Текст книги "Скромный герой"

Автор книги: Марио Варгас Льоса

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)

– Почему проклятом? – перебил Фончито. – Что такого сделал тебе этот господин, чтобы ты произносил это ужасное слово?

– Что он мне сделал?! – вскрикнул дон Ригоберто. – Он заставил меня впервые в жизни сомневаться в моем сыне, так что я теперь не могу поверить в правдивость твоих слов. Понимаешь, Фончито? Именно так. Всякий раз, когда я слышу о твоих встречах с Эдильберто Торресом, я, как ни стараюсь, не могу поверить, что ты говоришь мне правду. И это не упрек, постарайся меня понять. То, что с тобой сейчас происходит, меня печалит и сильно угнетает. Подожди-подожди, дай мне закончить. Я не говорю, что ты намеренно лжешь, обманываешь меня. Я знаю, ты никогда так не поступишь, по крайней мере умышленно, сознательно. Но, прошу тебя, задумайся на минутку о том, что я скажу тебе со всей своей нежностью. Только представь себе. Не может ли быть так, что все твои рассказы об Эдильберто Торресе, которые слышим я и Лукреция, – это только фантазия, нечто вроде сна наяву, Фончито? Такое иногда случается.

Дон Ригоберто замолчал, потому что увидел, как побледнел его сын. Лицо мальчика наполнилось неизбывной печалью. Ригоберто ощутил угрызения совести.

– Так, значит, я сумасшедший и меня посещают видения, я вижу то, чего нет? Ты это хочешь сказать, папа?

– Я не называл тебя сумасшедшим, нет, конечно, – извинился Ригоберто. – Я даже так не думаю. Однако, Фончито, не так уж и невозможно, что этот субъект является манией, навязчивой идеей, кошмаром, который видится тебе наяву. И не смотри на меня так насмешливо. Это возможно, уверяю тебя. И я объясню почему. В реальной жизни, в нашем с тобой мире, не бывает так, чтобы человек вдруг появлялся в самых неожиданных местах: на футбольной площадке твоей школы, в дискотечном туалете, в маршрутке Лима – Чоррильос. И чтобы этот человек все знал о тебе, о твоей семье, о том, что ты делаешь и чего не делаешь. Ты понимаешь, что это невозможно?

– Что же делать, если ты мне не веришь, папа? – озабоченно пробормотал Фончито. – Я тоже не хочу тебя расстраивать. Но как же я могу согласиться с твоей идеей о галлюцинациях, если уверен, что сеньор Торрес – человек из плоти и крови, а не привидение! Лучше уж я больше не буду тебе о нем рассказывать.

– Ну уж нет, Фончито, я хочу, чтобы ты держал меня в курсе ваших встреч, – не согласился Ригоберто. – Пускай мне и трудно принять на веру все, что с ним связано, я убежден, что ты говоришь мне правду. В этом можешь не сомневаться. Если ты и лжешь, то делаешь это без умысла, неосознанно. Ну что, тебе, наверно, уроки нужно делать? Если хочешь, можешь идти. Поговорим в другой раз.

Фончито подобрал с пола ранец и сделал пару шагов к двери. Но не дошел: как будто вспомнив о чем-то важном, он обернулся к отцу:

– Папа, ты о нем такого плохого мнения, а вот сеньор Торрес, наоборот, очень хорошего мнения о тебе.

– Почему ты так думаешь, Фончито?

– Потому что я слышал, что у твоего папы проблемы с полицией, с судьями, ну ты, в общем, и сам знаешь, – произнес Эдильберто Торрес вместо прощания, когда уже попросил водителя остановить на следующей. – Я знаю, Ригоберто – человек безукоризненной честности, и я уверен, что все с ним происходящее очень несправедливо. Если я могу что-нибудь для него сделать, я был бы счастлив протянуть руку помощи. Так ему и передай, Фончито.

Дон Ригоберто не знал, что сказать. Он молча смотрел на сына, который стоял с невозмутимым видом, дожидаясь ответа.

– Он так сказал? – наконец переспросил Ригоберто. – Так, значит, он передал сообщение для меня. Он знает о моей судебной канители и хочет помочь. Я правильно понимаю?

– Все правильно, папа. Видишь, он о тебе очень хорошего мнения.

– Передай, что я согласен, передай, что с радостью. – Ригоберто наконец овладел собой. – Ну разумеется. В следующий раз, как только он появится, поблагодари его и скажи, что я буду рад побеседовать. Где ему удобно. Быть может, у него найдется способ мне помочь, очень хорошо. Больше всего на свете я хочу увидеться вживую и поговорить с Эдильберто Торресом, сынок.

– О’кей, папа, я так и передам, если снова его увижу. Обещаю. Ты убедишься, что это не призрак, а человек из плоти и крови. Ну, я пошел делать уроки. Сегодня нам задали целую прорву.

Когда Фончито вышел из кабинета, Ригоберто попробовал снова залезть в компьютер, но почти сразу его выключил. Он утратил всякий интерес к «Assicurazioni Generali» и к извилистым финансовым операциям Исмаэля. Мог ли Эдильберто Торрес сказать Фончито такие слова? Мог ли он знать о его неприятностях с судебными органами? Определенно нет. Этот мальчишка в очередной раз расставил ему ловушку, и он снова попался как дурачок. А если Эдильберто Торрес назначит ему встречу? «Тогда, – подумал Ригоберто, – я вернусь в лоно церкви, вновь обращусь и проведу остаток дней в картезианском монастыре». Он рассмеялся и пробормотал сквозь зубы: «Какая бесконечная скука. Сколько же в мире океанов глупости!»

Ригоберто поднялся и подошел к ближайшей книжной полке, на которой держал свои любимые книги и каталоги по искусству. Разглядывая каталоги, дон Ригоберто вспоминал выставки, на которых они были куплены. Нью-Йорк, Париж, Мадрид, Милан, Мехико. Как горько смотреть на адвокатов и судей, на безграмотных чиновников, думать о близнецах, вместо того чтобы по утрам и вечерам под звуки прекрасной музыки погружаться в эти фолианты, гравюры, рисунки, вместе с ними предаваться фантазиям, путешествовать во времени, переживать волшебные приключения, восхищаться, грустить, наслаждаться, плакать, вспыхивать и возбуждаться. Он подумал: благодаря Делакруа я присутствовал при кончине Сарданапала в окружении обнаженных женщин, а благодаря молодому Гроссу в Берлине я их раздевал и развращал, пользуясь преимуществами гигантского фаллоса. Благодаря Боттичелли я был Мадонной эпохи Возрождения, а благодаря Гойе – любострастным чудовищем, пожирающим своих детей, начиная с лодыжки. Благодаря Обри Бёрдсли – гомосеком с розой в заднице, а благодаря Питу Мондриану – равнобедренным треугольником.

На Ригоберто накатывало веселье, но руки его – пока еще бессознательно, без участия головы, – нашаривали то, что он искал на этой полке с самого начала: каталог ретроспективной выставки, которую британская Royal Academy^[50]посвятила Тамаре де Лемпицка; она проходила с мая по август 2004 года, и Ригоберто попал на нее во время своей последней поездки в Англию. Он почувствовал слабенькую щекотку в самом укромном месте своих штанов, на яйцах, а вместе с этим его окатила волна ностальгии и благодарности. Теперь к щекотке прибавилось и легкое жжение на кончике члена. Ригоберто переместился в свое кресло и зажег лампу, чтобы насладиться репродукциями во всех подробностях. Увеличительная лупа тоже была под рукой. Правда ли, что Кизетта, дочь этой польско-русской художницы, повинуясь последнему желанию матери, с вертолета сбросила ее пепел в кратер того мексиканского вулкана, Попокатепетля? Олимпийский, катастрофичный, величественный способ проститься с миром. Как свидетельствовали картины этой женщины, она умела не только изображать, но и наслаждаться; ее пальцы придавали возбуждающее, но в то же время ледяное сладострастие этим гибким, змеящимся роскошным ню, которые устраивали дефиле на глазах у Ригоберто: «Rhythm», «La Belle Rafaäla», «Myrto», «The Model», «The Slave». Его любимая пятерка. Кто сказал, что ар-деко и эротика несовместимы? В двадцатые-тридцатые годы эта русо-полячка, с выщипанными бровями, с жадными горящими глазами, чувственным ртом и неухоженными руками, наделяла свои холсты яростной похотью, заледеневшей только на первый взгляд: воображение и чувственность внимательного знатока растапливали эту скульптурную неподвижность, и фигуры оживали, обменивались взглядами, атаковали, ласкали, раздевали, любили друг друга, наслаждались без малейшего стыда. Прекрасное, волшебное, возбуждающее зрелище дарили эти женщины, отображенные или придуманные Тамарой де Лемпицка в Париже, Нью-Йорке, Голливуде и в ее последнем пристанище, Куэрнаваке^[51]. Пышнотелые, расплывшиеся, чрезмерные, они гордо выставляли напоказ свои треугольные лобки, к которым Тамара, по-видимому, питала особую склонность, так же как и к полновесным сочным ляжкам бесстыдных аристократок, которых она обнажала, чтобы облечь в сладострастие и непринужденность плоти. «Она подарила достоинство и хорошую прессу лесбиянству и прическам в стиле garçon, сделала их приемлемыми и светскими, провела по парижским и нью-йоркским салонам, – подумал Ригоберто. – И меня совсем не удивляет, что, воспламенившись от нее, этот дикий бабник Габриэле Д’Аннунцио пытался ее изнасиловать в своем поместье Виттореале на озере Гарда, куда он заманил Тамару под предлогом написания портрета, но, вообще-то, обезумев от желания ею обладать. Правда ли, что она убежала через окно?» Ригоберто перелистывал страницы медленно, почти не задерживаясь на жеманных аристократах с запавшими глазами туберкулезников, внимательно разглядывая роскошных томных женщин с глазами навыкате, с приплюснутыми, словно каски, прическами и алыми ногтями, с высокими грудями и пышными бедрами, – эти женщины почти всегда выгибались, точно мартовские кошки. Ригоберто надолго погрузился в мир своих фантазий, чувствуя, как его вновь переполняет желание, покинувшее его много дней и недель назад, когда начались самые низменные проблемы с гиенами. Он был в упоении от этих прекрасных дам, наряженных в прозрачные или декольтированные платья, сверкающих драгоценностями, охваченных потаенным желанием, которое прорывалось наружу во взглядах их бездонных глаз. «Перейти от ар-деко к абстракционизму: что за безумие, Тамара!» – подумал дон Ригоберто. Впрочем, даже абстрактные картины Тамары де Лемпицка дышали загадочной чувственностью. Растроганный и счастливый, Ригоберто ощутил пониже живота легкое смятение – предвестие эрекции.

И в этот момент Ригоберто вернулся в реальную жизнь: он заметил, что донья Лукреция уже в кабинете, а он не слышал, как открылась дверь. Что стряслось? Жена стояла рядом с его креслом, с повлажневшими расширенными глазами, ее приоткрытые губы дрожали. Она пыталась говорить, но язык ее не слушался, вместо слов получалось только неразборчивое бормотание.

– Еще одна плохая новость, Лукреция? – Ригоберто с ужасом подумал об Эдильберто Торресе и Фончито. – Еще одна?

– Позвонила Армида, она рыдает как безумная, – всхлипнула донья Лукреция. – Сразу после твоего ухода Исмаэль потерял сознание в саду. Его отвезли в Американскую клинику. И там он умер, Ригоберто! Да, да, он только что умер!

XV

– Что с тобой, Фелисито? – повторила Святоша, склонившись к нему, обмахивая старым дырявым веером. – Тебе нехорошо?

Коммерсант видел тревогу в глазах Аделаиды, сквозь туман в голове пришла мысль, что раз она прорицательница, то сама должна знать, что с ним. Но сил, чтобы ответить, у него не было; голова кружилась, Фелисито чувствовал, что в любой момент может потерять сознание. И это его не пугало. Погрузиться в глубокий сон, позабыть обо всем, не думать: какое чудо! В голове возникла еще одна смутная мысль: а не попросить ли помощи у Многострадального Спасителя Айябакского, которого так почитает Хертрудис. Вот только он не знал, как это делают.

– Принести тебе стаканчик холодной воды, прямо из фильтра, Фелисито?

Почему Аделаида разговаривает с ним так громко, как будто он внезапно оглох? Коммерсант кивнул и сквозь туман увидел, как босоногая мулатка в балахоне землистого цвета бросилась в свой магазинчик с травами и фигурками святых. Он закрыл глаза. «Ты должен быть сильным, Фелисито. Ты не можешь сейчас умереть, Фелисито Янаке. Где твоя стойкость, парень? Стойкость!» Рот его пересох, сердцу было тесно среди костей, мышц и сухожилий в его груди. «Сердце лезет через рот», – подумал Фелисито. Он убедился, насколько точным может быть это выражение. Такое вполне возможно, че гуа. Стук сердца так бешено, так бесконтрольно отдавался в его черепной коробке, что оно могло и оторваться, убежать из своей тюрьмы, взобраться по горлу и выскочить наружу вместе с массами крови и желчи. И тогда он увидит свое сердечко на земляном полу в лавке Святоши, уже расплющенное у него под ногами, уже спокойное, быть может, облепленное юркими тараканами цвета шоколада. И это станет последним воспоминанием в его жизни. Когда он раскроет очи души, то предстанет перед Господом. Или перед дьяволом.

– Что случилось? – с тревогой спросил он. Едва взглянув на лица полицейских, он понял, что дело нешуточное, отсюда и срочность, с какой его вызвали в комиссариат, отсюда и неловкость на лицах, бегающие глаза и фальшивые полуулыбочки капитана Сильвы и сержанта Литумы. Когда он вошел в тесную комнатку, оба полицейских замолчали и замерли.

– Вот, Фелисито, холодненькая. Открой рот и пей медленно, по глоточку, куманек. Тебе полегчает, вот увидишь.

Не открывая глаз, Фелисито разлепил губы и с наслаждением почувствовал прохладную жидкость, которую Аделаида вливала ему в рот, точно младенцу. Ему показалось, что вода гасит пламя на верхнем нёбе и языке; хотя Фелисито не мог и не хотел говорить, он подумал: «Спасибо, Аделаида». Прохладный полумрак, всегда окутывавший лавочку Святоши, успокаивал его взвинченные нервы.

– Важные новости, друг мой, – наконец произнес капитан Сильва, стирая улыбку с лица, вставая, чтобы с небывалой пылкостью пожать руку посетителю. – Давайте-ка выпьем кофе в более прохладном местечке, на проспекте. Там нам будет удобнее побеседовать. В этой пещере жара прямо адская, согласны, дон Фелисито?

Не давая времени ответить, комиссар подхватил с вешалки фуражку и направился к двери в сопровождении Литумы, который двигался как автомат и избегал смотреть дону Фелисито в глаза. Что еще за важные новости? Что произошло? И какая муха укусила этих фараонов?

– Тебе полегчало, Фелисито? – спросила Аделаида.

– Да, – прошептал он с трудом. У него саднило язык, нёбо, зубы. Но стакан холодной воды пошел ему на пользу, вернул немножко энергии, вытекавшей из его тела. – Спасибо, Аделаида.

– Ну ладно-ладно, так-то лучше, – крестясь и улыбаясь, воскликнула мулатка. – Как же ты меня напугал, Фелисито! Ты был такой бледненький. Ай, че гуа! Когда ты вошел и мешком повалился в кресло-качалку, ты был уже наполовину как труп. Что случилось, куманек, кто помер?

– От вашей загадочности у меня просто мороз по коже, капитан. – Фелисито волновался все больше. – Могу я узнать, что за такие важные новости?

– Крепкий черный кофе для меня, – скомандовал капитан Сильва официанту, – кофе с молоком для сержанта. А вы что будете пить, дон Фелисито?

– Какой-нибудь лимонад, кока-колу или инка-колу, все равно, – нетерпеливо ответил коммерсант, барабаня пальцами по столу. – Давайте ближе к делу. Я мужчина, умеющий выслушивать плохие новости, за последнее время я уже к ним привык. Выкладывайте без проволочек.

– Дело распутано, – произнес капитан, глядя ему в глаза. Но смотрел он без всякой радости – скорее с печалью и даже с состраданием. К удивлению Фелисито, вместо того, чтобы продолжать, полицейский замолчал.

– Распутано? – воскликнул Фелисито. – Вы хотите сказать, что взяли их?

Он увидел, что капитан и сержант кивают в знак согласия, все так же мрачно и до смешного серьезно. Почему они смотрят на него так странно, точно жалеют? На проспекте Санчеса Серро толчея была неимоверная: встречные потоки пешеходов, рев клаксонов, ругань, лай, ослиные крики. Где-то играл вальс, однако певица не обладала сладкозвучным голосом Сесилии Баррасы – куда уж ей – и хрипела, как проспиртованный старикан.

– Ты помнишь, как я приходил к тебе в последний раз, Аделаида? – Фелисито говорил тихо, подыскивая слова, опасаясь, как бы голос вновь не пропал. Чтобы облегчить себе дыхание, он расстегнул жилет и ослабил узел галстука. – Когда я прочитал тебе первое письмо от паучка?

– Да, Фелисито, прекрасно помню. – Святоша буравила его своими огромными озабоченными глазищами.

– А помнишь, что, когда я уже прощался, на тебя внезапно снизошло озарение и ты мне посоветовала пойти им навстречу, заплатить дань, о которой они просили. Ты и это помнишь, Аделаида?

– Конечно, Фелисито, ну как же мне не помнить? Да скажешь ты, наконец, что у тебя стряслось? Почему ты весь бледный и теряешь сознание?

– Ты была права, Аделаида. Права, как и всегда. Лучше бы я тебя послушался. Потому что, потому что…

Он не мог продолжать. Голос его пресекся, и Фелисито заплакал. Он уже очень давно не плакал – с того дня, когда его отец умер в темной клетушке реанимации в Рабочем госпитале Пьюры? Или, быть может, с той ночи, когда впервые делил ложе с Мабель? Но этот раз не считается, ведь тогда он плакал от счастья. А вот в последнее время он сделался очень слезливым.

– Дело раскрыто, и сейчас мы вам все расскажем, дон Фелисито. – Капитан наконец набрался смелости повторить собственные слова. – Вот только боюсь, что наше объяснение вам не понравится.

Фелисито выпрямился на стуле в ожидании, все чувства его были напряжены. Ему почудилось, что в маленьком кафе не осталось посетителей, что на улице стихли все звуки. У него возникло нехорошее предчувствие: эти новости окажутся страшнее, чем все несчастья, которые уже обрушились на его голову. Его коротенькие ножки задрожали под столом.

– Аделаида, Аделаида, – простонал коммерсант, вытирая глаза. – Я должен был дать этому выход, так или иначе. Я не мог сдержаться. Клянусь, что распускать нюни – не в моих привычках. Прости меня.

– Не беспокойся, Фелисито, – улыбнулась Святоша и ласково похлопала его по руке. – Иногда всем нам полезно пролить несколько слезинок. Я и сама порой бываю плаксой.

– Ну говорите же, капитан, я готов, – объявил коммерсант. – Четко и ясно, пожалуйста.

– Давайте по частям. – Капитан Сильва прокашлялся, он явно тянул время. Потом поднес ко рту чашку кофе, сделал глоток и продолжил: – Вам лучше всего пройти эту историю с самого начала, так же как продвигались и мы. Как зовут постового, который охранял сеньору Мабель, Литума?

Канделарио Веландо, двадцать три года, уроженец Тумбеса. В полиции служит два года, и вот его впервые переодели в штатское и поручили самостоятельное задание. Его поставили перед домиком сеньоры, в том тупичке возле реки и школы отцов-салезианцев Дона Боско и приказали следить, чтобы с хозяйкой дома ничего не случилось. Он должен был прийти на помощь в случае необходимости, отмечать ее посетителей, незаметно следовать за ней по пятам, фиксировать ее встречи, ее визиты, что она делает, а чего – не делает. Постовому выдали табельное оружие с двадцатью патронами, фотографическую камеру, блокнотик, карандаш и мобильник – только на случай экстренной связи, ни в коем разе не для личных звонков.

– Мабель? – Святоша еще шире распахнула свои полубезумные глаза. – Твоя подружка? Сама?

Фелисито кивнул. Стакан уже опустел, но он как будто этого не замечал, время от времени подносил ко рту, его губы и горло двигались так, как будто он сделал очередной глоток.

– Она сама, Аделаида. – Коммерсант помотал головой. – Сама Мабель. До сих пор не могу поверить.

Это был хороший полицейский, исполнительный и четкий. Работа ему нравилась, и он до сих пор отказывался брать взятки. Однако в ту ночь он сильно устал, он уже четырнадцать часов ходил за сеньорой по городу и стоял перед домом, так что стоило полицейскому присесть в темном уголке и привалиться спиной к стене, как он и отрубился. Сколько длился сон – неизвестно, наверное, долго, потому что, когда Канделарио Веландо в страхе встрепенулся, на улице уже было тихо, исчезли мальчишки со своими волчками, в домиках погасили огни и затворили двери. Даже собаки перестали носиться по мостовой и лаять. Полицейский в ошеломлении поднялся и, прячась в тени, подошел к дому сеньоры. И услышал голоса. Он прижался ухом к окну. Внутри, казалось, спорили. Постовой не мог разобрать ни слова, однако определенно там были женщина и мужчина, и они ссорились. Канделарио метнулся к другому окну, оттуда ему стало лучше слышно. В ход шла отборная ругань, но ударов не было – пока не было. Только долгие паузы, а потом снова голоса, на этот раз не такие резкие. А она уступает, догадался полицейский. К ней пришел ночной гость, причем с явным намерением переспать. Канделарио Веландо сразу понял, что это не сеньор Фелисито Янаке. Так, значит, у сеньоры есть еще один любовник? В доме наконец наступила полная тишина.

Канделарио вернулся на угол, где он спал. Снова присел, закурил и принялся ждать, опершись спиной о стену. На этот раз он не отвлекался и не клевал носом. Он был уверен, что ночной гость может появиться в любой момент. И действительно, спустя довольно долгое время мужчина возник на пороге. Его выдавали его же меры предосторожности: он чуть приоткрыл дверь, высунул голову, посмотрел направо и налево. Уверившись, что никто его не видит, неизвестный пошел прочь. Канделарио видел его в полный рост и с полной уверенностью мог утверждать, что, судя по силуэту и движениям, это никак не может быть низкорослый старичок из «Транспортес Нариуала». Это был молодой человек. Лица полицейский не разглядел – было слишком темно. Увидев, что неизвестный направился к Подвесному мосту, постовой последовал за ним. Он двигался осторожно, стараясь не попадаться на глаза, но и не теряя преследуемого из виду. На Подвесном мосту ему пришлось чуть приблизиться, поскольку неизвестный мог затеряться среди ночных гуляк. На Пласа-де-Армас тот вошел в бар при отеле «Порталес». Полицейский немного выждал и тоже вошел. Мужчина торчал у стойки – молодой, белый, уверенный в себе, с коком под Элвиса Пресли, – перед ним стояла тарелка с жарким, в руках он вертел рюмку тростниковой водки. И тогда Канделарио Веландо его узнал. Он видел этого молодого человека в комиссариате на проспекте Санчеса Серро, когда тот приходил для дачи показаний.

– Это точно был он, Канделарио? – с сомнением спросил Литума.

– Это был Мигель, точнее не бывает, – резко бросил капитан Сильва, снова поднося чашечку ко рту. Он казался удрученным оттого, что приходится произносить такие слова. – Да, сеньор Янаке. Мне очень жаль. Но это был Мигель.

– Мой сын Мигель? – быстро повторил коммерсант, часто моргая, потрясая коротенькой ручкой; он за секунду побледнел. – В полночь? Из дома Мабель?

– Ссора была нешуточная, мой сержант, – пояснял Литуме постовой Канделарио Веландо. – Они страшно бранились, только и слышно было, что «шлюха», «сукин сын» и похлеще того. А потом надолго наступила тишина. И я подумал: вот они помирились и пошли в койку. Чем все могло кончиться, если не трахом? Но этого я не слышал и не видел. Это лишь предположение.

– Лучше бы ты мне таких вещей не рассказывал, – попросила Аделаида, от неловкости опуская взгляд. Ресницы у нее были длинные и шелковистые. Святоша расстроилась. Она ласково похлопала коммерсанта по коленке. – Разве что тебе полегчает, когда ты мне перескажешь. Как пожелаешь, Фелисито. Пусть будет по-твоему. Я все-таки твоя подруга, че гуа.

– Предположение, из коего следует, что мысли у тебя самые разнузданные, Канделарио, – усмехнулся Литума. – Хорошо, парень. Ставлю тебе зачет. А поскольку тут не обошлось без голых задниц, твоя история придется по нраву капитану.

– Мы наконец ухватились за самый кончик нити. Начали тянуть и распутывать клубок. Я-то кое-что уже почуял, с того допроса после похищения. Она сама себе противоречила и притворялась неумело. Вот так обстояли дела, сеньор Янаке, – добавил комиссар. – Не думайте, что для нас это так легко. Я имею в виду – передавать вам это кошмарное известие. Я знаю, оно для вас – точно кинжал в спину. Однако это наш долг, вы уж простите.

Капитан Сильва замолчал, потому что коммерсант поднял руку, сжав кулачок.

– А нет ли вероятности ошибки? – прошептал он глухо, просительно. – Что, никакой?

– Никакой, – безжалостно подтвердил капитан. – Все проверено до чесотки. Сеньора Мабель и ваш сын Мигель наставляют вам рога, причем довольно давно. Здесь и берет начало история с паучком, дон. Мы глубоко сожалеем, сеньор Янаке.

– Основная часть вины лежит на Мигеле, а не на сеньоре Мабель, – вставил слово Литума и тут же поспешил извиниться: – Простите, я не хотел перебивать.

Фелисито Янаке, казалось, больше не слушает полицейских. Он еще сильнее побледнел и смотрел в пустоту, похожий на привидение, которое только что обрело тело. Подбородок его дрожал.

– Я прекрасно понимаю, что ты сейчас испытываешь, Фелисито, и я тебе сочувствую. – Прорицательница положила руку на грудь. – И ты, конечно, прав. Тебе нужно выговориться. Из этих стен не выйдет ни слова, куманек, ты же знаешь.

Она стукнула себя по груди, и Фелисито подумал: «Странный звук, как будто в пустой барабан».

– Паучок – это он, – категорично объявил капитан Сильва. – Ваш «беленький» сынок. Мигель. Как представляется, он сделал это не только из-за денег, но и по другой, более весомой причине. И возможно, возможно, по той же самой причине он завел шашни с Мабель. У него с вами какие-то личные счеты. Ненависть, незабытая обида – эти гадкие чувства, которые отравляют человеку душу.

– Быть может, из-за того, что вы заставили его служить в армии, – снова встрял Литума. И опять-таки извинился: – Прошу прощения. По крайней мере, так он нам объяснил.

– Вы слышите нас, дон Фелисито? – Капитан Сильва наклонился к коммерсанту и тронул за плечо. – Вам что, нехорошо?

– Мне очень хорошо, – вымученно улыбнулся Фелисито. У него дрожали губы и краешки ноздрей. И руки, державшие пустую бутылочку из-под инка-колы. На белках его глаз появились желтые ободки, голосок звучал еле слышно. – Так что продолжайте, капитан. Но простите, мне хотелось бы сразу узнать, если можно. Тибурсио, мой второй сын, – он тоже замешан?

– Нет, абсолютно, только Мигель, – попытался приободрить его капитан. – Это я заявляю со всей определенностью. Тибурсио не участвовал в этом деле и не знал о нем ни сном ни духом. Когда он узнает, всполошится так же, как и вы.

– У всего этого кошмара есть и хорошая сторона, Аделаида, – после долгой паузы процедил коммерсант. – Пускай тебе и не верится, но есть.

– Я верю, Фелисито, – согласилась Святоша, широко раскрыв рот и показывая язык. – В жизни всегда так. У хорошего всегда есть плохая стороночка, а у плохого – хорошая. И что же в этом случае хорошего?

– Я разрешил сомнение, терзавшее меня с самой моей женитьбы, Аделаида, – прошептал Фелисито Янаке. В этот момент он как будто наконец пришел в себя: к нему вернулся голос, краски прихлынули к лицу, слова зазвучали увереннее. – Мигель – не мой сын. И никогда моим не был. Хертрудис и ее мамаша тогда вынудили меня жениться, наплели про беременность. И действительно, она залетела. Только не от меня, от другого. А меня, значит, взяли на роль дурачка. Всучили пасынка, выдав его за моего ребенка, и таким образом Хертрудис убереглась от позора остаться матерью-одиночкой. Ты скажешь, да и как же мог от меня родиться белый мальчик с голубыми глазами? Я всегда подозревал, что тут дело нечисто. Теперь я наконец, хотя и поздновато, во всем удостоверился. Он не мой, и не моя кровь струится в его жилах. Мой сын, плоть от плоти, никогда бы не поступил со мной так, как поступил он. Ты видишь, тебе понятно, Аделаида?

– Я вижу, куманек, мне понятно, – подтвердила Святоша. – Дай-ка мне твой стакан, я налью туда еще холодной фильтрованной водички. Ужасно глядеть, как ты пьешь из пустого стакана, че гуа.

– А Мабель? – спросил Фелисито, опустив глаза. – Она была вовлечена в заговор паучка с самого начала? Так ведь?

– Она не хотела, но пришлось, – с видимым сожалением объяснил капитан Сильва. – Да, она была в сговоре. Эта затея ей никогда не нравилась, и, по ее словам, она даже пробовала отговорить Мигеля, что я вполне допускаю. Однако у вашего сына ваш характер, и вот…

– Это не мой сын, – глядя в глаза капитану, перебил Фелисито Янаке. – Простите, я знаю, о чем говорю. Продолжайте, капитан, это не важно.

– Мабель очень устала от Мигеля и хотела с ним порвать, только он ее не отпускал, запугал ее, угрожая рассказать вам об их связи, – вставил реплику Литума. – А за то, что Мигель втянул ее в свой замысел, она начала его ненавидеть.

– Вы хотите сказать, что говорили с Мабель? – растерялся Фелисито. – И она призналась?

– Она сотрудничает с нами, сеньор Янаке, – подтвердил капитан Сильва. – Ее показания сыграли в расследовании дела с паучком решающую роль. Сержант выразился совершенно правильно. Вначале, когда Мабель сошлась с Мигелем, она не знала, что это ваш сын. А когда узнала, попыталась разорвать отношения, но было уже поздно. Она не могла, потому что Мигель ее шантажировал.

– Он угрожал пересказать всю эту бодягу вам, сеньор Янаке, чтобы вы ее убили или, по крайней мере, задали трепку, – еще раз вмешался сержант Литума.

– И выбросили на улицу без единого сентаво, что даже важнее, – подхватил капитан. – О чем я и говорил вам, дон. Мигель вас ненавидит, его злоба безмерна. По его словам, это из-за того, что вы его заставили отслужить в армии, а Тибурсио – нет. Но я нюхом чую: тут есть что-то еще. Быть может, эта ненависть родилась раньше, еще в детстве. Вам лучше знать.

– Он тоже наверняка подозревал, что я не его отец, Аделаида, – добавил коммерсант. Он по глоточку прихлебывал из стакана, который во второй раз наполнила для него Святоша. – Он видел свое лицо в зеркале и понимал, что в нем нет и не может быть моей крови. И вот так-то он начал меня ненавидеть – что ему еще оставалось? Странно то, что он всегда притворялся, никогда не выплескивал свою ненависть наружу. Понимаешь?

– Что тут понимать, Фелисито! – всплеснула руками женщина. – Все совершенно ясно, разглядит и слепой. Она девчоночка, а ты – старик. Ты думал, Мабель будет тебе верна до самой смерти? И это притом, что у тебя есть супруга и семья, и учитывая, что ей ничего не светит и она так и останется твоей любовницей. Жизнь есть жизнь, Фелисито, пора бы тебе это усвоить. Ты вышел из низов и знаешь, что такое страдание, как и я, как и уйма бедных пьюранцев.

– И разумеется, похищение было вовсе не похищением, а клоунадой, – уточнил капитан Сильва. – Чтобы надавить на ваши чувства, дон.

– Я знал, Аделаида, я никогда не питал иллюзий. Почему, ты думаешь, я всегда предпочитал смотреть в другую сторону, не выведывать, чем занимается Мабель? Но я и предположить не мог, что она спутается с моим собственным сыном!

– Да разве он тебе сын? – насмешливо поправила Святоша. – Да какая разница, с кем она спуталась, Фелисито? Теперь тебе до этого нет никакого дела. И больше об этом не думай, куманек. Перелистни страницу и забудь, было да прошло. Так-то лучше будет, послушай меня.