?
– Нет, попал в самую точку. Именно тарантеллу я танцевать и не умею, – не могла не улыбнуться Нина.
– Научу! – живо отозвался Жозе Мануэл. Оказалось, что Нине по душе и учитель, и ученье. Теперь она, принарядившись, стала частенько уходить из дома.
– Вот не знала, что мой любимый танец – тарантелла, мамочка, – говорила она, и глаза у нее блестели. – Бегу танцевать.
На фабрике Нина продолжала бороться за права работниц, хлопотала о пособии в случае болезни, сокращении рабочего дня. Деятельность Нины стала страшно раздражать Умберту. Он вызывал ее к себе в кабинет, желая поговорить с ней о том, что его мучило. Но она не давала ему и рта раскрыть, отчеканивала предложения работниц по поводу улучшений трудового процесса, длины рабочего дня, величины отпуска, потом поворачивалась и уходила. Она не могла простить ему безразличия к жизни фабрики, к людям, работавшим на ней, и с каждым днем относилась к нему все враждебней.
Умберту, скрипнув зубами, откидывался в кресле, и перед глазами у него опять вставала красавица Нина, которую он был не в силах забыть.
Между тем Силвии понемногу становилось лучше. Она делала первые робкие шаги по комнате, и сама возможность ходить воодушевляла ее.
– Я мечтаю танцевать с тобой вальс, – сказала она вечером мужу, – закрываю глаза и вижу, как мы с тобой танцуем.
Умберту, закрывая глаза, вальсировал совсем с другой партнершей, но, когда это случалось при Силвии, ему становилось стыдно, и он бывал с ней особенно нежен. Силвия винила себя в любовных похождениях мужа.
«Будь я здорова, такого бы не случалось», – вздыхала она. Ей хотелось поправиться поскорее и наконец-то всерьез заняться делами фабрики. Почему-то она была уверена, что сможет вникнуть во все проблемы. И не только вникнуть, но и разрешить их. «Умберту не создан для того, чтобы работать с женщинами, он – настоящий мужчина», – таков был ее вывод относительно мужа.
Работать с женщинами пришлось и Дженаро. И еще с какими женщинами! Профессиональными обольстительницами, соблазнительницами и утолительницами всех телесных желаний.
Если бы прежде кто-нибудь сказал, что Дженаро будет работать пианистом в борделе, он бы убил злостного клеветника. И тем не менее он играл именно там вечерами, и клиенты заслушивались его игрой.
Теперь у Дженаро была работа и были деньги, но он очень тосковал по сыну. Видя вокруг себя молодежь, он вспоминал своего Тони, жалел о былом, мечтал о встрече. Но сколько он ни пытался найти сына, поиски ни к чему не приводили. Иногда надежда оставляла его, он впадал в отчаяние, и тогда в салоне борделя звучал тоскующий Шопен, под музыку которого плакал пьяными слезами какой-нибудь богач-эмигрант.
В такие дни девочки окружали седого пианиста, желая его утешить. Они успели привязаться к нему, и щедро предлагали свои услуги.
– Ты каких любишь, рыженьких или черненьких? – спрашивала шустрая Микаэла. – Только скажи, и любая пойдет с тобой.
«Стареньких», – отвечал про себя Дженаро, вспоминая свою Розу, которая в его глазах оставалась всегда молодой, но по сравнению с этой зеленью, конечно, была старушкой. Как он теперь раскаивался, что оставлял ее одну тосковать о сыне! Как раскаивался, что отрекался от Тони! Он казнил себя за свой строптивый нрав, за дурной характер. На старости лет он остался совсем один, но винить в этом было некого. Он сам беспощадно рвал родственные связи, гнал от себя родных и близких, и теперь продажные женщины считали его своим и дарили дружбу. Какая насмешка! Какое унижение! Какое жестокое и справедливое наказание!
Дженаро еще ниже наклонял седую голову над клавишами и играл, играл, играл, призывая к себе милых его сердцу призраков.
– Старик совсем затосковал, – рассказывал Маркус Жозе Мануэлу, навестив его на новом месте.
– Может, позвать его в гости? – предложил Жозе Мануэл. – Правда, я дома совсем не бываю. Что ни вечер, какие-то дела находятся.
– Дженаро тоже некогда ходить в гости. С вечера до утра он на работе, а днем отсыпается, – отозвался Маркус. – Вот если бы сына его отыскать…
– Да где его отыщешь! – отмахнулся Жозе Мануэл. – Скажешь тоже! Эта его мечта – химера! С ней он сюда приехал, с ней и в могилу сойдет.
Оба сочувствовали Дженаро, ценили его талант пианиста, но у каждого было слишком много своих забот, поэтому в его заботы они не входили.
И обоим им было невдомек, что Жозе Мануэл чуть ли не каждый день виделся с племянницей Дженаро, а она, пусть не часто, но виделась с Тони – в то время как Дженаро искал и не мог найти своего сына, тосковал о нем и печалился.
Глава 38
Камилия вернулась домой, прихрамывая. Ципора сразу же всполошилась.
– Ты упала? Ах, боже мой! – суетилась она, мысленно заклиная: «Только бы не выкидыш!»
– Оступилась, сходя с трамвая, – нехотя объяснила Камилия, которой совсем не хотелось рассказывать, что произошло между ней и Тони.
Но Ципора, взглянув на припухшие от слез глаза дочери, тут же догадалась, что дело совсем не в трамвае – Камилия снова поссорилась с мужем.
– Сядь, душенька, передохни, – заговорила она. – Я вижу, ты очень устала.
– Я очень несчастна, мамочка, – призналась Камилия, опускаясь на диван, и снова принялась плакать. Молчать она больше не могла, ей нужно было рассказать о своем горе. – Я была в мастерской Тони и…
– Зачем?! – всплеснула руками Ципора. – Что тебе нужно в его мастерской?
Она не могла понять, почему ее дочь делает все наперекор просьбам мужа. Тони терпеть не мог, когда Камилия приходила в мастерскую. Он не раз умолял ее не делать этого, но Камилия пропускала его просьбы мимо ушей.
– Я должна знать, что он там один! – упрямо заявила Камилия. – С тех пор как папа открыл там магазин, я не могу быть спокойной! Там же в любую минуту может появиться Эулалия, дочка нашего нового продавца. Оказывается, она давно влюблена в Тони! – Одно воспоминание о красавице испанке вызывало у Камилии чуть ли не судорогу. – Эулалии там не было, но я, мамочка, поняла, что Тони совсем сошел с ума: свою бывшую невесту он сделал Божьей Матерью и молится на нее!
Ципоре показалось, что с ума сошла ее дочь.
– Успокойся, дорогая! – начала она. – Тебе вредно волноваться. Теперь ты видишь, что мы с отцом не случайно хотели выдать тебя замуж за еврея. Наша религия не признает никаких икон. Но раз ты вышла замуж за католика, то привыкай, что у твоего мужа будут разные изображения святых.
Ципора попыталась отвлечь Камилию от ее болезненной ревности и сделать вид, что все дело в разнице верований.
Но Камилия даже не слышала, что говорит ей мать. Глядя прямо перед собой, она продолжала:
– Я разбила его дурацкую Деву Марию. Он говорил с ней, он ей пел, и я разбила ее.
Ципора побледнела:
– И что, он тебя ударил? – спросила она, чувствуя, как у нес перехватывает дыхание от поднимающегося гнева.
– Нет, оттолкнул, а я не удержалась на ногах и…
– Я расскажу обо всем отцу, – заявила Ципора. – Пусть он с ним поговорит! Мыслимое ли дело, поднимать руку на беременную жену?!
– Нет, ни говори отцу ни слова, – умоляюще попросила Камилия. – Я не хочу расставаться со своим мужем. Я никому его не отдам! Он мой, только мой!
Ципора не знала, что ей делать с дочерью. По ее мнению, Камилия была не в себе. Все для нее сосредоточилось в муже, но при этом она поступала так, чтобы их совместная жизнь стала невозможной…
Ципора не могла не рассказать о случившемся Эзекиелу, во всех самых трудных случаях жизни он был ее главным советчиком. А что для них было важнее судьбы дочери? Эзекиел решил поговорить с зятем сам.
В этот день не только Камилия, но и Ципора с Эзекиелом нетерпеливо ждали, когда вернется домой Тони. А он так и не вернулся.
Убрав мастерскую, выбросив осколки, Тони долго бродил по улицам. Семейная жизнь его не задалась, и ему нужно было принять какое-то решение. Он не хотел возвращаться в дом, где чувствовал себя чужим. Все благодеяния, которые были ему оказаны, лежали на его душе тяжелым грузом. Он чувствовал себя должником, который не способен расплатиться, и это очень угнетало его. Собственно, родители Камилии всячески помогали ему, чтобы он мог обеспечивать их дочь. Чашу его терпения переполнило последнее предложение тестя, – Тони не хотел всю жизнь заниматься надгробными плитами. Он как раз и молился Деве Марии, прося помочь ему и научить, как, никого не обидев, отказаться от этого предложения. И вот произошел скандал. Камилия устроила очередную сцену ревности и разбила вдребезги изображение Божьей Матери. Но может быть, это и есть ответ на его просьбу? Может, Божья Матерь дала ему понять, что ничего тут не склеишь, что единственный выход – это разбить сковавшие его оковы и покинуть дом, который стал тюрьмой? Чем дольше Тони размышлял, тем отчетливее понимал, что именно это и хотела сказать ему Божья Матерь. Решение было принято, и по существу оно не могло принести большого облегчения, потому что Камилия оставалась женой Тони, а ребенок, который вскоре родится, навсегда оставался его ребенком. И он был обязан им помогать. Но Тони внезапно стало очень легко. Он ощутил дуновение свободы, и оно было сладостно.
С этим сладостным чувством он и отправился повидать Мадалену и Нину. Нина еще не пришла с фабрики, они сидели с Мадаленой вдвоем, и та рассказывала ему о Джузеппе. Она любила вспоминать о нем. На этот раз она рассказала Тони, что не собиралась уходить от мужа, ее просто выгнали из квартиры, потому что нечем было за нее платить. Выгнали с маленькой Ниной на руках. Джузеппе перевели в другую тюрьму. А у нее не было денег на билет, чтобы поехать за ним. Работа для нее нашлась только в предместье. Там она и жила какое-то время, а сообщить о себе не могла. Так жизнь развела их, так они и потеряли друг друга.
– Он всю жизнь искал вас, – сказал Тони, – говорил, что вы были единственной его любовью, вы и маленькая Нина.
Глаза Мадалены наполнились слезами: как неожиданно Джузеппе признался ей в любви!
– Значит, он ждет меня? – спросила она. – Я рада. Вот выдам замуж Нину и начну собираться.
– Я думаю, что у дядюшки хватит терпения и еще подождать. Он будет рад, если вы понянчитесь с внуками, – улыбнулся Тони.
– Ты скоро станешь отцом. Думаю, Джузеппе рад за тебя, – подхватила Мадалена.
– Не уверен. С небес виднее, как обстоят дела на самом деле. Я думаю, что он огорчен из-за меня, – честно признался Тони.
– Не может быть, – недоверчиво покачала головой Мадалена.
И Тони принялся рассказывать о своих семейных неурядицах. Мадалена, слушая, печально вздыхала и покачивала головой.
– Выходит, ты ушел из дома и тебе даже негде переночевать? – спросила она.
– Нет, ночевать мне пока есть где, – сказал Тони, – я могу пока жить в мастерской. Другое дело, что она тоже принадлежит моему тестю.
– А он тебя не выгонит? – поинтересовалась Мадалена.
– Я сам уйду, – гордо заявил Тони. – Не хочу быть им ничем обязанным.
– В крайнем случае, можешь переночевать у нас, – предложила Мадалена, – хотя я представить себе не могу, где ты тут разместишься.
Хлопнула дверь, и на пороге появилась Нина.
– Какого еще квартиранта ты хочешь поселить, мама? – раздался с порога ее звонкий голос. Увидев Тони, она обрадовалась, а узнав, с чем он пришел, опечалилась.
– Все ссорятся, – сказала она, не желая вникать в суть проблемы. – Как поссорились, так и помиритесь. Но если тебе всерьез понадобится угол, я отведу тебя к своему приятелю Жозе Мануэлу. Думаю, что он как-нибудь пристроит тебя.
Нина не любила откладывать дела в долгий ящик и тут же решила познакомить молодых людей.
Жозе Мануэл не слишком обрадовался перспективе поселиться вместе с Тони, но отказать Нине не мог ни в чем.
– Пусть ночует, когда понадобится, – милостиво разрешил он. – Положу на пол матрас, и ложе готово.
– У тебя чудный характер и доброе сердце, – растроганно сказала Нина.
Ради того чтобы удостоиться еще раз такой же похвалы, Жозе Мануэл готов был уложить Тони на свою кровать, а сам спать в углу на коврике.
– Вот увидишь, Нина, ему будет здесь так хорошо, что он не захочет отсюда уезжать, – добродушно пошутил Жозе Мануэл.
Нина засмеялась, оглядев небольшую комнатку, где с трудом могли разместиться двое:
– Боюсь, в этом случае, – сказала она, – ты сам захочешь, чтобы он уехал…
Родственное участие Нины растрогало Тони. На душе у него стало гораздо легче. Но если решилась проблема с жилищем, может, попытаться решить и другую проблему? Тони очень тяготился своим долгом – деньгами, заплаченными тестем за кубки. Ему очень хотелось вернуть их. Тогда бы он ушел со спокойной душой. А что, если попытаться продать мастерскую? Может, денег хватит и на то, чтобы вернуть долг Эзекиелу?
На следующий же день Тони исходил все бюро по продаже, пытаясь пристроить свою мастерскую, вернее, ту часть, которая от нее осталась. Но ему предлагали такие смешные деньги, что он понял: продавать сейчас что бы то ни было бессмысленно. Тогда он просто-напросто запер мастерскую на ключ и отправился в свой бывший дом. Он приготовился к решительному разговору, намереваясь поставить все точки над «и».
Стоило ему появиться в доме Эзекиела, как Камилия повисла у него на шее.
– Я пойду за тобой на край света, – всхлипнула она. – Я знала, что ты вернешься. Ты не можешь меня оставить!
Тони ласково, но твердо отстранил ее.
– Мне некуда брать тебя, я сам живу у чужих людей из милости, – сказал он. – Все вопросы я буду обсуждать с твоим отцом. И на этот раз ты подчинишься его решению.
Разбив его творение, Камилия совершила нечто такое, с чем Тони никак не мог смириться, она перешла грань дозволенного, грубо, злобно вторглась туда, куда не имела права вторгаться. Она обнаружила то неприятие его мира, которое не оставляло возможности быть им в дальнейшем вместе. Не то чтобы Тони понимал это или формулировал, он это чувствовал и ничего не мог с собой поделать. О своем окончательном разрыве с женой он хотел сообщить Эзекиелу, с тем чтобы тот объяснил это дочери, потому что сам Тони ничего не мог объяснить Камилии, она просто его не слышала.
Эзекиел страшно сердился на зятя. Мало ему было проблем с новым магазином, так вот, пожалуйста, еще и семейный разлад! Проблемы в магазине ему понятны: Маноло и Соледад надумали уходить. Им, понимаете ли, нужны другие условия! Они хотят завести собственное дело! Эзекиел должен подумать. Должен взвесить, насколько он дорожит этими работниками. Он подумает и решит. От него зависит, уйдут они или останутся. И если уйдут, то это нормально, потому что все работники рано или поздно уходят. А зять? Зять уходить не должен! Иначе как жить? На кого полагаться?!
Это или примерно это Эзекиел и высказал зятю. Тони молча выслушал тестя, потом, когда тот умолк, заговорил сам:
– Что толку нам упрекать друг друга? Вы старались сделать все возможное для счастья дочери. Я тоже старался. Ни у вас, ни у меня ничего не получилось. Значит, надо попробовать жить иначе. Я не забываю о своих долгах. Вам я должен отдать деньги, жене – оказывать материальную поддержку, о ребенке должен заботиться и любить его. Так оно и будет. Когда я смогу расплатиться с долгами, не знаю, но то, что я буду с ними расплачиваться, несомненно. Я нашел себе кров и работу. Вашей дочери, тем более в ее положении, будет несомненно лучше оставаться под родительским кровом, потому что пока я обеспечить ее не смогу. Но я буду навещать своего ребенка, а это основная часть долга, которую я вам возвращаю.
Тони положил перед Эзекиелом ключ от мастерской.
– Ты не хочешь больше зарабатывать деньги как художник? – изумился Эзекиел.
– Я не хочу быть вам хоть чем-то обязанным, – ответил Тони.
– Ты и так всем обязан мне! Кто добыл тебе паспорт? Кто дал возможность зарабатывать на хлеб художеством? – Эзекиел говорил с печальной иронией, призывая Тони смотреть на жизнь точно так же. – Почему бы тебе не продолжать зарабатывать с помощью твоей мастерской, раз у тебя есть такая возможность?
– У меня такой возможности больше нет, – отрезал Тони.
– Ты полагаешь, что между вами все кончено и навсегда? – спросил Эзекиел.
– Да, я так полагаю, – ответил Тони с неожиданной твердостью и решительностью.
Эзекиел давно уже жил на свете, он знал, что сердцу не прикажешь, молодых жить по-своему не заставишь, и ему было больно от своего бессилия. Он бы сделал все для счастья Камилии, но ее счастье от него не зависело.
Глава 39
Мария сидела на палубе в кресле, соленый морской ветерок овевал ее, и она чувствовала себя почти счастливой. После суеты последних перед отъездом дней, когда она трудилась не щадя сил, чтобы покончить со всеми делами к сроку, у нее наконец появилась возможность отдохнуть. Мария сидела, смотрела в синюю даль и думала о Тони.
«Я везу тебе малыша, – думала она, – мы с тобой непременно встретимся, потому что ты захочешь на него посмотреть!»
После того как они с Мартино решили уехать, Мария почувствовала странную свободу – она словно бы прощалась с настоящим. Упаковывая, увязывая вещи, вынося их из дома, освобождая пространство, она словно бы расправлялась с этим настоящим, убирала его со своего пути, освобождая место будущему.
– Не перетруждайся, – останавливал ее Мартино, – Не забывай о своем положении.
И он с нежностью клал руку на ее округлившийся живот. Мария отмахивалась:
– Я прекрасно себя чувствую. Двигаться мне только на пользу.
Подняв очередной объемистый тюк, она почувствовала тянущую боль в низу живота. Но не обратила на нее внимания. Мария действительно забывала о том, что беременна. Все ее мысли были о первенце и Тони, который должен ждать ее в Бразилии.
Мартино не мог не почувствовать перемены в настроении жены, но после того, как она его выходила, он настолько проникся ощущением ее привязанности, настолько доверился ее расположению, что не допускал до себя никаких дурных мыслей.
Его тревожило совсем другое: курс ценных бумаг, репутации банков, которым он собирался доверить свое имущество, наиболее выгодная продажа домов.
Он и на пароходе продолжал думать о том же, просматривая банковские документы и проверяя, правильно ли он поступил, обратившись к этому банку, а не к тому. Никогда не поздно было переменить решение. Он мог это сделать по приезде. Предстояло ему решить и еще одну проблему: где они все-таки обоснуются. Честно говоря, ему совсем не хотелось оставаться в Бразилии, куда они плыли.
Мария вновь почувствовала тянущие боли в низу живота и опять не придала им значения.
«Я сильно перетрудилась, теперь отдыхаю. Вот и все», – подумала она.
Но боли все усиливались и усиливались, потом началось кровотечение, Тут уж без вмешательства медицины обойтись было невозможно. Перепуганный насмерть Мартино привел к жене судового врача, но тот, к сожалению, ничего не смог поделать: Мария потеряла ребенка.
Мартино был вне себя от отчаяния, Мария его утешала. Сама она была на удивление спокойна. Ей казалось, что именно так и должно было случиться. Ею вновь овладело странное чувство свободы: она была рада выкидышу, ребенок не должен был связывать ее с мужем, потому что в Бразилии ее ждал Тони. За то время, пока они плыли, Мария успела оправиться и прийти в себя, но все больше и больше отстранялась от Мартино и под предлогом нездоровья и пережитого потрясения отказывалась от супружеских отношений.
Мартино, памятуя, как чутка была к нему жена во время его затяжного выздоровления, проявлял к ней ту же чуткость. Как ни странно, но между ними возникла та дружеская близость, которая в иных браках помогает обходиться без любви.
Бразилия встретила их приветливо. Да и как иначе? Документы у них были в полном порядке, и в работе они не нуждались.
Марию, как когда-то Тони, поразила величина города, в котором они оказались, звон трамваев, шум автомобилей. Они поселились в добротном отеле, и Мария изумлялась величине номера, обходительности прислуги. У них были трудности с языком, хотя Мартино перед отъездом брал уроки португальского у одного вернувшегося из Бразилии на родину итальянца.
Мария ловила язык на слух, пыталась применять его на практике и получала от этого большое удовольствие.
– Я буду брать уроки португальского, – сказала она мужу.
– Конечно, дорогая. Но может, лучше английского? – спросил Мартино. – Мы ведь будем жить в Штатах.
– В Штатах я и буду заниматься английским, – ответила Мария, – а в Бразилии – португальским.
На том и порешили. В гостинице они прожили несколько дней, пока Мартино не нашел удобный пансион, куда и перевез свое семейство. Для малыша быстро нашлась чернокожая няня, а вот учителя португальского для Марии пока не нашлось, но она пользовалась любой возможностью, чтобы расширять свои познания в языке. Необходимость в покупках стала для Марии предлогом для странствий по городу. Она полюбила бродить по улицам, рассматривая витрины, глазея по сторонам.
Однажды ей почудилось, что в окне трамвая она увидела Тони. Удостовериться, что это он, Мария не успела: трамвай тронулся с места и умчался в облаках пыля.
– Я уверена, что это он и мы очень скоро встретимся! – восторженно произнесла она вслух. Она не задумывалась, как поступит, встретившись с Тони: оставит ли мужа, забрав ребенка? Будет ли добиваться развода? Она просто хотела увидеть Тони, вот и все.
Ярким солнечным днем, как когда-то и Тони, она забрела в еврейский квартал и даже заглянула в магазинчик Эзекиела. Почему-то Марии не хотелось уходить из этого магазина. Она словно бы чего-то ждала и сама не могла понять, чего же именно. Она долго выбирала себе чулки, наконец купила пару шелковых и медленно покинула магазин. Потом долго шла, время от времени оглядываясь, ища Тони, который почему-то должен был оказаться рядом с ней.
Домой она возвращалась возбужденная, неспокойная, но всячески старалась скрыть свое беспокойство. Мария не была настроена враждебно против мужа, просто ее личное беспокойство его не касалось.
Между тем Мартино связался по почте со своим другом Фариной. Тот занимался покупкой земель, страшно обрадовался приезду Мартино и пообещал немедленно приехать.
Муж представил Марию своему импозантному приятелю, и она почувствовала к нему симпатию: Фарина тем и славился, что умел возбуждать к себе приязнь женщин. Однако деловые разговоры были неинтересны Марии, и она попросила избавить ее от них. Мужчины отправились обедать вдвоем, оставив ее с малышом на веранде пансиона, где ей было так уютно и прохладно.
Фарина осведомился о планах на будущее Мартино и, узнав, что тот намерен ехать в Штаты, принялся горячо убеждать его остаться в Бразилии,
– Это золотое дно для человека с деньгами, – говорил он. – Ты помнишь, что я нажил свой капитал на биржевых спекуляциях? Когда американская биржа лопнула, я потерял очень много, но здесь надеюсь все восстановить. С тобой вместе мы можем горы своротить.
Мартино улыбался молча, не зная, что сказать.
– Посмотрим, как пойдут дела, – наконец сказал он. – Я бы мог поездить с тобой и посмотреть, что за земля тут имеется, по какой цене ее можно купить и что она может дать.
– Вот, вот, – обрадовался Фарина. – Я об этом и говорю. Я познакомлю тебя со своим старинным приятелем Винченцо. Он тоже озабочен проблемами покупки земли. Вместе мы так развернемся! Вот увидишь! Тебе не захочется уезжать из Бразилии.
Мартино не был в этом уверен, но пока не возражал.
– Мне придется покинуть тебя дня на два, на три, – сообщил Мартино жене после встречи со старинным приятелем, – Фарина пригласил меня участвовать в его деловых поездках. Справишься одна?
– Справлюсь, – улыбнулась Мария, почувствовав даже некоторое облегчение. – Я знаю, что мысленно ты будешь со мной.
– Так оно и будет, моя красавица, – подтвердил Мартино. После несчастья, которое с ними случилось, после того,
как они лишились ребенка, Мартино был особенно бережен с женой. Ее повышенную нервозность он связывал с нездоровьем. Ему хотелось поскорее найти надежное пристанище, поселиться в своем доме, на своей земле, чтобы расстроенное здоровье жены поправилось, чтобы Мария успокоилась и родила ему много-много детей. Ради этого он готов был трудиться день и ночь, преодолевать огромные расстояния, тратить, не жалея, силы и деньги. Смыслом его жизни действительно были семья и его жена Мария.
