Текст книги "Горький мед"
Автор книги: Мария Лебедева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)
* * *
Ольге снилось, что они с Кириллом никак не могут попасть в ее квартиру. Уже все замки открыты, они изо всех сил налегают на дверь, но та не поддается, изнутри кто-то явно подпирает ее, кто-то забаррикадировал вход и не пускает их. И тут Кирилл выхватывает большой пистолет, который оказывается не газовым, а настоящим, и открывает пальбу.
Ольга вздрогнула и проснулась. Она обнаружила, что лежит, укрытая пледом, в комнате на диване, на ней все тот же полосатый махровый халат, под головой – подушка, на ногах – шерстяные носки. Где-то на улице раздался выстрел, затем еще, потом целая автоматная очередь, потом что-то забухало и стихло. «Наверное, там, у Белого дома», – подумала она. Неужели действительно стреляют? Нет, этого не может быть. Видимо, в воздух, для острастки, чтобы запугать и разогнать толпу вокруг здания.
Сквозь неплотно задернутые шторы на темный паркет падал тусклый свет фонарей с улицы. Ольга полусонно обвела взглядом стены комнаты: картины в рамах и рамочках, книги, книги; напольные часы в огромном футляре солидно отстукивали время. «Как там моя кукушка?» – вспомнила она свою кухонную хлопотунью, и ей так вдруг захотелось оказаться дома, на своем любимом диване или, на худой конец, на топчане на кухне, что сжалось сердце.
За окном снова послышались выстрелы. «Где же Кирилл? – запаниковала она. – А вдруг он туда пошел?» Ольге стало страшно. Она вскочила с дивана и, натыкаясь на мебель, пошла в прихожую. Дверь в другую комнату была слегка приоткрыта. Стараясь не шуметь, она тихо вошла и направилась к кровати, стоявшей в глубине комнаты. Глаза уже привыкли к темноте, и, не доходя двух-трех шагов до кровати, она увидела безмятежно спавшего Кирилла. Ей показалось даже, что тот улыбался во сне. Ольга облегченно вздохнула и на цыпочках вернулась к дивану, осторожно прикрыв за собой дверь.
Проснулась она от дразнящего кофейного аромата, волной плывшего из кухни. Часы на полу с достоинством пробили десять раз. Ольга встала и, плотнее запахнув халат, направилась в ванную. Она поймала себя на том, что, несмотря на ностальгию по своему жилищу, чувствует себя в этой квартире так, словно не только бывала здесь много раз, но и подолгу жила, и спала на этом самом диване. «Странно!» – весело подумала она и столкнулась на пороге с Кириллом. Он широко раскинул руки, загораживая путь, и со смехом принял ее в свои объятия. Этот жест тоже показался Ольге на удивление знакомым, будто они прожили вместе не один год и это было их традиционным приветствием по утрам.
– А я уже шел будить тебя, – светясь улыбкой, сказал Кирилл. – Ну и соня! Давай пить кофе, ехать пора.
– Ты сам соня, – улыбнулась в ответ Ольга, – ночью стреляли на улице, а ты даже не проснулся.
– Стреляли? – ужаснулся Кирилл, и улыбка слетела с его лица. – Что же ты меня не разбудила?
– Я испугалась… – призналась она.
– Вот и разбудила бы!
– Испугалась, что ты проснешься и побежишь туда, а там… а тебя… – Ольга опустила голову, Кирилл взял ее рукой за подбородок и твердо посмотрел в глаза.
– Если бы все рассуждали как ты, – усмехнувшись, сказал он, – или как моя мама… не видать бы нам победы ни в одной войне. – Кирилл притянул ее к себе и поцеловал в висок. – Ладно, давай собираться – и в путь!
Его волнение передалось Ольге, она стала поспешно одеваться. Кирилл включил радио. Передавали запись концерта симфонического оркестра.
– Ну что ты будешь делать! – проворчал он. – Как встал, периодически включаю – и все музыкальные заставки! А приемник, как на грех, сломался. Ну да ничего, на улице мы скорее узнаем все новости. Ты готова? Пошли!
На ходу они выпили несколько глотков кофе и вышли из квартиры. На улице было еще свежо после ночного дождя, но солнце почти прорвало неплотную завесу редеющих туч, и день обещал быть теплым.
– Неужели я так сильно опьянела от одного стакана вина? – удивилась Ольга, вспомнив вчерашнее головокружение, туман в голове и то, как Кирилл помог ей добраться до дивана.
– У тебя, наверное, просто нервное истощение от всей этой истории с Ираклием, – предположил Кирилл. Глаза его лукаво заблестели, и он как-то странно ухмыльнулся: – А знаешь, напиток и впрямь получился крепкий, я туда немного рому добавил.
– Ах, вот как! – притворно возмутилась Ольга. – Так ты хотел меня подпоить?
– Конечно, – в тон ей ответил Кирилл, – чтобы потом, так сказать, овладеть. Но – увы! – дозу не рассчитал, и сам свалился и спал как убитый.
* * *
Известие о том, что в двух шагах от них погибли люди, став жертвой этой сумбурной, кровавой ночи, потрясла их до глубины души. До Сокольников ехали молча, и, только подходя уже к подъезду своего дома, Ольга заговорила.
– А я не верила… – тихо сказала она. – Даже когда выстрелы слышала, думала – ничего, обойдется…
– Но тем не менее меня-то разбудить побоялась, – напомнил Кирилл. – Скорее всего, тебе просто хотелось так думать… ну, что все обойдется.
Эта печальная новость настолько овладела всем ее существом, что Ольга забыла даже о своих страхах по поводу квартиры. Она машинально открыла все замки, и, только когда Кирилл, отстранив ее, осторожно вошел первым, держа руку во внутреннем кармане куртки, где лежал пистолет, Ольга вздрогнула и почувствовала участившееся биение сердца. Через несколько секунд Кирилл позвал ее:
– Заходи!
Непослушными ногами она переступила порог своей квартиры и судорожно вздохнула. Раздался телефонный звонок. Звонила тетя Тамара с пушкинского переговорного пункта.
– Оля, Павел у тебя? – задыхаясь от волнения, закричала она.
– Я только что вошла, тетя Тамара, – ответила Ольга. – А что такое? Что случилось?
– Павел… Павел сбежал!
– Как это – сбежал?
Из сбивчивого рассказа тети Тамары Ольге удалось выяснить, что дядя Паша, рано утром узнав о жертвах у Белого дома, страшно разнервничался, сказал, что идет к Степанычу, а сам потихоньку прошел к старому сараю, приспособленному под гараж, вывел машину и, крикнув из окошка: «Я в Москву! Вечером вернусь!» – умчался на своей «моське» под носом у изумленных сестер. Тетя Тамара села на первый же автобус и поехала в Пушкино, чтобы позвонить Ольге.
– Оля, умоляю тебя, – чуть не плача, говорила она, – как только он появится, уговори его ехать в Александровку, а еще лучше – приезжай вместе с ним… Он тебя послушает…
– Конечно, тетя Тамара, обязательно! Не волнуйся, ради Бога, все будет нормально, – успокаивала ее Ольга. – Он когда выехал? Больше часа назад? Ну и отлично! К обеду ждите нас, я тебе обещаю.
– Даже лекарство с собой не взял, представляешь? – продолжала в отчаянии тетя Тамара. – А ведь он так плохо себя чувствует, уж я-то вижу…
Договорились, что она перезвонит минут через сорок, удостоверится, что дядя Паша добрался до Ольги благополучно. Почему они обе решили, что он сразу же поедет в Сокольники, они и сами не могли бы объяснить, но тем не менее оказались правы. Не успела Ольга как следует проверить ящики письменного стола, как позвонил дядя Паша, сказал, что он рядом и сейчас зайдет.
Дверь ему открыл Кирилл. Дядя Паша, бледный, растерянный, застыл на пороге, не веря своим глазам.
– Кирилл Андреич, какая неожиданность! – радостно проговорил он, протягивая руку. – Вы ли это? Какими судьбами?
Кирилл в двух словах рассказал о вчерашней случайной встрече с Ольгой и, обрадованный появлением Павла Сергеевича, заявил, что идет в магазин, так как в Ольгином холодильнике шаром покати, а они еще не завтракали.
– Посидим спокойно за чайком-кофейком, поговорим, все обсудим… – бодро сказал он.
– Может, не надо в магазин? – заколебалась Ольга. – У меня кофе есть, сахар…
– А хлеба нет! – развел руками Кирилл. – Да я мигом, не волнуйся, здесь же все рядом.
Ольга проводила его до входной двери.
– Ключи я беру с собой, – сказал он тихо, чтобы дядя Паша не услышал. – На звонки никому дверь не открывай.
– Да ты ведь знаешь, они и без звонка… – отчаянно зашептала Ольга.
– Ладно, я только в булочную и обратно, – перебил ее Кирилл и, улыбнувшись на прощание, вышел.
Ольга закрыла за ним дверь и вернулась на кухню. Чтобы скрыть волнение, попыталась взять добродушно-шутливый тон:
– Ну что, дядя Паш, поменял статус больного на статус беглеца? Или беженца?
– Тамара звонила? – с виноватым видом спросил он.
Ольга кивнула.
– Ты же понимаешь, они не отпустили бы меня по-хорошему, – как бы оправдываясь, сказал дядя Паша. – Ну и пришлось… того… удрать. Я, Олюшка, так за тебя волновался, ты не приехала вчера… А уж как узнал про этот ночной кошмар… – Дыхание у него перехватило, он немного помолчал и продолжал уже тише и медленнее: – Подумал… вдруг ты ночью там… вдруг с тобой что-нибудь…
Ольга подошла к дяде Паше и обняла его.
– Ну все, все… Ты же видишь, все хорошо… – ласково заговорила она. – Тебе нельзя волноваться.
Послышалось легкое поскрипывание входной двери, затем щелчок.
– Вот и Кирилл вернулся! – радостно воскликнула Ольга. – Ну, все купил? Иди сюда, Кирилл!
Из прихожей не доносилось ни звука. Смутная тревога шевельнулась в ее душе.
– Дядя Паш, поставь, пожалуйста, чайник, – попросила Ольга и вышла из кухни. В прихожей не шевелясь, как изваяния, застыли два незнакомца. От неожиданности крик застрял у нее в горле. Один из них, тот, что повыше и моложе, приставил пистолет к ее груди и злобно прошипел:
– Ни звука! Кто еще в квартире?
– Ро… родственник… – от страха с трудом ворочая языком, пролепетала Ольга.
– Что происходит, Олюшка? – раздался за ее спиной встревоженный голос дяди Паши. – Кто эти люди? Как они здесь…
– Тише, папаша, шуметь не советуем! – развязно перебил его молодой незнакомец.
– Да как вы смеете! – возмущенно вскрикнул дядя Паша, сделал еще шаг и увидел пистолет, приставленный к груди Ольги. – Боже мой, что же это такое? Зачем? – Голос его осекся, задрожал, дядя Паша подскочил, оттолкнул Ольгу и, неловко, но крепко схватившись за длинное дуло пистолета, направил его куда-то себе в живот. – Не трогайте ее!! – вдруг завопил он во всю мощь. – Не позволю! – кричал он, заслоняя собой Ольгу.
Внезапно входная дверь распахнулась. На пороге стоял Кирилл с пистолетом наготове.
– Руки! – коротко скомандовал он. – Пушку на пол! Лицом к стене!
Молодой, стоя спиной к Кириллу, быстро переглянулся со своим напарником, который едва заметно кивнул, и бросил пистолет на пол. Кирилл перевел взгляд на этого напарника, стоявшего чуть в стороне, у зеркала, и рука с пистолетом невольно опустилась.
– Никита! Ты? – В голосе Кирилла было столько неподдельного изумления, даже потрясения, что молодой, мгновенно сориентировавшись, резко оглянулся и схватил с пола свой пистолет.
– Брось пушку, Малыш! – устало, но твердо, с угрозой произнес напарник. – И вообще уйди, я сам тут разберусь.
– Ага, как же, разберешься, – зло проговорил тот, не выпуская пистолет из рук.
– Дядя Паша, что с тобой? – раздался внезапно крик Ольги, и все увидели, как тот, захрипев, очень медленно оседает по стене на пол. – Кирилл, «скорую», срочно!
Она забыла обо всем на свете, даже о том, что в ее квартире находятся вооруженные бандиты. В эту минуту весь мир для нее сосредоточился на бледном лице дяди Паши, которое на глазах принимало какой-то голубоватый оттенок. Судорожно схватив из холодильника нитроглицерин, Ольга села на пол рядом с безжизненным телом, расстегнула дяде Паше ворот рубашки и засунула ему в рот маленький красный шарик лекарства, затем припала ухом к груди.
– Китыч, рвем когти… – сдавленно проговорил молодой и исчез за дверью.
– Я позвоню тебе, Кирилл, – тронув за локоть Кирилла, сказал напарник и последовал за молодым.
Кирилл в отчаянии накручивал диск телефона, почти не обратив внимания на исчезновение этих людей.
– Алло! «Скорая»?.. Человеку плохо… срочно… сердечный приступ… Адрес?.. Оля, адрес, быстро!..
Ольга сидела на полу возле дяди Паши и тупо смотрела прямо перед собой. Она раскачивалась из стороны в сторону, слезы медленно текли из глаз.
– Не надо… – прошептала она. – Ничего не надо… Поздно…
ЧАСТЬ IV
Сентябрь стоял сухой, теплый, солнечный – настоящее «бабье лето», а в октябре задул вдруг холодный ветер, небо наглухо заволоклось серой пеленой, зарядили дожди. И Ольга вздохнула с облегчением: ненастная сырая погода больше соответствовала тому душевному состоянию, в котором пребывала она после смерти дяди Паши. Казалось, какая-то часть ее души, именно та, которая любила яркое солнце, веселье, музыку, смех, с его уходом исчезла, умерла и никогда не воскреснет. От солнечного света глаза начинали слезиться, громкий смех резал слух, от звуков веселой музыки становилось тошно и хотелось выть в голос.
Сейчас, сидя на кухне с вязаньем в руках, Ольга прислушивалась к монотонному дробному стуку дождя о стекло и думала о том, что завтра предстоит выйти на работу после очередного отпуска, который, в связи с тяжелыми семейными обстоятельствами, был предоставлен ей раньше положенного срока. Она представила себе скорбное, сочувственное выражение на лицах сотрудников, слова соболезнования, положенные в подобных случаях, и глухое чувство раздражения, досады заранее зашевелилось в душе.
Ольга и сама не понимала причин этого раздражения, ведь она знала, что все в редакции действительно с любовью, очень тепло относились к дяде Паше, верила, что они искренне сочувствуют ее горю. Одуванчик с Никанорычем даже приезжали на похороны в Александровку. И все же, все же… Сейчас Ольга не ощущала уже боль утраты так пронзительно и остро, как в первые дни, когда она находилась на грани потери рассудка и все происходящее вокруг видела как во сне. Эта острота со временем прошла, исчезла, потому что была, говоря языком медицины, просто несовместима с жизнью, но не наступил еще момент, когда человек начинает ощущать потерю близкого как часть своей судьбы, часть жизни и когда разрушительный протест и сокрушающая боль уступают место светлой, очищающей печали, когда приходит благодать примирения с высшей волей и где-то вдалеке забрезжит вдруг еле видный свет возможной радости и счастья.
Пока же Ольга пребывала в состоянии угрюмой сосредоточенности на ощущении пустоты, образовавшейся в ее жизни с уходом дяди Паши, пытаясь приучить себя к мысли о том, что никогда больше не увидит его ласковой улыбки, не почувствует его любви и заботы, не услышит родного голоса, красивого и мощного, тихо окликающего ее: «Олюшка!..»
Все эти переживания носили настолько личный, сокровенный характер, что Ольге и в голову не приходило поделиться ими с кем-нибудь, и даже разговоры в кругу семьи, то и дело поворачивающие на воспоминания о покойном, были непереносимы для нее. Она знала, что никто не может, подобно ей, в полной мере почувствовать всю бездну горя и отчаяния, и желание пережить свою беду в одиночку полностью овладело Ольгой, ей трудно стало общаться с родственниками и знакомыми, она не хотела никого видеть, скорбь на лицах родителей и Ирины казалась ей порой фальшивой и нарочитой.
Где-то в глубине души она понимала, что несправедлива к своим близким, ведь не виноваты же они в том, что жизнь их продолжается без дяди Паши, а у жизни свои законы и свои резоны.
Ольге вспомнился Кирилл, который в те первые, самые тяжелые для нее дни постоянно был рядом, окружив ее вниманием и заботой. Он привез ее к себе, и дней десять она жила в его квартире с высокими потолками, с картинами и книжными полками на стенах, с солидными, уверенно стоявшими на полу часами в красивом резном футляре. Мелодичный звон часов заставлял Ольгу вздрагивать и пробуждал от тяжелой дремы, в которой пребывала она в те дни почти постоянно. Позже Кирилл объяснил, что она находилась тогда под действием сильного успокоительного лекарства, которое привезла жена Бориса, работавшая врачом в психоневрологическом диспансере.
В Александровке Ольге пришлось побывать за последнее время дважды: на похоронах дяди Паши и спустя девять дней на поминках. Все эти события Ольга воспринимала как сквозь туман, будто это было во сне или вообще не с нею. Кирилл отвозил ее и привозил назад на машине, всегда был под рукой, заботливо заставлял выпить очередную порцию лекарства. Она помнила только, как потрясло ее на девятый день лицо тети Тамары: почерневшее, сморщившееся, изменившееся до неузнаваемости, это было лицо дряхлой старухи.
На следующий день Ольга категорически отказалась принимать какие бы то ни было лекарства, заявив Кириллу, что ей необходимо самой справиться со своим горем, прожить, изжить его по-человечески и что не следует трусливо прятаться за спасительные пилюли, которые, даруя тупое безразличие и спокойствие, превращают человека в растение. Кирилл похвалил ее за мужественное решение, и лекарство исчезло, уступив место черной тоске и отчаянию. А потом…
Ольга поняла, что, задумавшись, продолжала вязать машинально: вместо рисунка у нее образовался уже приличный кусок гладкого полотна. Вздохнув, она распустила несколько рядов, подложила под спину подушку и, устроившись на топчане поудобнее, принялась считать петли. Когда рисунок обозначился, мысли ее вновь обратились к недавнему прошлому, к той злосчастной ночи, вернее, к предшествующему ей вечеру.
Это случилось почти сразу после того, как Ольга отказалась от лекарства. В тот день вечером Кириллу позвонил Никита, как выяснила Ольга, его бывший одноклассник, и предложил встретиться для очень важного разговора. Кирилл боялся оставлять ее одну, но тот настаивал на встрече с глазу на глаз, причем на нейтральной территории, в квартире своего знакомого, и Кириллу ничего не оставалось, как согласиться.
Вернувшись часа три спустя домой, он застал Ольгу в слезах. Она сидела в комнате на диване, с головой накрывшись пледом, и, жалобно поскуливая, как раненое или обиженное животное, раскачивалась из стороны в сторону. Кирилл знал, что в подобной ситуации человека утешить невозможно, и, чтобы хоть на время отвлечь Ольгу от мрачных мыслей, пустился в воспоминания о своем однокласснике, Никите, который жил когда-то на Арбате, прошел Афганистан, потом женился, работал автогонщиком и каскадером и вообще был отличным парнем. Еще в школе он удивлял всех своими способностями, учеба давалась ему на редкость легко, и, несмотря на изнурительные тренировки сразу в двух спортивных секциях, он всегда оставался лучшим учеником класса.
Затем Кирилл с Никитой вместе поступили в МАИ, но через два года Никита неожиданно ушел из института, и Кирилл на какое-то время потерял его из виду, узнавая о судьбе товарища из случайных встреч с одноклассниками.
Метания Никиты поражали друзей и знакомых: то он с геологической партией почти год ездил по Средней Азии, то вдруг, вернувшись, поступил на режиссерское отделение в Институте культуры, но со второго курса ушел и вскоре оказался в Афганистане.
Пройдя афганское пекло и оставшись живым и невредимым, Никита внезапно исчез из Москвы, поговаривали, что он купил себе какую-то избушку-развалюху в Калининской области и живет там в полном одиночестве. Года через два некоторые бывшие одноклассники, и Кирилл в их числе, получили приглашение на банкет в ресторан «Прага». «По случаю бракосочетания…» – каллиграфически было выведено на красивой открытке с изображением розочек и двух переплетенных колец посередине.
Кириллу запомнилась невеста Никиты, кроткая, ангелоподобная девушка в белом воздушном платье, не сводившая влюбленных и преданных глаз с жениха, и он искренне порадовался тогда за друга, который, казалось, нашел наконец свое счастье и свою тихую пристань. Никого из друзей не удивило, что Никита за это время успел выбрать себе опасную профессию автогонщика, – это вполне соответствовало его буйному, неуемному темпераменту. Но Кирилл надеялся, что именно этой хрупкой девушке удастся своей нежностью и любовью удержать Никиту от непредсказуемых поступков и необдуманных решений, удастся хоть немного обуздать его взбалмошный и взрывной характер.
После свадьбы молодожены уехали куда-то путешествовать, кажется, по Крыму. Позже друзья раза два-три созванивались и все собирались встретиться, да как-то не выходило. А потом у Кирилла началась новая полоса в жизни. Полеты, к которым готовился он долгих два года, и знакомство с Полиной, которая стала вскоре его женой, с корнем вырвали его из прежней жизни, появился новый круг друзей, новые интересы и заботы.
Они летали в одном экипаже, но однажды, в феврале прошлого года, Полину попросили подменить заболевшую бортпроводницу на одном из рейсов южного направления. «Полечу в теплые края, погреюсь», – сказала она Кириллу при прощании. Он и представить себе не мог, что видит ее в последний раз. Самолет взорвался в воздухе, едва оторвавшись от земли. Весь экипаж и все пассажиры погибли.
Ольга помнила, как дрогнул его голос, когда он произносил имя погибшей жены, как весь он словно сжался, лицо напряглось, и ей стало ясно, что до сих пор эти воспоминания слишком тяжелы для него. Она, конечно, пони мала, что Кирилл заговорил об этом лишь для того, чтобы объяснить, как же получилось, что они совсем разошлись с Никитой и не виделись последние шесть-семь лет.
Впрочем, случайно до Кирилла доходили порой кое-какие слухи через их общих знакомых. Он знал, например, о том, что живет Никита где-то на окраине Москвы с женой и двумя детьми, по-прежнему участвует в различных авторалли, мотаясь по всему Союзу, и даже снялся в трех приключенческих фильмах в качестве каскадера.
Конечно, Кирилл был потрясен, встретив вдруг своего бывшего одноклассника, да еще в роли бандита, в квартире Ольги. После этой злополучной встречи он пытался разузнать координаты Никиты, но выяснить так ничего и не смог. В квартире на Арбате жила теперь семья преуспевающего дельца, который понятия не имел, куда девались предыдущие хозяева; в адресном столе отвечали, что в их списках такой не значится; никто из бывших друзей ни адреса, ни телефона Никиты не знал. Оставалось только ждать обещанного звонка от самого Никиты. И тот действительно позвонил.
Разговор был трудным для обоих. Это была не радостная встреча одноклассников, которые вспоминают школьные годы, умиляясь юношеским проказам, и делятся своими успехами и достижениями. Никите тяжело было рассказывать о последнем годе своей жизни. Прошлой осенью, на очередных автогонках, его машина неожиданно на полной скорости сошла с трассы и, перевернувшись в воздухе и ударившись о землю, взорвалась. Никиту выбросило из машины до взрыва, и отделался он на первый взгляд легко: сотрясение мозга, перелом ноги, глубокая рана на лбу, но получил при этом серьезную контузию, нечто вроде затяжного психического шока, и с тех пор при попытке сесть за руль его охватывает дикий, панический страх, парализующий конечности и вызывающий слабость и тошноту. Врачи разводят руками, не исключая возможности избавления от этого страха, но и не гарантируя быстрого и полного излечения.
Так Никита лишился любимой работы, без которой жизнь потеряла для него всякий смысл и интерес. Не имея никакой другой специальности, он, чтобы прокормить семью, перебивался случайными заработками, ремонтируя машины, пока не устроился автомехаником в «Автосервис». Но работа эта была ему не по душе, грызла постоянная тоска по любимому делу. Кирилл, как никто, мог понять состояние друга, потому что и сам не представлял жизни без своей работы, поэтому, хорошо зная характер Никиты, не удивился, что, устав бороться с тоской и отчаянием, тот стал крепко выпивать.
Кончилось все тем, что его уволили из «Автосервиса». Тут-то и подвернулся ему Вовчик, с которым он служил в Афганистане. На встречи с «героями Афганской войны» Никита никогда не ходил и вообще не любил вспоминать то время, казалось, он даже старался забыть о своем участии в той войне, чем многие другие, напротив, очень гордились.
С Вовчиком они случайно столкнулись в метро. Тот искренне обрадовался неожиданной встрече и предложил выпить по этому поводу, от чего Никите отказаться было слишком трудно.
Засидевшись у Вовчика до полуночи, вспомнив погибших друзей и кровавые стычки с «духами», выпив две бутылки водки, они заговорили и о насущном. Вовчик внимательно выслушал скупой рассказ Никиты об автокатастрофе, превратившейся в катастрофу всей его жизни, и предложил свою помощь. Сам он работал, по его словам, «на одного барыгу», охранял его офис и выполнял время от времени необременительные поручения по вытряхиванию денег из обнаглевших должников. Шефа своего он, как ни странно, в глаза ни разу не видел, дело имеет только с его помощниками, а так работа не пыльная, и платят дай Бог каждому, нигде сейчас столько не заработаешь. «Я имею в виду честным путем, конечно», – добавил он, выразительно посмотрев на Никиту. Вовчик пообещал похлопотать о Никите, он знал, что шеф очень уважает «афганцев», считая их самыми храбрыми, опытными и неподкупными работниками.
Так Никита оказался на службе у режиссера и тут же получил задание во что бы то ни стало выйти на след Ираклия с Николашей. Чем Ираклий так досадил режиссеру, Никита поначалу не знал, но из отдельных фраз своего напарника по кличке Малыш при его телефонных переговорах с шефом догадался, что у Ираклия находятся какие-то важные бумаги и видеокассеты и, если они попадут в руки определенным людям, это будет равносильно смертному приговору режиссеру и всей его братии. Еще Никита понял, что если шеф кого-то и боится в этой жизни, то, пожалуй, только этих самых людей, кому Ираклий может направить кассеты.
Поначалу Никите казалось, что все это довольно безобидная игра, ведь даже пистолет у Малыша был не настоящий, а газовый, с липовым глушителем. Так, игрушка для детей. Новая работа напоминала ему подчас приключенческий фильм, где он выступал уже не в качестве трюкача-каскадера, а имел свою роль, пусть маленькую, эпизодическую, зато требующую не простого заучивания текста, а максимальной отдачи, смекалки, готовности к любым непредвиденным ситуациям.
Но вскоре погиб в перестрелке Вовчик, и шеф через Малыша передал Никите, чтобы тот «не дергался и не вякал», иначе не видать ему ни жены, ни детей. Вот тут-то до Никиты наконец дошло, что он здорово влип и что фирма по операциям с недвижимостью была лишь прикрытием для крутой мафиозной группировки. Не на шутку испугавшись, не за себя, а в первую очередь за безопасность своей семьи, он повел переговоры с шефом через одного из его помощников. В итоге тот согласился отпустить Никиту, но не раньше, чем получит информацию о местонахождении Ираклия.
И в результате поисков, включавших предположения и расчеты, осторожную слежку, вынюхивание и запугивание, изнурительное сидение в засаде, они с Малышом эту информацию добыли.
От резкого телефонного звонка Ольга вздрогнула и упустила петлю. Отложив вязанье, прошла в прихожую, сняла трубку.
– Олюня, привет! – раздался знакомый голос. – Ну как ты там? Что делаешь?
Светка старалась говорить легко и непринужденно, как прежде, но в интонациях ее голоса и даже в паузах чувствовалась скованность и настороженность, словно она боялась сказать что-то не то.
Ольга вспомнила, как Светка, узнав от Кирилла об обстоятельствах смерти дяди Паши, примчалась на Кутузовский на такси и, войдя в квартиру, не раздеваясь, бухнулась ей в ноги и залилась слезами. Задыхаясь от рыданий и глотая слова, она выкрикивала что-то бессвязное о своей вине и о том, что прощения ей нет и быть не может. Потом вдруг внезапно замолчала, будто какая-то мысль неожиданно осенила ее, резким движением поднялась с колен и, проговорив: «Я знаю, что мне делать!» – выбежала из квартиры.
Это воспоминание тоже было смутным и туманным, как и все, что происходило вокруг в те дни. Потом пришел Кирилл и появился откуда-то страшно взволнованный Шурик, который разыскивал убежавшую из-под надзора тети Дуси Светку. Но Ольга не могла бы поручиться, что все это было на самом деле, а не приснилось ей в беспокойном, тревожном сне.
Позже выяснилось, что Светка обосновалась в своей прежней комнате, чтобы, по ее словам, «встретить опасность лицом к лицу». Когда Шурик обнаружил ее там, она наотрез отказалась вернуться в нему, заявив, что не может прятаться по углам, когда ни в чем не повинные люди погибают, в сущности, из-за ее дури и легкомыслия.
Шурик, призвав на помощь Кирилла, терпеливо втолковывал ей, что ее вины тут нет, что у Павла Сергеевича было очень больное сердце, а события последних дней окончательно подорвали его силы и выбили из колеи, что появление вооруженных бандитов в квартире Ольги действительно сыграло роль, что называется, последней капли, но при таком положении дел последней каплей могло послужить что угодно, хотя бы отсутствие в нужный момент лекарств, которые все остались на даче.
Однако Светка упорно стояла на своем, и у Шурика не было иного выхода, кроме как, воспользовавшись симпатией квартирной хозяйки и пожаловавшись ей на якобы временные трудности с жильем, плюнуть на свою срочную работу и остаться при Светке верным сторожем и защитником. Этому помогло и то обстоятельство, что хозяйка, разругавшись в пух и прах с родственниками и вернувшись поэтому в Москву раньше намеченного срока, все свои старческие надежды возлагала теперь на Светку, а Шурика рассматривала как ее жениха и будущего мужа.
Дня три спустя заявился Никита, один, без своего нервного напарника с пистолетом. Старушка, открыв дверь, сразу признала в нем того самого парня «с добрыми глазами», который так настойчиво разыскивал ее жиличку.
Проговорив минут двадцать с Никитой, Шурик не удивился, что тот совсем не походил на преступника, а, напротив, производил впечатление человека мягкого и интеллигентного. Но незабываемый образ Ираклия постоянно стоял у него перед глазами, напоминая о том, что бандит нынче пошел, не в пример прежнему, до того замаскированный образованностью и хорошими манерами, что, пока он не приставит тебе пистолет к виску, ни за что не отличишь его от порядочного человека.
Однако Никита явился не с угрозами и требованиями, а с конкретным деловым предложением, которое на удивление совпало с расчетами и надеждами Шурика. И предложение Никиты, и расчеты Шурика связаны были со Светкиным чудо-телефоном, подарком Геннадия, вернее, не с самим аппаратом, а с его приставкой – определителем номера абонента.
Все эти события моментально пронеслись в голове, как только Ольга услышала Светкин голос, знакомый и чужой одновременно.
– Что делаю? – вяло переспросила она. – Вяжу… Кофту себе вяжу. – И замолчала.
– Завтра на работу?
– Да.
Светка хотела рассказать подруге о своих перипетиях, связанных с поиском работы, чтобы немного развлечь ее, но, почувствовав, что та явно не расположена к общению, виновато забормотала на прощание:
