Текст книги "Горький мед"
Автор книги: Мария Лебедева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)
– Искрочка, я так рада за тебя, так рада… – со слезами умиления говорила Елена Павловна, обнимая подругу.
Когда подняли тост за новобрачных, Никанорыч вдруг посерьезнел и раздумчиво произнес:
– Надеюсь, Искра, это не опрометчивый шаг и ты хорошо обдумала свой выбор. Сумей же быть счастлива, дорогая!
Искра Анатольевна, очень хорошо поняв, что хотел сказать этим старый друг, так же серьезно ответила:
– Есть много категорий женщин, и тебе, Сережа, известно, что моим кумиром и идеалом всегда была Эдит Пиаф… Так вот, она сказала как-то, что дом, где не валяются всюду мужские рубашки и носки, – пустой, холодный для нее. И знаешь, я согласна с нею. Видимо, я из того же теста.
При воспоминании об этом Ольге на ум пришли слова дяди Паши о тех счастливицах, которые, как трудолюбивые пчелы, создают свое счастье, казалось бы, из ничего. «Видимо, Искра из их числа», – подумала Ольга, удивляясь ее способности без видимых усилий заново, уже на склоне лет, строить семью и, при ее-то властном характере, приспосабливаться к причудам и странностям мужа, о котором она рассказывала с неизменным добродушным юмором и даже любовью.
Получив от заведующей сразу две рукописи, Ольга, следуя ее совету, тут же углубилась в одну из них, не слыша ни шепота Одуванчика, о чем-то время от времени вопрошавшую Искру Анатольевну, ни телефонных переговоров Никанорыча, старавшегося говорить приглушенным голосом, прикрыв трубку рукой. Она была рада, что ей удалось, как тогда, полностью уйти в работу, не замечая никого и ничего вокруг, и не знала даже, сколько прошло времени, когда раздался наконец трубный глас Никанорыча, сзывающий всех к столу.
– Нас в пятницу еще предупредили, что столовая по каким-то там техническим причинам сегодня работать не будет, – пояснил он Ольге, заметив ее удивленный взгляд. – Так что сегодня мы, так сказать, на домашнем харче. Прошу!
Ольга обнаружила, что на журнальном столике уже дымится кастрюля с картошкой, на тарелке высится гора бутербродов, стоят банки с различными домашними соленьями. При виде соленых огурцов и квашеной капусты какой-то непонятный спазм перехватил ей горло, а обильное слюноотделение не на шутку удивило ее. Ольга в семье слыла сластеной, и домашние, зная это ее свойство, никогда не предлагали ей за столом ни острого, ни соленого. Дядя Паша всегда очень огорчался, что ее оставляли равнодушной все его маринады и соленья, которые он заготавливал на зиму, и привозил ей в Сокольники бесчисленные банки с вареньем, компотами и желе.
Сейчас же, когда она увидела на блюдечке куски селедки, а главное – услышала этот неповторимый, волшебный запах, ее охватила непонятная внутренняя дрожь, захотелось схватить блюдечко и съесть все самой, и одна только мысль о том, что и Одуванчик, и Никанорыч, и Искра Анатольевна тоже наверняка претендуют на эту селедку, на какой-то миг вызвала в ней почти неприязнь к своим коллегам. Ольга в душе подивилась своим желаниям, даже посмеялась над их силой и остротой и решила после работы купить большую банку селедки, чтобы дома расправиться с ней без соперников.
– Ой, Оленька Михайловна, вы ведь соленого не любите, – сокрушалась заботливая Елена Павловна, – так вы на бутерброды налегайте, вот, с колбаской возьмите.
– Ну почему же, – слегка смутившись, возразила Ольга, – с удовольствием съем кусочек селедки.
За обедом Ольга старалась сохранять чувство приличия, но ее неожиданно проснувшийся интерес к соленому не ускользнул от внимательных глаз сотрудников.
– Непременно Мусе передам, что ее заготовки имели у вас большой успех, – обращаясь к Ольге, с улыбкой проговорил Никанорыч и, не удержавшись, лукаво прищурился и добавил: – Как говорили в старые добрые времена, что-то вас, дражайшая Ольга Михайловна, на солененькое потянуло…
При этих словах Ольга поперхнулась, Одуванчик осуждающе покачала головой, а Искра Анатольевна укоризненно протрубила:
– Сергей, неужели нельзя без пошлостей?!
Общую неловкость разрядил робкий стук в дверь.
– Войдите! – хором воскликнули все, немало удивившись этой вежливости, не принятой в стенах издательства, где в любую комнату, кроме кабинета директора, входили как в свою, вовсе не заботясь о планах и желаниях ее обитателей.
На пороге стоял взволнованный «почитатель», прижимая к груди большую коробку конфет. Увидев, что угодил в самый разгар трапезы, он смутился и забормотал извинения.
– Теодор, вы как нельзя вовремя, – ободрил его Никанорыч. – Просим вас великодушно разделить с нами, так сказать, хлеб-соль.
Женщины стали наперебой настойчиво приглашать его, и смущенному «почитателю» ничего не оставалось, как сесть за стол вместе со всеми.
– Я, честно говоря, не знал… не предполагал… думал, к чаю… Вот! – сказал он, протягивая конфеты Никанорычу.
– А это, Теодор, не по адресу, – возразил тот. – Я, да будет вам известно, сладкого вообще не переношу, кроме разве варенья и особенно меда. По сладкому у нас Ольга Михайловна специалист, – мигнул он в сторону Ольги, – хотя, надо вам заметить, в последнее время…
– Никанорыч! Опять за свое?! – грозно прикрикнула на него Искра Анатольевна, и тот с притворно обиженным видом молча развел руками: вот, дескать, слова сказать не дают.
«Почитатель» испуганно передал коробку Ольге.
– Федор Михайлович, голубчик, не слушайте вы этого старого балабона, – бесцеремонно заявила заведующая. – Попробуйте-ка лучше кухню его жены – пальчики оближешь!
После обеда последовало чаепитие, растянувшееся еще минут на сорок и скорее напоминающее митинг, чем мирное дружеское застолье. Спор велся в основном вокруг грядущего развала страны, причем женщины считали отделение республик их законным и естественным правом и всецело были на их стороне, а мужчины, прекрасно понимая неминуемость этого отделения, настаивали на сохранении Союза и предрекали, в противном случае, всевозможные беды и несчастья.
Все разгорячились, даже Одуванчик, раскрасневшись, била себя в грудь сухоньким кулачком и запальчиво восклицала:
– А как же, Сереженька, права человека? Объясни! – И белый пух воинственно топорщился на ее голове.
Первой от митинговых страстей очнулась Искра Анатольевна и, взглянув на часы, громко простонала:
– Друзья мои, если все будут так работать, как мы, страна развалится сама по себе, и, уверяю вас, скорее, чем мы думаем.
* * *
Вечером, войдя в квартиру и сбросив куртку, Ольга сразу устремилась на кухню, вынула из целлофанового пакета одну из больших толстых селедок, купленных по дороге, и, не имея терпения очистить ее, а лишь наскоро промыв под струей воды, с вожделением вонзила зубы в жирный, лоснящийся бок. Когда от рыбы остался один скелет, она, довольно улыбаясь, поставила чайник на плиту и пошла в прихожую снять сапоги. Незнакомая до сей поры, внезапно возникшая тяга к соленому забавляла ее.
Она повесила одежду в шкаф, надела халат, и совершенно неожиданно, когда наливала в чашку чай, ей вспомнились вдруг слова Никанорыча: «Что-то вас, дражайшая Ольга Михайловна, на солененькое потянуло…»
Ольгу как громом поразило: до нее отчетливо дошел наконец коварный смысл этих слов, сказанных Никанорычем в шутку. Рука с чайником зависла в воздухе, сердце часто и испуганно забилось, словно раненый зверь, попавший в капкан. Она заметалась было по квартире в поисках календарика, где отмечала свой женский цикл, но вдруг остановилась, с ужасом припомнив, что последние месячные были у нее в августе, еще до приезда в Александровку.
Боже мой, как же она, дуреха, об этом не подумала и даже не вспомнила? Кирилл… самое начало сентября… первое… нет, второе, точно второе… а сегодня? Господи, уже пять недель почти! Как же так? Он ведь даже ни о чем не спросил ее тогда, а она… она не предупредила… да и сама забыла, не подумала, что дни были «опасные». Значит, ни ему, ни ей в ту ночь и в голову не приходила мысль об опасности такого рода…
Нет, но она-то, она… «Сама виновата, – разозлилась на себя Ольга, – вот и грызи теперь селедку с утра до вечера…» Да, такого промаха с ней еще не случалось… И с Игорем, и с Вадимом, не говоря уже о давних, более или менее случайных возлюбленных, Ольга четко соблюдала свой, как шутила Светка, «девичий график» и не позволяла себе так забываться, как с Кириллом. И ведь с Игорем они были целых три года! А тут всего-то одна ночь – и на тебе, беременна на все сто!
«Да, прав был дядя Паша, – с горечью подумала Ольга. – За все в этой жизни приходится платить…» Вот и ей нужно расплачиваться теперь за ту ночь неземного блаженства, какого-то дьявольского наваждения, а главное, считала она, за то, что совсем забыла тогда о дяде Паше. При мысли о том, что наказана справедливо и страданиями сумеет смыть вину свою перед ним, Ольга ощутила даже некоторое болезненное удовольствие, сродни тому, какое, видимо, испытывает мазохист при воспоминании о порке.
Обессиленная, она сидела на пуфике в прихожей, и в голове, как когда-то, после звонка Ираклия, молоточком билась лишь одна мысль: «Надо… что-то… делать… Надо… что-то… делать…» Вдруг ее осенило, она потянулась к телефону и набрала номер Беркальцевых.
– Тетя Тамара?.. Это я, здравствуй… Как ты себя чувствуешь?.. А бессонница? То средство помогло?.. Ну отлично… Слушай, у меня к тебе важное дело… и срочное… Нужна помощь твоей Капитолины, помнишь, два года назад она Светке помогла?.. Нет, теперь не Светке… Ну кому-кому… мне, вот кому… Да не дурю я… Да, точно… Пять недель почти… Тетя Тамара, умоляю тебя… Ты же знаешь, меня это не остановит, я и в районную больницу могу, и в платную, только не хочется мне с ними связываться. А Капитолина человек надежный, проверенный, утром – у нее, вечером – уже дома… Да не схожу я с ума… Да, решила твердо… Что?.. Который час? Семь. А что?.. Ну все, хватит, пожалуйста, не уговаривай меня, ради Бога… И Иришке не говори ничего, я только тебе, даже Светка не знает… Ну ладно, завтра позвоню. Если ты откажешь, обращусь в платную, в кооператив какой-нибудь. Все. Целую.
Положив трубку, Ольга обнаружила, что от напряжения все тело покрылось испариной. Она сняла халат, пошла в ванную и, стоя под душем, с удивлением подумала о нелегком разговоре с тетей Тамарой. А ведь именно у тети Тамары надеялась она найти понимание и поддержку и, честно говоря, не ожидала такого отпора. А что особенного, собственно, произошло? Ольга взрослая женщина, ей почти тридцать, а тетя Тамара человек здравомыслящий да к тому же медик, уж ей ли не знать про женские беды и непредвиденные случайности любви? Она же сама всегда твердила Ольге: не заводи ребенка без мужа, пусть и в тридцать пять родишь, но чтоб отец у ребенка был.
Да Ольга и не торопилась, ее пугало сочетание «мать-одиночка», вызывая ассоциации с чем-то убогим и неполноценным. Дядя Паша не разделял ее предубеждений, считая, что роль матери для любой женщины почетна, а если она к тому же решается воспитывать ребенка самостоятельно, то она не одиночка, а героиня.
Светка не была сторонницей дяди Пашиного пафоса, но и с мнением Ольги на сей счет не соглашалась. Она утверждала, что убога и неполноценна не «мать-одиночка», а та женщина, которая не родила или хотя бы не воспитала ни одного ребенка. «Ты как хочешь, подруга, – смеялась она, – а я твердо решила: до тридцати двух терплю, а потом уж точно рожу, и не важно, с мужем или без». При этом смех ее был такой странный, неестественный, что Ольга так до сих пор и не поняла, всерьез ли говорила Светка или, как всегда, шутила.
Залпом выпив большую чашку остывшего чая, она включила в комнате телевизор и села в кресле с вязаньем в руках. Не в силах сосредоточиться, Ольга никак не могла уловить смысл происходящего на экране, это раздражало ее, к тому же петли путались и рисунок постоянно сбивался. Ее мучила жажда, и в то же время все неудержимей становилось желание съесть еще одну селедку, а лучше – две. «Ну вот, начинается…» – с досадой подумала она.
По всяким фантастическим слухам, доходившим до нее, и из рассказов рожавших знакомых у Ольги сложилось определенное представление о беременной женщине. Ей казалось, что в этот период разумное начало в женщине как бы отступает и она становится неким неуправляемым существом, слепо подчиняющимся неожиданным капризам и прихотям своего организма. И теперь Ольга с паническим ужасом наблюдала все эти признаки в себе.
Раздался заливистый звонок в дверь. Ольга вздрогнула от неожиданности. «Кто бы это?» – со страхом подумала она. Каждый раз, когда неожиданно звонили в дверь – соседка ли, слесарь ли из жэка, – у Ольги обрывалось сердце, и в первое мгновение ей казалось, что за дверью стоят бандиты. Но тут же она вспомнила, что погоня за Светкой закончена, облегченно вздыхала и шла открывать.
Вот и сейчас она подошла к двери, посмотрела в глазок и открыла. На пороге стояла тетя Тамара.
– Ты? – удивилась Ольга, отступая в сторону и пропуская ее в квартиру. – Что-то случилось? Ирина?
– Да успокойся, Иришка с Игорем в театре, – снимая пальто, сказала тетя Тамара. – А я вот взяла такси и… Нам надо поговорить, Оля, – решительно добавила она, – и не по телефону, а с глазу на глаз.
– Агитировать будешь? – ехидно спросила Ольга. – Живая, так сказать, агитация? Ну давай-давай, только предупреждаю: это бесполезно…
– Да не ершись ты, – примирительно проговорила та и улыбнулась, – а предложи-ка лучше чаю своей любимой тетке.
Они прошли на кухню, Ольга поставила чайник и выпила стакан воды прямо из-под крана.
– Кипяченую пить надо, а не из крана хлестать, – наставительно сказала тетя Тамара.
– Кипятить не успеваю, – усмехнулась Ольга. – Я недавно целую селедку съела, прямо нечищенную. И еще хочется.
– Что ж, это нормально в твоем положении.
Ольга вспыхнула, но заставила себя сдержаться и холодно ответила:
– Конечно, если учесть, что само положение ненормально.
– Ты не права, – спокойно возразила тетя Тамара. – Для любой женщины это положение самое естественное, а для многих – очень желанное, но – увы! – недостижимое… Ты вот с Капитолиной поговори, она уже тридцать лет при этих делах, она расскажет, сколько женщин маются бесплодием, сколько из-за этого разбитых семей и судеб…
– Ах, оставь, пожалуйста, – отмахнулась Ольга. – Все это известно. Лучше вот что скажи: неужели ты хочешь, чтобы я стала матерью-одиночкой? Ты же всегда была категорически против, всегда считала, что ребенку необходим отец…
– А я и сейчас так считаю, – уверенно проговорила та. – Мне непонятно только, почему ты думаешь, что будешь одиночкой? Если не ошибаюсь, это ведь Кирилл отец ребенка?
Ольга снова вспыхнула, краски стыда выступили на лице, будто ее, как школьницу, поймали за каким-то предосудительным занятием. Она отвернулась, отошла к окну и посмотрела на тусклые фонари у булочной напротив, которые, постепенно расплываясь, становились похожими на желтоватые туманные пятна. Тетя Тамара неслышно подошла и обняла ее сзади за плечи.
– Оленька, поверь, я тебе только добра желаю, – тихо проговорила она. – Павел… после больницы рассказывал мне о нем… и знаешь, с таким восторгом, уж очень он ему понравился. Он сказал даже: «Я был бы счастлив, будь у Олюшки такой муж, как Кирилл Андреевич».
– Ага, и все сватал мне его… – всхлипнула Ольга. – Вот и досватался… на мою голову… – Она повернулась к тете Тамаре и, уткнувшись ей в плечо, горько разрыдалась.
– Ну, ну, не надо… – желая успокоить племянницу, сдавленным голосом проговорила та, но глаза у самой тут же покраснели и налились слезами.
Они сели на топчан и, обнявшись, как две подружки, плакали на плече друг у друга, не стесняясь своей слабости.
* * *
Полчаса спустя они, обессилев от рыданий и немного успокоившись, сидели за столом и пили чай с любимым вареньем тети Тамары – из клубники. У Ольги не было любимого сорта, любое варенье казалось ей лучшим только потому, что оно сладкое. Дядя Паша порой посмеивался над этой ее всеядностью, когда дело доходило до сладкого, и шутил, что если бы она была так же неприхотлива в выборе спутника жизни, то давно уже была бы замужем.
– Ты говори, да не заговаривайся, – оса живала его тетя Тамара. – По-твоему, так замуж выйти все равно что чаю выпить?
– А что ж ты думаешь? – приосанивался дядя Паша и подмигивал Ольге. – Если этот процесс слишком уж усложнять, так недолго и того… в старых девах остаться…
Слушая подобные шутливые перепалки, Ольга прекрасно понимала, что дядю Пашу всерьез волнует неустроенность ее личной жизни. Казалось, его даже больше, чем саму Ольгу, пугала мысль о том, что она может остаться без собственной семьи и детей.
– Помнишь, как Павел-то переживал? – словно угадав, о чем она думает, заговорила тетя Тамара. – Говорил, Олюшка, мол, молода еще, не понимает, каково женщине без детей, а потом, дескать, спохватится, да поздно будет.
Отставив чашку, Ольга опустила глаза и стряхнула с халата какие-то невидимые крошки.
– Ну зачем ты опять, тетя Тамара? – тихо сказала она. – Я же все тебе рассказала… Кирилл до сих пор любит свою жену, понимаешь? – Комок застрял у нее в горле, она судорожно сглотнула и продолжала: – Может, он всю жизнь ее любить будет, ведь такое случается, сама знаешь… Ты представь только: он будет спать со мной, а думать… о той… Неужели тебе не ясно?
– Мне ясно только одно, – твердо проговорила тетя Тамара, – ты все преувеличиваешь… и сама же себя накручиваешь…
– Я… накручиваю?! – задохнулась Ольга. – И это после всего, что я тебе рассказала? – Злая улыбка зазмеилась у нее на губах. – Может, ты считаешь, мне следует научиться откликаться на имя «Полина»? Ты этого хочешь?! – распалялась она.
Ольга горько пожалела о том, что в порыве откровенности открыла тете Тамаре свою тайну, потому что та явно не могла или, скорее, не хотела почувствовать, ощутить всю боль унижения, испытанную племянницей. Ольга искала поддержки, сопереживания, а наткнулась на глухую стену непонимания, почти осуждения.
– Оля, прошу тебя, выслушай спокойно, без сердца, – тихо сказала тетя Тамара. – Вот ты думаешь сейчас, тетка старая, бесчувственная, понять тебя не хочет…
Ольга внутренне вздрогнула от того, как легко читала та ее мысли.
– Я вот наблюдаю за тобой после смерти Павла… – продолжала тетя Тамара. – Ты очень изменилась… И, прости мне мою откровенность, не в лучшую сторону…
У Ольги глаза полезли на лоб от такого заявления. Нечего сказать, хорошую же она себе нашла утешительницу!
– Погоди, погоди обижаться, – жестом остановила та Ольгин порыв сказать что-то резкое, – ты выслушай сначала…
Ольге и самой не терпелось узнать, что же имеет в виду тетя Тамара, обвиняя ее так прямо и безапелляционно. Любопытство взяло верх над возбуждением, она сдержалась и промолчала.
Тетя Тамара тоже помолчала немного, как бы собираясь с духом и с мыслями.
– Я вдвое старше тебя, – сказала она наконец, – много людей повидала… и в радости их, и в горе. А ты сама знаешь, работа у меня такая была, где горя и несчастья больше встретишь. И я поняла, что горе – как лакмус для человека… проявляет вдруг те его качества и свойства, о которых ни окружающие, ни он сам даже не подозревали… Знала я одну мать, она сына десятилетнего потеряла… Страшная потеря, ничего не скажешь, только мать лютой ненавистью возненавидела всех детей этого возраста… за то лишь, что они остались жить, а ее сына уже нет. А другая, оказавшись в той же ситуации, только мальчик поменьше был, взяла из детского дома двоих такого же возраста…
Ольга внимательно слушала, пытаясь понять, куда же клонит тетя Тамара, но смысл ее слов оставался пока загадкой.
– Я хочу сказать, – словно опять угадав ее мысли, пояснила та, – что горе – это как проверка… на человеческую прочность, что ли… Смерть близкого – большой урок, его жизнь преподносит нам, живым… От этого можно прозреть, но от этого же можно и ослепнуть навсегда.
– Так ты, значит, считаешь, – медленно проговорила Ольга, до которой дошел наконец смысл услышанного, – что я этой проверки не выдержала и… ослепла? Так, что ли?
– Хочу надеяться, еще нет, – улыбнулась вдруг тетя Тамара, – хотя некоторая подслеповатость намечается.
– Нет, ты не смейся, – рассердилась Ольга. – Раз уж начала, объясни толком, что ты конкретно имеешь в виду.
– Ну хорошо, – решилась та, и улыбка исчезла с ее лица, – возьмем хотя бы Ирину. Вот я вижу, чувствую, что ты в душе осуждаешь ее, считаешь, она, мол, легкомысленно отнеслась к смерти отца, так ведь?
– Ну… в общем… – замялась Ольга.
Ей-то казалось, что эти ее мысли и ощущения достаточно глубоко спрятаны от посторонних глаз, она ведь ни словом не обмолвилась об этом ни с Ириной, ни с тетей Тамарой.
– Значит, в отношении Ирины я все-таки оказалась права, – с сожалением произнесла та. – А ведь тебе, Оля, неизвестно, что Иришка уже на третьем месяце… Тебе неизвестно, что после смерти отца она неделю ничего не ела и билась в истерике, мы с Игорем не знали, что и делать. Мне пришлось колоть ей успокаивающее, хотя при беременности этого делать нельзя, но тут уж… А с другой стороны, – раздумчиво проговорила тетя Тамара, – если бы не забота об Иришке, о будущем ребенке, я бы, может, и сама вслед за Павлом отправилась… так мне было худо…
Ольга с изумлением, во все глаза смотрела на тетку.
– Как? И вы ничего мне не сказали? – с обидой в голосе промолвила наконец она.
– Ну, во-первых, тебе и самой несладко пришлось, – ответила тетя Тамара. – Слава Богу, Кирилл возле тебя был… да, да, не смотри на меня так, не знаю, как ты, а я ему очень благодарна за это… А во-вторых… – Она отвела глаза и продолжила будто нехотя, с трудом подыскивая слова: – Во-вторых, тебя же ничего и не волновало, кроме своего горя, ты… ты ушла в него с головой и ничего не видела… ты даже на поминках не подошла ни разу к Ирине, не обняла ее, не поинтересовалась… ах, да что говорить… – с досадой махнула рукой тетя Тамара. – У тебя даже взгляд какой-то другой стал… Иришка к тебе сама и подойти боялась…
– Что значит – другой? – насторожилась Ольга.
– Ну, не то чтобы презрительный… но будто ты одна только способна переживать по-настоящему, а остальные… так, куклы бездушные, – ответила та.
Ольга хотела было возразить, но, спохватившись, вспомнила вчерашнее отражение в зеркале и свое удивление по поводу собственного взгляда. «Неужели тетя Тамара права?» – тревожно мелькнуло у нее в голове, и она, опустив глаза, промолчала.
– Потом, слава Богу, Капитолина вмешалась, – словно не заметив ее смятения, продолжала тетя Тамара. – Поставила перед Ириной вопрос ребром: или избавляйся от ребенка, или возьми себя в руки. Ну, нарассказала ей всяких страстей про больных новорожденных, чьи матери пережили стресс. В общем, решили ребенка оставить, а Иришка… старается казаться веселой, спокойной… изо всех сил старается, но… – Она вздохнула и понизила голос: – Боюсь я за нее, Оля, и за малыша боюсь… Иногда войду в комнату, а она сидит и в одну точку смотрит… Меня увидит, пытается улыбнуться, а улыбка жалкая такая, виноватая… А то иду недавно мимо ванной: плачет. Воду включила, ну, чтобы не слышно было, и рыдает там, горько так… как, бывало, только в детстве плакала…
– Боже мой, я же ничего не знала… – растерянно проговорила Ольга, и теплое, нежное чувство к сестре забыто зашевелилось в душе.
– О том и речь: не знала, а главное, не хотела знать… Иначе говоря, закрыла глаза и ушла в себя, – добродушно-наставительно сказала тетя Тамара. – Теперь о Кирилле…
– Ну давай-давай, вешай на меня всех собак… – обреченно произнесла Ольга.
Та, словно не слыша, продолжала.
– Я его видела несколько раз: мельком – в больнице, потом – в… Ну что тебе сказать? Я сразу поняла: прав был Павел, это добрый человек, заботливый, а самое главное – надежный, настоящий…
– И когда ты только успела так хорошо его понять? – язвительно спросила Ольга.
– А у меня нюх на людей, никогда еще меня не подводил, – горделиво ответила тетя Тамара. – И знаешь, от Кирилла сила какая-то исходит… сама не пойму… мужественная, что ли… Но именно с такими и бывают жены как за каменной стеной… А это, Оленька, ой как важно! Вот проживешь с мое – поймешь.
– Ах, тетя Тамар, только не надо вот этого: «каменная стена», «муж – всему голова», – поморщилась Ольга. – Ты Ирине это все рассказывай, она оценит.
– Глупа ты еще, Ольга, как я погляжу, – ласково сказала та, – а ведь тебе тридцать скоро. А Ирина, хоть и моложе, намного по-женски тебя мудрее.
– Да? В чем же это, интересно, выражается? – холодно спросила племянница. – Уж не в том ли, что замуж раньше вышла?
– Да нет, дело не в этом… Просто будь Иришка на твоем месте, она бы совсем иначе себя повела… – вздохнула тетя Тамара. – Нет в тебе женского терпения, ты как подросток, ей-богу, – сказала она, повысив голос, – это, дескать, мое, вынь да положь… А в жизни да в человеческих отношениях очень все непросто…
– Да ты общими рассуждениями не отделывайся, – перебила Ольга, – ты конкретно говори, в чем ты здесь видишь сложность?
– Как же в чем, Оля? – удивилась та. – Ведь и Кирилла понять надо. Он с женой много лет прожил, любил ее, и сам этого не скрывает…
– Уж лучше бы скрыл! – раздраженно буркнула Ольга.
– А вот здесь ты не права, – возразила тетя Тамара. – Сразу видно, он очень искренний и честный человек и не хочет, чтобы ваши отношения начинались со лжи.
– И ты, конечно, считаешь, что именно так называемая честность не позволила ему сказать мне «люблю»? – взорвалась Ольга.
Тетя Тамара улыбнулась запальчивости племянницы.
– Я просто думаю, для него это слово слишком много значит, – мягко произнесла она, – и он не может, как другие, разбрасываться им направо и налево. И потом, вы ведь еще так мало знаете друг друга…
– А в любовь с первого взгляда ты, конечно, не веришь? – все больше распалялась Ольга. – Значит, по-твоему, прежде чем полюбить, надо пуд соли или чего-то там еще съесть?
– Ты, Оля, как маленькая, честное слово, – засмеялась тетя Тамара. – Ты лучше на поступки обращай внимание, а то «сказал – не сказал»… Разве в этом дело?
– А в чем же, по-твоему?
– Да в том, что, насколько я помню, Кирилл глаз с тебя не сводил, так вокруг и вился: Оленька то, Оленька се… лекарство не забудь… от окна отойди, простудишься…
– Ну, это особый случай, – возразила Ольга. – Я тогда совсем не в себе была, и он опекал меня просто… просто как слабоумную.
Тетя Тамара сокрушенно покачала головой.
– Ты ведь и сама знаешь, это не так… Знаешь ведь, что ты ему очень и очень небезразлична. – Она внимательно посмотрела на племянницу и робко спросила: – Оля, так неужели же ты ему ничего про ребенка не скажешь?
Ольга резко вскочила с табурета, задев рукавом чашку. Раздался хлопок, и чашка разлетелась на множество осколков.
– Ну вот, дядипашину любимую разбила, – со слезами в голосе сказала она и нагнулась, чтобы собрать осколки.
– Посуда к счастью бьется…
– К какому счастью? – закричала вдруг Ольга раздраженно. – И какой ребенок? Не будет никакого ребенка! И счастья никакого! Думаешь, приехала, наставила меня на путь истинный – и вот у меня уже и женская мудрость прорезалась, и счастье подвалило, и ребенок при отце?!
– Это слепота твоя душит тебя, гордыня в тебе кричит, – поджав губы, изрекла тетя Тамара. – Очнись, Оля, пока не поздно, посмотри вокруг, сколько по-настоящему несчастных женщин, а ты…
– А я, значит, по-твоему, счастливая? – взвилась та.
– По-моему, ты просто не хочешь быть счастливой… а может, и не умеешь… – резко ответила тетя Тамара. – Помнишь, как Павел говорил… ну, у него даже целая теория была… что есть люди-созидатели, которые счастье по крохам собирают, трудятся над ним, как пчелы, а есть разрушители, так те если и получат… ну, пусть не счастье, а только возможность его… так норовят его растоптать, а потом сами же бьют себя в грудь и скорбят, что несчастны…
– Я же, значит, и виновата? – возмутилась Ольга. – Это я-то растоптала?
– Думаю, еще не поздно поправить. Если захочешь, конечно…
Ольга собрала веником осколки, выбросила в мусорное ведро и устало опустилась на топчан.
– Ладно, давай закончим этот разговор, – сказала она. – Вижу, не поймешь ты меня никогда… потому, наверное, что слишком благополучная выпала тебе доля… Дядя Паша не изменял тебе, не предавал, был той самой «каменной стеной». А я… у меня, к несчастью, слишком много отрицательного опыта в этом смысле… всякого хлебнуть пришлось, хоть ты и считаешь меня незрелой женщиной…
– Так дело же не в опыте, Оленька, – с сочувствием проговорила тетя Тамара, – главное – что человек из него выносит… А насчет Павла… – Глаза ее заблестели, легкий румянец проступил на щеках, – в этом ты права!.. Я счастлива, что прожила жизнь с таким человеком… Только ведь и у нас, Оля, не все сладко да гладко было… Ты же многого не знаешь…
– Чего это я не знаю? Ваших ссор, что ли? – снисходительно усмехнулась племянница. – Но это же смешно, честное слово… Всем бы такие «трагедии»!
Вдруг она увидела, что после этих слов лицо тети Тамары перекосилось, губы мелко задрожали, руки пришли в движение, бесцельно переставляя на столе чашки и вазочки с вареньем. Было заметно, каких мучительных усилий стоило ей взять себя в руки и не разрыдаться. Наконец она немного успокоилась и, глядя куда-то в угол кухни, тихо, настойчиво произнесла:
– Оля, умоляю тебя, оставь ребенка!
От этого непонятного напора Ольга просто онемела и почувствовала вдруг смертельную усталость и тяжесть во всем теле. Помолчав несколько секунд, сказала сдержанно и сухо:
– Нет, я все-таки не понимаю, что, в конце концов, происходит… Еще раз прошу тебя: давай закончим этот разговор и прекратим играть друг у друга на нервах.
Тетя Тамара откинулась на спинку стула, губы у нее снова задрожали, взгляд остановился, руки беспомощно блуждали по скатерти.
– Тебе плохо? Сердце? – испугалась Ольга. – Корвалол накапать? Или лучше нитроглицерина?
Та сделала отрицательный жест рукой, слезы тихо потекли по морщинистому лицу, но она словно не чувствовала этого.
– Павел… сам мне разрешил… – как-то странно, с придыханием проговорила она, – еще в больнице… Сказал… если будет, мол, необходимость… момент такой придет… тогда все Олюшке расскажи… Вот момент и пришел…
Ольге показалось, что тетя Тамара заговаривается, она в тревоге метнулась к холодильнику за лекарством.
– Сиди! – остановила ее та. – Думаешь, не сошла ли я с ума? Успокойся. Сейчас все поймешь…
Собравшись с духом, тетя Тамара заговорила. То она, прерывисто и часто дыша, запиналась и путалась от волнения, а то вдруг бледнела, дыхание становилось неслышным и ровным, голос начинал звучать уверенно и спокойно, будто рассказывала она о каких-то посторонних людях. А вспоминала она о событиях давно минувших дней, когда Ольги еще не было на свете.
