Текст книги "Маша Орлова. Тетралогия (СИ)"

Автор книги: Мария Чурсина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 39 страниц)

Она смотрела на Мифа снизу вверх и никак не могла поймать его взгляда.

– Маша, поверь мне, я десять лет работаю с такими вещами. Это безнадёга. Маш, печально, но иногда так бывает.

Птицы закричали, как оглашенные, заметались в кленовых кронах. Она почувствовала, как медленно кругом идёт голова, захотелось сесть или хотя бы опереться на что‑нибудь. Она сделала шаг назад, покачнулась.

– Но я ведь даже не была там. Я весь день просидела возле больницы!

Миф блеснул стёклами очков, повернувшись, наконец, к Маше. Он выглядел осунувшимся, постаревшим лет на десять – так сразу. Светлые волосы, собранные в хвост, растрепались, и прядь металась по ветру.

– Ты такой профессионал, что сразу же сделаешь то, что не сделал десяток военных Центра? Маша, понимаю, что ты расстроена, но не нужно судьбу смешить.

Она встрепенулась, взмахнула руками, переполненная возмущением до краёв.

– Мифодий Кириллович, вы хоть понимаете, что кроме меня никто не видел аномалию? Никто её даже не чувствует, а я чувствую. Мне нужно попробовать. Ну неужели вы можете всё так бросить?

Миф отвернулся снова, пожевал губами, размышляя о чём‑то своём. Сложив руки на груди в молитвенном жесте, Маша наблюдала за ним, с трепетом ожидая решения. Похолодели кончики пальцев.

– Хорошо, – кивнул Миф, и её сердце, кажется, снова забилось. – Пойдём вместе. Чем демоны не шутят…

Он развернулся и зашагал к двери, и Маша едва успела следом. Высокая трава путалась в ногах. Подмигивали алые маячки. Она собиралась сделать всё – и пойти даже на самый большой риск, потому что шаг назад означал конец. Как сказал Миф, «конец мероприятия».

Кольцо закачалось на цепочке – пока просто от шагов, но стоило Маше войти в галерею, она почувствовала, как невидимая сила дёргает её за пальцы, тревожит почерневшее серебро. Среди маячков‑оберегов – живая нечеловеческая сущность. Ей сразу стало холодно до той степени, когда с трудом гнулись пальцы.

– Мифодий Кириллович!

Он обернулся.

– Она здесь. Прямо здесь. Отойдите в сторону, я хочу встретиться с ней.

– Маша, осторожней, – раздался откуда‑то сбоку встревоженный голос Мифа.

Её крутануло на месте, в лицо бросился густой туман, пахнущий разложением и плесенью. Стена с облупившейся штукатуркой вдруг оказалась перед глазами. Маша упёрлась в неё рукой, и ладонь заскользила вниз. С болью – как будто по ножам.

– Маша, – слышалось, как через вату.

Она поднялась с колен: маячки волчьими глазами горели сквозь туман. Боковым зрением она улавливала мельтешение чёрных теней, бесформенных, многоногих, но как только оборачивалась – тени исчезали.

Холодное прикосновение к запястью вызвало дрожь по всему телу. По галерее разнёсся скрежет, шорох, шипение.

– Возьми меня с собой!

Вдруг щёку обожгло. Маша повалилась на пол, больно приложившись плечом о камни. Туман некоторое время не давал открыть глаза, пальцы сами собой заскребли по бетону. Опустился занавес темноты.

Она поднялась, глотая пыль, и не сразу смогла различить, что находится всё в той же галерее, а в шаге от неё стоит Миф и снова протирает очки полой рубашки. Щека горела огнём.

– Маша, хорошо, что ты пришла в себя. – Он сжал и разжал кулак, как будто разминался перед боем. Потом нагнулся. Маша напрягла зрение, чтобы понять, что он там поднимает с пола. – Надеюсь, сейчас ты, наконец, поняла, как всё это опасно.

Серебряное кольцо. Почерневшее от времени серебряное кольцо лежало на его ладони. Привычным жестом Миф сунул кольцо в карман.

– Но я видела какую‑то сущность. Я доказала вам, что она существует! Теперь вы не бросите искать Сабрину?

Миф сузил глаза. Была ли это игра света, и тени залегли таким причудливым образом, но его лицо – мужественное лицо викинга – вдруг стало злым, отчаянным, как у припертого к стене хулигана из подворотни.

– Как до тебя не дойдёт! Ты показала мне, что это место очень опасно, что оно жрёт людей, как горячие пирожки. Вот что ты мне доказала. Думаешь, я только и мечтаю, как пойти под трибунал из‑за таких безалаберных курсантов, как вы с Сабриной? Думаешь, мне делать больше нечего, как круглые сутками лазать по развалинам, чтобы найти ваши трупы и констатировать смерть?

Он тяжело, сквозь зубы выдохнул и уже чуть спокойнее произнёс:

– Я только что спас тебе жизнь, а если бы меня не было здесь в эту секунду, это был бы твой конец. Ясно? На выход.

Маша едва не задохнулась от обиды и ужаса. Она трясущимися руками закрыла рот, хотя кричать всё равно не было сил, и не могла оторвать взгляд от Мифа. От дыхания его грудь тяжело вздымалась и опадала. Прошла долгая секунда, и он взял её за запястье.

– Извини. Извини, что накричал на тебя. Я должен был знать, что ты ничего не сможешь сделать, но я тебя снова сюда пустил. Сейчас поедешь домой. Слышишь? Ещё одно поползновение в больницу – и я запру тебя за решётку. – Миф деланно рассмеялся, но быстро замолчал. Маша всё ещё смотрела на него расширенными от ужаса глазами и не отвечала. – Пойдём.

Маша сжимала зубы, стараясь не застонать.

– Пойдём! – Миф взял её за локоть и потащил к двери.

Она не сопротивлялась. Мысли метались в голове яркими вспышками: сплошь междометия, бессмысленные выкрики. Она еле переставляла ноги, пытаясь успеть за Мифом, почти теряя сознание от боли в вывернутом локте.

На этот раз успокоительное подействовало. Может быть, ей вкололи несравнимо больше, но Машу вырубило прямо в машине. Это было приятно: сразу ушла боль, растворились все мысли.

Из тёплой ароматной дымки к ней вышла Сабрина, теребя кончик средневековой косы. Улыбнулась.

– Ты заберёшь меня с собой?

– Конечно, – быстро сказала Маша, боясь, что Сабрина не дослушает. Протянула руки. – Я заберу тебя, куда скажешь.

Она резко проснулась на своей кровати и села, всё ещё окружённая сновидением. Но даже сквозь него Маша помнила всё произошедшее так чётко, что не нужно было ломать голову.

Привычная комната, гладко заправленная кровать Сабрины, разбросанные по столу конспекты.

Она не помнила только, сама ли шла в комнату, или её принесли. Глянула на часы – пять вечера. Пять. Вчера в пять они с Сабриной вышли из автобуса, и Сабрина подала Маше руку. Привычный жест.

Она помнила ещё. В машине Миф говорил, снова, как будто мягкими бинтами, перетягивая её страх. Чтобы не болело.

– В конце концов, вы знали, куда шли учиться. И подписывались в документах, что берёте на себя ответственность. – Он нервно стучал костяшками по боковому стеклу и снова говорил – бинтов ведь нужно много. – Вы взрослые люди. У нас в институте бывают случаи гибели. Может быть, ты больше не захочешь тут учиться. Может быть, ты уйдёшь. У нас так бывает.

Маша попыталась нашарить в складках покрывала мобильный телефон. Его там, конечно, не было. Сумка лежала на стуле, раззявленная, почти пустая. Он лежал там. Пока Маша жала на кнопки, она вдруг осознала, что очень болит ладонь. Кожа была разодрана в клочья. Вся рука в запёкшейся крови.

Она кое‑как нашла нужный номер.

– Ответь, пожалуйста.

Гудки лились в ухо. Снова – абонент будет уведомлён о вашем звонке. Снова.

Маша упала на кровать, теряя телефон в одеяле. Было так душно, что лоб и виски покрывались испариной. Волосы давно слиплись от пота, надо бы помыть. Надо бы встать сначала, просто встать.

Она снова нашарила телефон.

– Сабрина, ответь, пожалуйста, ты мне так нужна…

Конечно, она не ответила.

В полночь Маша сидела на кухонном подоконнике, внимательно слушая тиканье настенных часов. Когда говорил Ник, прислушиваться приходилось изо всех сил. Когда говорил хоть кто‑то, она раздражалась, сжимала от злости зубы, но молчала. Её собственный голос заглушил бы тиканье совсем.

Часы как будто отсчитывали те краткие мгновения, когда ещё можно попытаться что‑то сделать, изменить, но она не делала. А время шло. Время шло, поезд уходил, самолёт улетал, всё. Конец мероприятия. Финиш.

– Он не прав. Ты понимаешь вообще, что он не прав? – Ник в отчаянии доказать ей хоть что‑то тряхнул руками.

– Он прав, – произнесла Маша чьим‑то чужим голосом.

– Он не прав. Он не имел права снимать с себя всю ответственность!

Сегодня вечером к ней приходил Миф. Он стучал пальцами по подоконнику, нервно тёр очки подолом рубашки и говорил. Пеленал её гнев.

– Ты должна сказать, что я не посылал вас в больницу. Что вы сами туда пошли. Я не собираюсь отвечать за вашу глупость…

– Какая разница! – не выдержала Маша, и Ник замолчал. – Он не будет больше искать Сабрину. И никто не будет. Больница теперь – объект повышенной опасности, через оцепление никого не пустят.

Она зажмурилась так сильно, как могла, лбом прижалась к прохладному стеклу. Гулко тикали в голове часы. Что‑то уходило, что – она не могла поймать руками, не могла удержать.

– Если вы перестанете орать друг на друга, то я вам кое‑что прочитаю, – сердито заявила Ляля, которая всё это время просидела в углу кухни, перебирая листочки блокнота, как заядлый коллекционер – свои лучшие экземпляры.

– Прочитай, – не сразу согласился Ник, так и не придумав, чем ответить Маше.

Маше хотелось уйти в комнату, чтобы ничего не слышать, но для этого нужно было отрываться от прохладного стекла. Она открыла глаза: в неоновой темноте города сновали редкие машины, гасли и зажигались вывески магазинов. За кленовой рощей горели разноцветные огни подсветки института.

– Вы слушаете меня? Маша, ты слушаешь меня? Заканчивай впадать в кому, ты мне уже надоела, – ворчливо заметила Ляля.

Пришлось обернуться – так дешевле, чем спорить с ней.

– Короче так. Десять лет назад Миф действительно занимался этой больницей. Он долго там возился, а потом сказал, что ничего, мол, нельзя поделать.

– Откуда ты это узнала? – вежливо удивился Мартимер из‑за холодильника.

Ляля гордо задрала подбородок.

– Я нашла это дело в библиотеке, в закрытой секции.

– Ого, – не сдержался Ник.

Она сделала серьёзное выражение лица, мол, уметь надо, и снова уткнулась в блокнотные записи.

– Я только самое интересное выписала. А знаете, что самое интересное? Он тогда сам же выступал на разных городских заседаниях и всячески доказывал, что строительство больницы надо закрыть. Конечно, сначала никто не хотел его слушать. Ну, подумаешь, сорвался там кто‑то с последнего этажа. Подумаешь, леса обрушились. Столько денег вбухано в эту махину! Но Мифа поддержали многие преподаватели института, очень уважаемые люди, и, в конце концов, к ним прислушались.

– Так и что, я не поняла, сначала он доказывал, что больница очень опасна, а потом сам же нас туда и послал? – Маша повернулась к ней, теперь полностью, свесив ноги с подоконника, подалась вперёд всем телом.

Ляля набрала в грудь воздуха, как перед криком, тяжело выдохнула и протянула:

– Если ты меня не будешь перебивать, то я даже договорю до конца.

Глава 11. Последний этаж

– «Аномальная сущность в теле здания – как раковая опухоль в человеческом теле. Сначала кажется незначительной, ну, прыщик вскочил, зачесалось где‑то, но постепенно приходит боль, которая под конец становится невыносимой. Представьте себе организм человека, который полностью состоит из видоизменённых клеток. Он всё ещё жив, но это уже не человек, мы не можем знать, как функционируют его органы. Теперь представьте себе огромное здание, которое полностью оплетено нечеловеческой энергетикой. Оно всё ещё состоит из комнат и коридоров, но мы уже не можем с точностью утверждать, что будет, если пройдёшь до конца той лестницы».

– Красиво сказано, романтично, – пробормотал Ник. Он теперь стоял, привалившись спиной к подоконнику, почти дотрагиваясь до Маши.

– Всё равно пока не зайдёшь туда – не поверишь, – скептически вставила она.

Ляля подняла голову от блокнотных листочков, теперь её лицо выглядело растерянным.

– Куда же я дела страничку… У‑у‑у, зараза.

Маша тяжело вздохнула, оглянулась на часы: половина первого. Хотя какая разница, во сколько ложиться спать, если завтра не будет. Завтра не будет ничего.

– Это всё красиво, конечно, но я всё равно не понимаю. Допустим, Миф выяснил, что больница очень опасна, и вроде как с ним все согласились, но что дальше? Забили окна досками, повесили замок на дверь, и всё, гуляйте, кто хотите? Да какие‑нибудь придурки могут запросто принести с собой лом, оторвать доски и залезть внутрь. Мало ли подростков, которые ищут острых ощущений?

– Я как раз об этом и хотела сказать! – раздражённо выкрикнула Ляля. Она со злостью бросила листочки на пол, топнула по ним ногой в тапочке и стала рассказывать своими словами, красочно сдабривая речь нелестными эпитетами. – Да, так же и вышло в итоге! Сами помните, наверное, тогда все газеты и каналы только об этом и рассказывали. Вот демоны, у меня же это записано было, не помню только, где. Так вот, в больницу как раз и залезли подростки, человек пятнадцать, точно не помню. Ну, типа сатанисты, решили провести ритуалы с дохлыми кошками, подальше от взрослых. Хотя, конечно, никакие они не сатанисты, а просто идиоты, ну не суть. Вечером залезли, а утром родители спохватились – никто не вернулся. Искали‑искали, вышли на больницу, а там уже – ку‑ку. Никого нет, только дверь выворочена, и кровь по стенам размазана.

Маша, которая притихла, глядя в окно через плечо Ника, взглянула на свою руку, ободранную днём о стену в больнице. Четыре глубоких пореза наискосок ладони – она промыла раны, но забинтовать оказалось нечем, а просить в медпункте было лень. Как можно так ободраться о стену, она старалась не думать.

Ляля вскочила со стула и заходила по кухне из угла в угол. Схватилась за голову.

– Это какая‑то идиотская история. Это какая‑то ерунда.

– И я не понимаю, – согласилась Маша, водя пальцем по запотевшему стеклу. – Нет, я понимаю, что аномалия сожрала сатанистов. Ещё и не такое бывало. Но почему Миф после всего этого отправил нас туда? В городе полно тихих и мирных сущностей, которые разве что старушек пугают из‑за угла. Он что, забылся? Какая‑то ангельская забывчивость.

– А я тебе о чём весь вечер твержу? – устало вздохнул Ник. – Вопрос не в том, что вы неправильно себя повели в больнице. Вопрос в том, как у него ума хватило вас туда послать. И после этого он спокойно заявляет, мол, ничего не знаю, моя кафедра с краю? Это очень странно с его стороны.

Они замолчали, а Ляля выскочила в коридор, вцепившись себе в волосы.

– Вы чего тут орёте, ночь на дворе, – возмутилась сонная старшекурсница. Она постояла в дверном проёме, держа в руке зубную щётку, как штык‑нож.

– Отстань, – запоздало отреагировала Маша. Старшекурсница вяло пожала плечами и зашлёпала прочь по коридору. Маша обернулась к Нику. – Если это всё так, то, по‑моему, вырисовывается чёткая картина его вины. Не хочешь ли ты сказать, что он специально нас туда послал?

Прибежала Ляля, растрёпанная даже больше, чем обычно, села на коленку к Мартимеру. Он едва слышно охнул.

– Ну, по логике вещей, так и получается, – покачал головой Ник.

Маша снова уткнулась в стекло. Огни города слились в сплошную разноцветную карусель. Летели по кругу белые искры машинных фар.

– Стоп, – сказала она и сжала зубы. – Ну я всё равно не понимаю. Зачем ему это? Ему что, так хочется под трибунал пойти и сесть лет на десять?

– Трибунал будет только в том случае, если докажут, что Миф на самом деле послал вас туда, – со знанием дела заявила Ляля. Она что, в библиотеке и учебники по праву успела проштудировать? – Пока что только ты можешь это доказать, потому что он нас по парам делил, а не при всей группе раздавал задания. Видите ли, педагогический момент. А если бы аномалия сожрала вас обеих, никто бы доказать не смог! Он бы сказал, мол, ничего не знаю, они сами туда полезли.

В запале она стукнула кулаком по второй коленке Мартимера, тот молча стерпел.

– То есть Миф хотел убить нас обеих? – Маша сузила глаза, наблюдая, как огни города прорастают тонкими лучами. – Как‑то слишком круто для него. Да и зачем?

– А ты что, видишь другой вариант? – сердито прикрикнула Ляля. – Нужно вещи собирать и валить по‑быстрому, пока он тебя в тёмной подворотне по голове не тюкнул. А лучше – идти в Центр и рассказать всё. Пусть разбираются с этим уродом!

Где‑то в ночи коротко взвизгнула сирена, окрасив край низкого неба в синий и красный цвета.

– Ляля права, – кивнул Ник, отрывая Машину руку от стекла. Она не сопротивлялась, когда Ник повернул её к себе лицом. – Я имею в виду, по голове, может, и не тюкнет, но его нельзя так оставлять. Преступность появляется от безнаказанности. Завтра вместе пойдём в Центр, подадим заявление, пока Миф дело не замял.

Тогда ей всё показалось понятным и простым.

Рано утром на город налетела буря. Сорвала тент уличного кафе, сыпанула песком в окна, разбросала по дорогам сорванные кленовые листья. Потом пошёл дождь. Маша лежала на Сабрининой кровати, завернувшись в одеяло почти с головой, и смотрела в окно. Подушка всё ещё пахла её духами. Долго била молния, озаряя бледным светом мечущиеся деревья, но к семи часам всё стихло.

Маша поднялась, когда в общежитии ещё было тихо. Она сходила в душ, надела рабочие джинсы и любимую футболку с надписью «армия». Сумка осталась почти пустой – на дне валялись фонарик и проездной, карта и ключи от комнаты. На лестнице она ни с кем не столкнулся.

Среди раскинувшихся на дороге луж осторожно лавировал автобус номер семьдесят три. Конечная остановка – больница. Хоть автобус был почти пустой, Маша так и осталась стоять на задней площадке салона, провожая взглядом поникшие и ободранные бурей деревья.

Больница стояла грустная от потёков дождя, трепетали обрывки строительных и полицейских лент. Маша обошла вокруг новенький знак «Внимание! Опасная зона. Вход запрещён». В щелях между досками больше не мерцали алые огоньки. Дверь была забита, в петлях висел сверкающий металлический замок, но Маша предполагала, как попасть внутрь.

Она хорошо изучила карту за ночь и знала, что первое от главного входа крыло должно было стать кардиологией, потом шло инфекционное отделение. В третьем расположилась бы травматология, и ещё там был оборудован отдельный вход для травмпункта.

Ей повезло – доски, которыми была заколочена дверь, прогнили за десять лет, и гвозди сами выходили из косяков. Дерево крошилось под пальцами. Маша вырвала пару досок, потом дёрнула дверь, и остальные отошли сами.

Больница вздохнула, разрывая тонкую кожу строительных лесов, вниз полетели труха и мусор. Маша шагнула назад, вскидывая голову. Больничные корпуса почти закрывали собой небо, оставив ей только клочок серых облаков. Серые стены нависали со всех сторон.

Внутри было темно, очень темно, и темнота налипла на стены, срослась с ними, так что её бы не разогнал ни один полицейский фонарь. Маша передвигалась почти на ощупь, и каждый шаг сверяла с картой. Света от её фонарика едва хватало, чтобы рассмотреть пол перед собой и не навернуться в провал.

Обрушенные галереи путали её планы, заставляли останавливаться и напрягать глаза, чтобы найти на карте обходные пути. Маша задыхалась от пыли, хватала воздух открытым ртом и снова останавливалась, чтобы успокоить бешено колотящееся сердце. Она шла так медленно, что, наверное, заставила бы аномалию зевать, если бы аномалия так умела.

Иногда Маше чудился гул дождя, бормотание за спиной и шаги, но она старалась не слушать. Она пришла искать разгадку, и здесь не к месту страхи. Если бы при ней было кольцо – если бы Миф не отобрал его между делом, – оно бы едва уловимо покачивалось, и чужеродная сила пощипывала бы ей пальцы, как лёгким морозцем.

Когда она добралась до кардиологии, остановились наручные часы. Маша знала, что в таком месте они запросто могут выйти из строя, поэтому почти не удивилась, только раздосадовано тряхнула рукой. Всё‑таки не вовремя.

Но найти комнату с надписями оказалось не сложно – она как будто сама выплыла навстречу, приглашающее раззявив дверной проём. Маша вошла, шаря фонариком по стенам, и тут же вспомнила про сатанистов. Да просто идиоты – так бы сказала Ляля.

Они изрисовали все стены пухлыми, как будто раздувшимися от неведомой болезни, буквами, и дальше первого слога Маша не могла прочитать ни одной из них. Белые меловые линии давно поблекли, покрылись плесенью и разводами, стёрлись кое‑где. Маша вздрогнула, когда свет фонарика вырвал из темноты жуткую ухмыляющуюся рожу с огромными клыками. Темнота и сырость только сделали её ещё более пугающей.

Луч света дрогнул, и Маша увидела на полу разорванный круг: кирпичная крошка, почти высохшая, в потёках белой жидкости образовывала неровную форму, и в нескольких местах линия обрывалась. Маша присела на корточки, рассматривая места разрывов. Линии были ещё свежие, и руки её задрожали в приступе отчаянной радости – наверняка круг нарисовала Сабрина.

Она же брала с собой мешочек на широких завязках – крошка от красного кирпича и соль, для большей надёжности – с несколькими каплями женского молока, но, конечно же, обычно брали коровье. Такую смесь готовили по старинной методике, которая передавалась курсантами из поколения в поколение, и она должна была защищать от аномалий. Некоторые особо суеверные даже сыпали смесь под порог, чтобы не пустить в дом плохих людей. Преподаватели жестоко гоняли за такое, Горгулья, например, называла кирпичную крошку мракобесием и сумерками сознания. Но убедить курсантов, что тщательно охраняемые ими традиции – ерунда – не смогла даже она.

Тем более, что ерунда иногда срабатывала. Редко – да и случаи, требующие таких экстренных мер защиты, происходили нечасто, – однако все удачи молва хранила, а неудачи отбрасывала без сомнений и жалости.

Маша внимательно рассмотрела разрывы, как их и учили делать. Может быть, страх играл злые шутки, но ей упрямо казалось, что разрывы были сделаны изнутри, а не снаружи, а значит, Сабрина вышла из круга сама, а не аномалия вытащила её за шиворот. Защита сработала, и у Маши появилась надежда.

Она ещё покрутилась по комнате, пытаясь прочитать надписи на стенах, но буквы упрямо расползались, как пауки от лучика света. Куда идти теперь, она не представляла, но была полна решимости идти хоть куда угодно.

Скорее всего, Сабрина провела в комнате с надписями первую ночь – ведь вечером они её не нашли, а потом она вполне могла добраться сюда. А после, утром, пошла искать выход. До шестого этажа оперативники прочесали все коридоры, а значит, нужно было подниматься ещё выше.

По методичке так делать не полагалось, но идти больше оказалось некуда. Маша прошла по хорошо знакомому холлу, нашла центральную лестницу, ту самую, рядом с пустой шахтой лифта, и медленно стала подниматься по ступенькам, проверяя каждую на прочность. Когда свет фонарика срывался вниз, обрушенные перекрытия обнажались до дна, показывая тёмную воду, которая почему‑то стояла на нулевом этаже. Над такими дырами витал затхлый запах болота, тины, сладкого разложения.

Маша замерла на втором пролёте, едва не вжавшись в стену. Собственное сбившееся дыхание перекрывало все остальные звуки, вот только она всё отчётливее слышала шаги. Они доносились со стороны шахты лифта, насколько она вообще могла судить в коридорах, взрывающихся эхом.

И вдруг всё закончилась – наступила тишина, даже ветер как будто перестал выть. Маша попробовала вздохнуть, но воздух клокотал в горле. Он закрыла глаза и несколько секунд стояла, прогоняя панику.

У неё нет выхода, она пойдёт дальше, на шестой этаж.

Они сказали, что если бы Сабрина забралась туда, она погибла бы с вероятностью десять из десяти. Но она же рисовала круг кирпичной пылью с молоком! Значит, была жива и смогла бы защититься и дальше. С другой стороны – Маша хорошо помнила из лекций – аномалия могла гнать пойманного человека вверх, как волков загоняют в круг с красными лентами.

Сабрина могла переждать ночь в комнате с надписями на стенах, а потом пойти искать выход. Тем более, что фонарик и карта у неё были с собой. А потом она бы и сама не поняла, когда очнулась бы на непонятном этаже среди незнакомых коридоров и комнаток. А потом бы настала ещё одна ночь. Время в больнице шло само собой, не подчиняясь обычным земным законам. Позавчера Маша пробыла тут от силы сорок минут, а выяснилось, что пять часов и не меньше. Миф подтвердил.

Подъём шёл тяжело. Когда в общежитии ломался лифт, она взлетала на пятый этаж, не успевая даже сообразить, куда так несётся. Сейчас каждая ступенька давалась с трудом. В пролёте Маша остановилась, чтобы отдышаться, и увидела выведенное мелом слово, которое видела в самый первый день. Толстые буквы, как и тогда, не хотели обретать смысл. Потом она тряхнула головой, сузила глаза.

«Дальше», – было написано на стене корявым детским почерком, то ли рукой человека в припадке эпилепсии. За надписью кривились ещё несколько линий, но сколько она не приглядывалась – всё бесполезно.

Она мазнула светом фонарика по ступеням и снова едва не вздрогнула: ступени были припорошены вековой пылью, крошками от бетона и чем‑то красным, напоминающим битый кирпич.

За спиной гулко охнуло и потянуло новым запахом – то ли дёгтем, то ли сырой землёй. Маша приложила все силы и не обернулась, пошла дальше, стараясь реже останавливаться на пролётах. Лучше она передохнёт, когда поднимется.

Между тем, высота ощущалась: воздух стал густым, горьким и, хоть окна здесь не были забиты досками, темнота никуда не делась. Рёв ветра в коридорах стих, но пространство наполнилось другими звуками. Из каждого угла теперь слышались шорохи, присвистывания и снова шаги.

– Ты слушаться меня не собираешься, да? – тихо и зло поинтересовался Миф.

Маша стояла перед ним, не зная, куда девать глаза. Стыдно ей не было, но всё же неловко, что по её милости боевой состав Центра опять срывается на спасательную операцию.

Миф самолично стащил её с лестничного пролёта пятого этажа. Маша не сопротивлялась – она и сама уже шла вниз, иначе демона с два он бы нашёл её в переплетениях коридоров.

Все маячки уже погасили, и под хмурым небом они остались вдвоём. Зажглись фары машин за кленовой рощей. Маша молчала. Оказалось, что она провела в больнице восемь часов кряду, одногруппники успели забеспокоиться, потом – запаниковать, а потом призвать на помощь Центр.

– Ну что ты молчишь? – произнёс Миф уже спокойнее и отпустил Машино плечо. – Планируешь, как полезешь снова?

Ноги дрожали и подгибались от усталости.

– Я дошла до десятого этажа, – сказала она и слабо улыбнулась.

Может, Мифу её усмешка из‑под прищуренных глаз показалась издевательством. Даже в подступающих дождливых сумерках стало видно, как он побелел почти до синевы. Миф схватил Машу за локоть и с силой тряхнул, как будто хотел оторвать руку. Но ударить по‑настоящему не решился, может, духу не хватило, может, боялся, что увидят. Впрочем, она и так едва не полетела на землю. Горло сжало от страха.

– Я за твою глупую жизнь отвечаю, между прочим! Свалилась же ты на мою голову. Немедленно в машину. Я ещё подумаю, что с тобой делать.

Маша не стала говорить ему ничего: ни о кирпичной крошке на ступенях, ни о защитном круге. Даже о меловых надписях на стенах лестничных клеток не стала. «Дальше, дальше». Они как будто заманивали в ловушку. Да, Миф бы так и сказал, и ещё бы прочитал лекцию на тему того, как аномалии обходятся с такими безответственными людьми.

Всю дорогу она молчала и ловила взгляды Мифа, который сидел рядом с водителем, то и дело косился на Машу, как будто она могла открыть дверцу и выпрыгнуть на полном ходу. Мимо проносились улицы города, залитые дождливым туманом. Маша рисовала на запотевшем стекле следы неведомых зверей.

– Я смогла дойти до десятого этажа, – презрительно выпалила Маша, когда Миф обернулся в очередной раз.

Он промолчал.

Оказывается, у Мифа был свой кабинет в Центре – комната на первом этаже и под лестницей, но просторная, с двумя большими окнами. Письменный стол и два стеллажа, снизу доверху заваленные бумагами. Пошатываясь от усталости, Маша еле добралась до стула.

– Говори, – приказал Миф, запирая дверь.

Окна в одежде из белых жалюзи смотрелись продолжениями стен, и Маша ощутила себя, как в западне. Ещё бы чуть‑чуть и начала задыхаться. Миф ходил вдоль окон, сцепив пальцы под подбородком.

– Сабрина пошла вверх, я точно знаю.

– Отлично. Она что, стрелочки рисовала на стенах?

Маша молчала, тяжело дыша себе в ладони. Ей было плохо – то ли жарко, то ли холодно, и хотелось в темноту и тишину. Но даже в таком состоянии она понимала, что ничего не скажет Мифу о своих подозрениях. Она же не сумасшедшая. Ей, в общем‑то, и пары сильных ударов хватит, чтобы больше не подняться.

– Отвечай, – потребовал Миф.

– Я видела смесь из кирпичной крошки и соли. Сабрина брала с собой такое.

– Ох, святая простота, – взвыл Миф у окна, хватаясь растопыренными пальцами за шуршащие полоски жалюзи. – Хорошо, давай я объясню с самого начала. То, что у тебя неплохая чувствительность к аномалиям, и так ясно. Этого не отнимешь. Но у тебя же нет элементарных знаний! Понимаешь, эта практика у вас – она так, для общего развития. Чтобы вы поняли, что не в магазин игрушек попали, а в серьёзное заведение. Конечно, никто не собирался вам давать на самом деле опасный объект. Как, скажем, студента‑биолога никто не отправит в клетку с голодным тигром. Пойми ты уже. Всё, что произошло – трагическая случайность. Больница давно была выброшена из списка опасных территорий, как выяснилось, зря.

– Что вы врёте! – не выдержала Маша, хотя до сих пор отчаянно сжимала зубы, чтобы не заговорить.

Миф удивлённо замолчал, по‑прежнему цепляясь за пластиковые полоски.

– Нет, я не вру. Если бы я хотел вас убить, я бы за шиворот не вытаскивал кое‑кого из больницы.

Тут замолчала Маша и, судорожно собирая остатки мыслей, решила: а ведь он прав. Стоило ему только чуть‑чуть сыграть на публику, и Маша бы по собственной глупости свалилась бы с пятнадцатого этажа, и Миф оказался бы чист и невинен. «Я сделал всё, что смог. Откуда же я мог знать, что она снова туда полезет? Это новая, ещё не исследованная способность аномалии, она притягивает своих жертв, как бы далеко они не находились».

– Красные кирпичи, – с нервным смешком произнёс Миф. – Ерунда какая‑то, сумерки сознания.

Он прошёлся по комнате, включил компьютер – тот отозвался приветливым гудением. Маша сидела, поджав ноги под стул, и думала, почему слёзы, выступившие на глазах, ледяные.

– У, – заключил Миф, наверняка, страшно радостный от того, что пришлось закончить разговор, – да ты горишь.

Маша невольно мотнула головой, уходя от его прикосновения. Сквозь шум в голове она слушала, как Миф по телефону вызывает врача, долго и путано говорит о каком‑то отражённом эффекте.

Судя по голосу, врач была та, которая вчера не пожалела для Маши успокоительного. Вслед за этим потянулась какая‑то муторная канитель. Маша ещё раз услышала про отражённый эффект, потом про след аномалии, потом про то, что её обязательно вылечат. А в голове всё ещё билась мысль – нужно добраться до крыши.