Текст книги "Горький мед"
Автор книги: Мария Лебедева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)
Annotation
Любовь – жестокая драма, если в отношения мужчины и женщины вмешивается разлучница.
Тридцатилетняя Ольга потрясена коварством своей молоденькой сестры и возлюбленного, решивших создать семью на обломках ее счастья. Казалось бы, все рушится: надежды, мечты, вера в человеческую порядочность. Однако, как часто бывает, случайная встреча и неожиданные события предоставляют героине шанс начать все заново. Упустит ли она его или смело устремится навстречу судьбе?..
Мария Лебедева
ЧАСТЬ I
ЧАСТЬ II
ЧАСТЬ III
ЧАСТЬ IV
Мария Лебедева
Горький мед
Ольга повернулась спиной к Кириллу и внезапно почувствовала, как его сильные руки обняли ее и крепко прижали к себе. Борода щекотала ей шею и ухо, дыхание его было прерывистым и взволнованным.
– Не уходи! – почудилось ей в его выдохе. И столько мольбы, столько боли было в этом, что она словно обмякла вдруг в его руках, ноги стали ватными, сердце сладко заныло, и запоздавшее тепло разлилось в груди в слабом предчувствии какой-то небывалой радости и счастья.
Посвящаю маме Марусе
ЧАСТЬ I
Свадьбу справляли в Александровке широко, со всей имевшейся в наличии родней и многочисленными друзьями, а наутро предполагалось венчание в местной церкви. Получилась свадьба многолюдной, шумной, крикливой и утомила Ольгу до боли в висках, вызвав лишь одно безудержное желание: оказаться дома на любимом диване. Молодежь бурно веселилась на пристроенной веранде, родственники же, оставшись за столом, затевали время от времени хоровое пение. Пели про гулявшего по Дону казака, про свадьбу на пыльной проселочной дороге, про черноглазую казачку, подковывавшую коней. Но поскольку всех слов, как это и бывает, не знал никто, то исполняли в лучшем случае по два куплета, а потом долго самозабвенно мычали и тянули «ля-ля-ля-ля», не отрывая проникновенного взгляда от своих визави.
Руководил столом, как всегда, дядя Паша, теперь же новоиспеченный тесть, человек неуемной энергии, довольно высокий, плотный, с брюшком, поредевшей шевелюрой, но так и не утративший молодого блеска в глазах и неутомимый в застольях, как и в прежние годы. Его голос не просто выделялся, а перекрывал своей силой и мощью голоса всех поющих.
Ольга помнила этот голос и эти глаза с тех пор, как помнила себя. Воспоминания детства всегда связывались у нее с этим домом в Александровке, с огромным тенистым садом вокруг него, и порой казалось, что все самые лучшие и радостные события ее жизни произошли именно здесь. И добрым духом этого дома, как домовой из волшебной сказки, неизменно оставался дядя Паша. Даже когда Ольга приезжала сюда с друзьями или с очередным «другом», а он в это время жил в Москве, она не могла отделаться от ощущения его незримого присутствия в доме. Ей казалось, что дядя Паша или варит малиновое варенье на террасе, или окучивает картошку, или чинит крышу. Но это не раздражало, а, напротив, успокаивало ее, давало чувство уверенности и защищенности, хоть на время спасало от пустоты и одиночества, знакомого до боли состояния, которое накатывало внезапно и всегда заставало врасплох.
* * *
Ольга родилась в Москве, но, когда ей исполнилось десять лет, отца, кадрового офицера, направили на службу в маленький военный городок на Волге, где родители живут до сих пор и где пришлось бы жить и ей, если бы не дядя Паша. Именно он, заметив тоску девочки и постоянно мокрые от слез глаза, настоял на том, чтобы она осталась с ними в Москве. «И Иришке веселей будет», – добавил он безапелляционно, предвидя возражения со стороны жены Тамары, родной сестры Олиной матери.
Так что дядя Паша явился добрым духом всей судьбы Ольги, и только благодаря его тогдашней настойчивости она не оказалась запертой навсегда в душном, вонючем городишке с казармами и единственной достопримечательностью – заводом по переработке рыбы. Жизнь в столице дала ей возможность окончить хорошую школу, получить музыкальное образование, она увлеклась театром, занималась фехтованием и плаванием, научилась фотографировать и управляться с байдаркой.
Для Ирины, ее двоюродной сестры, с которой они вместе росли все эти годы и даже жили в одной комнате, Ольга была непререкаемым авторитетом и примером для подражания во всех отношениях. Ира, почти на семь лет моложе Ольги, обожала сестру, считая ее самой умной, самой красивой, самой-самой…
Впрочем, так считали многие из Ольгиных друзей и поклонников. Когда она училась на журфаке МГУ, ей прочили блестящее будущее и в профессиональной сфере, и, конечно, в личной. Но – увы! Стоя на пороге тридцатилетия, невольно оглядываясь на уходящую «первую молодость», Ольга с досадой сознавала, что ее нынешняя жизнь во всех отношениях далека от того, о чем она грезила в юности.
До самого окончания университета она представляла себе работу журналиста довольно смутно, но непременно в романтическом свете. Ей казалось, что это ежедневный подвиг, сопряженный с опасностями и лишениями, которые она должна будет преодолевать… в общем, как подростки 60—70-х годов представляли себе работу геолога или космонавта.
На самом же деле все оказалось не только не опасно, но довольно скучно и даже рутинно. Работа в газете не приносила ей ни радости, ни удовлетворения: ее либо использовали в качестве девочки на побегушках, либо усылали в командировки в какую-нибудь тьмутаракань с весьма расплывчатыми целями. В итоге ее очерки и статьи получались безликими, «никакими», она так и не смогла найти свою тему, интересную ей и нужную газете.
Народ в редакции подобрался тертый, бывалый, писали почти все по-газетному бойко, названия, каламбуры, сравнения вылетали у них мгновенно, статьи пеклись безостановочно. Ольге трудно было как-то выделиться в таком коллективе. Но главное, за три года работы она поняла, что постоянные авралы, запарки и неиссякаемый энтузиазм сотрудников – весь этот газетный дух глубоко чужд ее спокойной, основательной натуре. Не могла она стать фанатом газеты, как почти все ее коллеги, считавшие редакцию домом родным, проводившие на работе большую часть времени и даже частенько ночевавшие здесь прямо на стульях.
Домом ее, причем любимым домом, ее тихой гаванью и крепостью была однокомнатная квартирка в Сокольниках, которую родители при помощи каких-то связей дяди Паши купили ей к двадцатилетию. Здесь проходили дружеские студенческие пирушки, здесь же начинались и заканчивались ее бурные или не очень бурные романы.
Эти стены знавали много романов, так как отдельная квартира без родителей была предметом зависти всей группы и частенько ключ от нее перекочевывал из кармана подруги, которой надо было расставить все точки над «i» со своей пассией, к другу, которому невмоготу становилось гулять с девушкой по Бульварному кольцу или сидеть в кинотеатре на последнем ряду.
Но все это в прошлом. Все университетские друзья повзрослели, остепенились, выяснили свои отношения с возлюбленными, женились, завели детей. Теперь они встречаются только раз в году, 15 июня, да и то приходят далеко не все: кто в отпуске, кто в командировке, у кого болен ребенок или какие-то неотложные дела.
У Ольги было такое ощущение, что жизнь как-то заладилась у всех, кроме нее и Светки. Ну, конечно, не все довольны своей работой, почти все недовольны зарплатой, Нинель Барсукова развелась с мужем, жена Славика Мищенко погибла в автокатастрофе. Но у них остались дети… А у Ольги со Светкой ни с детьми, ни с замужеством почти до тридцати так и не получилось…
* * *
Светка считалась (и справедливо) первой красавицей на курсе. Высокая, вызывающе стройная, с осиной талией, с копной темных волос и ярко-синими глазами, она казалась сошедшей со страниц рекламного западного журнала.
Когда она после окончания школы приехала из Курска в Москву и пришла в приемную комиссию, все мужчины застыли как изваяния, а студент-старшекурсник, принимая ее документы, пошутил: «А вы, девушка, случайно вуз не перепутали? Вам бы во ВГИК или, на худой конец, в ГИТИС…»
Первое время Ольга как-то сторонилась ее, следуя своему глубокому убеждению, что все красавицы непроходимо глупы и самовлюбленны. Потом, после первого семестра, узнав Светку ближе, она поняла (и усвоила это на всю жизнь), что очень легко ошибиться, оценивая человека по его внешности.
Светка оказалась человеком противоречивым, взбалмошным, склонным к различным фантазиям и даже авантюрам, но глупой или самовлюбленной ее никак нельзя было назвать. Ей очень повезло с учителем литературы в курской школе. Она даже призналась Ольге, что, несмотря на разницу в сорок лет, довольно долгое время была влюблена в него. Она много читала под его руководством, и круг ее любимых авторов, как выяснилось, был тот же, что и у Ольги: Достоевский, Бунин, Сэлинджер. А еще она любила поэзию и в седьмом классе попыталась сама сотворить вирши. Но учитель, прочитав сии «стихи», строго посоветовал ей впредь выражать свои мысли в прозе и подсунул томик Цветаевой.
Частые их разговоры на кухне у Ольги строились по законам, ведомым только женщинам. Человек, обладающий чисто мужским складом ума, быстро устал бы от мелькания тем их беседы, как глаз утомляется следить за бесконечными перелетами пчелы с цветка на цветок.
Разговор мог начаться с обсуждения нового наряда Вики и естественным образом перейти на декана, которому она строит глазки; тут вполне логично было вспомнить про мымру-инспектрису в деканате и предстоящий экзамен по советской литературе, одно только упоминание о котором наводило на мысль поговорить о выставке Ларионовой в Третьяковке, а заодно и о новых польских духах в магазине «Ванда», поскольку он находится рядом с музеем; после чего сам Бог велел обсудить роман Зюскинда «Парфюмер» и вообще проблему запахов, особенно эротического свойства, и как следствие – эротику, секс, случаи из личной практики. И, как бы обобщая все вышеперечисленное, Светка читает наизусть своего любимого Мандельштама:
Возьми на радость из моих ладоней
Немного солнца и немного меда…
Им искренне казалось, что весь вечер они проговорили о чем-то одном. И, по большому счету, так оно и было.
* * *
Ольга была не так красива, как ее подруга, но обладала качеством, которое ценится не меньше, чем красота, – был в ней некий шарм, необъяснимое обаяние не только в чуть скуластом лице, но и в манере говорить, в походке, в каждом движении. «Оля даже со стула встает не как все, а красиво!» – хвасталась сестрой Ирина. Приобрести это невозможно никакими упражнениями и тренировками, это от рождения дается – либо не дается, как цвет глаз или форма рук.
Лет десять назад дядя Паша как-то пошутил в их со Светкой адрес: «Красивые женщины очень разборчивы и не боятся остаться без ухажеров, вот именно они-то в девках и засиживаются…» И ведь как в воду смотрел.
Ольга нравилась мужчинам, и поклонники у нее не переводились. Но до стадии близких, интимных отношений допускались далеко не все, иные так и исчезали, измученные чаепитиями и разговорами на кухне, кончавшимися раскладушкой и утренней головной болью.
А вот Игорек не исчез, мало того – он стал теперь ее родственником, так сказать, кузеном (или двоюродным зятем?). Вот он сидит во главе стола, на месте жениха, оживленный, красивый, и о чем-то возбужденно спорит со своим закадычным другом и свидетелем Стасом. Ирина не сводит влюбленных глаз со своего мужа и, даже не вникая в суть спора, заранее готова во всем согласиться с Игорем.
– Дядя Паш, можно тебя на минутку? – Ольга дождалась перерыва в хоровом пении родственников, подошла к дяде и потянула его за рукав.
– В чем дело, Олюшка?
– Выйдем на террасу.
На террасе в полумраке обнималась какая-то парочка, пришлось сойти в сад.
– Дядя Паш, ты только не обижайся, все было очень здорово… но так голова разболелась… В общем, я хочу домой поехать.
– И думать не моги, Ольга! Никуда я тебя не отпущу. Ложись в сарае на сене, головную боль как рукой снимет. А завтра, по православному обычаю, венчаться молодых поведем – самый душевный момент, так сказать, в бракосочетании. Нет-нет, никуда я тебя не отпущу, даже не помышляй, да и время позднее… нет, Олюшка, как же без тебя-то завтра, уж ты не порти нам праздник, и Иришка расстроится, и Тамара… да и Игорек… Ведь такое… раз в жизни…
Дядя Паша не на шутку разволновался, пот мелкими бисеринками выступил у него на лбу. Он стал шарить по карманам в поисках носового платка.
Ах, дядя Паша, дядя Паша, милый, добрый дядя Паша… Как он постарел! Казалось, еще недавно они втроем – он, Ольга и Иришка – катались на велосипедах в Лосином острове, любили заезжать далеко-далеко, и дядя Паша учил их ориентироваться в лесу по солнцу, по мху, по деревьям. Был он такой молодой, стройный, вел себя так озорно, так любил шутить и дурачиться, что казался в свои тридцать пять их ровесником.
А однажды, когда Ольга, не заметив корягу, застрявшую в спицах, полетела на полной скорости через руль головой вперед, первое, что она увидела, когда очнулась, было лицо дяди Паши, глаза его, полные любви к ней, страха за нее, готовности сделать для нее все что угодно, даже отдать свою жизнь.
Никогда ни до ни после этого случая Ольга не видела ни в чьих глазах ничего похожего. Да и готовности подобной она ни у кого не замечала, даже у своих родителей.
* * *
– Оленька, ты вроде похудела. Опять твои диеты? – говорила при их редких встречах мать и, не дожидаясь ответа, начинала ехидный рассказ про Надежду, свою соседку по лестничной клетке, которая благодаря какой-то диете попала в больницу с язвой желудка.
Надежда вообще была излюбленной темой всех разговоров матери. Ольге порой казалось, что, не будь этой Надежды с ее чудинкой, бесконечными увлечениями йогой, мистикой, астрологией, учением Иванова и пр., о которых почему-то сразу узнавал весь их дом, матери вообще не о чем было бы говорить. Ольга с досадой сознавала, что матери, видимо, не хватало событий в своей жизни, не на что было опереться, и отрицание чужого, нелепого и бестолкового, на ее взгляд, мира служило для нее своего рода опорой, поддерживало в ней сознание собственной правоты и наличия здравого смысла.
За время их редких встреч, один-два раза в году, Ольга с горечью убеждалась, что родители и она – чужие люди, просто случайно в документах названные семьей. Голоса крови она не чувствовала, а проблемы друг друга их не волновали, хотя они и старались делать вид, что проявляют интерес и заботу.
Ольга как-то размышляла о том, почему и как это произошло, и приходила к выводу, что всему виной обстоятельства, вынудившие их жить врозь. Потом, повзрослев, она стала понимать, что все гораздо сложнее, но думать об этом ей уже не хотелось. Своими тайными радостями она делилась со своей лучшей подругой Светкой, а когда было очень плохо или она не знала, как ей поступить, – она шла к дяде Паше.
Часто ей казалось, что на всем свете нет человека ближе, роднее и добрее, чем он. А то вдруг она вообще забывала о его существовании и могла неделями не появляться у Беркальцевых и даже не звонила, пока сам дядя Паша или Ирина не проявляли активность.
Тетя Тамара не звонила почти никогда, только в крайних случаях и по делу.
* * *
Хотя Ольга плохо понимала необходимость своего присутствия на венчании молодых, но жалость к дяде Паше, такому растерянному, постаревшему, внезапно перехватила ей горло, и она готова была сделать все что угодно, только бы не огорчать его, не видеть его потухших глаз и расстроенного лица.
– Хорошо, хорошо, дядя Паша, я останусь, только, если можно, не пойду в дом, ты принеси мне в сарай одеяло с подушкой.
Сарай был просторным, кое-где стояли пыльные сундуки и короба, в углу – панцирная сетка на деревянной подставке. Назначение этих сундуков с детства было окутано для Ольги тайной. Ей казалось, что там прячется кто-то наподобие старика Хоттабыча, поэтому открывать их она осмеливалась только в присутствии кого-нибудь из взрослых. И хотя позже она узнала, что там хранится старая одежда, которую постоянно привозят, чтобы не захламлять московскую квартиру, ощущение таинственности не проходило с годами. Пожалуй, даже сейчас она не отважилась бы открыть какой-нибудь из сундуков.
У кровати должна стоять керосиновая лампа, а на полочке слева всегда лежали спички. Ольга знала все это наизусть и могла ориентироваться в темноте едва ли не лучше, чем в собственной квартире. Вот спички. Так. Лампа… Зажигать осторожно, ведь сарай наполовину забит сеном.
Зачем дяде Паше столько сена каждый год, не знал никто, да и сам он не знал. Просто ему доставляло огромное удовольствие косить траву на рассвете или на вечерней зорьке, а потом сушить ее, ворошить граблями, безумно волноваться, как только появлялось на небе хоть одно облачко, и сгребать сено в аккуратные стожки, накрывая сверху брезентом.
Эта невинная страсть дяди Паши была постоянным предметом насмешек всех родственников и знакомых, приезжавших на дачу.
– Паш, смотри, кажется, дождь собирается, – озабоченно заявлял кто-нибудь из гостей, выглядывая в окно.
– Да что ты! – И дядя Паша, всякий раз простодушно попадаясь на подобную удочку, выскакивал из-за стола и бежал к сараю за граблями и брезентом.
И вот уже с конца июня (при хорошем лете) все гости Александровки спали на матрасах и подушках, набитых свежим сеном, а дядя Паша похаживал с гордым видом победителя.
– Вот, черти, а вы насмешки строили. А сенцо-то первый класс. На такой постели только цветные диснеевские мультики снятся.
Свет фонарика у двери вывел Ольгу из задумчивости. Вернулся дядя Паша.
– Вот, Олюшка, одеяло и наволочка, сейчас сеном набью. И наматрасник надо из сундука достать, сейчас, сейчас…
Дядя Паша привычно суетился, набивая сеном матрас и подушку, потом проверил, мягко ли, хорошо ли, и погладил Ольгу по голове.
– Ну ложись, Олюшка, не забудь лампу потушить. А я уж постараюсь поскорее всех угомонить, завтра ведь к десяти в церкви надо быть. Старики наверняка уймутся, а вот молодежь… говорят, мы еще купаться на пруд пойдем.
– Дядя Паш, а чья это была идея – венчаться? Игоря, что ли?
– Да я не знаю, Олюшка… Пришли как-то они вдвоем и сообщили нам с Тамарой: хотим не просто штамп в паспорте, хотим по-настоящему, венчаться то есть, как наши деды и прадеды. Вообще-то это, конечно, правильно, если чувство… если знаешь, что на всю жизнь…
– А они знают, что на всю жизнь? – Ольга горько усмехнулась.
– Так ведь, Олюшка, гарантий теперь, как говорится, даже банк не дает. То есть давать-то он дает, да не всегда выполняет. А уж человек и подавно. Но если у них есть желание серьезно отнестись, так сказать, не формально…
– Ага, не формально. У нас на курсе был такой неформалист, так он четырежды был женат, два раза из них венчался.
– Ну, Олюшка… – Дядя Паша беспокойно заерзал на краю постели, куда присел по привычке, как бывало, когда он укладывал их с Ириной спать и приходил на пять минут, а сидел порой по часу, рассказывая им о детстве, о друзьях, вспоминая разные случаи из жизни.
– Ладно, дядя Паш, все будет нормально. – Ольга почувствовала, что зашла слишком далеко, и решила не касаться больше этой темы. – Ну, я попробую заснуть, может быть, голова пройдет. Хотя при таком шуме в доме… Ты проследи, чтобы хоть на улицу громко орать не выходили.
Дядя Паша встал с кровати и направился к выходу, вдруг остановился:
– Да, совсем забыл, Олюшка, я же тебе таблетку принес.
– Какую?
– От головной боли. Только вот воду забыл, ах ты, Господи…
– Да ладно, давай, я и так проглочу. Спасибо, дядя Паш.
– Ну, покойной ночи, Олюшка, завтра в восемь подъем.
– Хорошо, дядя Паш, сам-то хоть немного поспи.
– Уж это как получится.
Дядя Паша вышел, осторожно прикрыв за собой дверь сарая.
Ольга лежала, с наслаждением вдыхая аромат свежего сена и пытаясь взглядом найти щель в потолке, сквозь которую, она знала, видно небо. Щели не было. «Наверное, дядя Паша крышу починил».
Она закрыла глаза, но сон не приходил. Да и не столько от шампанского, сколько от всей этой ситуации, от этого нелепого, ложного положения, в котором она оказалась по отношению к своим близким (конечно же, в первую очередь к дяде Паше и Ирине, родители здесь были ни при чем).
«Он сошел с ума. Он просто сошел с ума», – твердила она себе последние два месяца, уже не вдумываясь в смысл этих слов и не пытаясь понять поведение Игоря.
* * *
С Игорем она познакомилась давно, в одной компании, он был чьим-то младшим братом, учился на втором курсе МИСИ и казался наивным и неискушенным. Ольга в то время была уже дамой со стажем во всех отношениях, работала в газете, имела роман с Вадимом, затяжной и безнадежный, так как тот был женат и обожал свою дочь.
Игорь, как потом, спустя год, сам ей рассказывал, влюбился в нее сразу и бесповоротно. Он стал бывать везде, где, по его сведениям, должна быть Ольга. И, несмотря на то что она приходила не одна, сидел весь вечер где-нибудь в уголке и не сводил с нее глаз, влюбленных и восторженных. Именно благодаря этому взгляду Ольге стало понятно всегда казавшееся ей поэтической выдумкой выражение «глаза светятся».
Все было настолько очевидно и бесхитростно, что друзья, на все лады подтрунивавшие поначалу над этой ситуацией, оставили и его, и ее в покое, потому как Игорь ничего и не скрывал, а Ольга… а Ольге нечего было скрывать. Она настолько была занята своими отношениями с Вадимом (и все это знали), вернее, даже не отношениями, а бесконечным их выяснением, что ей не хватало душевных сил уже ни на что другое.
Хотя, как и любой женщине, Ольге льстило это восторженное, неотступное внимание со стороны Игоря. Тем более что он был неглуп, ненавязчив и довольно привлекателен, а порой даже красив. «Будущая гроза женщин», – пророчили ему Ольгины подруги.
Ольгу удивляло, что если рассматривать каждую черту его лица в отдельности, то нельзя было обнаружить ничего примечательного: крупный, неправильной формы нос, слишком густые брови, невыразительный рот. Но необыкновенно темные, почти черные глаза, которые освещали лицо ярким, тревожным светом, придавали всему его облику что-то загадочное и притягательное. «Если правда, что глаза – зеркало души, то этот Игорек – темная лошадка», – думала Ольга.
Отношения с Вадимом в то время зашли в тупик, Ольга уже не имела иллюзии, она не просто понимала, но как бы всей кожей, каждой клеточкой чувствовала, что никогда они не будут вместе, никогда он не оставит семью. И невольно она, сознавая свою унизительную роль второго плана в жизни Вадима (все на бегу, скрываясь, сюда нельзя, здесь могут увидеть знакомые жены, выходные и праздники только в лоне семьи и т. п.), получала своего рода «компенсацию» при виде сияющих глаз Игоря. Стоило ей вспомнить этот взгляд, его радостную улыбку, адресованную только ей одной, как тепло разливалось в ее груди, плечи расправлялись, походка становилась упругой и летящей. Появлялось победное чувство уверенности в себе: она любима. Пусть не желанной, а совсем ненужной ей любовью, но она, эта любовь, все-таки помогала ей, поддерживала в трудные минуты. Это длилось довольно долго.
Светка была в курсе всех ее дел и на работе, и в личном плане, и, сидя у нее на кухне за кофе, стряхивая пепел с сигареты куда попало, она наставляла подругу:
– Ты с ума сошла! Сколько можно тянуть эту бодягу с Вадимом? Ты ведь знаешь, что это ничем не кончится. Ты что, хочешь до сорока лет встречаться с ним по вторникам и четвергам? Прямо как банные дни какие-то, ей-богу. Или рыбные.
– Ладно, Свет, ты-то хоть меня не добивай… – слабо отмахивалась Ольга.
– Да не строй ты из себя несчастную! – кипятилась подруга. – Прекрасно знаешь, что я для твоей же пользы стараюсь. Посмотри на себя: все при тебе, на тебя даже юные красавцы пялятся. Бросай своего женатика как можно скорее, потом мне же спасибо скажешь.
– Легко сказать – бросай, – вздыхала Ольга. – Почти два года… А потом, ты знаешь, что такое совсем одинокая женщина?
– Одинокая? Опять прибедняешься. Да стоит тебе только свистнуть… Взять хотя бы твоего Игоречка. Чем не клин?
– Какой клин?
– Ну помнишь поговорку: клин клином вышибают? Вот и действуй!
– Ох ты какая быстрая! Знаешь, Свет, если честно, он мне нравится, но как-то отвлеченно уж очень… абстрактно… Да и юный он совсем, почти школьник.
– Ну, это не беда, любви, как говорится, все возрасты покорны. Парень на глазах усыхает по тебе. А ты его еще и воспитывать можешь, возраст позволяет…
– Издевайся, издевайся…
– Нет, Олюня, я серьезно. По мне, пусть лучше меня любят, страстно и постоянно. А чтобы я сама по ком-то страдала… ну нет, не дождутся они от меня.
– Не зарекайся, подружка! Вот влюбишься по-настоящему, да страстно, да безответно…
– Как же! Ну а уж если бес попутает… только давить в зародыше, а не культивировать. Да ты меня знаешь, увлечься я, конечно, могу, но на любовь с первого взгляда не способна, ведь мой идеал…
– Знаю, знаю я твой идеал! «Ум и деньги – вот главное в мужчине».
– Да, Олюнчик, без этих качеств для меня мужчина не существует. Рано или поздно срабатывает защитный рефлекс.
Подобные разговоры, с теми или иными вариациями, велись достаточно долго и регулярно. Поэтому неудивительно, что, когда Ольгу в очередной раз оскорбило поведение Вадима, она бросилась к Игорю как к спасательной шлюпке. Его сильные любящие руки подхватили ее, и…
Игорь долго не мог поверить своему счастью. Складывалось впечатление, что он не ожидал такого поворота дел, что он вообще ничего не ждал и что высшим наслаждением для него было всю жизнь сидеть, как раньше, в углу и смотреть на предмет своего обожания.
Порой у Ольги закрадывалось смутное подозрение, что его вполне устраивала прежняя, идеальная форма их отношений, что новый статус любовника был чуть ли не обременителен для него. Но Светка считала, что подруга все это выдумывает и излишне усложняет, и, привлекая Фрейда, пыталась растолковать той извивы ее подсознания.
Вадим поначалу жаждал объяснений и чувствовал себя оскорбленным, потом общие знакомые обрисовали ему ситуацию, он как-то на удивление быстро успокоился и ограничился редкими звонками и нелепыми поздравительными телеграммами.
– А чего ты ожидала? – комментировала Светка. – Что он всю оставшуюся жизнь будет биться головой о твою дверь и умолять вернуться к нему? Плохо же ты знаешь это мужское племя. Да ты Фрейда почитай! Современный мужчина не выдерживает чувства вины и груза ответственности. Это придавливает его, но на время он может с этим смириться. Зато когда он освобождается от этого (заметь, причем не по своей инициативе!), то чувствует дискомфорт только первое время. А потом – разлюли…
– То есть ты хочешь сказать, что наши отношения…
– Да, именно, ваши отношения на уровне подсознания были для него обузой. Учитывая, что он, человек порядочный, по сути хороший семьянин, должен был постоянно врать, выкручиваться…
Ольга тяжело вздохнула. Что греха таить, слова подруги не были для нее новостью, она всегда это чувствовала, но не хотела об этом думать.
– Что ж, значит, все к лучшему. Только, Свет, ты и меня пойми… Мне же обидно… ведь два года… – К горлу подступил комок, и Ольга замолчала.
– Олюнчик, все понимаю и сочувствую, но, поверь мне, так лучше для всех. Тебе тяжело сейчас, это естественно. Но твоя женская сущность должна пройти период реабилитации… а вот период отторжения… нет, ты все-таки почитай Фрейда.
Светка была неустанным толкователем человеческой натуры по Фрейду. Когда-то, еще в студенческие годы, она прочитала по диагонали пару-тройку его трудов, была потрясена прочитанным и усвоила все как-то по-своему, но крепко.
Из ее доморощенных толкований вырастал образ старикана Фрейда, похожего на Санта-Клауса, с большим мешком за плечами, в котором покоились советы и разъяснения на все случаи жизни. Те их знакомые, которые изучали Фрейда серьезно и глубоко, смеясь называли Светкины толкования «кухонным Фрейдом» или «Светкиным Фрейдом», но подругу это не смущало и не останавливало. Ольга же, сама так и не удосужившись ознакомиться с трудами великого мужа, бывала вполне удовлетворена Светкиными объяснениями и определениями.
Потом Светка вдруг исчезла, ничего никому не сообщив. Хозяйка, у которой она снимала комнату, сказала, что та заплатила ей за полгода вперед, вещи не взяла и уехала якобы в длительную командировку. Да, несколько раз за ней заезжал очень представительный мужчина на красивой машине, хозяйка решила сначала, что это отец приехал из Курска, но Светка объяснила ей, что отца своего не помнит. Поэтому хозяйка не знала, что и думать. Больше ничего она сообщить не могла. В рекламном агентстве, где работала Светка, сказали, что она неожиданно уволилась, даже не забрав трудовую книжку.
Эх, Светка, Светка… Смылась в самое неподходящее время! Где ты сейчас? Нашла себе какого-нибудь крутого поклонника? Неужели умного и богатого? И вдобавок влюбленного? Вот уж действительно редкостное сочетание свойств и качеств. Но почему же так внезапно, молча скрылась, как будто спряталась ото всех и почти три месяца не дает о себе знать? А Ольге в это время как никогда была нужна помощь Светки и старика Фрейда.
* * *
Беркальцевы о существовании Игоря в жизни Ольги не знали. Они думали, что она продолжает встречаться с Вадимом. Дядя Паша, догадываясь, что Вадим женат, очень переживал за Ольгу, но советов давать не осмеливался. И вообще, советы дядя Паша, человек деликатный, давал только тогда, когда его об этом просили.
Например, когда Ольга три года назад пришла к нему и сообщила, что уходит из газеты и что ей предложили участвовать в конкурсе на замещение должности редактора театральной редакции одного небольшого, но престижного издательства.
– Ну что, дядя Паш, как ты считаешь?
На самом-то деле Ольга для себя уже все решила, но ей необходима была поддержка близких людей, так как она все же сомневалась в своих силах. Светка дала ей «добро», присовокупив, что вообще не понимает, как та могла работать столько лет в «этом газетном гадюшнике», что надо наконец выходить на интеллигентное окружение и заниматься благородным делом, а не «жареными фактами» и пасквилями. «И в театры будем чаще ходить», – мечтательно добавила она.
Но Ольге для полной решимости и спокойствия необходим был и голос дяди Паши.
– А что же тебя, Олюшка, смущает? Театр ты любишь и знаешь, еще со школьной скамьи, так сказать…
– Да ведь это, дядя Паш, два совсем разных рода деятельности, понимаешь – журналистская и редакторская. То я сама писала, а теперь должна буду читать и править то, что пишут другие. И не только править, а, как мне объяснили, вообще участвовать в издательском процессе: искать достойных авторов, работать с рецензентами, изучать театральную жизнь…
