Текст книги "Маша Орлова. Тетралогия (СИ)"

Автор книги: Мария Чурсина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 39 страниц)

Ручка повисла в миллиметре над бумагой: Маша не знала, как это записать.

– Судья? Почему вы считаете, что это именно она всех натравила?

Сабрина за её спиной облокотилась на стену и вздохнула, вряд ли выражая скуку, а скорее просто так, по привычке.

– Знаю. Она постоянно подсылает ко мне кого‑нибудь. Она меня ненавидит. Сначала‑то сама приходила, говорила, что выселит, а потом, наверное, поняла, что я имею полное право здесь жить, и стала делать всякие гадости исподтишка, понимаете? – Алина подняла на неё чистые, как два родника, глаза, и два раза моргнула.

Машу это не проняло. С ручки, которая повисла над блокнотным листом, упала капелька чернил.

– Зачем ей это?

– Просто она надеялась, что я, как и бабушка, стану всех лечить, а я не умею. – Алина красноречиво пожала плечами, мол, что взять с буйнопомешанной.

– Скажите, почему вы всё время называете старосту Судьёй?

Девушка провела кончиком языка по бледным пересохшим губам.

– Я… не знаю. Её ведь все так называют, – прошептала она, как будто ей только что пригрозили высшей мерой наказания.

В окно снова постучался дождь. Задавая формальные вопросы и, не глядя, записывая, Маша то и дело отводила глаза на хмурое небо. Рыжий лес ронял листья прямо на улицы.

* * *

Чай не согревал. Маша путалась в рукавах безразмерной куртки, но раздеваться и не думала. В деревенском совете было так же холодно, как в доме Комиссара, и не так пыльно и темно, как в доме Алины, но фантом холодного осеннего ветра преследовал лично её, но ледяные пальцы не ощущали даже горячих боков чашки. Маша сетовала, что не взяла перчатки, а здесь их даже купить было негде.

Дурацкая промозглая осень – от холода дрожь рождалась глубоко в груди и расходилась по телу, как электрический ток. Дурацкое задание – одно из первых у Маши. На нём стоило бы проявить себя, показать с лучшей стороны, но как тут проявишь? Ищи то, не знаю, что, а заодно выслушай бред всех деревенских сумасшедших.

Маша отставила чашку в сторону и достала из кармана блокнот. Она пролистала последние страницы. Пустовала теперь только одна, подписанная кратко – «Судья».

Она уже виделась со старостой, первый раз – когда только приехала. Судья тогда выдавила пару официозных фраз и сбежала куда‑то, «по делам». Потом ещё раз – прошлым вечером. Маша уже открывала страницу и надписывала её странным прозвищем, но задать вопросы так и не смогла.

Судья только ещё раз повторила версию врачей о инфекции, внезапно нагрянувшей в деревню, и тут же ушла. Она вела себя так, что Маша просто не успевала схватить старосту даже за рукав. Поэтому Маша пришла сюда, надеясь, что уж из своего кабинета Судья никуда не денется.

В дверь стукнулись, и в комнату вошла женщина в серой юбке до пола и шерстяной кофте. Маша жадно смерила взглядом кофту.

– Диана Никоновна скоро будет, – сказала секретарша. – Сейчас Данилка прибежал предупредить. Может, ты выйдешь из её кабинета? Подожди в коридоре.

Маша даже не сразу поняла, о ком идёт речь, непривычно было, что Судью называли по имени‑отчеству, но глядя в испещрённое морщинами лицо женщины, покачала головой. Та поджала губы и вышла, старательно прикрыв дверь.

Гулкая, просторная, но очень уж бедно обставленная комната никак не походила на кабинет важного чиновника. Из украшений – только календарь на стене, безо всяких глянцевых цветочков и котят. И два стула с жёсткими, хоть и обитыми пыльной тканью сиденьями, на одном из которых устроилась Маша. Она провела рукой по столу – ни пылинки, – потом по выцветшим розовым обоям.

Когда чай в чашке остыл, а пальцы, наконец, начали что‑то ощущать, в приёмной послышались шаги, голоса, и хлопнула дверь. В кабинет ворвался запах дождя. Маша склонилась вправо, чтобы рассмотреть, что происходит в приёмной.

– …Я говорила ей, что… но она… – бормотание секретарши смешалось с шорохом дождя.

В кабинет, на ходу снимая пальто, вошла Судья, и Маша едва удержалась, чтобы не встать. Вода капала с одежды прямо на пол. В дверном проёме мелькнула серая юбка секретарши. Она опасливо глянула на спину старосты и поторопилась скрыться в своём углу.

Вздыхая, Судья грузно опустилась на стул и положила перед собой старый кожаный портфель. Заправила за уши коротко стриженые волосы и привычным движением потёрла подбородок.

– Ну так что, разобрались? Если новости? – Она щёлкнула застёжками портфеля.

Маша не ожидала такого начала разговора. Она развернулась к Судье, закидывая ногу на ногу.

– Следствие ведётся. Вы же не думаете, что это дело двух дней? Я хотела кое‑что уточнить у вас. Нам так и не удалось толком поговорить.

Из портфеля на стол легли бумаги в потёртых картонных папках с завязками. Судья достала из очешника очки в роговой оправе и водрузила их на нос. Вместо того чтобы глянуть на Машу, уткнулась в бумаги.

– Уточняйте. Интересно, вы копаться собираетесь долго? Пока все не вымрут? Интересно понаблюдать, да ведь?

Маша переждала её речь и хлопнула блокнотом по столу, чтобы привлечь внимание к себе.

– Вы сами добились, чтобы я приехала сюда. Так что я всё‑таки задам свои вопросы. – Она повертела в пальцах ручку и вернула на место задравшуюся от сквозняка страничку блокнота. – Когда началась эпидемия?

Судья откинулась на спинку стула, и очки её сползли на кончик носа, послав блеклый отблеск Маше в лицо.

– О боги, мне подсунули какую‑то малолетку вместо нормального следователя. Основной боевой состав, конечно, на такие мелочи не разменивается, так ведь?

Точно то же самое она говорила и вчера. Маша прекрасно видела, что Судья не собирается оскорблять её, она просто констатирует факт, просто пересказывает свои мысли, отчего‑то решив, что её мысли по поводу Машиного возраста кого‑то волнуют.

– Давайте ближе к эпидемии. – Маша постучала обратным кончиком ручки по столу.

– Эпидемия. Да, слушайте внимательнее. Пока я дожидалась помощи из города, умерло пятеро человек. Все пятеро – очень быстро, кто за день, кто за два. Подробнее там, что о симптомах, спросите у врачей, у них всё записано. Перед этим и после ничего особенного у нас не происходило.

Она говорила, будто очень хорошо выучила доклад. Отредактировала, распечатала заново и запомнила все ключевые моменты.

– Вы можете вспомнить, из‑за чего решили, что всё это именно воздействие магии, а не какая‑нибудь там зараза?

– Девочка! – Судья склонилась к ней, оперевшись локтями об стол, и стол предательски скрипнул. – Это вы, городские, ни демона не разбираетесь и сразу же в больницу бежите, а мы здесь учёные, ещё не растеряли знания. Сами подумайте: заболевали не семьями, и не те, кто жил рядом или ел одно и то же, а несколько людей с разных краёв деревни. Они даже не встречались друг с другом в те дни.

– Хорошо. – Всё это Маша уже слышала, несколько раз с позавчерашнего дня – с того самого момента, когда к вечеру они добрались до деревни от наполовину рухнувшей платформы, в темноте, почти наугад разыскивая тропинку в болотах. – Здесь живёт хоть один маг?

Судья смотрела на неё поверх стёкол, изучающе, будто уже сомневалась – действительно ли Маша так глупа, что не может запомнить с первого раза, или всё‑таки решила поиздеваться.

– Нет, ни одного. Судя по сплетням, полукровок достаточно. Но настоящего, практикующего мага – нет, ни одного.

Маша тоже подалась к ней.

– Смотрите, если в деревне не было ни одного мага, значит, он пришёл как раз к началу эпидемии. Тут кто‑нибудь чужой в деревне появлялся?

– Нет, – покачала головой Судья.

Но Маша не особенно нуждалась в её ответе.

– Мы прошлись по домам. Не знаю, как у вас тут с документами, но не считая умерших, нашли всех, как в последней списках. Я хочу сказать, что никого прихожего и незнакомого в деревне и правда нет, или уж он тщательно скрывается. Это значит, что фокусы устраивал кто‑то из местных, и нужно искать нелегального мага. У вас есть подозрения?

Судья медленно покачала головой.

– Ищите, – сказала она, сдвигая портфель на край стола. – Кто из нас следователь? Ищите. А вы пока только напрасно тратите время.

– Напрасно или не напрасно, это уж я сама разберусь. – Маша покачала головой. – Расскажите мне про Комиссара. Я не нашла в документах ничего убедительного. Кто он вообще такой?

– Вообще‑то там чёрным по белому написано! – Судья тяжело вздохнула и замолчала, потирая пальцами красную полоску на переносице – от очков. – Как же я устала. Почитайте. Комиссар пришёл в деревню лет тридцать назад. Сумасшедший – что с него вообще взять. Записали его под этой собачьей кличкой, потому что своего настоящего имени он, естественно, не помнил. Допился, называется. Болезнь такая, птичья, ха.

Отсмеявшись собственной шутке, она подняла со стола верхний, исписанный от руки лист, и полностью углубилась в чтение. Маша терпеливо ждала. Заметив, что собеседница не собирается уходить, Судья с тяжёлым вздохом положила лист на место.

– Что ещё? – рыкнула она.

– Скажите, – Маша отвлеклась от шуршащего брезента куртки и руки положила на стол. – А за что вы собирались выселять Алину?

За стеной вышагивала секретарша. Маша толкнула пальцем кружку с чаем, и светло‑жёлтая жидкость закачалась в ней, словно туда упала капля дождя. Судья усмехнулась, приглушённо, как будто снова откинувшись на спинку стула.

– Так эта мелкая дрянь вам уже всё рассказала? М‑да, и не взяла же никакая зараза эту девчонку. Жаль. Ну что сказать, давно она добивалась, чтоб её в болото выкинули. – Она сдёрнула очки и покачала их, удерживая за одну дужку. – Девчонка живёт тут вообще безо всяких прав.

– А как же её бабушка? Разве она не могла оставить дом в наследство Алине?

Судья хмыкнула, постучав свободно висящей дужкой очков по столу.

– Её бабка была травницей, и когда она пришла к нам в деревню, уже с прибавлением в подоле, ей дали дом, а она в качестве платы лечила здесь всех. Потом её дочь подросла, выскочила замуж, и рванули они с мужем город. А когда бабка померла, явилась эта Алина. Кто она такая, чего вдруг прибежала? Документов с собой нету, рассказывает ерунду какую‑то. Кто мне может ответить за неё? Вы?

Маша вопросительно приподняла брови. Судья отвела взгляд и нехотя продолжила:

– Связывалась я с полицией в райцентре. Ничего они не сделали, хоть у неё никаких документов на дом, конечно же, нет. Мол, у них там и серьёзных дел достаточно, а мы, значит, несерьёзные. В таком бардаке и живём, ясно вам? Идите уже, работайте. И мне дайте поработать!

Маша поднялась, всё ещё упираясь руками в стол.

– А почему вас зовут Судьёй? – поинтересовалась Маша, хитро склоняя голову на бок.

– Потому что так назвали, – буркнула та, и больше Маша от неё ничего не добилась.

Врачей прислали из города раньше, чем следователя – неделю назад или даже больше. Их было двое. Первый, рыжий и длинный, как летний день, звался Ремом, и он Маше не понравился: хихикал над каждой ерундой и смотрел так искоса, как будто замышлял гадость. О его профессиональных умениях она, правда, сказать ничего не могла. Не выдавалось случая посмотреть. Эпидемия косила людей с такой скоростью, что они просто не доживали до прибытия врача.

Второго звали Лис – или это было его прозвище, Маша так и не получила внятного ответа. Когда по полутёмным улицам она возвращалась к дому, она столкнулась именно с ним.

Прямоугольник света лежал на грунтовой дороге: дверь ближайшего дома была распахнута в шуршащий листьями вечер. Тревожные голоса звучали изнутри дома, но глухо – не разобрать слов.

На крыльцо вынырнул растрёпанный Лис и, продолжая говорить в распахнутую дверь, сбежал по ступенькам вниз. Даже не тявкнула привязанная у изгороди собака, легла на землю, прижала уши. Лис оказался рядом с Машей и не сразу её заметил, а она различила его тяжёлое дыхание. В плохое верить не хотелось, но пришлось.

– Что, ещё один случай?

Лис мазнул по ней невидящим взглядом.

– Да, трёхлетний ребёнок. Сегодня утром вроде как почувствовал себя плохо, нас звать не стали. Мол, обычная простуда. А вечером мать прибежала, но не успели уже, да.

Дверь дома захлопнулась. Собака вздрогнула, разом навострив уши, но тут же снова улеглась. Без электрического света улица быстро погрузилась в полумрак, только кое‑где светились окна. Покачивались у заборов одревесневевшие стебли крапивы. Лицо Лиса и вовсе сделалось неразличимым.

– Что‑нибудь новое? – Маша пошла с ним рядом, сунув в карманы замёрзшие руки. Всё бы ничего, но ветер пробирал до дрожи.

– Ничего, – произнёс он, растягивая гласные. – Всё как по накатанному: слабость, лихорадка, полиорганная недостаточность. И ни одной толковой идеи, что это.

– Я не врач, конечно, но когда случаи болезни так единичны, это совсем не похоже на вирус, ведь правда?

Он взглянул на Машу, то ли улыбнувшись, то ли искривив губы по другому поводу.

– Правда‑правда. Но тут уж как получится. Либо это неизвестная болезнь, и мы скоро схватимся за голову, а вы со спокойной совестью уедете, либо это магия, и за голову схватитесь вы.

Маша не посмеялась его шутке. Руки даже в карманах начали зябнуть, а неблизкий путь до дома показался теперь бесконечным.

– Но ведь здесь со времён войны нет ни одного мага. Некому убивать людей на расстоянии, да и зачем бы, – сказала она себе, передёргивая плечами. Не очень‑то верилось.

* * *

Сколько она себя помнила, война была всегда. Сначала все говорили: «Скоро будет война». Говорили почему‑то вполголоса, за запертыми дверями, когда дети уже должны были спать. Диана всё слышала, но боялась задавать вопросы.

Первый раз она заметила перемены, когда со стола убрали кружевную скатерть, и больше не было вечерних чаепитий всей семьёй. В стеклянной люстре под потолком отражались голые стены.

Потом говорили, что был голод, но Диана такого не помнила. Она помнила жиденькие щи, от которых ещё больше урчало в животе, помнила, как рвала щавель на сыром лугу за деревней. Ей не было страшно: она соседствовала с этой войной всю жизнь, как соседствуют со склочной неряшливой тёткой.

Кружевную скатерть так никогда и не достали с нижней полки шкафа, она пылилась там, желтела, истлевала. Война то затихала, то снова принималась гнать по небу сизый дым далёких пожаров.

Когда Диане исполнилось восемнадцать, она подумала, что больше не может жить в постоянном мучительном ожидании, в доме, который насквозь пропитан шепотками за стеной, и она решила увидеть, что же эта война представляет собой на самом деле. До этого Диане казалось, что у войны есть только те самые синюшные облака, сухие газетные заметки и полупустые кузова продуктовых грузовиков.

До райцентра она шла пешком семнадцать километров. Оттуда их увезли на поезде, подобных которому Диана никогда не видела – да она и поездов‑то не видела толком, редко‑редко слышала, как вдалеке мимо деревни проезжает дребезжащий состав. А этот походил на гигантского жука. Чёрно‑зелёная броня надкрыльев потускнела, кое‑где облупилась краска, но он был – сердитый и непобеждённый.

В родной деревне Диана никогда не считалась красивой: острые черты лица, по‑мужски широкие плечи. Со спины её части принимали за парня, а в лицо жалостливо улыбались. Девушка ведь должна быть красивой, иначе кому она сдалась. Здесь же всё вышло иначе.

Поезд шёл двое суток, хоть в мирное время, сказали, доходил за шесть часов. Молодой парень, не сильно старше Дианы, уступил ей нижнюю полку, а дальше разговор потёк как‑то сам собой.

– Скажите, а какие они, эти… – В деревне не принято было называть их вслух, хотя каждый, конечно, произносил это гадкое слово про себя. Но в разговоры вставляли только многозначительное «эти». – Маги.

У него были погоны сержанта – это Диана поняла уже потом, когда узнала, что обозначают эти звёзды и нашивки, – а тогда ей просто казались очень важными все эти люди в форме.

– Я не знаю, если честно, – сказал он и разом сделался беззащитным. – Я же новобранцами занимаюсь. А что там творится, я никогда не видел.

Диана отвернулась к окну и попыталась вообразить жутких существ в чёрных одеждах, какими их рисовали недомолвки и шепотки. Существа были похожи на людей, но лишь издали. Говорили на смеси шипящих и рокочущих звуков. В них не было ничего человеческого кроме эфемерного обличья.

Они не были людьми ещё и потому, что собирались уничтожить весь род человеческий. Об этом, конечно, тоже не говорили, но это скользило в молчании и в многозначительных взглядах. Зачем им это уничтожение – неясно. Просто так было всегда.

В её мире всегда была война.

Глава 2. Душа костра

Маша громко хлопнула входной дверью и затопала на пороге, сбивая с кроссовок пудовый слой налипшей грязи. В тёмной прихожей вился вкусный запах ужина и подгоревшего лука. Маша ощутила, как же на самом деле пусто в её желудке от безвкусного чая и холодного деревенского воздуха. Когда она шла домой, уже неплохо ориентируясь в узких переулках, в которых успела заблудиться вчера, в домах светились окна, задёрнутые полупрозрачным тюлем, и даже не лаяли собаки – тоже устали за такой длинный день.

Она стащила с себя куртку, с которой на пол текли ручьи, и тяжело прошла в освещённую комнату, где от жара плиты стояла туманная поволока, и в углу, привалившись к стене, на табурете одиноко сидела Сабрина.

– Наконец‑то! – Она вяло махнула Маше рукой. – Ты сказала, что сходишь только по одному делу и пропала на целый вечер. Я собиралась тебя искать.

– Я устала, как королевская гончая после охоты. – Маша рухнула на соседний табурет. – Пробежала по всей деревне, два раза сходила в дом совета, потом врача встретила. Ладно, потом расскажу.

Она уронила голову на стол, прямо на сложенные руки.

– Погодите спать, скоро ужин будет, – от плиты к ним повернулась Гала – младшая сестра Судьи, которая выполняла здесь роль домохозяйки. – Сейчас картошка дожарится.

Маша, слегка вернувшись к жизни, подняла голову.

– А мне ночью ещё сон такой бредовый снился… Мне редко снятся такие яркие сны.

– Это всё свежий воздух. – Сабрина смотрела на неё, подперев щёку.

Гала открыла сковородку на плите, чтобы перемешать картошку, и шкворчание раскалённого масла на минуту заглушило все остальные звуки в комнате. Маша нетерпеливо потрясла головой.

– Послушай. Как будто бы я на войне. Всё как в старом фильме. Помню, были выстрелы и взрывы. Знаешь, под серым небом люди в серых камуфляжах. Я тогда проснулась от холода, натянула на себя ещё одно одеяло, а когда закрыла глаза – снова этот сон. Но теперь уже не атака, а затишье. Я как будто бы иду по полю и среди мёртвых разыскиваю кого‑то. И мне так грустно, только я не помню, почему.

Сабрина отрицательно покачала головой.

– И имя очень хорошо запомнила, – призналась Маша в самом сокровенном. По утрам, обычно, тяжело рассказывать сны, потому что они кажутся донельзя личными и беззащитными. К вечеру образы блекнут, забываются, и рассказывать‑то уже особо нечего, а что расскажешь – прозвучит глупо. – Ано. Ну и приснится же!

Она обернулась к Гале, надеясь посмеяться вместе, но увидела вдруг, что ты вышла на веранду, наверное, за какой‑нибудь консервацией.

– Сейчас ужинать будем, – сказала она, когда вернулась, так, будто весь вечер Маша говорила на языке древних магов, и Гала не поняла ни слова.

Помогая ей накрыть на стол, Маша снова перебирала в памяти образы из сна. Такие яркие, они оставили на губах вкус золы и придорожной пыли. Тянущая жалость под сердцем – если разобраться, тоже всего‑то плод воображения. Жалость к окровавленным телам, об которые она спотыкалась во сне, разыскивая среди них какую‑то Ано. Или какого‑то. Маша не знала точно, кем был для неё этот человек из сна, только помнила, что найти его тело было очень важно.

– А тебе что снилось? – Маша попыталась разрушить повисшее над столом неприятное напряжение и, звякнув вилками, подтолкнула локтем Сабрину.

– Мне ничего не снится, ты же знаешь, – мягко закрыла тему она.

Весь ужин прошёл в молчании, только однажды, отвлёкшись на секунду от своих мыслей, Маша обернулась к Гале.

– А когда придёт Диана э‑э‑э…

– Судья? – спокойно отозвалась та, как будто у её сестры и не было другого имени. – Она обычно поздно приходит.

* * *

Диана собиралась взять в руки оружие, но её определили медсестрой. Перевязывать неопасные раны она умела, подавать воду умирающим научилась, а вида крови она не боялась никогда.

По приезду в город её определили на двухнедельные курсы, и сперва они показались Диане уймой зря потраченного времени. Пожилая и неторопливая женщина‑врач рассказывала им о том, что нельзя терять мужество и веру в победу. Диана и ещё пять или шесть девчонок, таких же, как она, ни в какую победу не верили, они просто не знали, что такое мир без войны. Они знали, что сидеть в неведении ещё невыносимее, чем быть здесь и не верить в победу.

Потом их приводили в госпиталь и учили сразу там, как щенков учат плавать, швыряя в воду. Диана впервые увидела здесь страшные раны, которые снились ей всю оставшуюся жизнь. Тела, изуродованные ожогами или словно искромсанные огромными зубами, тихонько хоронили почти каждый день, но газеты упорно молчали об этом, только изредка по радио передавали о том, что война идёт «с переменным успехом».

Этот переменный успех так въелся всем в мысли, что они, кажется, не видели творящейся вокруг правды. Ходили по коридорам госпиталя и верили в победу. Диане хотелось взять кого‑нибудь за плечи и встряхнуть, чтобы понял и увидел.

А потом она сама сделалась такой же. Она перевязывала те раны, что ещё можно было перевязать, зашивала те, что не могли бы зажить сами, и накрывала простынями то, что ни перевязывать, ни зашивать смысла не имело, и не видела.

Она больше не думала о том, что маги – существа, которые способны сотворить такое с человеческим телом, чудовища, вышедшие из самой тёмной бездны. Диана ни о чём больше не думала, каждый день она проживала, как будто тащила на себе тяжёлый груз. День прожила – и ладно, можно провалиться в сон без сновидений.

Прошла хмурая весна, наступило засушливое лето. Диана припоминала – в деревне болтали, будто дурная погода и неурожай – это тоже козни магов. Говорили, они способны и на такое. По радио снова говорили о переменных успехах, а Диану отправили на полевую работу.

Снова были поезда, но теперь быстрые и не такие тяжеловесные, как тот, первый. Они почернели от копоти, в металлических боках тут и там попадались вмятины. Потом Диана увидела землю, взрытую и застывшую, как будто её распирало изнутри, и кирпичные дома, оплавленные, как восковые свечи.

Тогда же она услышала о том, что маги притащили с собой «заразу». Рассказы казались выдуманными историями, которыми на ночь пугают детей. Седой и морщинистый старик рассказывал, что видел сам – из разрушенного дома вышло полупрозрачное существо, по виду напоминающее огромного пса, только лапы его, толщиной со спичку, конечно, не смогли бы нести такую огромную голову.

«А если вы увидите его или другую заразу, бегите, или, если не можете бежать, хоть глаза закройте. Никогда не смотрите им в глаза».

Диана случайно глянула в документы старику и увидела, что ему двадцать пять. Потом уже только и разговоров было, что про заразу.

– Понимаешь, они прям живут с этими. Эти у них – как домашние собачки и кошечки там всякие. Они называют их сущностями.

– Мерзкие твари!

– Что питомцы, что хозяева, да. Огнём бы их выжечь!

– Огонь их не берёт…

Диана не принимала участия в разговорах – всегда держалась чуть дальше, чем следовало, и слушала. Внутри уже почти не холодело от страха, всё же ко многому можно привыкнуть, даже к мысли, что из разрушенного дома навстречу тебе выйдет смертельно опасное чудовище.

* * *

…Когда дом затих, а на улицах совсем стемнело, Маша по‑турецки села в угол выделенной ей кровати и спиной прижалась к холодной стене. Так было удобно смотреть в окно, хоть за ним ничего не было, кроме серого силуэта сарая. Она взяла в руки мобильный телефон.

Света от единственной лампочки, засиженной мухами, хватало, только чтобы нащупать его в дорожной сумке.

– Демоны… – выругалась она сквозь зубы. – Демонова деревня. Никакая сеть не ловит.

– А ты чего хотела? – хмыкнула с соседней кровати Сабрина.

– Позвонить ребятам, пусть бы они посмотрели, что собой представляет эта Судья. Чего‑то она темнит.

– Вообще‑то глупо было с её стороны перебить полдеревни, а потом с пеной у рта добиваться, чтобы выслали следователя, – принялась размышлять Сабрина, перевернувшись на другой бок – лицом к Маше. – Если бы она не возила пять раз заявление в районный центр, до нас бы оно в жизни не дошло.

Обалдевшая муха, выползшая непонятно из какой щели, трубно загудела, кружа вокруг единственной лампочки. Маша потрясла телефоном, как будто это помогло бы ему найти сеть.

– Не факт. Некоторые убийцы своим жертвам даже «Скорую» вызывают, чтобы отвести от себя подозрение.

Приглушённо, за стеной, хлопнула дверь, и послышались голоса. Маша замолчала и прислушалась: по интонациям стало ясно, что вернулась та, о которой они только что говорили.

– И опять же интересно, что она делает до ночи? – Прижимаясь ближе к стене, надеясь уловить хоть слово, Маша потерпела полную неудачу. – Ты слышала, во сколько она ушла утром? Часов в пять, никак не позже. У меня даже глаза в такую рань не открываются.

– Брось. Здесь все так встают, – махнула рукой Сабрина.

Маша прикусила губу, прислушиваясь к происходящему в доме. Голоса приблизились, и, судя по интонациям, Судья явно отчитывала сестру за плохо вымытую посуду или пол.

В комнате жужжали мухи. За обеденным столом, прямо под единственной лампой, сидела девочка и, шарпая ложкой по дну миски, ела творог, комками лежащий в молочном озерце. Глядя на неё, Рем отломил кусок хлеба и прожевал, не чувствуя вкуса. Темнота за спиной шуршала мышами.

– Долго нам ещё тут торчать, – пробурчал он себе под нос. – Пока всех остальных осмотрим, пока то, сё… Короче, долго нам здесь ещё кукарекать. Завтра ещё один бешеный день.

Он поёрзал на жёстком стуле, обернулся, закидывая руку на спинку, и тут же снова наткнулся взглядом на маленький детский гроб, поставленный на два табурета посреди комнаты. Рем страдальчески поморщился и повернулся к столу.

– Спокойнее. Это тебе сегодня ещё со следовательшей встречаться не пришлось, – хмыкнул Лис откуда‑то из темноты. Из‑за того, что в других комнатах места не осталось, ему постелили прямо на топчане, на кухне. – Она из меня за эти дни все жилы вытянула.

– Дама? – с лёгким интересом переспросил Рем.

– Дама, – хмыкнул он со странной интонацией.

– Симпатичная хоть?

Девочка доела молоко с творогом и встала из‑за стола, чуть не смахнув на пол миску. Рукава не по размеру большого платья мазнули Рему по щеке. Она неуклюже протопала в соседнюю комнату, где уже спал хозяин, а хозяйка вполголоса бормотала колыбельные песни младшему ребёнку.

– Да как тебе сказать…

Рем поднялся со стула, разминая ноги, и потянулся, руками тут же уперевшись в заплетённый паутиной потолок. Захрустел суставами, чувствуя, как напряжение отпускает мышцы, как подступает приятная сонная одурь.

– Пойду я что ли…

Отодвинув немного белую шторку, он, зевая от нечего делать, уставился в темноту, где через дорогу светился оранжевый квадратик соседского окна. Шторка на нём шевельнулась, и Рему на секунду показалось, что на него кто‑то глянул. Он моргнул, чтобы прогнать пелену перед глазами.

По улице медленно плыло полупрозрачное существо.

– Кто там ещё ходит? – Маша поднялась на кровати так, что пружины предсмертно скрипнули.

Она выскочила из комнаты и сорвала со стены в прихожей куртку. В ночной тишине половицы скрипели, как будто визжали. В коридор вышла Сабрина, а следом за ней – Гала. В белой ночной рубашке до пола сама она была похожа на привидение.

– Пожар? – сонно спросила она.

Маша еле попала ногами в кроссовки и, поборовшись с замком, выскользнула на улицу, во влажную темноту, полную шорохами и запахом прелой травы. Она замерла в шаге от порога, растерянно оглядывая пустую дорогу. По ней шёл только дождь.

– Ну и где? – На пороге возникла Сабрина. Тусклый свет очертил её фигуру, а из‑за плеча тут же высунулась Гала.

– Где пожар? – спросила она, сделав брови жалобным домиком.

– Сейчас разберёмся, – вздохнула Маша, ощущая на себе пристальный взгляд Сабрины. Та наверняка решала, шутит ли она или серьёзна. На всякий случай Маша добавила: – Я не шучу, нет.

Она подождала, пока Сабрина натянет сапоги и, оставив озадаченную Галу на пороге, шагнула в полумрак деревенской улицы. С фасада дом был освещён фонарём, но до крыльца доходило только немного рыжего марева.

Маша прогулялась вдоль забора.

– Она ведь шла в ту сторону?

– Боги, – поморщилась Сабрина, неслышно приблизившись к ней. – Да кто?

Не отвечая, Маша быстро зашагала в сторону темноты. Фонари здесь были редкостью, но с прямой улицы она не могла сбиться. Однако белый силуэт снова возник впереди, посреди полутёмной улицы, мазнул подолом по соседскому забору и растворился в темноте.

– Ну? – поинтересовалась сзади Сабрина.

– Не понимаю. – Маша растерянно потёрла затылок.

Она завернула в ближайший переулок, но там уже никого не оказалось. Кричать, конечно же, было бесполезно. Если незадачливый гуляка решил спрятаться, то вряд ли бы он вышел. А если же…

– Это что, была сущность? – фыркнула Сабрина и передёрнула плечами от ночной прохлады.

Маша зашипела и прижала палец к губам. Но она услышала только шум ветра и шорох листьев. Где‑то хлопнула дверь. В прозрачном холодном воздухе слышны были даже самые далёкие звуки – чьи‑то голоса.

– Ты правда так думаешь? – переспросила Сабрина, чуть склоняя голову к её плечу. Маша обернулась и ощутила на своей щеке прикосновение её распущенных волос.

– Туда, – она указала прямо по улице. – Это же на кладбище, да?

Это дорога вела на кладбище, но силуэт, ещё раз мелькнув вдалеке, исчез за поворотом улицы. Маша бросилась туда, теперь уже не стараясь идти тише. Это имело бы смысл, если бы она преследовала человека, а от сущности так просто не скроешься.

В переулке, заросшем крапивой и кустарником, сущность мелькнула в последний раз и растворилась, едва приблизившись к тёмному силуэту дома. Тяжело дыша, Маша остановилась в десяти шагах от него: дальше из кустарников на неё ощерились стены из прогнивших брёвен.

Света здесь почти не было – бледный‑бледный отблеск фонаря едва касался начала переулка. Едва различимым было крыльцо с провалившимся полом, а дальше темнота густела и прятала заброшенный дом.

– Ну, всё ясно, – сказала Маша, когда наконец отдышалась. – Самая натуральная сущность. А сущности всегда следом за магами приходят, как блохи следом за собакой.

Сабрина поворошила ногой высокую траву на обочине дороги. Вездесущая крапива проросла сквозь упавший забор. Сабрина пнула его – удар вышел глухим, и зашуршал старый пепел.