Текст книги "Горький мед"
Автор книги: Мария Лебедева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)
«Почитателем» назвал себя он сам, причем в присутствии свидетелей. Как-то, узнав, что у Ольги день рождения, он явился в редакцию с охапкой хризантем и кинулся к ней, теряя лепестки по всей комнате.
– Ольга Михайловна! – вопил он в каком-то экстазе. Можно было бы подумать, что он пьян, но все знали, что он спиртного в рот не берет. – Ольга Михайловна, позвольте мне, как вашему почитателю…
– Опомнитесь, Теодор, – перебил его Никанорыч. – Во-первых, не причитайте так громко, а во-вторых, вы, видимо, оговорились, вы ведь хотели сказать – поклоннику?
– Нет-нет, Сергей Никанорыч, именно, именно – почитателю, потому как я Ольгу Михайловну чту, чту и почитаю, – совсем зарапортовался тот.
После этого случая все в издательстве называли его «Оленькин почитатель», а потом, для краткости, стали звать просто «почитателем».
Уже не раз за последнее время Ольга проклинала тот злополучный день, после тяжелого объяснения с Игорем, когда согласилась пойти с «почитателем» в ресторан. Даже не согласилась, а фактически сама предложила повести ее туда. Он звал ее давно, ему хотелось бывать с ней в театрах, на вернисажах, в ресторанах. Но она постоянно отказывалась, и он уже потерял было надежду. И вдруг – такое счастье! Конечно, «Арагви», какой может быть разговор!
Но закончился этот поход весьма плачевно: совсем непьющего «почитателя» так развезло от бокала шампанского, что Ольге пришлось везти его на такси к маме и Фоме Фомичу.
Она злилась на себя за эту нелепую попытку использовать «почитателя» в качестве «клина», как в свое время советовала ей подруга в отношении Игоря.
Да, собственно, никакого «плана использования» она и в мыслях не держала, просто это был естественный порыв оскорбленного женского самолюбия, защитная реакция «женской сущности», как сказала бы Светка.
Когда холод и пепелище остаются на месте счастливых минут и сладких грез, когда разверзается бездна черного, беспросветного одиночества, ноги сами, не слушая голоса разума, несут человека туда, где свет, где тепло и музыка. Когда-то все это называлось одним словом, теперь это слово застревает в горле и не выговаривается.
Ольга прекрасно понимала, что она, как и многие женщины, боится одиночества. Она также отдавала себе отчет в том, что этот страх явился первичным импульсом в ее отношениях с Вадимом и с Игорем, именно страх и отчаяние чуть не заставили ее броситься в комические объятия «почитателя».
После столь неудачной попытки культурного отдыха в ресторане «почитатель» долго не мог прийти в себя, но потом забрал себе в голову, что еще не все потеряно, раз Ольга пожелала хоть куда-то пойти с ним.
Видимо, в силу стеснительности, с одной стороны, и высоких требований к избраннице – с другой, он не только остался холостяком, но и не добрал в юности по части любовных приключений. Поэтому, встретив в лице Ольги свой идеал, он обрушил на нее все свои нерастраченные чувства и эмоции, столько лет томившиеся под гнетом обстоятельств.
При этом он боялся быть слишком назойливым и старался не часто попадаться ей на глаза, но его неотступное незримое присутствие, в зависимости от ее настроения, то умиляло, то раздражало ее.
Так, не раз, придя домой, она обнаруживала прямо на коврике перед дверью квартиры то алые гвоздики, то хризантемы, то скромные ромашки. Сначала Ольга заподозрила Вадима и при случае спросила его об этом, но тот был так простодушно удивлен, что она даже пожалела о затеянном разговоре. Это был совсем не его стиль.
А однажды в почтовом ящике она нашла конверт с билетом на спектакль «Служанки» в модной постановке известного режиссера. В то время она только приступила к работе над «Театром абсурда», и посмотреть пьесу знаменитого «абсурдиста» ей было не только любопытно, но и необходимо. Конечно же, все это было делом рук «почитателя».
* * *
Ольга взглянула на часы. Боже, уже два часа она сидит без толку и мысли ее витают непонятно где. Ну нет, так дело не пойдет, надо сосредоточиться, иначе она сорвет все сроки сдачи рукописи.
В комнату впорхнул Одуванчик:
– Оленька Михайловна, вы не представляете, кого я встретила сейчас в лифте! Самого Климовича! – заверещала она.
– Неужели самого? – насмешливо переспросила Ольга, но Елена Павловна не заметила ее иронии.
– Да, вообразите, он написал новый труд по истории Малого театра. Это прелесть что за автор, с ним работать – одно удовольствие.
Схватив с тумбочки кувшин с водой, она принялась поливать цветы, без умолку перечисляя Ольге все новости, какие ей удалось узнать. «Господи, сколько же в этом неугомонном человеке энергии!» – не без зависти подумала Ольга.
– Елена Павловна, послушайте, – сказала она, когда та наконец замолчала, чтобы перевести дух, – что-то у меня сегодня работа не клеится, не могу сосредоточиться: за стеной кто-то кричит, по коридору бегают… Я, пожалуй, возьму работу домой, там спокойно почитаю.
– Конечно, конечно, Оленька Михайловна, – с готовностью отозвался Одуванчик, закивав в знак согласия седым пухом на голове. – У вас сейчас о-очень ответственная работа, я понимаю, нужна предельная сосредоточенность.
Дома, перекусив и выпив кофе, Ольга расположилась с работой на кухне. Вдруг позвонил Вадим:
– Оля, что случилось? Елена Павловна сказала мне, что ты ушла домой. Ты не заболела? – обеспокоенно спросил он.
Его озабоченность, учитывая частоту его звонков раз в квартал, показалась Ольге не только фальшивой, но даже забавной. «Наверное, жену с дочерью в Крым отправил», – подумала она и ответила вежливо и холодно:
– Нет, Вадик, все в порядке. Надеюсь, Елена Павловна сообщила тебе также и то, что я не просто ушла домой, а взяла с собой работу.
– Да, но я все же подумал… – замялся он.
– Вадик, – перебила она, – в последний раз ты звонил мне в день рождения. Сегодня меня поздравить не с чем. Так в чем же дело? Зачем ты звонишь?
– Просто… – пробормотал он, – соскучился, захотел услышать твой голос.
– Твои в Крым уехали? – не вытерпев, спросила Ольга.
– Да… – растерянно протянул Вадим. – А ты откуда знаешь?
– Сценарий уж очень примитивный, – съязвила она.
– Какой сценарий? – не понял он. С юмором у него всегда было туговато.
– Ну вот что, Вадим, извини, у меня срочная работа, встретиться мы не сможем, за заботу о моем здоровье спасибо, ты тоже будь здоров. Все. Счастливо, – выпалила она на одном дыхании и положила трубку.
После подобных звонков Вадима у Ольги всегда возникало чувство досады и недоумения: как могла она два года быть рядом с этим человеком и считать, что нужна ему, что он любит ее? А она? Как она сама относилась к нему?
Лицом к лицу лица не увидать.
Большое видится на расстоянье, —
сказал поэт.
Да, но когда речь идет о чувствах, то на расстоянье лучше видится и малое. Вообще, пространственно-временное расстояние проворнее любого психоаналитика расставляет все по своим местам.
И сейчас, по прошествии времени, Ольге казалось, что Вадим был для нее чем-то наподобие старого уютного халата, на котором не замечаешь пятен и дыр, потому что он стал почти твоей второй кожей. Сравнение не очень лестное, зато верное. Она усмехнулась. «Наверное, такие отношения бывают в многолетнем супружестве, – подумалось ей. – Это и означает «мое второе Я», только на бытовом уровне».
Сравнение Вадима с халатом показалось ей настолько удачным и забавным, что она даже развеселилась и включила радио. «Наша служба и опасна, и трудна», – бодро запел оттуда знакомый голос, и Ольга тут же вспомнила, что не зашла в милицию насчет Светки. «Ну ладно, завтра перед работой пойду», – решила она и села за рукопись.
Как только кукушка в ходиках на кухне выдавила из себя восемь хриплых «ку-ку», раздался телефонный звонок.
– Ольга Михайловна? Добрый вечер. – Незнакомый мужской голос был обволакивающе приятным, и казалось, что и сам обладатель его знает об этом.
– Здравствуйте. Кто это говорит? – насторожилась Ольга.
– Вас беспокоит друг Светланы.
«О Господи, вот они, обертона… тот, что утром…» От волнения она задохнулась, голос сел, она хотела закричать, но смогла только тихо просипеть:
– Что с ней? Где она?
– Не волнуйтесь, с ней все в порядке. Она соскучилась и очень хочет вас видеть, – продолжал обволакивать голос.
– Где она? Почему она сама не позвонила?
– К сожалению, ее нет сейчас в Москве. – Голос действительно выразил сожаление. – Она… гостит у меня на даче.
Первое волнение улеглось, Ольга вздохнула с облегчением. Слава Богу, Светка жива и все нормально. Значит, она все-таки была права: у подруги просто появился новый обожатель, судя по голосу, актер или кто-нибудь из богемы.
– Простите, как вас зовут? – успокоившись, спросила Ольга.
– Ираклий Данилович, – бархатно пропел голос и тут же добавил: – Впрочем, можно просто Ираклий.
– Хорошо, Ираклий, что вы позвонили, мы все очень волнуемся. Почему Света так долго ничего не сообщала о себе? И не сказала никому, куда уезжает?
– Ольга Михайловна, – вкрадчиво начал Ираклий и замялся. – Это долгий и, возможно, не телефонный разговор. Если вы хотите увидеться со Светланой, подъезжайте в субботу к памятнику Пушкину в одиннадцать ноль-ноль.
– К памятнику Пушкину? – растерялась Ольга. – Почему к памятнику?
– Там я буду ждать вас, чтобы отвезти на дачу к Светлане, – пояснил Ираклий.
– Она что, заболела? – снова забеспокоилась Ольга.
– Нет-нет, она абсолютно здорова, – поспешил заверить он, – и ждет вас с нетерпением.
– Ничего не понимаю… – растерялась она. – Бред какой-то… Почему Света сама не может приехать в Москву, если она здорова?
– Ольга Михайловна, – терпеливо, как тупой ученице, повторил Ираклий, – еще раз позволю себе напомнить вам, что это долгий и не совсем телефонный разговор.
– Ладно, – решилась Ольга. – Но как мы узнаем друг друга?
– Я сам к вам подойду, – с готовностью пояснил Ираклий. – Светлана очень подробно мне вас описала.
– Хорошо. В субботу, в одиннадцать, у памятника Пушкину, – по-деловому произнесла она, желая закончить эту нелегкую беседу.
– На прощание запомните одно условие, Ольга Михайловна, – мягко, но настойчиво проговорил Ираклий. – Вы должны быть совершенно одна. И пожалуйста, не рассказывайте никому о нашем разговоре. Поверьте, – добавил он со значением, – это в ваших же интересах. И, конечно, в интересах Светланы.
После этих слов, заключавших в себе явную угрозу, произнесенных как-то зловеще-ласково, у Ольги подкосились ноги, и она присела на пуфик в прихожей.
Смутное сомнение, зародившееся было, как только ей предложили поехать куда-то, неизвестно куда, переросло в окончательную уверенность, что дело здесь нечисто. Сразу в голове промелькнули и рассказ дяди Паши о пропавшем бухгалтере, и колонка «Хроника происшествий» в одной лихой московской газете.
Может быть, Светка ни на какой даче не сидит и ее не ждет, может быть, она вовсе и не знает этого Ираклия, а просто он хочет заманить Ольгу в ловушку?
Вдруг ее осенило. Ей в голову пришла мысль проверить это.
– А как вы докажете, что вы на самом деле друг Светы или хотя бы действительно знаете ее? – спросила она.
Ираклий добродушно рассмеялся. Смех был настолько искренним, что даже немного успокоил ее.
– Ах, Ольга Михайловна, Ольга Михайловна! Светлана как в воду глядела, что вы мне не поверите, поэтому на всякий случай написала мне две строчки и велела вам прочитать. Слушайте:
Возьми на радость из моих ладоней
Немного солнца и немного меда…
– Ну, – бодро произнес он, – теперь-то вы мне верите?
– Да. Хорошо. Я буду в субботу у памятника.
Положив трубку, Ольга долго сидела в прихожей, не имея сил сдвинуться с места. В висках стучало, в голове, помимо ее воли, как на заезженной пластинке, проносилось только три слова: «Надо… что-то… делать…», и опять: «Надо… что-то… делать…»
Машинальным движением она взяла лежавшую на тумбочке под зеркалом щетку и провела по волосам. Из зеркала на нее смотрело хорошо знакомое, чуть скуластое лицо с красивым, резко очерченным ртом и светло-зелеными глазами.
Она потерла виски, прошла на кухню и достала из холодильника початую бутылку коньяку. От выпитой рюмки ее передернуло, но постепенно приятное тепло разлилось внутри, и она подумала: «Хорошо, что завтра только пятница». Надо успеть все обдумать и что-то предпринять. Но что? Сосредоточиться все не удавалось, тогда Ольга достала записную книжку и принялась лихорадочно листать ее в надежде, что, может быть, именно таким образом отыщется тот, к кому могла бы она обратиться за помощью и советом.
Когда она сказала дяде Паше, что обзвонила всех знакомых, которые могли бы что-то знать о Светкиных планах или о ее местонахождении, она имела в виду прежде всего их общих подруг и, конечно, Геннадия, с которым та познакомилась в Новый год и, насколько Ольге было известно, встречалась регулярно.
Геннадий, с его богатырским ростом и сложением, всем своим внешним видом опровергал расхожее народное представление о том, что науку двигают вперед тощие очкастые хлюпики, ибо являлся кандидатом физико-математических наук и очень успешно двигал ее в одном НИИ закрытого типа. Двигал до тех пор, пока в результате конверсии НИИ не стал на глазах разваливаться и трещать по всем швам.
Был он не только талантливым ученым, но и, что, пожалуй, встречается реже, прекрасным собеседником и обладал вдобавок чувством юмора. Ольга, зная об их частых встречах, исподволь наблюдая за ними, когда они проводили вечера у нее на кухне, за чаем, спорами и шутливыми излияниями, как-то поинтересовалась у Светки, не собирается ли она остановить свой «подбор спутника жизни» на кандидатуре Геннадия.
– А жить мы на что будем, подруга? – ответила та вопросом на вопрос. – На его пособие по безработице? Он ведь, кроме своей науки, делать ничего не умеет. – И, помолчав, вздохнула: – Да и не захочет.
Человек, не знавший Светку так, как знала Ольга, мог бы вообразить, что она, как все красивые женщины, любит дорогие модные тряпки и шикарные украшения и хочет найти мужа, который способен был бы все это оплачивать.
Да, Светка любила модно одеваться, но она могла, распустив старую кофту и ненужный шарф, связать потрясающий жакет, а из двух-трех штапельных платков и мотка тесьмы за один вечер соорудить умопомрачительный блузон, в котором наутро вышагивала по улице как королева и выглядела так, что мужчины всех возрастов сворачивали себе шею, оглядываясь на нее.
– Эх, Светка, – смеясь, говорили подруги, – не тот ты выбрала жизненный путь, такой талант закопала.
– Почему – закопала? – возражала она. – Я сама себе кутюрье, собственный дом моделей для моей персоны.
Если учесть еще и то обстоятельство, что к украшениям она была абсолютно равнодушна, в еде неприхотлива, а к светскому образу жизни относилась иронически, становилось совсем непонятно, зачем ей вообще богатый муж.
– Как это – зачем? – удивлялась Светка. – Чтобы у него не было комплекса несостоятельности на финансовой почве. – Дальше шло объяснение психологии мужчин с привлечением Фрейда.
Ольга позвонила Геннадию в первый раз месяца полтора назад, после разговора с Игорем, когда разыскивала подругу, чтобы излить ей душу, как говорится, поплакаться в жилетку.
Геннадий сказал, что после Ольгиного дня рождения сам Светку не видел, она вдруг стала избегать встреч с ним, и однажды, когда он, позвонив, случайно застал-таки ее дома и попросил объяснить, что происходит, она объявила ему, что надолго уезжает в командировку, но куда и что это за командировка, пояснять не захотела.
Геннадий был раздражен и обижен, он понял Светкино заявление однозначно, что она нашла себе нового друга, но сказать ему об этом прямо не решается.
Потом, спустя какое-то время, Ольга еще раз позвонила ему, он отвечал вежливо, но холодно, что ему ничего не известно и что все связанное со Светланой его уже не интересует.
Поэтому Ольге в первую очередь следовало разыскать Светкиных прежних знакомых (мужеского пола, разумеется) и выбрать среди них того, кому до сих пор небезразлична ее судьба и кто на самом деле, а не на словах готов пожертвовать для нее всем, даже жизнью. Полистав книжку, она нашла пять нужных имен и выписала их на отдельный листок. Потом, немного подумав, вычеркнула телефон Олега, так как вспомнила, что Светка рассталась с ним уж очень давно, лет пять или шесть назад. Осталось четверо. «Прямо как у Дюма», – невольно подумалось ей.
Это были «мушкетеры», возникшие на Светкином горизонте и получившие отставку в последние два-три года. Среди них было два Александра, одного из которых все знакомые звали Шуриком.
Ольга не помнила, где и при каких обстоятельствах Светка с ним познакомилась, но тот вечер, когда она впервые привела его к подруге для знакомства и традиционного «показа», прочно засел в ее памяти.
Очевидно, этому способствовал тот факт, что за один только вечер Шурик ухитрился разбить в ее доме столько посуды, сколько все ее гости не разбили бы за год. Причем, смущаясь и страдая от своей неуклюжести, он продолжал ронять все, что подворачивалось ему под руку. Кончилось все тем, что Светка потребовала для него пластмассовую кружку и висевшую с незапамятных времен на стене кухни деревянную плошку, после чего Шурик приуныл и боялся лишний раз двинуть рукой или пошевелиться.
Позже, когда прошлым летом они ходили на байдарках по Нерли, Ольга убедилась, что неуклюжесть не являлась его природным свойством. Шурик, страстный путешественник, ловко управлялся с байдаркой, мгновенно ставил палатку и разводил костер, знал много различных тонкостей походной жизни и любил ее неповторимую романтику. Он никогда не согласился бы поменять палаточный отдых, с его непредсказуемостью и полной свободой передвижения, на комфорт, скажем, пятизвездочного отеля, где чувствовал бы себя не в своей тарелке. «Да уж, – смеялась Светка, – Шурик там все сервизы переколотил бы».
Второй и, может быть, даже основной его страстью был адский плод научно-технической революции – ЭВМ. Он был программистом высокого класса, работал в одной крупной фирме, где его труд очень ценили и хорошо оплачивали, но он все равно порывался уйти, так как считал, что нужный фирме профессиональный уровень недостаточно высок для него и что он способен на большее.
Часто он задерживался на работе, чтобы «обкатать», как он выражался, ту или иную новую программу, а уж когда приобрел наконец собственный компьютер и водрузил его на почетное место – на обеденный стол, стоявший посредине комнаты, тут-то Светка окончательно поняла, что она в этой комнате лишняя. «Не могу я тягаться с машиной, – объяснила она Ольге свой разрыв с Шуриком. – Мощности не хватает».
Но Ольга понимала, что на самом-то деле компьютер послужил только поводом, той последней каплей, которая и помогла Светке расстаться с Шуриком, не обременяя свою совесть чувством вины и ощущением дискомфорта, как это бывало при ее расставаниях с возлюбленными, когда ей становилось с ними невыносимо скучно.
Сам Шурик знал, что он отказался бы от всех компьютеров и байдарок в мире, лишь бы Светка была рядом с ним. Он очень переживал, страдал, звонил Ольге в поисках сочувствия и поддержки. Чем могла она утешить его?
Примерно по такому же сценарию развивались Светкины отношения и с тремя остальными «мушкетерами», которых Ольга знала хуже, чем Шурика, так как в походы с ними не ходила, а встречалась только у общих знакомых или у себя на кухне, когда Светка приводила их к ней «общаться». Разговоры и споры в основном не выходили из магического круга тем, очерченных политизировавшимся за годы перестройки сознанием граждан только было воскресшей и тут же начавшей агонизировать страны. Говорили о том, в какую пропасть катится страна и долго ли ей еще катиться, спорили о плюсах и минусах неизбежного западного влияния на все сферы жизни, а также не забывали обсудить новости очередного кинофестиваля и прелестную выставку Левицкого на Крымском валу.
Ольга помнила только, что Андрей, художник-мультипликатор, трудился на киностудии, а Гриша, работавший, по его словам, исключительно над собой, нигде конкретно не служил, жил непонятно на что, но явно не бедствовал. Перебирая в памяти достоинства и возможности каждого из «мушкетеров», она остановилась на втором Александре – Алике. Бывший спортсмен, когда-то известный теннисист, получивший травму на соревнованиях и вынужденный перейти на тренерскую работу, он всегда производил впечатление человека наиболее надежного и не только желавшего, но и умевшего помочь в трудную минуту. Да и Светку он всегда опекал как любимую младшую сестру, с готовностью входил во все ее нужды и помогал советом и делом.
Именно благодаря этой чрезмерной заботе и опеке его в свое время и постигла участь Шурика. «Он мне как бабушка, честное слово», – возмущалась Светка.
Это был неизбежный конец всех ее романов. Сначала она загоралась, ходила счастливая и веселая, потом, спустя полгода-год, постепенно как-то тускнела, начинала раздражаться, а после очередного разрыва мучилась угрызениями совести и называла себя «вертихвосткой». Ольга, впрямую не осуждая подругу, все же подобную самоаттестацию ее не оспаривала, поскольку считала, что для натуры глубокой и основательной такие скороспелые влюбленности чужды и неприемлемы.
Но сейчас, одиноко сидя на своей тихой уютной кухне, держа в руках листок с четырьмя именами и телефонами, представляя, что подруга влипла в какую-то историю и пребывает где-нибудь в заколоченном доме в качестве заложницы, она иными глазами посмотрела на эти Светкины увлечения. Восприятие окружающего обострилось от сознания нависшей не только над подругой, но, может быть, и над ней самой опасностью, и она пришла к любопытному выводу. Если исходить из требований, предъявляемых Светкой к идеалу мужчины (умный плюс богатый), то нельзя не заметить, что все ее поклонники, по крайней мере эти четверо, были несомненно умны и по-своему интересны. Второе же непременное условие идеала у всех практически напрочь отсутствовало. Вряд ли это было случайным совпадением.
И для самой Светки, судя по всему, материальная база являлась понятием весьма относительным. Ведь ей никогда и в голову не приходило, например, принять участие в каком-нибудь конкурсе красоты или попробовать себя в качестве фотомодели, хотя предложения такого рода поступали в ее адрес неоднократно, порой даже не совсем в приличной форме.
И тут Ольга вдруг поняла то, чего не понимала, вернее, не хотела видеть за долгие годы общения с ней: Светка была идеалистка, причем самого романтического толка. Она уже не раз могла устроить свою жизнь, не дожидаясь «бальзаковского возраста». Умные и любящие у нее были, с богатыми и безумными она сама не хотела связываться, но при ее-то внешних данных не составило бы труда найти и так долго лелеемый ею идеал.
Однако все ее теории относительно идеала при ближайшем рассмотрении оказывались блефом, потому что именно своей-то любви ей и недоставало, ее отсутствие и приводило к неминуемым разрывам, и именно надежда на возможность этой любви заставляла ее лететь навстречу новым приключениям.
«Нет, она не вертихвостка, – подумала Ольга, увидев подругу в каком-то неожиданном свете, – просто она никого еще по-настоящему не любила, а без этого она не может быть счастлива в своей жизни…»
Кукушка в ходиках на стене неистовствовала так долго, что Ольга невольно посмотрела на часы: была полночь. Звонить кому бы то ни было уже поздно, да и спать вдруг захотелось так, что глаза начали слипаться и все тело охватило какое-то дремотное оцепенение. Встать и сделать несколько шагов до комнаты было выше ее сил, она прилегла на топчан, на котором сидела, и сон, мгновенный и целительный, избавил ее от всех волнений и страхов тревожного вечера.
Когда Ольга вышла из дома, на улице не было ни души, только слышалось размеренное шарканье метлы дворника по тротуару где-то за углом. Небо было затянуто тучами, и моросил мелкий дождь.
Неожиданно возле нее остановилось такси, дверца распахнулась, и водитель жестом пригласил ее сесть на заднее сиденье.
– Вы от Ираклия? – спросила она.
Он кивнул, машина с визгом рванулась с места, и дома вперемежку с деревьями замелькали за окном с такой быстротой, что Ольга, как ни напрягалась, не могла понять, где они едут и куда.
Она не могла бы сказать, сколько времени они ехали, потому что, сев в такси, почти сразу задремала. Очнулась она от того, что машину резко начало бросать с ухаба на ухаб. Дорога шла через лес, по обе стороны темнели деревья, в основном ели, что придавало их странному путешествию очень мрачный колорит, который усугублялся и серой пеленой дождя, и бычьей шеей водителя, за всю дорогу не проронившего ни слова.
Тревожное предчувствие пронзило ее. Господи, как могла она заснуть и не видеть, куда ее завезли? Почему она не сообщила никому о своем разговоре с Ираклием? Теперь никто не знает, что с ней случилось и где ее искать.
Тревога переросла в отчаяние, она тихо простонала от ощущения своей полной беспомощности…
Резкий телефонный звонок освободил ее от продолжения этого кошмара. Еще не вполне понимая, почему она спит одетая и не в комнате, но чувствуя огромное облегчение от того, что весь пережитый ужас был всего лишь сном, она встала и неуверенно, пошатываясь, пошла в прихожую.
Звонила мать с сообщением о том, что ночью в Александровке у дяди Паши случился сердечный приступ и «скорая» увезла его в пушкинскую больницу. Сон как рукой сняло.
– Который час? – спросила Ольга.
– Четверть восьмого, – ответила мать. – Мы с Тамарой сейчас в Пушкино, она сама, бедняжка, в плохом состоянии. Ты, Оленька, созвонись с Ириной, и подъезжайте сюда, мы будем вас ждать.
– А что это за больница?
– Первая городская больница, от станции сразу налево, да вам тут любой подскажет. Мы в приемном покое будем.
После этого сообщения все ее страхи, связанные с предстоящей встречей с Ираклием, отошли на второй план и показались чуть ли не игрой собственного воспаленного воображения. Что значат все эти рассуждения о чувствах, эти телефонные запугивания, когда речь идет о жизни близкого человека?
Она знала, что сердце у дяди Паши начало пошаливать несколько лет назад, после того, как он похоронил своего лучшего друга, с которым со школьной скамьи привык делиться всеми радостями и горестями жизни. Врачи определили стенокардию и посоветовали побольше двигаться на свежем воздухе и избегать волнений.
И все шло более или менее нормально, без каких-либо серьезных ухудшений, до появления в жизни Ирины Игоря. В глубине души Ольга чувствовала, что дядя Паша, человек очень доброжелательный, как-то не очень симпатизирует ему, хотя и пытается скрыть это всеми возможными способами. Она решила тогда, что это просто обычная родительская ревность, как бывает, когда приходит пора отдавать свою единственную дочь чужому человеку, с которым отныне будет связано все самое важное и сокровенное в ее жизни.
Дядя Паша знал, что Ирина познакомилась с Игорем у Ольги дома, когда, после встречи с друзьями в Сокольническом парке, неожиданно оказалась поблизости и решила зайти к сестре. Ольга представила его как младшего брата своей приятельницы, что отчасти соответствовало истине, потому что с Ингой она знакома была и Игорь действительно доводился той братом. Ирину полученная информация вполне устроила, и оттого ли, что она была уверена в продолжающемся романе сестры с Вадимом, оттого ли, что Игорь ей сразу очень понравился, ей в голову не пришла, казалось бы, простая мысль: а что делает этот юноша у Ольги и почему ориентируется в ее квартире не хуже, чем в собственной?
Дяде Паше эта мысль наверняка пришла сразу же, потому что Ольга с давних пор перестала появляться у них с Вадимом, ничего о нем не рассказывала и вообще держала Беркальцевых в неведении относительно своей личной жизни. Хотя он не был ни в чем твердо уверен, видимо, эта мысль не давала ему покоя, а неуверенность и подозрение для человека разрушительнее горькой истины. Приступы стали следовать один за другим, а когда молодые, после трехнедельных встреч, заявили о своем намерении пожениться, ему стало совсем худо. От госпитализации его спасло только то, что тетя Тамара, проработавшая всю жизнь медсестрой в поликлинике, не отходя ни на шаг, сутками дежурила у его постели.
Потом он как-то обмяк, смирился, видимо, осознав, что ничего тут не поделаешь, и принялся за подготовку к свадьбе с каким-то даже энтузиазмом.
Ольга избегала с ним разговоров об Игоре, что было естественно: лгать ему она с детства не могла, но и правду сказать язык не поворачивался. Сам же он не заводил подобных разговоров, очевидно, из боязни эту правду не услышать, нет – увидеть в ее глазах, которые не сумели бы ввести его в заблуждение, даже если очень захотели бы.
Ольга позвонила на работу, чтобы сообщить о случившемся. Сердобольная Елена-Одуванчик разохалась и запричитала, искренне выражая свое сочувствие:
– Ах, Оленька, какая уж тут работа! Конечно, сразу же поезжайте к Павлу Сергеевичу в больницу. Ах, несчастье какое! Обязательно позвоните, когда вернетесь.
Машинально Ольга взглянула на часы: без двадцати восемь. А Одуванчик уже в издательстве. И опять невольно промелькнула навязчивая мысль, что не иначе как она провела эту ночь на столе в редакции.
Ольге очень не хотелось встречаться с Игорем, и она обрадовалась, узнав, что именно сегодня у него защита диплома и он поехать в больницу не сможет. Она договорилась с Ириной встретиться через час на вокзале и начала одеваться. Зазвонил телефон.
– Алло!.. Слушаю вас! Алло!..
В трубке раздавалось тихое потрескивание и слышалось чье-то знакомое дыхание.
– Федор Михайлович, это вы?
В трубке задышали активнее.
– Так знайте, что эти подростковые выходки вам не к лицу! – возмутилась Ольга. – Вы же солидный человек!
Трубка обиженно помолчала и дала отбой.
Выходя из квартиры, Ольга наступила на что-то мягкое, слабо хрустнувшее под ногой. На коврике под дверью лежали девственно-белые роскошные шапки георгинов. «Ну конечно, – усмехнулась она, – опять этот садовод-любитель в действии». Веря в приметы, она не стала возвращаться в квартиру, чтобы поставить их в воду. Ей сейчас было не до цветов.
Больница располагалась в угрюмом, обветшалом здании, бывшем особняке, на углу которого висела полустертая табличка, оповещавшая, что это «памятник архитектуры» и что он «охраняется государством». В приемном покое, как в муравейнике, жизнь била ключом: сновали с озабоченными лицами санитары и врачи обоих полов, появлялись и исчезали каталки с больными, родственники, пытаясь что-то выяснить, толпились у окошка регистратуры.
Тетя Тамара, измученная, постаревшая от тяжелой, бессонной ночи, проведенной на стуле в приемном покое, сидела, как-то боком привалясь к сестре, и бессмысленно смотрела в одну точку. Ирина бросилась к матери:
