Текст книги "Горький мед"
Автор книги: Мария Лебедева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)
Ольга не раз слышала эту историю от родителей, как два приятеля, инженер и старший лейтенант, познакомились с сестрами Ларисой и Тамарой, как все удачно влюбились друг в друга и вскоре переженились. В детстве ее умиляла эта трогательная сказка со счастливым концом, где отец с дядей Пашей выступали в роли прекрасных принцев, на белых конях приезжали они за своими невестами в нарядных платьях, а за большим праздничным столом их ожидали уже многочисленные гости, собравшиеся на свадьбу.
Потом, со временем, некоторые детали, которые в детстве кажутся несущественными, слегка разрушили ее представление о той волшебной свадьбе в один день и за одним столом. Так, она узнала, что сначала поженились ее родители, затем у них начались какие-то сложности с жильем, и лишь потом, когда Ольге было уже полтора года, состоялась свадьба дяди Паши с тетей Тамарой.
Вскоре дяде Паше дали двухкомнатную квартиру в заводской пятиэтажке, а Ольга с родителями осталась в большой комнате в коммуналке. Потом родилась Ирина, Ольгин отец, к тому времени майор, вот-вот должен был тоже получить квартиру, но внезапно поступил приказ направить его на работу в Ахтубинск.
Конечно, все эти прозаические события не годились для сюжета волшебной сказки и с годами стали казаться ей неинтересными и скучными.
И только теперь, подходя к тридцатилетнему рубежу, она вновь невольно начала задумываться о том, как же легко и счастливо сложились судьбы матери и тетки, которые всю жизнь не просто любили, а были влюблены в своих мужей, на что те неизменно отвечали им взаимностью. «В чем же тут секрет?» – удивлялась Ольга, наблюдая бесконечные разводы своих знакомых, присутствуя на свадьбах, где жених и невеста имели за спиной богатый семейный опыт даже не одного, а порой нескольких браков.
– А старшее поколение все такое, – уверенно объясняла Светка. – Они самокопанием не занимаются, рефлексировать не привыкли, у них все проще: вперед – и с песней! Раз женился – люблю навек. Чувство долга и прочая чепуха…
Ольга чувствовала, что Светка в чем-то права, но до конца не могла согласиться с ней, ведь это означало бы признать эмоциональную ограниченность, бездуховность, даже примитивность людей старшего поколения. И больше всего ей было обидно за дядю Пашу. Ольга понимала, что он, конечно, не относится к разряду интеллектуалов или людей творческого полета, но назвать бездуховным его образ жизни, его отношение к людям, ко всему окружающему она все же не могла. «Ну не выпало ему на долю никаких страстей, – рассуждала она сама с собой, – что ж поделаешь? Не виноват же он, что так у него все благополучно сложилось…»
И лишь теперь, за этим кухонным столом, уставленным чайной посудой, теперь, когда дядя Паша ушел в иной мир, откуда никто не возвращается, Ольге открылись те стороны его жизни, которые хранились в строжайшей тайне и о которых они с Ириной не имели никакого представления.
Рассказ тети Тамары развеял семейный миф о трогательном соединении сразу всех четырех сердец. Оказалось, что, познакомившись с сестрами, Павел без памяти влюбился в младшую, Ларису, к Тамаре же относился по-дружески ровно и тепло, как и положено относиться к сестре своей возлюбленной. Роман их с Ларисой длился около года, они собирались пожениться, но тут случайно подвернулся Михаил, давний приятель Павла. Павел решил привести его как-нибудь в дом невесты, чтобы познакомить с ее сестрой Тамарой. «Чем черт не шутит! – смеялся он. – Ты парень видный, да еще при погонах, на тебя любая глаз положит. А Тамара – замечательная девушка, просто клад, веришь, сам бы женился, да вот… понимаешь, в другую влюбиться угораздило…»
Так шутил Павел и посмеивался, даже не подозревая, что сам рубит сук под собой и роет себе яму. Не учел он двух моментов, которых, впрочем, учесть и не мог, так как ни один из них просто не укладывался у него в голове.
Первое – что Тамара и не посмотрит в сторону Михаила, потому что давно и мучительно влюблена в жениха своей сестры. А второе… второй момент означал крах всех его надежд и мечтаний: Лариса, закружившись было в вихре страстной любви Павла, считая, что и сама неравнодушна к нему, вдруг, увидев старшего лейтенанта, поняла, что чувство ее к жениху было вторичным, как эхо, а настоящее – вот оно, как солнце сияло с каждой звездочки лейтенантовых погон.
Но не в звездочках и не в погонах было дело, знала Лариса о нелегкой кочевой судьбе семей военнослужащих, однако это не пугало ее: она готова была ехать за Михаилом хоть на край света.
Михаил тоже с первого взгляда почувствовал влечение совсем не к той сестре, на которую указал ему Павел, все сильнее и сильнее влюблялся в невесту приятеля.
Вскоре они признались в своем взаимном чувстве Павлу, тот выслушал их довольно спокойно, пробормотал что-то вроде пожелания счастья и исчез.
Лариса, учитывая взрывной характер бывшего жениха и его страстную любовь к ней, боялась сцен и скандалов, поэтому была рада, что объяснение прошло мирно и тихо. Тамару же скорее удивила, чем обрадовала такая спокойная реакция Павла, а как медику она показалась ей даже подозрительной.
Младшая сестра была всецело поглощена новым для нее чувством и не испытывала ни малейших угрызений совести или хотя бы сострадания к брошенному жениху. А сердце старшей обливалось кровью, когда она представляла себе мучения Павла.
Через неделю Тамара не выдержала и очутилась возле старого деревянного дома в Мансуровском переулке, где Павел снимал комнату. Хозяйка сказала, что квартирант ее взял отпуск на работе и уехал к матери в деревню. Когда Тамара примчалась в Александровку, Павла дома не оказалось: он с утра еще ушел с другом на рыбалку. Узнав, что это родная сестра «той самой вертихвостки», мать сердито, недоброжелательно уставилась на нее и сначала не хотела пускать в дом.
– Зачем приехала? Душу ему теребить? – недовольно и резко сказала она, а затем, вытерев концом косынки набежавшую слезу, обмякшим вдруг, плачущим голосом проговорила: – Уезжай, добром прошу… Он уж и так Бог знает что хотел с собой сотворить… Спасибо батюшке Николе-угоднику: Степаныча, соседа-то нашего, вовремя послал…
Выяснилось, что сразу после объяснения с Ларисой Павел оформил на работе отпуск и приехал в Александровку. Мать обрадовалась, что сын будет гостить у нее целый месяц, но заметила, что он какой-то грустный, чем-то подавлен, словно не в себе. Поинтересовалась, как там Лариса и скоро ли собираются они подавать заявление в загс. Павел ничего не ответил, только лицом посмурнел и сказал, что заночует в сарае на сене. Мать поняла, что они поссорились, и не стала приставать с расспросами. «Их дело молодое, – подумала она. – Дак милые бранятся – только тешатся…»
Часа через два Степаныч, который дотемна бродил в поисках пропавшей козы, проходя мимо соседского сарая, услышал какие-то стоны и хрипы. У Степаныча мелькнула мысль о разбойниках и убийстве, он схватил прислоненную к забору косу, бросился в сарай, но в темноте наткнулся на висевшего Павла, который, извиваясь, протяжно и страшно хрипел, а прочная, но рыхлая веревка никак не могла до конца плотно захлестнуть ему горло. Косой на ощупь отмахнул сосед веревку, Павел тяжело рухнул в сено и затих. Степаныч осторожно высвободил его шею из петли, приложил ухо к груди, а заслышав частые, судорожные толчки сердца, смачно сплюнул в сторону и в сердцах проговорил: «От дурень! Бога моли, что на тебя, паразита, навел…» При этом голос его срывался и дрожал. После чего он потащил Павла к себе, напоил до беспамятства самогоном и всю ночь караулил у двери в страхе, что тот сбежит.
Степаныч не хотел тревожить соседку этим происшествием, но Павел на другой день сам рассказал все матери и поклялся, что многое понял в те минуты, поэтому ничего подобного больше не повторится.
Много лет спустя, вспоминая этот позорный, по его словам, эпизод, Павел говорил жене, что именно в наказание себе решил тогда признаться во всем матери, хотя и было ему невыносимо стыдно. Мать долго плакала, все не могла остановиться, потом, сняв икону Николая-чудотворца и поднеся к самому лицу сына, заставила поцеловать и поклясться всем святым, что впредь он будет гнать от себя даже мысль о подобном грехе.
Поэтому мать и умоляла Тамару уехать, чтобы Павел мог успокоиться, прийти в себя и чтобы никто и ничто не напоминало ему о былом. Но Тамара вдруг разрыдалась и призналась ей в том, о чем не знала ни одна душа: что она давно и безнадежно любит Павла и не представляет без него своей дальнейшей жизни.
Вернувшись с рыбалки, Павел застал их на террасе, они сидели притихшие, с красными от слез глазами, но какие-то радостно-просветленные от внезапно возникшей симпатии друг к другу. Так состоялось знакомство будущей невестки с будущей свекровью, но об этом ни сама Тамара, ни мать Павла тогда еще даже не подозревали.
Затаив дыхание, не перебивая, слушала Ольга рассказ тети Тамары о тех событиях тридцатилетней давности, участниками которых были близкие ей, родные, знакомые с детства люди. Ей вспомнилась мать, в молодости красивая и веселая, а с годами превратившаяся в грузную, неповоротливую ворчунью. Вспомнился отец, грозный командир, полковник, который всегда, переступая порог дома, становился тихим, робким подчиненным, готовым исполнить любую прихоть жены. В детстве у Ольги не раз, смутно, но настойчиво, возникало ощущение, что родители любят друг друга гораздо больше, чем ее, и что вдвоем им всегда лучше, чем с нею. А ей оставался зато дядя Паша, в чьей абсолютной и безоговорочной любви она не сомневалась никогда, – и этого оказалось вполне достаточно, чтобы не чувствовать себя обделенной…
Зазвонил телефон.
– Это Иришка, наверное, – встрепенулась тетя Тамара. – Я им записку оставила…
Ольга нехотя поднялась, направилась в прихожую.
– Сиди, я сама поговорю с ней, – на ходу сказала она и прикрыла за собой дверь.
Когда минут через пять Ольга вернулась на кухню, она застала тетю Тамару все в той же позе: та сидела, поставив локти на стол и задумчиво подперев руками подбородок.
– Все нормально… Я ей сказала, что ты у меня ночуешь, не ехать же тебе в такую погоду… да и поздно уже…
Тетя Тамара вздохнула и промолчала, и непонятно было, совпадали ли ее намерения с решением Ольги или вздох тот выражал лишь вынужденное согласие, так как разговор был еще не окончен.
Ольга, не в силах больше бороться с искушением, открыла холодильник и вынула из пакета еще одну селедку. Тетя Тамара, увидев это, вышла из оцепенения и тут же подскочила к племяннице.
– И не вздумай всю селедку есть! – строго прикрикнула она, выхватывая рыбу из рук Ольги. – Вот тебе хвост, – тетя Тамара отрезала маленький кусочек от хвоста, тщательно помыла под краном и протянула ей, – и соси, как леденец на палочке. А вообще, клюкву надо есть – и полезно, и потребность в соленом снижается…
– Ну вот, – с досадой произнесла Ольга, пососав немного селедочный хвостик, – а теперь пить хочется…
Она подошла к плите и зажгла газ под остывшим чайником.
– А чай надо пить зеленый, – продолжала наставлять тетя Тамара, – он лучше жажду утоляет…
Ольга чувствовала, что весь ее организм словно выходит из-под контроля, подчиняясь теперь какой-то неведомой, загадочной силе, поселившейся внутри. Это и угнетало, и раздражало ее, а тут еще тетя Тамара со своими советами…
Раздражение нарастало, как снежный ком, несущийся с горы. Ольге захотелось сказать что-нибудь резкое, но, заметив глубокую скорбную складку у рта и усталый, потухший взгляд тети Тамары, она попыталась представить себя на месте той молоденькой медсестры в том шестьдесят первом, и сердце ее заныло от боли и тревоги, а раздражение уступило место сочувствию и ласковой печали.
– И что же дальше было, теть Тамар? – тихо спросила Ольга.
– Дальше-то? – задумалась та. – Ну что… Лара с Михаилом вскоре поженились, прямо на ноябрьские, комнату сняли в Вешняках, потом ты родилась…
– Да это понятно, – нетерпеливо перебила Ольга. – Я про тебя с дядей Пашей. У вас-то как все получилось?
Тетя Тамара встала со стула, разлила чай в чашки и вдруг как-то лукаво посмотрела на племянницу.
– А то ты не знаешь, как это бывает? – весело сказала она. – Павел страдал, я утешала… А потом он уж и дня не мог прожить без своей утешительницы…
Эта внезапная веселость несколько озадачила Ольгу.
– И это все? – изумилась она. – И ты могла встречаться с ним, зная, что он любит другую… и даже утешать его?
– Так я, Оленька, любила его очень, – прихлебывая чай, с улыбкой ответила тетя Тамара.
– А как же пресловутая женская гордость? – не унималась племянница. – Ведь насколько я знаю, для вашего поколения это понятие святое?
– А это уж смотря как гордость понимать, – посерьезнела та. – Если б у Павла с Ларой сложилось все тогда… клянусь, никто о моей любви к нему до самой смерти не узнал бы… Это, по-моему, гордость и есть. – Она помолчала и заговорила вдруг так горячо и проникновенно, словно желала донести до Ольги какой-то тайный, скрытый смысл своих слов: – Тяжело мне было, Оля, ох, тяжело сознавать, что он по другой сохнет… Но вот, знаешь, я так думаю теперь, что его я больше любила, чем себя… боль его чувствовала сильнее, чем свою… – Тетя Тамара отставила чашку и испытующе посмотрела Ольге в глаза. – А ты… ты только свою боль ощущаешь и обиду свою лелеешь… Это, по-твоему, любовь? Вот ведь ты на моем месте как бы поступила? Конечно, хвост трубой, ах, не любишь меня – ну и до свидания…
– Естественно! – фыркнула та.
– Ну и кому бы от этого лучше стало? Мне? Ему?
– Ну не знаю… – заколебалась Ольга, а затем, помолчав немного, решительно проговорила: – Не знаю, наверное, всем хуже… Только я бы не смогла так… зная, что меня не любят…
Тетя Тамара посмотрела на нее с ласковым сочувствием, как смотрит мать на любимое, но неразумное дитя.
– Не дойдут никак до тебя мои слова, – покачивая головой, сказала она. – Пойми, можно и по страстной любви сойтись, а через год, глядишь – куда что девалось… а можно до этой самой любви… дожить, выстрадать ее, что ли… – Она засветилась улыбкой, вспоминая что-то свое. – Но знаешь, ведь даже двое не могут любить друг друга одинаково, всегда кто-то больше… Только какие же тут могут быть счеты? Павел вот для меня всю жизнь был единственный свет в окошке… ну, не единственный, но самый яркий уж точно.
– А он? – с замиранием сердца спросила Ольга. – Разве он не любил тебя?
– Конечно, любил по-своему, – ответила тетя Тамара и задумалась. – С годами его чувство к Ларе прошло… совсем исчезло… так бывает. Я стала необходима ему, но… все-таки в его любви ко мне было больше благодарности, привычки… А я вот никогда к нему привыкнуть не могла… все время он для меня какой-то новый был, неожиданный… До последнего времени, веришь, жду его, бывало, с работы, а как услышу – ключ в двери повернется, у меня прямо сердце обрывается от радости: он пришел…
– И ты… была счастлива? – с сомнением спросила Ольга.
– Очень счастлива! – засмеялась та, увидев недоуменное лицо племянницы. – Я твердо знала: нет мне жизни без Павла, или с ним – или одной куковать.
За разговором Ольга налила себе уже третью чашку, тетя Тамара погрозила пальцем:
– Не пей много, поправишься сильно, отеки начнутся…
– Не успею поправиться, – беспечно отозвалась та.
– Ольга! – грозно прикрикнула тетя Тамара. – Ты опять за свое?!
– Это не я, а ты за свое, – стараясь сохранять спокойствие, ответила племянница. – Ты, значит, для того и рассказала мне вашу душещипательную историю, чтобы я растрогалась и оставила ребенка?
– A-а, да что с тобой говорить! – с досадой махнула та рукой и начала подниматься со стула, чтобы уйти, но, видимо, передумала, снова села. – Ты, Оля, будто глухая, честное слово… – подавив внезапный порыв, медленно произнесла она.
– Ну и ну! – сдавленно хихикнула Ольга. – И слепая-то я у тебя, и глухая… прямо инвалид первой группы! Не повезло же тебе с племянницей…
– Зря смеешься, – опечаленно сказала тетя Тамара, – в каком-то смысле ты и есть инвалид… Ты ведь даже не поняла, для чего я все это рассказала… Но все же должна тебя предупредить… знаю, мать тебе наверняка не говорила об этом… – Она снова пришла в волнение, словно что-то камнем висело у нее на душе, чего она никак не могла или не умела выговорить. – Учти, Оля, – продолжала она, слегка задыхаясь, – и у меня, и у Лары за всю жизнь было только по одной беременности… а больше… Бог не дал. А это ведь часто по наследству передается, тебе и Капитолина скажет… то есть не обязательно, но лучше не рисковать. Я-то вот в молодости дура была, не знала этого… Да и кто знал? Нас-то с Ларой двое у матери, да и не говорила с нами мама никогда про эти вещи… – Она вдруг закрыла лицо ладонями и горько заплакала навзрыд.
Это было так неожиданно, что в первый момент Ольга совсем растерялась, потом подошла к ней, обняла за плечи.
– Ну не расстраивайся так, тетя Тамарочка! – ласково проговорила она, но кое-что в словах тетки насторожило ее, и она спросила: – А почему ты сказала: «В молодости дура была»? Что ты имела в виду?
Та в ответ зарыдала еще безутешней. Ольга взяла свой табурет, придвинула к ее стулу, села рядом, обняла и, как в детстве, прижалась к теплому плечу.
– Прошу тебя, тетя Тамарочка, успокойся… перестань, – дрожащим голосом сказала она, нежно поглаживая морщинистую руку с голубыми разводами чуть вздувшихся вен. – Ну не хочешь – и не говори, не надо… дались тебе эти воспоминания, ей-богу…
Постепенно плач тети Тамары перешел в отдельные всхлипывания, затем прекратился, и она затихла, изредка тяжело вздыхая.
– Нет уж, Оля, я все скажу, – вдруг тихо проговорила она. – Об одном только тебя прошу: Иришке ни слова. Ни ей, ни Игорю… Никому. – Тетя Тамара достала платок, промокнула влажные глаза. – Давно это было, задолго до Павла, я еще в медучилище училась… Ну, ухажер у меня там завелся, на танцы ходили, в кино… на лодке в парке катались… Про любовь он красиво говорил, а мне, дуре, всего девятнадцать, я уши и развесила… А потом… – Она вздохнула, помолчала немного, как бы собираясь с духом. – Потом я забеременела, а когда ему сказала, он куда-то исчез…
– Куда? – взволнованно спросила Ольга.
– Не знаю… – ответила та. – Он сам-то из Севастополя был… Наверное, от страха домой подался… Больше я его никогда не видела…
– А ты?
– А что – я? Матери сказать боялась, стыдно, Лара в седьмом классе, ребенок почти… Ну, подружка одна и свела меня с Капитолиной, та постарше была, в роддоме медсестрой работала и на вечернем училась…
– Погоди-погоди… – Ольга схватила тетю Тамару за руку и заглянула в лицо, – я что-то совсем запуталась… ничего не понимаю… Ты сделала аборт?
Та опустила глаза и едва заметно кивнула.
– Но… ты же говорила: только одна беременность… А… Ирина?
– Иришку мы… – Голос тети Тамары осекся, судорожным движением она взяла чашку, отпила несколько глотков. – Мы с Павлом из роддома ее взяли… мать от нее отказалась… Опять Капитолина помогла…
Ольга во все глаза смотрела на нее. Она была так потрясена этим сообщением, что любые слова казались ей сейчас лишними и неуместными. Повисло долгое напряженное молчание, и только ходики на стене привычно отмеряли неумолимый бег времени.
– А до тех пор, пока Иришку-то не взяли… – заговорила наконец тетя Тамара, – как я мучилась, Оля, если б ты знала! По каким только врачам Павел меня не водил! А тут уж и возраст – к тридцати пяти… для родов нежелательный… Как же я переживала… Да разве только я? Лара тоже вся извелась, что у них с Михаилом…
Не успела она договорить, как Ольга вскочила и медленно попятилась к окну.
– Ты… ты хо… чешь ска… зать, – заикаясь, начала она.
Заметив ужас в глазах племянницы, тетя Тамара не смогла сдержать улыбки.
– Да Бог с тобой, Оленька, Лара тебе родная мать, – мягко сказала она. – Я не то имела в виду…
– А… отец? – спросила Ольга, начиная дрожать от волнения.
Лицо тети Тамары вытянулось от удивления.
– Как? Разве ты… я думала, ты все поняла… – смущенно забормотала она. – Я ведь сказала: Лара с Михаилом только в конце сентября познакомились, а ты… ты в апреле уже родилась.
Почувствовав легкое головокружение, Ольга пошатнулась, вцепилась в штору на окне, та затрещала и начала медленно расползаться.
– Оленька, детка, что с тобой? – подскочила тетя Тамара. Она усадила Ольгу на топчан, сама села рядом и, взяв ее запястье, нащупала пульс. – Господи, сердцебиение отчаянное… У тебя валокордин есть?
Ольга видела перепуганное лицо тети Тамары, но не ясно, а будто сквозь легкую дымку тумана, и слова доходили до нее не отчетливо, а как бы по неотлаженной телефонной связи, когда разговор сопровождается каким-то непонятным гулом и помехами. Собрав последние силы, она схватила тетю Тамару за плечи и посмотрела прямо в бледное, расплывающееся перед глазами лицо.
– Это… дядя Паша? Да?..
Лицо окончательно утратило свои очертания и слилось с потолком, который, покружив в воздухе, стал вдруг медленно опускаться все ниже и ниже. Потом все исчезло, и Ольга потеряла сознание.
Очнувшись, она сразу почувствовала запах лекарства, увидела склоненное над ней лицо тети Тамары и поняла, что лежит в кухне на топчане, под головой – подушка, в ногах – одеяло. Холодный бодрящий воздух врывался сквозь открытое настежь окно, дождь мелко стучал по подоконнику.
Ольга с недоумением посмотрела вокруг: резной, бабушкин еще, буфет у окна… чайник на плите… ходики с кукушкой…
– Ну, слава Богу, обошлось! – с радостным облегчением проговорила тетя Тамара. – Я уж «скорую» вызывать хотела…
– Что случилось? А? Теть Тамар, что это было? – испуганно спросила Ольга.
– Да это просто обморок, Оленька, ничего страшного, – успокоила та. – В твоем положении это бывает.
Не склонная, по состоянию здоровья, ни к каким обморокам и припадкам, Ольга даже не представляла себе, что с ней может приключиться нечто подобное, и теперь, пережив это состояние, она не понимала, что же мучает ее больше: страх или удивление перед случившимся.
– Давай, Оленька, поднимайся, я тебе в комнате постелила, – захлопотала тетя Тамара. Она закрыла окно и стала убирать со стола. – А я здесь лягу… вот только посуду помою… Ну как, лучше тебе?
– Да вроде нормально, – ответила Ольга и села на топчане. – Ну и морозильник ты устроила… брр! – передернула она плечами и закрылась одеялом. – Только знаешь что… давай ты тоже в комнате ляжешь, а? – просящим голосом сказала Ольга и как-то жалобно посмотрела на тетю Тамару. – Мы поместимся, у меня диван широкий… – И тихо добавила: – А то мне сегодня что-то страшно одной…
Ольга долго не могла заснуть. Дождь перестал, и в полной тишине слышалось только спокойное, ровное дыхание спящей тети Тамары да урчание холодильника, доносившееся с кухни. Кукушка прокуковала два раза, потом три, а Ольга, ворочаясь с боку на бок, все никак не могла уснуть от мыслей-воспоминаний, окруживших ее пестрым нескончаемым хороводом.
Перед ней проходили события раннего детства, но теперь, после того, что узнала она от тети Тамары, Ольга не могла видеть и оценивать их как прежде, они приобретали для нее новую, иную окраску. Так, она поняла, что отец часто и надолго уезжал в командировку, и тогда мать, работавшая диспетчером на военном заводе, практически переселялась с Ольгой к Беркальцевым, которые, не имея своих детей, всегда рады были понянчить племянницу.
И образ тети Тамары, готовой на все ради счастья и спокойствия любимого мужа, вставал сейчас в неожиданном, каком-то необычайно загадочном свете. «Боже мой, как же ей, наверное, было тяжело, – думала Ольга, лежа рядом с ней и прислушиваясь к ее сонному дыханию, – знать все… все понять и… принять как есть, причем искренне, с радостью принять…»
Ольга знала, что детские воспоминания всегда связывались у нее либо с Александровкой, либо с московской квартирой дяди Паши. Она почти не помнила ту комнату в коммуналке, где жила с родителями. Все, что осталось в памяти, – это огромный сундук в коридоре, высоченные потолки и масса чужих людей, соседей, снующих из ванны в кухню с полотенцами и сковородками. И Ольга понимала, что это не случайно: видимо, и в самом деле большую часть из своих первых десяти лет жизни она провела у Беркальцевых.
Сначала она принимала их любовь к себе как должное, но потом, став постарше и осознав родственные отношения между людьми, не раз задавалась вопросом: ну тетя Тамара понятно, она родная сестра мамы, а вот дядя Паша, он же вроде чужой для Ольги человек, почему же он любит ее, как иногда казалось, больше всех, да и сама она так сильно привязана к нему? Позже, повзрослев, Ольга объяснила это родством душ, которое бывает порой сильнее кровных уз, и вопрос отпал сам собой.
С появлением собственного ребенка тетя Тамара почти полностью переключилась на Ирину, и Ольга почувствовала, как это маленькое, громко кричащее существо начало вытеснять ее из сердца любимой тети. Дядя Паша тоже радовался младенцу, но с его стороны Ольга не видела никакой перемены в отношении к себе.
Как-то раз, когда Ирине исполнился год, дядя Паша подарил ей заводной паровозик. Ольга понимала, что сегодня не ее день рождения, но тем не менее с завистью смотрела на сестру, которая от радости пускала слюни и хлопала в ладоши, когда паровозик бежал по кроватке. Заметив Ольгин угрюмый вид, дядя Паша вдруг спохватился, пошел в прихожую и вернулся оттуда с коробкой.
– Вот, Олюшка, забыл совсем, – виновато сказал он, протягивая ей нарядную зеленую коробку. – Ты у нас большая уже, тебе и игрушки нужны посерьезнее…
Открыв коробку, Ольга увидела куклу, о которой мечтала: в розовом кисейном платьице, с закрывающимися глазами и в настоящих маленьких туфельках. С чувством превосходства посмотрела она на сестру и, счастливая, ушла в другую комнату, бережно неся на вытянутых руках это воздушное создание.
И позже, когда девочки подросли, дядя Паша в день рождения одной из них обязательно делал подарки обеим: так, если он дарил Ирине трехколесный велосипед, Ольга знала, что для нее наверняка уже приготовлен подростковый «Школьник», а когда Ольга получала фотоаппарат, на запястье у Ирины появлялись красивые наручные часы «Заря».
И все десять лет, что прожила она у Беркальцевых, когда родители уехали, Ольга чувствовала себя не только полноправным, но и любимым членом этой семьи. Со своими девичьими секретами она обращалась к тете Тамаре как к матери, все прочие вопросы справедливо, по-отцовски мудро разрешал дядя Паша, а о том, родная ей сестра Ирина или только двоюродная, Ольга никогда и не задумывалась – сестра, и все.
Те роковые тайны их семейного клана, которые взрослые зорко хранили от них с Ириной всю жизнь и которые сегодня вечером тетя Тамара сочла нужным открыть племяннице, до глубины души потрясли Ольгу своей неожиданностью и, как ей сначала показалось, нарушили привычный, устойчивый уклад жизни, подорвали основу основ в ее восприятии прошлого.
Но сейчас, немного успокоившись, перебрав в памяти, как четки, почти три десятилетия своей жизни, она поняла, что на самом-то деле во всей этой истории ее больше всего потрясла сила духа и любви тети Тамары, сумевшей в такой, казалось бы, гибельной ситуации не только сберечь свое счастье, но и одарить теплом и ласковой заботой близких людей.
Что же касается Ирины, то здесь все было проще. В сущности, какая Ольге разница, родила ее тетя Тамара или какая-то девчонка, сбежавшая из роддома и оставившая ребенка на произвол судьбы? Главное – они выросли вместе и Ирина была и всегда останется ее сестрой. «Хотя, конечно, странно все это…» – улыбнулась Ольга, вспомнив, что все называли Ирину «маминой дочкой», имея в виду ее действительно потрясающее внешнее сходство с тетей Тамарой.
Последнее, что Ольга помнила, засыпая, была мысль о дяде Паше. Она понимала, что не факт, сообщенный тетей Тамарой, так поразил ее, а поразило собственное знание этого факта: всю жизнь, сама себе не называя этого словами, именно дядю Пашу чувствовала она своим отцом.
За окном занимался угрюмый осенний рассвет, когда Ольга неожиданно проснулась, как от толчка, и рывком села в постели. Это резкое движение разбудило тетю Тамару, она приоткрыла сонные глаза и, приподнявшись на локте, осипшим со сна голосом спросила:
– Что, Оля? Уже на работу пора?
Ольга посмотрела на светящийся циферблат будильника в изголовье: без десяти семь.
– Да нет, рано еще, – ответила она и, взволнованная, повернулась к тете Тамаре. – Знаешь, мне дядя Паша приснился, в первый раз после… В общем, в первый раз за полтора месяца, понимаешь?
Ее волнение передалось тете Тамаре, та тоже села и испуганно посмотрела на племянницу.
– Расскажи! – коротко потребовала она.
– Будто мы с ним в лесу, – начала Ольга, – но непонятно в каком… не в Александровке… и не в Лосином… Чужой лес, странное место… И вроде мы заблудились… – Она перевела дыхание и напряглась, пытаясь вспомнить детали. – И вот мне не страшно совсем, а дядя Паша, вижу, испугался, что мы не выйдем оттуда. Грустный такой… печальный, но мне не говорит, что боится. И вдруг у меня в руках коробка какая-то оказалась, большая… вроде свертка… Я и сама не знаю, что там, но уверена почему-то, что дядю Пашу это успокоит. Подношу к нему сверток, а там… ребенок… – Ольга замолчала и задумалась.
– Ну и?.. – задохнулась от волнения тетя Тамара. – Дальше-то что?
– А дальше он улыбнулся… хорошо так, как, помнишь, всегда улыбался, когда радовался чему-нибудь. «Ну, говорит, Олюшка, теперь-то я дорогу знаю»… И я проснулась.
– Так и сказал? – ахнула тетя Тамара, всплеснув руками.
Ольга опустила голову на подушку. Оттого, что она снова, пусть хоть на миг, пусть во сне, увидела дядю Пашу живым, какое-то светлое, радостное чувство не покидало ее. Тетя Тамара, продолжая сидеть в постели, вдруг тихо, таинственно проговорила:
– Это ведь, Оля, знак тебе. Поняла ли?
Торжественность в ее голосе удивила и насторожила Ольгу, она приподняла голову с подушки.
– Какой знак?
– А такой! – громко прошептала та. – Меня ты слушать не хочешь, так хоть Павла послушай…
– Ты, тетя Тамар, как древняя жрица, честное слово, – засмеялась Ольга. – Мистику разводишь…
Но та не отреагировала на шутливый тон племянницы и тем же громким напряженным шепотом продолжала:
– Мы с Павлом всю жизнь неверующими были, сама знаешь… ну, то есть не религиозные люди… Но мы всегда – слышишь, всегда! – верили в бессмертие души. Душа не умирает…
Ольга встала с постели, накинула халат и пошла в ванную. На пороге обернулась:
– Ты спи, спи, тетя Тамар, рано еще…
Приняв душ и умывшись, она почувствовала такую бодрость, словно не было тяжелого вечернего разговора и почти бессонной ночи не было тоже.
