Текст книги "Скромный герой"

Автор книги: Марио Варгас Льоса

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 23 страниц)

Женская туша довольно долго пребывала в неподвижности, переваривая услышанное. В конце концов Хертрудис прошептала:

– Значит, падре на проповеди сказал правду. Ты смелый мужчина, Фелисито. Да смилуется над нами Многострадальный Господь. Если мы выберемся из этой передряги, я отправлюсь в Айябаку, чтобы помолиться на празднике, который там устраивают двенадцатого октября.

VI

– Сегодня ночью не будет никаких историй, Ригоберто, – сказала Лукреция, когда они улеглись и погасили свет. В голосе жены звучала тревога.

– Мне тоже сегодня не до фантазий, любовь моя.

– Ты наконец что-то узнал о них?

Ригоберто кивнул в темноте. Неделю после свадьбы Исмаэля и Армиды они с Лукрецией провели в тревоге, дожидаясь реакции гиен. Но дни шли за днями, и ничего не происходило. И вот наконец два дня назад доктор Клаудио Арнильяс, адвокат Исмаэля, позвонил, чтобы предупредить Ригоберто. Близнецы пронюхали, что гражданская церемония проходила в мэрии Чоррильоса и Ригоберто был одним из свидетелей. Ему следовало быть наготове – ведь гиены могли позвонить в любой момент.

Они позвонили через несколько часов.

– Мики и Эскобита попросили меня о встрече, и я был вынужден согласиться – что еще мне оставалось, – добавил Ригоберто. – Они придут завтра. Я не сказал об этом сразу же, чтобы не омрачать тебе день, Лукреция. Да, нас ожидает небольшая проблема. Надеюсь, после их визита я по-прежнему буду цел и невредим.

– А знаешь, Ригоберто? Меня больше заботят не они, мы ведь знали, что все так и случится. Мы их ждали, не так ли? Они и должны были нагрянуть, так что делать нечего. – Лукреция переменила тему. – Сейчас женитьба Исмаэля и ругань с парой ублюдков меня нисколько не беспокоит. Что меня тревожит, что не дает спать по ночам, так это Фончито.

– Что, снова этот субъект? – заволновался Ригоберто. – Явления повторились?

– Они никогда и не заканчивались, сынок, – напомнила Лукреция дрожащим голосом. – Изменилось, по-моему, вот что: мальчик перестал нам доверять и больше нам про них не рассказывает. Вот что беспокоит меня больше всего. Ты разве не видишь, каким он стал, бедняжка? Печальный, потухший, замкнувшийся в себе. Прежде он все нам рассказывал, но теперь, я боюсь, он многое скрывает. И может быть, из-за этого тоска съедает его живьем. А ты не замечаешь? Ты настолько погружен в мысли о гиенах, что даже не видишь, как переменился твой сын за эти месяцы. Если мы срочно что-нибудь не предпримем, с ним может случиться что угодно, и тогда мы будем мучиться всю оставшуюся жизнь. Ну как ты не понимаешь?

– Я все прекрасно понимаю. – Ригоберто перевернулся на другой бок. – Дело в том, что я не знаю, что мы могли бы придумать. Если у тебя есть решение, то поделись со мной, и мы так и поступим. А сам я не знаю, что делать. Мы водили мальчика к лучшему в Лиме психологу, я обращался к профессорам, я каждый день пытаюсь до него достучаться и снова обрести его доверие. Скажи, что мне сделать еще, и я это сделаю. Лукреция, я тревожусь о Фончито не меньше твоего. Думаешь, меня не волнует судьба моего сына?

– Я знаю, я все знаю, – согласилась она. – Просто мне пришло в голову, что – только не смейся – я так взбудоражена всем происходящим, что… ну в общем, это только идея, обыкновенная идея.

– Скажи, что пришло тебе в голову, и мы начнем действовать, Лукреция. Что бы это ни было, клянусь тебе, мы это сделаем.

– Почему бы тебе не переговорить с твоим другом, падре О’Донованом? Только, пожалуйста, не смейся.

– Ты хочешь, чтобы я поговорил об этом деле со священником? – изумился Ригоберто. И все-таки хохотнул. – Но зачем? Чтобы он изгнал из Фончито демона? Ты что, всерьез восприняла мою шуточку насчет дьявола?

Все это началось много месяцев назад – быть может, прошел уже год – самым невинным образом. За воскресным завтраком Фончито, словно нехотя и не придавая происходящему особого значения, неожиданно поведал отцу и мачехе о своей первой встрече с этим субъектом.

– Я знаю, как тебя зовут, – весело улыбаясь, произнес пожилой господин. – Твое имя – Люцифер.

Мальчик воззрился на него с изумлением. Он пил инка-колу из бутылки, держа школьный портфель на коленях, и только теперь обратил внимание на этого сеньора в пустой кафешке в парке Барранко, недалеко от дома Ригоберто. За соседним столиком сидел кабальеро с седыми висками и веселыми глазами, очень худой, одетый скромно, но весьма элегантно. На господине был серый костюм и фиолетовый жилет с белыми ромбами. Он мелкими глотками пил кофе из чашечки.

– Я ведь решительно запретил тебе разговаривать с незнакомцами, Фончито! – напомнил Ригоберто. – Ты что, забыл?

– Мое имя Альфонсо, а не Люцифер, – ответил мальчик. – А друзья называют меня Фончо.

– Папа желает тебе добра, дорогой, – вмешалась мачеха. – Никогда не знаешь, что за типы ошиваются возле школьных дверей.

– Это либо торговцы наркотиками, либо похитители детей и педофилы. Так что осторожность и еще раз осторожность!

– И все-таки тебя следовало бы называть Люцифер, – улыбнулся кабальеро. Речь у него была медленная, голос хорошо поставлен; он произносил каждое слово с правильностью учителя словесности. Вытянутое костистое лицо господина казалось выбритым минуту назад. Пальцы были длинные, ногти тщательно ухожены. «Клянусь, он выглядел вполне положительным господином, папа!» – Ты знаешь, что означает «Люцифер»?

Фончито покачал головой.

– Так, значит, он сказал «Люцифер»? – переспросил Ригоберто. – Именно «Люцифер»?

– Это можно перевести как «несущий свет», «податель света», – спокойно объяснил кабальеро. «Он говорил как будто в замедленном кино, папа». – А это означает, что ты очень пригожий мальчик. Когда ты подрастешь, все девушки в Лиме будут сходить по тебе с ума. Разве в школе тебе не объясняли, кто такой Люцифер?

– Я прямо так его и вижу, я представляю, что ему было нужно, – пробормотал Ригоберто, теперь с величайшим вниманием ловя каждое слово Фончито.

Мальчик снова покачал головой:

– Я знал, что должен сразу же уйти, я прекрасно помню, сколько раз ты говорил мне, что я не должен разговаривать с неизвестными наподобие этого господина, который хотел заморочить мне голову, папа! – Фончито размахивал руками. – Но, клянусь тебе, в нем было что-то особенное – в его манерах, в его речи, – и он совсем не выглядел нехорошим. К тому же мне сделалось любопытно. В «Маркхэме», насколько я помню, нам никогда не рассказывали про Люцифера.

– Он был прекраснейшим из архангелов, любимцем Господа там, наверху. – Господин не шутил, он говорил очень серьезно, на его идеально выбритом лице читалась едва заметная добрая улыбка; кабальеро указал пальцем на небо. – Но Люцифер, сознавая свою несравненную красоту, впал в грех гордыни. Он ощутил себя равным Богу, ни больше ни меньше. Только представь себе. И тогда Господь его покарал и перевел из ангелов света в принца сумерек. Так все и началось: история, появление времени, зла – да и человеческой жизни.

– Папа, он не был похож ни на священника, ни на этих евангелических миссионеров, которые бродят от дома к дому и раздают религиозные журнальчики. Я его спросил: «Вы что, святой отец, сеньор?» – «Нет-нет, какой же я священник, Фончито, не знаю даже, почему ты так решил». И он рассмеялся.

– С твоей стороны было большой неосторожностью заговорить с ним: он ведь мог проследить, где ты живешь, – пожурила пасынка донья Лукреция, огладив его лоб. – Никогда, никогда больше так не делай! Обещай мне, мой дорогой.

– Мне уже пора, сеньор. – Фончито поднялся из-за стола. – Меня ждут дома.

Кабальеро даже не пытался его удерживать. Вместо прощания он улыбнулся самой открытой улыбкой и помахал рукой.

– Ты ведь прекрасно знаешь, кто это был, не так ли? – повторил Ригоберто. – Тебе уже пятнадцать лет, и ты должен разбираться в таких вещах, верно? Это был извращенец. Педофил. Полагаю, ты понимаешь значение этого слова, я могу и не объяснять. Разумеется, он к тебе присматривался. Лукреция права. Очень плохо, что ты ему ответил. Ты должен был уйти раньше, чем он с тобой заговорил.

– Папа, он не был похож на гомосека, – успокоил Фончито. – Клянусь тебе! Тех извращенцев, которые охотятся на мальчиков, я определяю в секунду – взгляд у них такой особенный. Даже прежде, чем они успевают рот открыть. А еще они всегда стараются меня потрогать. Этот же был совсем другой: такой воспитанный, элегантный. Ну правда, не похоже было, что у него дурные намерения.

– Вот такие-то и есть хуже всех, Фончито, – заверила донья Лукреция, встревоженная не на шутку. – Тихони, про которых не скажешь, кто они такие на самом деле.

– Скажи, папа, – сменил тему Фончито, – то, что этот сеньор рассказывал про архангела Люцифера, – это правда?

– Ну, в общем, так сказано в Библии, – смутился дон Ригоберто. – Это правда для верующих, так оно и есть. Не могу поверить, что в школе «Маркхэм» вам не дают читать Библию – хотя бы для общего развития. Но давайте не отдаляться от темы. Еще раз повторяю, сынок: я категорически запрещаю тебе всякое общение с незнакомцами. Ни угощений, ни разговоров – ничего. Ты меня понял? Или ты хочешь, чтобы я раз и навсегда запретил тебе выходить на улицу?

– Для этого я уже слишком большой, папа. Мне, вообще-то, пятнадцать лет.

– Да уж, прямо мафусаилов век, – рассмеялась донья Лукреция. Но Ригоберто тотчас же услышал в темноте ее вздох. – Если бы мы только знали, куда заведет нас это знакомство! Боже мой, какой кошмар. И все это длится, по-моему, уже около года.

– Около года, а может, и чуть больше, любовь моя.

Ригоберто почти сразу же позабыл об этом эпизоде с незнакомцем, который рассказывал Фончито о Люцифере в маленьком кафе в парке Барранко. Но снова вспомнил и начал волноваться через неделю, когда, по словам сына, после футбольного матча в школе «Сан-Агустин» этот субъект снова предстал перед ним.

– Я уже выходил из душевой и собирался встретиться с Курносым Пессуоло, чтобы вместе вернуться в Барранко. И верь не верь, папа, но там был он. Тот самый господин!

– Привет, Люцифер, – поздоровался кабальеро все с той же вежливой улыбкой. – Помнишь меня?

Господин сидел в холле, отделявшем футбольную площадку от дверей школы. Дальше, на проспекте Хавьера Прадо, вилась лента легковушек, маршруток и грузовичков. У некоторых автомобилей уже горели фары.

– Да-да, я вас помню, – подтвердил Фончито. И добавил довольно резко: – Простите, папа запрещает мне разговаривать с незнакомцами.

– Ригоберто поступает совершенно правильно, – согласился кабальеро. На нем был все тот же костюм, но фиолетовый жилет был другой, без ромбов. – В Лиме так много нехороших людей. Повсюду встретишь либо извращенца, либо умалишенного. И такие вот чистенькие детки, как ты, – это их излюбленная мишень.

Дон Ригоберто выпучил глаза:

– Он назвал мое имя? Сказал, что мы знакомы?

– Вы что, знакомы с моим отцом, сеньор?

– А еще я был знаком с Элоизой, твоей мамой, – подтвердил кабальеро, сразу сделавшись очень серьезным. – Я знаю также и твою мачеху Лукрецию. Не могу назвать нас близкими друзьями, мы виделись всего несколько раз. Но они мне очень понравились и с самой нашей первой встречи показались мне идеальной парой. Отрадно слышать, что они тебя хорошо воспитывают и заботятся о тебе. Такой симпатичный парнишка, как ты, ни от чего не застрахован в этом Содоме и Гоморре, который зовется Лимой.

– Расскажи, пожалуйста, что такое Содом и Гоморра, папа, – попросил Фончито, и Ригоберто подметил, как в его глазах вспыхнул лукавый огонек.

– Это были два древних города, погрязшие в пороке, из-за чего Господь и стер их с лица земли, – осторожно ответил Ригоберто. – Так, по крайней мере, полагают верующие. Тебе придется немножко почитать Библию, сынок. Для общего развития. Хотя бы Новый Завет. Мир, в котором мы живем, полон библейских аллюзий, и если ты не научишься их улавливать, то вечно будешь попадать впросак и демонстрировать свое невежество. Ты, например, не сможешь разобраться в классическом искусстве, в истории Древнего мира. А этот тип и вправду объявил, что знает меня и Лукрецию?

– А еще что он знал мою маму, – добавил Фончито. – Он даже назвал ее имя: Элоиза. Он говорил так, что просто невозможно было ему не поверить.

– А свое имя он назвал?

– Нет, не назвал, – смутился Фончито. – А я даже не спросил и не дал ему времени назваться. Поскольку ты приказал мне не обмениваться ни словом с незнакомыми мужчинами, я сразу же убежал. Но он точно знает тебя, знает вас. Если бы не так, он не сказал бы, как тебя зовут, как звали матушку и что мачеху мою зовут Лукреция.

– Если ты случайно встретишься с ним снова, не забудь спросить, как его зовут, – велел Ригоберто, недоверчиво глядя на сына: этот его рассказ – правда или очередная выдумка? – Но при этом не заводи с ним разговоров, не вздумай принять от него бутылочку кока-колы или что-нибудь еще. Я все больше убеждаюсь, что этот господин – один из тех извращенцев, которые запросто бродят по Лиме, охотясь на мальчиков. Иначе что бы ему делать в школе «Сан-Агустин»?

– А знаешь, что я тебе скажу, Ригоберто? – прошептала донья Лукреция, прижимаясь к нему в сумерках, словно прочитав его мысли. – Иногда мне кажется, что все это выдумка. Типичная для Фончито фантазия. Он ведь уже проделывал с нами подобные штучки, верно? И он говорил мне, что беспокоиться не о чем, что этого кабальеро нет и не может быть. Что он его придумал, чтобы покрасоваться, чтобы мы поволновались и обращали на него побольше внимания. Однако проблема в том, что Фончито – непревзойденный обманщик. Ведь когда он рассказывает об этих встречах, я просто не могу ему не верить. Он говорит так откровенно, так невинно, так убедительно, так… не знаю, в общем. С тобой такого не случается?

– Конечно случается, точно так же, как ты и говоришь, – признался Ригоберто, обнимая жену, согреваясь о ее тело и согревая ее. – Он, разумеется, великий обманщик. Лучше бы он выдумал всю эту историю. Да, лучше бы так. Поначалу я относился к ней легко, но теперь эти явления и меня начинают сводить с ума. Я принимаюсь читать, но меня отвлекает этот субъект, начинаю слушать музыку, и вот он, пожалуйста, рассматриваю свои гравюры и везде вижу его лицо – даже не лицо, а знак вопроса.

– С Фончито скучать никогда не приходится, это уж точно, – попыталась пошутить донья Лукреция. – Давай попробуем немного поспать. Еще одной бессонной ночи мне не вынести.

А потом в течение многих дней мальчик ничего не рассказывал им о своем незнакомце. Ригоберто начал подумывать, что Лукреция права. Все было лишь фантазией Фончито, который захотел произвести впечатление и привлечь к себе внимание. Так продолжалось до тех пор, пока однажды зимним вечером, холодным и мокрым, Лукреция не открыла мужу дверь со странным выражением на лице.

– Почему ты так смотришь? – Ригоберто поцеловал супругу. – Это из-за моего преждевременного ухода на пенсию? Тебе не по душе такая идея? Ты что, боишься каждый день видеть меня запертым в этом доме?

– Фончито. – Лукреция махнула рукой в сторону комнаты мальчика. – Что-то произошло у него в школе, и он отказывается со мной поделиться. А я заметила, как только он вернулся. Он был бледный и весь дрожал. Я решила, что он в лихорадке, поставила ему градусник, но нет, температуры не было. Мальчик был как будто не в себе, напуган и едва мог разговаривать. «Нет-нет, я здоров, все в порядке». А голос-то тихий-претихий. Сходи к нему, Ригоберто, он закрылся в своей комнате. Пусть он хоть тебе расскажет, что случилось. Может быть, нам следует позвонить в скорую помощь – не нравится мне его лицо.

«Дьявол, снова дьявол», – подумал Ригоберто. Он вприпрыжку сбежал по лестнице на нижний этаж. И действительно, дело снова было в том же самом субъекте. Фончито вначале пытался отнекиваться – «Зачем же тебе рассказывать, если ты все равно мне не поверишь?» – но в конце концов уступил мягкой отцовской настойчивости: «Лучше будет, если ты все вытащишь наружу и поделишься со мной, малыш. Вот увидишь, тебе сразу полегчает». Фончито действительно был весь бледный и сам на себя не похож. Он говорил так, как будто кто-то подсказывает ему слова, и в любой момент был готов разрыдаться. Ригоберто ни разу не перебил сына, он слушал не шелохнувшись, полностью сосредоточившись на рассказе.

Это случилось во время получасовой перемены в школе «Маркхэм», перед последними уроками. Вместо того чтобы погонять мяч вместе с одноклассниками или поболтать, лежа на травке, Фончито уселся в самом углу пустых трибун и перечитывал последнюю лекцию по математике – этот предмет давался ему труднее всего. Он погрузился в запутанное уравнение с векторами и кубическими корнями, как вдруг каким-то образом, «будто шестым чувством, папа», ощутил, что за ним наблюдают. Мальчик поднял голову – и вот он, тот самый кабальеро, сидит совсем рядом на пустой трибуне. Он был одет с обычной своей элегантностью и простотой, в фиолетовом жилете, с галстуком под серым пиджаком. Под мышкой он держал папку для бумаг.

– Привет, Фончито. – Кабальеро улыбнулся ему открыто, как старому знакомому. – Товарищи твои играют, а ты занимаешься. Образцовый ученик, как я и предполагал. Так, конечно, и должно быть.

– В какой-то момент он появился и забрался на трибуну? Что он там вообще делал?

– По правде говоря, я сразу начал дрожать, не знаю отчего, папа. – Мальчик побледнел еще сильнее, он был сам на себя не похож.

– Вы преподаете в нашей школе, сеньор? – спросил напуганный Фончито, сам не понимая, чем он напуган.

– Нет, я не преподаватель, – ответил кабальеро все так же спокойно и приветливо. – В школу «Маркхэм» я заглядываю время от времени по вопросам практического характера. Я консультирую вашего директора по части управления. Мне нравится сюда приходить в хорошую погоду, чтобы посмотреть на вас, учеников. Вы напоминаете мне о моей молодости и, можно сказать, делаете меня моложе. Но хорошая погода – это не про сейчас: какая жалость, дождик начал накрапывать.

– Мой папа хотел бы узнать, как вас зовут, сеньор, – спросил Фончито, удивляясь, отчего ему так трудно говорить и откуда эта дрожь в голосе. – Ведь вы с ним знакомы, правда? А еще знаете мою мачеху?

– Зовут меня Эдильберто Торрес, но Ригоберто и Лукреция вряд ли меня помнят, это было лишь шапочное знакомство, – пояснил кабальеро с обычной своей неспешностью. Но сегодня, в отличие от их предыдущих встреч, эта вежливая улыбка и этот приветливый проницательный взгляд вовсе не успокаивали Фончито, а, наоборот, вселяли непонятную тревогу.

Ригоберто заметил, как дрожит голос его сына. Зубы его стучали.

– Спокойно, паренек, ничего страшного не происходит. Ты плохо себя чувствуешь? Принести тебе стаканчик воды? Может быть, ты хочешь продолжить свой рассказ попозже или даже завтра?

Фончито помотал головой. Ему было трудно выговаривать слова, как будто язык его занемел.

– Я знаю, папа, ты мне не поверишь, ведь я рассказываю свои истории просто для собственного удовольствия. Но вот… вот потом случилось нечто очень странное.

Фончито перестал смотреть на отца и уперся глазами в пол. Он сидел на краю кровати, так и не сняв школьной формы, съежившись, с выражением муки на лице. Дон Ригоберто почувствовал, как его заливает нежность и сострадание к мальчику. Видно было, что боль его неподдельна. И отец не знал, как помочь сыну.

– Если ты скажешь мне, что все это правда, я тебе поверю, – сказал Ригоберто, погладив мальчика по волосам, – он редко позволял себе подобные жесты. – Я прекрасно знаю, Фончито что ты никогда мне не врал, да и сейчас не будешь начинать.

Дон Ригоберто присел на стул за письменным столом сына. Он видел, как мальчику трудно говорить и как он встревожен: то смотрит в стену, то перебегает глазами по книгам на полке – только бы не встретиться со взглядом отца. В конце концов Фончито набрался сил, чтобы продолжать:

– И вот, пока мы так разговаривали, к трибуне подбежал Курносый Пессуоло, мой друг, ты его знаешь. Он меня окликнул:

– Фончо, да что с тобой? Перемена уже кончилась, все возвращаются по классам. Поспешай, дружище!

Фончито тут же вскочил со своего места:

– Простите, мне нужно идти, перемена кончилась. – Так он простился с господином Эдильберто Торресом и побежал навстречу другу.

– Курносый сразу начал строить рожи и крутить пальцем у виска, как будто у меня в голове винтиков не хватает, папа.

– Братишка, ты что, свихнулся? – спросил он на бегу. – С кем это ты прощался, ёлки-палки?

– Я не знаю, что это за дядька, – на бегу объяснил Фончито. – Его зовут Эдильберто Торрес, и он говорит, что помогает нашему директору в практических вопросах. Ты его видел когда-нибудь у нас в школе?

– Да о каком еще дядьке ты мне рассказываешь, полудурок? – спросил Курносый Пессуоло, резко остановившись и тяжело отдуваясь. Он удивленно воззрился на своего друга. – Там никого не было, ты говорил с пустотой, как те, у кого башка не на месте. Может, и ты у нас наполовину съехал?

Они успели войти в класс, и оттуда уже не было видно футбольных трибун.

– Ты что, его не видел? – Фончито схватил товарища за плечо. – Этого седого господина в костюме, при галстуке, в фиолетовом жилете, ну, он сидел прямо рядом со мной? Поклянись, что не видел его, Курносый.

– Не капай мне на мозги! – Курносый Пессуоло снова поднес палец к виску. – Ты сидел там один, как хер в чистом поле, кроме тебя, никого не было. Ты, стало быть, сошел с ума, или у тебя глюки пошли. Не заводи меня, Альфонсо. Признавайся, ты ведь решил меня подколоть? Уверяю, со мной этот номер не пройдет.

– Я знал, что ты мне не поверишь, папа, – со вздохом прошептал Фончито. А потом помолчал и добавил: – Но я-то прекрасно знаю, что́ я вижу и чего не вижу. А еще ты можешь быть уверен, что я не съехал с катушек. Я рассказал все как было. Точка в точку.

– Ну ладно, ладно. – Ригоберто попытался успокоить сына. – Возможно, это твой друг Пессуоло не заметил этого Эдильберто Торреса. Ну, он подошел не с той стороны, какое-нибудь препятствие помешало ему увидеть твоего собеседника. И давай-ка больше об этом не думай. Какое тут может быть еще объяснение? Твой курносый друг просто его не увидел, вот и все. Не станем же мы верить в привидения в наше-то время, точно, сынок? Забудь об этой истории, а в первую очередь – об Эдильберто Торресе. Скажем так: он не существует и никогда не существовал. Был, да весь вышел, как вы теперь говорите.

– Очередная бессовестная выдумка этого мальчишки, – позже уверяла мужа донья Лукреция. – Он никогда не оставит нас в покое. Теперь вот ему одному на футбольной площадке его школы является какой-то субъект. Что за беспорядок в этой детской головке, бог ты мой!

Однако потом именно Лукреция побудила мужа наведаться в школу «Маркхэм» (так чтобы Фончито ни о чем не узнал) и переговорить с директором мистером Макферсоном. Этот разговор дался дону Ригоберто непросто.

– Разумеется, он незнаком и даже никогда не слышал об Эдильберто Торресе, – объяснял Ригоберто супруге ночью, в час, отведенный ими для задушевных бесед. – К тому же, как и следовало ожидать, этот гринго насмехался надо мной в свое удовольствие. По его словам, абсолютно невозможно, чтобы посторонний проник в школу, а уж тем более – на футбольную площадку. Никому, кроме преподавателей и служащих, не разрешается там появляться. Мистер Макферсон тоже считает, что мы столкнулись с одной из фантазий, к которым так склонны развитые и чувствительные детки. Он предложил мне не придавать ни малейшего значения этой истории. В возрасте Фончито – это самое обычное дело, когда ребенок время от времени встречается с привидением, если только он не дурачок. Мы договорились, что не будем рассказывать Фончо о нашем разговоре. И по-моему, директор прав. Зачем обсуждать происшествие, в котором нет никакого смысла?

– А представь себе, если окажется, что дьявол существует, что он перуанец и зовут его Эдильберто Торрес? – Лукрецию обуял внезапный приступ смеха. Но Ригоберто видел, что это нервный смех.

Они лежали в постели, и было очевидно, что в этот ночной час уже не будет рассказов, фантазий и любовных ласк. В последнее время такое случалось с ними довольно часто. Вместо того чтобы выдумывать возбуждающие истории, они принимались беседовать и часто увлекались так, что все их время уходило на разговоры, пока наконец сон не оказывался сильнее.

– Боюсь, что тут не до смеха, – одернула сама себя Лукреция, снова вдруг посерьезневшая. – Это дело все больше набирает обороты, Ригоберто. Мы должны что-то сделать. Не знаю что, но должны. Мы не можем смотреть в другую сторону, как будто ничего не происходит.

– По крайней мере теперь я уверен, что это просто фантазии, вполне для него типичные, – раздумывал Ригоберто. – Вот только чего он добивается своими рассказами? Такие вещи не происходят просто так – у них всегда есть подоплека, какие-нибудь корни в подсознании.

– Иногда он бывает таким молчаливым, настолько погруженным в себя, что я умираю от жалости, любовь моя. Я чувствую, что мальчик страдает в молчании, и это разрывает мне душу. Он ведь уже знает, что мы не верим в эти встречи, и потому больше о них не рассказывает. А это, конечно, еще хуже.

– У него могут возникать видения, галлюцинации, – рассуждал дон Ригоберто. – Такое случается с абсолютно нормальными людьми, и с умными, и с дураками. Ему кажется, что он видит то, чего на самом деле не видит: все это существует только у него в голове.

– Ну конечно, это определенно его вымыслы, – подтвердила донья Лукреция. – Мы ведь считаем, что дьявола не существует. Я верила в него до встречи с тобой, Ригоберто. В Господа и в дьявола, как верят в любой католической семье. Ты убедил меня, что это предрассудки, благоглупости невежественных людей. А теперь получается, что этот несуществующий дьявол вторгается в нашу семью, – ведь так?

Лукреция снова нервно хихикнула и тут же умолкла. Теперь она была спокойна и задумчива.

– Откровенно говоря, я не знаю, существует он или нет, – признался Ригоберто. – Единственное, в чем я теперь убежден, так это в том, что ты сказала. Да, возможно, дьявол существует – вот как далеко я готов зайти. Но я не могу допустить, что он перуанец, что его зовут Эдильберто Торрес и что он тратит свое время на беготню за учениками из школы «Маркхэм». И хватит уже об этом!

Они обсуждали дело и так и этак и в конце концов решили отвести Фончито на психологическое обследование. Навели справки через знакомых. Все единодушно рекомендовали им доктора Аугусту Дельмиру Се́спедес. Она обучалась во Франции, была специалистом по детской психологии, и те родители, которые приводили к ней своих сыновей и дочек, рассказывали чудеса о ее учености и проницательности. Лукреция и Ригоберто опасались, что Фончито не захочет идти, и тысячу раз подстраховались, чтобы помягче объяснить ему ситуацию. Однако, к их общему удивлению, мальчуган и не думал возражать. Он согласился увидеться с психологом, несколько раз ходил к ней на консультацию, прошел все предложенные тесты и беседовал с доктором Сеспедес абсолютно открыто и доброжелательно. Когда Ригоберто и Лукреция сами нанесли визит донье Аугусте, она встретила их с обнадеживающей улыбкой. Это была женщина лет шестидесяти, полненькая, миловидная, подвижная и очень говорливая.

– Фончито – самый нормальный ребенок на свете, – заверила доктор Сеспедес. – Даже жалко: он такой очаровашка, что мне бы хотелось поработать с ним еще чуток. Каждый сеанс с этим мальчиком был для меня радостью. Фончито умный, восприимчивый, и именно поэтому он временами не чувствует особой общности со своими одноклассниками. Однако, повторяю, он нормален до невозможности. В чем вы можете быть абсолютно уверены – так это в том, что Эдильберто Торрес не плод его воображения, а человек из плоти и крови. Столь же реальный и конкретный, как мы с вами. Фончито вам не лгал. Быть может, он слегка приукрашивал ситуацию. В этом ему помогало его богатейшее воображение. Мальчик никогда не воспринимал встречи с этим кабальеро как небесные или дьявольские откровения. Никогда! Что еще за глупости! Этот паренек твердо стоит ногами на земле, и голова у него на месте. Вы сами все это придумали, так что психолог необходим именно вам. Хотите, я запишу вас на прием? Я ведь работаю не только с детьми, но и со взрослыми, которые внезапно начинают верить, что дьявол существует и тратит свое время на прогулки по Лиме, Барранко и Мирафлоресу.

Доктор Аугуста Дельмира Сеспедес продолжала шутить, провожая супругов к дверям. На прощанье она попросила дона Ригоберто как-нибудь показать ей коллекцию эротических гравюр. «Фончито говорил, что она превосходна» – это была ее последняя шуточка. Ригоберто и Лукреция покинули консультацию, сгорая от стыда.

– Я же говорил, что обращаться к психологу крайне рискованно, – напомнил Ригоберто. – В недобрый час послушался я твоего совета. Психолог может оказаться опаснее самого дьявола, я знал это с тех пор, как прочитал Фрейда.

– Я смотрю, ты тоже считаешь всю эту историю забавной шуткой, как и доктор Сеспедес, – защищалась Лукреция. – Как бы тебе об этом не пожалеть.

– Нет, для меня это не шутка, – возразил он самым серьезным тоном. – Мне было бы легче от мысли, что Эдильберто Торреса нет. Если то, что говорит доктор Сеспедес, – правда и этот тип существует на самом деле и преследует нашего Фончито, то скажи мне, черт возьми, что нам теперь предпринять?

Они не предприняли ничего, а мальчик довольно долго не рассказывал им про Эдильберто Торреса. Он продолжал жить своей обычной жизнью, ходил в школу и возвращался домой в установленное время, закрывался в своей комнате на час или на два, чтобы сделать уроки, иногда по воскресеньям выходил погулять с Курносым Пессуоло. А еще – хотя и с большой неохотой, по настоянию дона Ригоберто и доньи Лукреции – присоединялся к другим ребятам из их квартала, чтобы пойти в кино, на стадион, поиграть в футбол или сходить на вечеринки. Однако в своих ночных разговорах Ригоберто и Лукреция соглашались: хотя Фончито и ведет себя как нормальный мальчишка, все-таки сейчас он не такой, как раньше.

Что же в нем переменилось? Так сразу и не определишь, но отец с мачехой были уверены: Фончито стал другим. И это была глубокая трансформация. Проблема взросления? Этот непростой переход от детства к юности, когда ломается голос, а на щеках пробиваются волоски, предвестники грядущей бороды, и одновременно с этим мальчик начинает чувствовать, что он уже не мальчик, но еще и не мужчина, и пытается – в своей одежде, в позах, в жестах, в разговорах с друзьями и девушками – быть тем самым мужчиной, каким он станет позже. А Фончито сделался гораздо лаконичнее, сдержаннее; на семейных обедах он теперь скупо отвечал на вопросы о школе и друзьях.