Текст книги "Горький мед"
Автор книги: Мария Лебедева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)
– И ничего удивительного, – авторитетно заявил дядя Паша, – многие перевороты так происходят, некоторые вообще бескровно, вот, к примеру…
– Эй, защитники демократии, пожалуйста, к столу! – раздался из кухни голос тети Тамары.
Час был поздний, и Ольга решила отправиться спать, потому что понимала, что разговоры эти и споры можно вести всю ночь, а ей с утра предстояла поездка в издательство.
– Скорее всего, к вечеру вернусь, – сказала она, – надо ведь и со Светкой повидаться.
– Если допоздна задержишься, лучше оставайся ночевать в Москве, – посоветовала мать. – И по баррикадам особенно-то не бегай…
– Да уж, – со вздохом поддержал дядя Паша, – помнишь, у Чехова: если висит ружье, то хоть к концу пьесы, да выстрелит.
Улыбнувшись их добрым старческим наставлениям, Ольга пошла в светелку и, закрыв дверь на крюк, легла в постель.
В электричке по пути в Москву Ольга прислушивалась к разговорам вокруг, но ничего необычного не услышала. Говорили о хорошем урожае яблок, о том, что спасу нет от колорадского жука, который, паразит такой, всю картошку попортил, о том, что люди, вышедшие на пенсию двадцать лет назад, получают больше, чем пенсионеры начинающие. Жизнь утреннего вагона ничем не отличалась от повседневной: кто-то читал, кое-кто спал, привалившись головой к окну или к плечу соседа, где-то плакал ребенок, а некоторые домовитые женщины, чтобы не терять времени даром, ухитрялись даже вязать. Вспомнив рассказ прадеда о взятии Зимнего, Ольга подумала, что, наверное, так и должно быть, жизнь продолжается всегда, потому что она, эта жизнь, выше и мудрее всех политических игрищ и переворотов.
* * *
В издательстве царило оживление, сотрудники бегали вверх-вниз по лестнице с озабоченными лицами, собирались стайками в коридорах, а на лестничных площадках, местах обитания курильщиков, не продохнуть было от табачного дыма.
– Ах, Оленька Михайловна, здравствуйте, дорогая, – заверещала Елена Одуванчик, сидевшая в редакции в полном одиночестве. Она очень обрадовалась появлению Ольги. – Вы, конечно, в курсе? Боже мой, что будет? Что будет? К чему это все приведет? – нервно воскликнула она, усаживая Ольгу за стол и наливая ей чай. – Вы, наверное, устали с дороги? А как здоровье Павла Сергеевича?
– Спасибо, все хорошо, – ответила Ольга. – Вчера его выписали, он сейчас в Александровке.
– Ну слава Богу, я очень рада за него, – искренне сказала Елена Павловна и тут же, возведя глаза и всплеснув руками, снова завела: – Чем же все это закончится? Какой кошмар! И в страшном сне не увидишь. А эта пресс-конференция! Чрезвычайное положение!
Она сообщила Ольге, что Никанорыч с Верочкой пошли к Белому дому, Искра же на совещании у директора, а ей велела неотлучно быть у телефона, вдруг позвонит Никанорыч с какими-нибудь неожиданными новостями. Елена Павловна очень переживала по поводу своего вынужденного пребывания в стенах редакции, но ослушаться начальственную подругу не смела. Узнав же, что Ольге непременно нужно дождаться заведующую, чтобы не только сдать работу, но и поговорить об отпуске, обрадовалась как ребенок и, оставив вместо себя у телефона, выпорхнула из комнаты и ракетой понеслась по редакциям.
Ольга набрала номер Шурика и в двух словах обрисовала Светке ситуацию, что сидит в издательстве и ждет Искру с совещания, потом хочет побывать у Белого дома и своими глазами увидеть, что же там происходит, а после этого появится у подруги и они смогут наконец спокойно поговорить.
– Олюнь, ты скажи только, что у тебя с квартирой? – спросила Светка, изнемогая от нетерпения.
– Свет, все при встрече, – ответила та. – Телефон тут занимать нельзя, Никанорыч позвонить может, а он, сама понимаешь, из автомата… Ну ладно, скоро увидимся!
Минут через десять дверь распахнулась, и вслед за клубами дыма в комнату вплыла Искра Анатольевна в одном из своих неизменных балахонов и с монистами на шее.
– Рада вас видеть, Ольга Михайловна, – приветственно забасила она. – Что Павел Сергеевич?
– Вчера выписали, Искра Анатольевна, он на даче, – сказала Ольга, – но так взволнован всеми этими событиями, что я боюсь, как бы…
– Ах, и не говорите, голубчик, – сокрушенно вздохнув, перебила заведующая, – мы все в ужасе от случившегося. И ведь неизвестно, что нас ожидает…
Искра Анатольевна поведала Ольге о том, что по инициативе Никанорыча была составлена бумага в министерство, где недвусмысленно излагалась позиция издательства в отношении организованного комитета по чрезвычайному положению и в отношении самого чрезвычайного положения. Эту бумагу обсуждали сейчас у директора и решили вынести на суд всего трудового коллектива, так как мнения администрации разделились.
– Через полчаса общее собрание в актовом зале, – сказала она, – хотя о каком кворуме может идти речь, если половина сотрудников ушла на баррикады? – Искра Анатольевна опечалилась и яростно запыхтела папиросой.
– Так надо учесть, что большинство пошли туда не из праздного любопытства, – возразила Ольга, – поэтому их голоса автоматически можно присоединить к сторонникам заявления.
– Да, вы правы, голубушка! – воодушевилась заведующая. – Я внесу такое предложение, и вначале мы проголосуем за него.
За оставшееся до собрания время Ольга успела вручить ей прочитанную рукопись и изложить свою просьбу об отпуске. От синей папки Искра Анатольевна отмахнулась, попросив спрятать ее подальше в шкаф.
– Честно говоря, не знаю, уцелеет ли наше издательство в этих передрягах, – шумно завздыхала она. – А пока у нас и своего, родного абсурда выше головы.
С обреченным видом человека, которому будущее рисуется в самых мрачных тонах, она подписала Ольгино заявление об отпуске за свой счет на две недели.
– Может, мы все скоро окажемся в бессрочном отпуске за свой счет, – задумчиво произнесла Искра Анатольевна. – Мы вот с мужем через десять дней в Болгарии должны быть… – Она закурила новую папиросу и отчаянно махнула рукой. – A-а, какая уж теперь Болгария… тут по улице-то ночью не пройдешь: комендантский час.
Страсти на собрании бушевали больше часа, но наконец заявление в адрес министерства, в котором выражался протест сотрудников издательства против сложившейся ситуации в стране, было, с некоторыми поправками, одобрено и принято.
– Встретите Никанорыча, – напутствовала Искра Анатольевна, узнав, куда Ольга отправляется, – расскажите про собрание, пусть порадуется.
Спускаясь зеленой улочкой к Белому дому, Ольга заметила, что очень много людей спешат в том же направлении. Молодежь в кожаных куртках с заклепками и булавками, женщины всех возрастов с детьми и без детей, шли целыми семьями, как ходят на пикник или народное гулянье, но только вид при этом у всех, кроме детей, был далеко не праздничный, а, напротив, крайне встревоженный и озабоченный. Ольгу удивило, что многие мужчины были одеты так, будто они собрались на охоту или рыбалку: с рюкзаками, в каких-то ватниках или старых куртках, в кирзовых сапогах и туристских ботинках. Ясно было, что шли они не с праздной целью пошататься и поглазеть на происходящее. Ольга подумала, что, наверное, с таким же решительным и сосредоточенным видом мужчины всех поколений уходили на войну, когда твердо знали, за что идут воевать.
Подходя к зданию со стороны парка, носившего имя известного пионера-героя, Ольга обнаружила, что постамент от памятника этому пионеру пуст, а сам памятник валяется тут же в кустах, причем без головы. Прямо на траве вокруг постамента расположилась молодежь, кое-кто даже поставил палатки и тенты, устроившись основательно и надолго. Слышались звуки гитары. То тут, то там сновали люди в шинелях, бушлатах, в казачьей форме, прошла девушка, одетая как сестра милосердия времен гражданской войны, и Ольге на миг показалось, что это большая съемочная площадка, где снимается фильм о войне, а за кадром происходит молодежная тусовка членов клуба самодеятельной песни.
Но стоило ей выйти на площадь слева от Белого дома, как ощущение маскарада пропало. Все пространство перед зданием, от ступеней до самого парапета, было заполнено довольно густой массой народа. Со стороны проспекта, перекрывая движение, высились груды каких-то камней и стальных решеток, которые, видимо, и выполняли роль баррикад и должны были преградить путь бронетехнике. В воздухе стоял непрерывный гул сотен голосов, люди тесными группами окружали тех, у кого имелись транзисторные приемники, и тех, кто и сам знал всю подноготную, излагая ее не хуже приемника.
Переходя от одной кучки людей к другой и прислушиваясь, Ольга узнала, что по Можайскому шоссе в направлении Москвы движется колонна танков, что послана секретная группа захвата «Альфа», чтобы атаковать собравшихся в здании с крыши, и что не исключено применение с воздуха какого-то удушающего газа для разгона защитников Белого дома.
Пробравшись к ступеням, ведущим к центральному входу, она обнаружила, что широкие гранитные боковины лестницы завалены продуктами, медикаментами и сигаретами всех марок.
– Для защитников, значит, – объяснил седой старичок с палочкой, заметив ее удивленный взгляд. – Сколько они здесь пробудут – неизвестно, а есть-курить надо.
– А бинты? Лекарства? – спросила Ольга.
– Так ведь кто знает, может, стрелять начнут, – бойко ответил воинственный старичок. – Тогда, натурально, раненые появятся, помощь надо оказать. А ка-ак же? Все предусмотрено…
Люди без конца подходили к лестнице, рылись в сумках и авоськах, и все вносили свой скромный вклад в дело защиты демократии. Недалеко от лестницы, прямо на траве, была поставлена туристская палатка с пришитым сбоку красным крестом.
– А это, значит, навроде полевого госпиталя, – охотно пояснил старичок, указывая на палатку.
Он жил в соседнем доме, второй день проводил исключительно здесь, по части демократии считал себя докой, и ему, стоявшему, так сказать, у истоков, доставляло большое удовольствие рассказывать прибывающим новичкам все с самого начала, или, как он повторял, «с вчерашнего утра». Возле него собиралось порой по пять-семь человек, и он чувствовал себя истинным оратором и борцом за справедливость.
– Ольга Михайловна! – раздался сзади знакомый голос. – Ольга Михайловна!
Она оглянулась и увидела метрах в трех «почитателя», который, работая локтями, пробирался к ней. Федор Михайлович был в какой-то немыслимой телогрейке, подпоясанной широким солдатским ремнем, с рюкзаком за плечами и в солдатской шапке-ушанке старого, верно еще военного, образца.
– Ольга Михайловна! Какая встреча! Какое счастье видеть вас здесь! – восторженно восклицал он, не замечая, что из-за громких возгласов окружающие начинают обращать внимание на его нелепый наряд.
Собственно, в самой-то одежде ничего странного не было, то тут то там на площади мелькали мужчины, одетые подобным образом, но именно в случае с «почитателем» возникало ощущение забавной клоунады, ряжености – так не вязались его поведение и весь его облик с этим обмундированием военных лет.
– Мне сказали, вы на даче, но я знал, знал, что вы не сможете высидеть там, – захлебываясь от восторга, говорил он, – когда такое… когда Родина в опасности.
– Да вы, Федор Михайлович, просто Василий Теркин, – не утерпев, засмеялась Ольга, – вот только гармони не хватает.
– О, не смейтесь, Ольга Михайловна, – ничуть не обидевшись, сказал он. – Ночи очень холодные, вчера жгли костры, а все равно многие замерзли. А телогрейка эта моего отца, фронтовая, и шапка тоже. Вы чувствуете, чувствуете в этом перекличку времен?
– Федор Михайлович, в конце концов, главное, чтобы вам было тепло и удобно, – подбодрила его Ольга, чтобы как-то сгладить свою бестактность.
– Вот и я так же считаю, – обрадовался он. – А мама говорит: «Федор, ты вырядился чучелом, тебя засмеют. Если мерзнешь, надень дубленку». Но вы-то понимаете, Ольга Михайловна…
– Да-да, конечно, Федор Михайлович, вы безусловно правы, связь времен… – быстро перебила Ольга, чтобы не расхохотаться ему в лицо, до того нелеп он был в своем военном бутафорском наряде.
– Я, Ольга Михайловна, хочу записаться в добровольную дружину, – гордо заявил он. – Там даже, знаете, оружие раздают.
– Где же это? – удивилась она.
– А с другого входа, со стороны парка, – ответил он. – Нужно обойти здание. Пойдемте со мной, прошу вас! – Он так умоляюще смотрел на нее, что можно было подумать, без Ольги оружия ему ни за что не выдадут.
Она согласилась и стала продвигаться за ним следом, не выпуская из виду спину в телогрейке. Вдруг толпа зашевелилась, отхлынула, гул увеличился, и все стали указывать на окна здания, где мелькали какие-то фигуры. Ольга тоже невольно взглянула туда, а когда отвела глаза, телогрейка Федора Михайловича исчезла уже из поля ее зрения. Она в нерешительности постояла минут пять на месте, затем выбралась из толпы и побрела в сторону Манежной площади.
Когда Ольга шла по проспекту, она отметила, что город, как и утренняя электричка, жил своей обычной жизнью: у кинотеатра толпился народ, мечтая попасть на фильм эмигрировавшего и ставшего модным режиссера, ювелирный магазин и Дом книги тоже, вероятно, выполняли план по продаже, судя по сновавшим из двери в дверь покупателям.
А на Манежной площади действительно стояли танки. Танкисты, молодые ребята, не покидали своих боевых машин, а сидели на них, свесив ноги, и спокойно беседовали с жителями.
Неплотное кольцо, окружавшее танки, состояло в основном из женщин, которые засовывали букеты цветов в жерла пушек, как бы пытаясь превратить эти грозные машины в кротких голубей мира.
– Сынки! – кричала какая-то пожилая женщина со сбившейся косынкой на голове. – Мы ваши матери и сестры, так неужто вы будете в нас стрелять?
Молоденький парнишка-танкист, понюхав поднесенную розу, с улыбкой успокоил ее:
– Да не собираемся мы стрелять, мамаша. – И шутливо добавил: – Тем более что вы цветами нам все жерла позабивали.
– А если вас пошлют к Белому дому людей разгонять? – робко спросила юная девушка, по виду еще школьница. – Вы же не сможете ослушаться приказа?
– Разгонять, барышня, еще не значит стрелять, – вмешался другой танкист, постарше, который явно не одобрял этих цветочных вакханалий, но понимал, что успокоить людей в подобной ситуации просто необходимо. – А приказа стрелять по мирным жителям никто и никогда не даст, это я вам точно говорю.
Покружив с полчаса возле смертоносных машин, Ольга отправилась на Новослободскую. Светка ждала ее с нетерпением и, открыв дверь, радостно воскликнула:
– Ну наконец-то! Что ж так долго? – И, спохватившись, что подруга наверняка с утра ничего не ела, побежала на кухню. – Иди, Олюнь, мой руки и за стол, – кричала она с кухни, поспешно разогревая приготовленный тетей Дусей борщ.
Вскоре подруги сидели в комнате за столом, Ольга ела, а Светка, глядя на нее во все глаза, без умолку стрекотала.
– Представляешь, меня тетя Дуся даже к плите не подпускает, – со смехом сообщила она. – Говорит, пока жива, сама буду вам с Сашком все готовить, а ты руки не пачкан и в голову не бери, наблюдай, говорит, свою красоту. Ой, сейчас рыбу принесу! – всполошилась вдруг она и снова убежала на кухню.
Когда Ольга отобедала и они перешли к чаепитию, Светка приступила к вопросу, мучившему ее в последние два дня больше всего.
– Ну? – затаив дыхание, тихо спросила она, но Ольге было ясно, что подразумевала подруга под этим междометием.
Она рассказала Светке о том, что хотя и была взволнована, но тем не менее прекрасно помнит свой отъезд в Александровку, как, выполняя наставления Шурика, тщательно закрыла дверь на все три замка и даже для верности подергала и покрутила ручку. И когда Игорь на следующий день сообщил, что квартира стояла открытой, но из нее ничего не пропало, ее охватил такой беспредельный ужас, что она просто впала в оцепенение и долго не могла выговорить ни слова, чем до смерти напугала своих родных. А теперь она не знает, что делать, ей хочется попасть в квартиру и посмотреть, что там и как, но страшно.
– Ну, это уж до приезда Шурика, как он решит, – сказала Светка. – Наверняка те же два хмыря к тебе приходили, ну, со шрамом и этот, нервнобольной. Радуйся, подруга, что вовремя успела смыться.
И, конечно же, второй вопрос – женитьба Игоря на Ирине – тоже не переставал волновать Светку еще со встречи в доме Георгия Ивановича. В присутствии Шурика они не хотели затрагивать эту тему, да и не до того им тогда было, ведь речь шла о спасении Киры Петровны и самой Светки.
И только сейчас, когда они оказались наедине, Ольга смогла наконец удовлетворить любопытство подруги. Она рассказала ей о событиях трехмесячной давности, как сама познакомила Игоря с сестрой, как он скрывал разыгравшийся роман с Ириной и как пытался уверить, что никакая женитьба не сможет поколебать его вечной любви и привязанности к Ольге.
Светка внимательно слушала, порой вставляя свои едкие реплики и замечания и задавая уточняющие вопросы.
– Слушай, Олюнь, а как же Инга на это реагировала? – поинтересовалась она, когда Ольга дошла до описания свадьбы. – Она ведь была там?
К счастью и большому облегчению Ольги, сестра Игоря не смогла присутствовать на свадьбе, так как за два дня до торжества ее направили в срочную командировку, от которой отказаться было невозможно.
– Ингуша очень расстроилась, – говорила мать Игоря, – уж так ей хотелось в этот день быть с нами и с любимым братом. – И она бросала умильные взгляды на молодоженов.
Знала ли Инга о том, что невеста брата находится в тесном родстве с его любовницей, Ольга так до сих пор и не выяснила. Да и у кого ей было выяснять? Игорю задавать подобный вопрос не хотелось, а с родителями его она впервые увиделась лишь на этой свадьбе, потому что ее связь с их сыном на протяжении трех лет являлась тайной не только для семьи Беркальцевых, но и для них.
– Да-а, ну и гусь же этот твой Игорек, – раздумчиво протянула Светка. – Вечная любовь, говоришь? Ну что ж, видимо, с позиций вечности действительно все равно, на ком жениться. Ты-то как? – беспокойно заглянула она в глаза подруги, словно боясь увидеть там слезы. – Все печалишься? Брось, Олюня, мы тебе такого мужика найдем, настоящего, а не молокососа зеленого… Дай мне только из этой темницы выбраться, уж я тогда…
И неунывающая Светка, с присущим ей чувством юмора и жизнелюбием, пустилась в рассуждения о том, что судьба не так благосклонна к ней, как хотелось бы, потому что, продержав ее в течение трех недель где-то у черта на рогах, тут же посылает новое испытание – те же четыре стены, хотя и в столице.
Но, следуя примеру Шурика в любой ситуации отыскивать прежде всего положительные моменты, она призналась, что нынешняя ее «темница» не в пример лучше предыдущей хотя бы потому, что приходится общаться с такими милыми людьми, как тетя Дуся и Шурик, и перед глазами не мелькают опостылевшие физиономии Ираклия с Николашей.
– А кстати, об Ираклии, – вспомнила Ольга. – Что же ты мне про него ничего не рассказываешь? Где вы с ним познакомились… ну и вообще?
– Ох, Олюня, лучше не спрашивай, – отмахнулась Светка. – У меня при одном его имени – веришь ли? – спазмы начинаются… так он мне опротивел.
– А любовь? – изумилась Ольга. – Ты же влюбилась в него, сама говорила, поэтому и поехала на хутор.
– Ну, не знаю… – Светка как-то сникла и закурила сигарету. – Значит, она у меня того… в ненависть перешла. Сама ведь знаешь, от любви до ненависти… Вот я и шагнула.
Ольгу каждый раз озадачивали любовные кульбиты подруги, и она не переставала удивляться, насколько та скора на руку в решении подобных вопросов.
– Ну ладно, – согласилась она, – не хочешь говорить про свои личные отношения с ним – не надо. – Ольга видела, что той действительно неприятно и даже как-то неловко вспоминать об этом. – Но про деятельность этого типа ты хоть можешь рассказать? Ну, что знаешь, конечно. Ведь именно из-за этой деятельности, как я понимаю, ты сидишь безвылазно в четырех стенах, а я не могу попасть в свою квартиру.
– Ах, Олюня, меня Шурик уже достал этим вопросом, – стряхнув пепел прямо в чайное блюдечко, сказала Светка. – Вспомни, говорит, напрягись, ты наверняка что-то забыла, может, всплывет.
– Ну, и ты что-нибудь вспомнила? – спросила Ольга.
– Да ничего я не помню, – раздосадованно ответила та. – Я их разговорами с Николашей не интересовалась, не прислушивалась даже, когда они при мне говорили, но тихо.
Выяснилось, что Светка знала немногим больше Ольги о деятельности фирмы Ираклия, а именно – что занималась фирма продажей и покупкой квартир через каких-то подставных лиц, то есть якобы путем обмена, который на поверку оказывался фиктивным. Валюту, как сейчас понимала Светка, они гребли лопатой, и вряд ли это были честно заработанные, или, как любил повторять Ираклий, «кровные», деньги. Но Шурик считал, что из-за денег, какими бы большими те ни были, режиссер вряд ли стал бы так упорно гоняться за Ираклием, не останавливаясь ни перед чем и сметая все на своем пути.
– Да он за то время, что тратит на поиски Ираклия, настрогал бы этих денег сколько душе угодно, – объяснял он Светке, неотступно требуя вспомнить хоть какие-нибудь обрывки разговоров на хуторе или в доме Георгия Ивановича. – Не-ет, тут другое… скорее, какие-то документы замешаны или что-то сверхценное.
На вопрос, что он разумеет под «сверхценным», Шурик долго чесал в затылке, кряхтел, потом закурил и неуверенно произнес:
– Ну, не знаю… например, бриллиант какой-то редчайший… или что-нибудь в том же духе.
Светка отчаянно напрягалась, но даже случайных намеков Ираклия на какие-нибудь документы или камни вспомнить не могла.
– Что же нам теперь, горемыкам, делать? – опечалилась Ольга.
Светкина жизнерадостность тоже как-то поблекла, она виновато смотрела на подругу, сознавая, что кашу заварила сама, а расхлебывать приходится не только матери, но и друзьям.
– Скоро Шурик должен приехать, он вчера звонил, – сказала она, чтобы хоть как-то ободрить подругу. – Шурик наверняка что-нибудь придумает, вот увидишь.
– Да, Свет, ты хотела рассказать, почему Кира Петровна согласилась ехать с ним, – напомнила Ольга.
– О, это грандиозно! – оживилась та. – Наконец-то мою маман зацепило и проняло, и она стала не понимать, нет, до этого еще не дошло, а просто догадываться, в какое время и в какой стране живет.
Светка рассказала захватывающую историю, случившуюся с лучшей подругой Киры Петровны, той самой, чей телефон она оставляла Ольге. Вернее, даже не с самой подругой, а с ее пятилетним внуком. Дело в том, что зять подруги не так давно занялся бизнесом, и благосостояние семьи стало расти и пухнуть, на зависть всем соседям по дому. Появилась дорогая мебель, японская видеотехника, иностранная машина, жена с тещей расхаживали в шубах из натурального меха, а сам зять – в модной обливной дубленке. Когда же он купил участок за городом и собрался строить дачу, тут и случилось непредвиденное: ребенка похитили. Похитители потребовали по телефону солидный куш и в милицию обращаться не советовали. Но за сутки эта тревожная весть облетела полгорода, и милиция невольно оказалась в курсе, однако помочь ничем не смогла. За эти сутки жена с тещей успели не только за полцены спустить свои шубы, но и возненавидеть всей душой бизнес мужа и зятя, а заодно и его самого, так как именно в нем видели причину своего несчастья.
– Носила я всю жизнь одно платье, а дочь – искусственную шубу, и ничего, – устав от слез, с горечью говорила теща своей подруге, – и спокойно жили, дружно. Тогда в голову никому бы не пришло умыкать ребенка, взять с нас нечего было.
Похитители куражились по телефону, угрожали, повышали цену и наконец придумали такую головокружительную комбинацию передачи выкупа и возврата ребенка, что милиция только руками развела, узнав, что малыш уже в лоне семьи.
Ребенок считал, что просто побывал в гостях у доброго дяди, потому что родители были заняты и не смогли забрать его из сада, а вернувшись домой, действительно обнаружил подтверждение их сильной занятости накануне: мебель из квартиры исчезла, исчез и видик со всеми кассетами, а на улице соседский Вовка, стоя у их гаража и никого близко не подпуская, кричал, что это теперь его гараж и машина в гараже принадлежит теперь его отцу.
Кира Петровна была потрясена до глубины души, во-первых, самим фактом похищения ребенка, причем не вычитанным из газет, которым она не доверяла, а случившимся у нее под носом, и, во-вторых, конечно, беспомощностью милиции, в силу и зоркость которой всегда свято верила.
Поэтому, услышав на переговорном пункте взволнованный голос дочери, умолявшей ее срочно выехать в Москву, Кира Петровна, под впечатлением от этого происшествия, очень испугалась. Когда же Светка сказала, что живет по другому адресу и встретить ее не сможет, потому что из дома выходить опасается, она, не теряя времени на расспросы, бросилась собирать чемодан. Соседям, по совету дочери, сообщила, что уезжает в Евпаторию по горящей путевке, и помчалась на вокзал с такой скоростью, будто горела не путевка, а земля у нее под ногами.
В поезде уснуть она не могла, в голову непрерывно лезли самые ужасные мысли и догадки. То ей казалось, что дочь тоже похитили и заставили позвонить в Курск, но, вспомнив, что рассчитывать на какой-либо выкуп похитители не имели оснований, она ненадолго успокаивалась, однако вскоре вздрагивала от предположения, что дочь, должно быть, преследует какой-то сексуальный маньяк, поэтому та вынуждена скрываться и боится выходить из дома. Ей представлялась то банда наркоманов и мошенников, то сборище фальшивомонетчиков и проституток и что дочь каким-то образом попала к ним в лапы и просит ее помощи.
Прибыв наутро в Москву и разыскав дом Шурика, Кира Петровна была приятно удивлена, что дочь ее находится не в компании каких-нибудь сомнительных личностей, как она боялась, а живет бок о бок с симпатичными и добрыми людьми. Хотя то, что Светка вкратце рассказала об Ираклии и режиссере, и напоминало ей собственные ночные фантазии, но тот факт, что дочь непричастна ни к каким авантюрам и попала в эту ситуацию случайно, по собственной глупости и легкомыслию, несколько успокоил ее, ибо легкомыслие Кира Петровна пороком не считала.
И вообще, после того, как она стала свидетелем торжества беззакония, все смешалось у нее в голове, четкая когда-то грань между добром и злом затуманилась, и ее уже не интересовал, например, вопрос поимки и выдачи правосудию опасных преступников, какими являлись режиссер и его банда, и не приходило в голову советовать дочери обратиться за помощью в милицию. Она, правда с прискорбием, склонялась к выводу, что если и можно на что-то рассчитывать в данной ситуации, то лишь на свой здравый смысл и поддержку Шурика и тети Дуси.
Шурик сразу вызвал в ней симпатию и полное доверие, да и материнское сердце подсказывало, что именно такого человека Кире Петровне хотелось бы видеть своим зятем. Шурику и Светке не пришлось долго убеждать ее в необходимости уехать в деревеньку под Архангельском; к их удивлению и радости, она легко согласилась и не стала даже распаковывать чемодан, только поставила дочери условие ехать вместе с ней. Та резонно возразила, что не может бросить подругу на произвол судьбы и хотя бы какое-то время должна быть в курсе развивающихся событий, но поклялась, что будет соблюдать осторожность и не сделает из квартиры ни шагу.
Решили, что Светка приедет попозже, когда хоть что-то прояснится и, даст Бог, режиссер, поняв, что этот канал в поисках Ираклия для него закрыт, оставит их наконец в покое.
– Ну ладно, – вздохнула Кира Петровна, – значит, примерно через неделю я тебя жду.
Почему она определила именно этот срок для осознания режиссером безнадежности канала в лице Светки, было не ясно, скорее всего, просто оттого, что понимала: больше чем неделю ей не выдержать в томительном беспокойстве за жизнь дочери.
Послышалось хлопанье входной двери.
– А вот и Сашок! – раздался из прихожей радостный голос тети Дуси. – А у нас гости, подруга к Светику приехала. Я щас, щас обед разогрею, – захлопотала она и бодро зашаркала на кухню.
На пороге комнаты возник Шурик. С печальным, даже трагическим выражением лица посмотрел он на подруг и воскликнул:
– Я так и знал! Так и предчувствовал, что случится что-то в этом духе!
– Ты о чем, Шурик? – забеспокоилась Светка. – С мамой что-нибудь?
– Нет-нет, с Кирой Петровной все в порядке, доставили в целости и сохранности, – быстро проговорил он. – Я имею в виду другие события… так сказать, в масштабе страны…
Шурик устало присел на диван, здоровой рукой достал пачку сигарет, закурил и спросил, обращаясь к Ольге:
– Ты уже была там?
– Да.
– И что там происходит? – продолжал интересоваться Шурик. – О чем говорят?
– Ну, как тебе сказать… – замялась Ольга. – Вроде ничего не происходит. Народу очень много, стоят, обсуждают, возмущаются… Будто ожидают чего-то страшного… Слухи всякие…
Она рассказала о группе захвата «Альфа», о танках, направленных якобы на разгром защитников, и о нервно-паралитическом газе, который, по слухам, должен был превратить всех сторонников демократии, собравшихся у здания, в послушных зомби.
– Иди, Сашок, обедать! – закричала с кухни тетя Дуся. – Руки мой!
– Вернее сказать – руку, – уточнил Шурик, посмотрев на свою левую конечность, неподвижно покоившуюся в черном чехле, который из соображений, чтобы не пачкались бинты, смастерила ему заботливая тетя Дуся.
– Что ж ты сразу не сказала ему про квартиру? – набросилась Светка на подругу, как только Шурик вышел из комнаты.
– Пусть поест сначала, – отозвалась та. – Он так нервничает, что все равно ничего не сообразит, пока не подкрепится.
Пообедав, Шурик приободрился и, вбежав в комнату, решительно заявил:
– Я немедленно еду туда! Я не могу стоять в стороне, когда творится такое!
– Светлана, окороти его, не пускай! – завопила ворвавшаяся следом за ним тетя Дуся. – Ему, дураку, там вторую руку сломают! Борька во дворе рассказывал, народу, говорит, там страсть сколько, и все подходют, все подходют…
– Я должен видеть все своими глазами! – не унимался тот.
– Шурик, тетя Дуся права, – сказала Ольга. – Все равно ничем помочь ты не сможешь, в дружину тебя с одной рукой не возьмут…
– Конечно, только гипс в давке сломают, – поддержала Светка. – Ты что, не понимаешь, что такое толпа? Даже если она собралась для благих целей? Вспомни Ходынку!
Однако никакие резоны и уговоры на Шурика не действовали, он был непреклонен и твердо стоял на своем.
– Ну вот что, Шурик, – исчерпав все терпение, сказала наконец Светка, – ты, конечно, можешь поступать как тебе заблагорассудится, но я не намерена поджидать тут очередного звонка из больницы, куда тебя снова госпитализируют. Предупреждаю, как только ты уедешь, я сразу же отправлюсь вслед, я… мне тоже интересно увидеть все своими глазами. И учти, – как-то зловеще добавила она, – тетя Дуся меня не удержит.
